о совершенно новые приемы и
понятия, благодаря которым мины вдруг оказывались мощным наступательным
оружием, а резавшие слух словосочетания "активная оборона" или даже
"наступательная оборона") вдруг оказывались единственно возможными в
определенных обстоятельствах. И достаточно быстро усвоить все это мог
только тот солдат, который был настоящим профессионалом. Поэтому, образно
выражаясь, пока одна сторона набивала брюхо, наращивая массу и кичась
собственной огромностью, вторая качала мышцы и отрабатывала приемы
совершенно нового, незнакомого нападающим боевого искусства.
  Первые неприятности для наступавших начались уже через полсотни верст.
Сначала все выглядело не очень серьезно. Просто в нескольких частях угнали
всех стреноженных на ночь лошадей. Это вообще могло бы сойти за обычные
выкрутасы ромэлов, если бы не произошло повсюду в одно и то же время.
Командиры низового звена вышли из положения, попросту реквизировав всех
лошадей в близлежащих деревнях и заодно постреляв всех, кто хотя бы
отдаленно напоминал ромэлов. Потом кто-то подсыпал в мешки с крупой по
доброй мере толченой смулинки и несколько полков вынуждены были резко
снизить темп движения, поскольку весь личный состав обессилел от
многочасового поноса. Затем на флангах наступающих колонн начали
появляться одиночные стрелки, которые, лежа в засаде, аккуратно выбивали
командиров и политуполномоченных армейского Комитета действия. А в конце
недели несколько отчаянных смельчаков прямо на глазах у Второго полка
славной Стальной дивизии, двигавшегося походным маршем по дороге,
тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, подорвали бронепоезд. Взрыв был
такой силы, что на четверо суток прекратилось движение по железной дороге,
пока выделенные Птоцким два батальона солдат не восстановили насыпь,
срытую в месте взрыва практически до основания. Но самое неприятное
началось, когда армия подошла к Кете.
  Перед единственным на две сотни верст в обе стороны мостом они впервые
столкнулись с подготовленной оборонительной позицией. Хотя силы,
занимавшие эту позицию, поначалу показались Птоцкому просто смехотворными
- один батальон, хотя и усиленный. Однако спустя сутки он так уже не
думал. Двадцать часов непрерывного штурма, девять атак, чудовищное
количество потраченных впустую патронов, а батальон продолжал стоять так
же твердо, как и в тот час, когда соратник впервые обозрел эти позиции в
девятикратный цосменский бинокль.
  Птоцкий оторвал от глаз окуляры и повернулся к адъютанту, угодливо
замершему рядом:
  - Каковы потери?
  Тот мгновенно порскнул вниз, к развернутому у подножия холма полевому
телефонному узлу. Времени на разговоры понадобилось не очень много - такой
вопрос соратник задавал уже в пятый раз, поэтому ответы были переданы
довольно быстро. Минут через десять адъютант рысью взлетел обратно на холм:
  - Всего около пятисот человек.
  - Убитыми или всего?
  - Так точно-с, всего. Вместе с ранеными. Птоцкий раздраженно дернул
плечом. Выходило, что общее число потерь уже перевалило за одиннадцать
тысяч человек. И хотя убитые составляли лишь треть от этого числа, при том
уровне медицинского обеспечения, какой имело наспех собранное войско,
трудно было рассчитывать на то, что в строй смогут вернуться более десяти
процентов раненых. Но и это было не главное. Если атака захлебнулась при
столь незначительных потерях - значит, атакующие части деморализованы. А
это уже опасно. Ведь наступление только началось. Птоцкий приказал
адъютанту:
  - Передайте в войска - прекратить атаки. Утром подтянем артиллерию,
бронепоезда и смешаем их с землей.
  Адъютант кубарем скатился вниз по склону. Птоцкий зло сплюнул. Если
платить такую цену за КАЖДЫЙ батальон, то у него просто не хватит солдат.
Ну ничего, больше он не будет столь самоуверен. Да и таких позиций, когда
защищающиеся части невозможно обойти с фланга, больше не предвидится до
самого Коева. Он в последний раз посмотрел в бинокль на позиции упрямого
батальона и пошел вниз к припаркованному рядом с телефонным узлом
автомобилю. Его бронированный салон-вагон стоял на запасных путях
ближайшей железнодорожной станции, до которой было почти пятнадцать верст.
  Утром Птоцкий проснулся от чудовищного грохота. Выскочив из вагона, он
несколько мгновений ошалело вертел головой, стараясь сообразить, где что
взорвалось, потому что грохота больше не было и лишь по путям, истошно
вопя, носились полуодетые люди да где-то за пакгаузами занимался пожар.
Вдруг над его головой послышался нарастающий шум, и в следующее мгновение
по обеим сторонам поезда с оглушительным грохотом взметнулись метров на
двадцать столбы земли и обломков. Птоцкого сбило с ног и чувствительно
ударило боком о железное колесо вагона. Около минуты он ошеломленно тряс
головой и ковырял в оглушенном взрывом правом ухе, потом тяжело поднялся,
поймал за рукав пробегавшего мимо марьята с перекошенным в крике ртом и,
закатив ему оплеуху, чтобы тот хоть немного опомнился, прокричал ему в ухо:
  - Бегом на паровоз! Передай мой приказ машинисту - немедленно разводить
пары и уводить поезд со станции. Понял?
  Тот ошалело кивнул и умчался, а в небе снова начал нарастать прежний
шелестящий звук. Птоцкий юркнул под вагон и вжался в шпалы, обхватив
голову руками.
  Станцию удалось покинуть только после шестого залпа. И каждый раз Птоцкий,
вжавшись в землю, клялся себе самыми страшными клятвами, что он
собственными руками... по жилочке... по капле... О, матерь божья!!!
  Оба стоявшие на станции бронепоезда были изрядно повреждены, но Птоцкий
ничуть не горевал. Ведь если бы их бронированные вагоны не заслоняли его
поезд с обеих сторон, то, вполне возможно, ничего не осталось бы от него
самого.
  Он остановил поезд лишь в двадцати верстах от станции - с другого берега
реки, откуда и садили эти чудовищные орудия, сюда не могли долететь
снаряды ни одной из существующих в мире пушек - и приказал немедленно
разворачивать полевой телефонный узел.
  Два часа подряд он ждал, пока наладят связь, морщась при каждом взрыве,
доносившемся со стороны станции, и срывая злость на подобострастно
вскакивавших при его приближении адъютантах.
  Обстрел прекратился около десяти часов утра. А к полудню удалось получить
первые сведения о потерях, Оба потерявшие ход бронепоезда были разнесены
на куски тяжелыми "чемоданами" главного флотского калибра, который
противник как-то ухитрился притащить сюда с моря, хотя до него было
несколько сотен верст. А через какие-то полчаса после того, как поезд
Председателя ушел со станции, снарядом накрыло эшелон с боеприпасами,
страшный взрыв не оставил от станции ничего. Еще более ощутимыми оказались
потери в передовых частях. Войска подходили всю ночь, к рассвету все поля
и перелески между станцией и мостом оказались забиты подошедшими частями.
А с первым лучом солнца противник начал садить по площадям не менее чем из
пяти десятков орудий большого калибра. Причем среди них было не менее
дюжины мощных морских восьмигран-довок, которые выплевывали
тридцатикилограммовые снаряды. При удачном попадании такой снаряд мог
смести с лица земли целую роту. Общие потери перевалили за двадцать тысяч
человек, но главное - боевой дух войск был подорван. Разве не об этом
свидетельствовал тот факт, что сразу после артобстрела батальон,
защищавший мост, выбрался из окопов и лихим штыковым ударом отбросил части
Второй дивизии столичного мастерового ополчения, безуспешно атаковавшей
его позиции весь вчерашний день, на целых пять километров, захватив в
качестве трофеев десять приданных дивизии бронеавтомобилей. Это уж не
лезло ни в какие ворота. Чтобы один-единственный батальон обратил в
бегство целую дивизию, пусть и потерявшую в безуспешных атаках больше
половины личного состава... Птоцкий на миг пожалел, что отослал вахмистра.
Эти люди заслуживали примерного наказания.
  Понадобилась целая неделя, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок в
войсках. Началось дезертирство, а потому пришлось увеличить число заград
отрядов, сформировав несколько новых на базе двух бригад
волонтеров-иностранцев, состоявших исключительно из марьятов, латов,
словнов и кайзерцев. Было расстреляно почти полторы тысячи человек, в том
числе все командование Второй дивизии ополчения вплоть до ротных
командиров. Кроме того, Птоцкий развернул Второй и Шестой корпуса и
направил их в обход, вверх по течению реки к Кастину и вниз - к Молге. Им
надлежало форсировать реку выше и ниже моста и атаковать противника с
тыла, а также захватить имеющиеся в указанных местах мосты и иные средства
переправы. В дополнение ко всему, высланные по окрестным деревням
карательные отряды нахватали несколько сотен заложников, которых обвинили
в пособничестве угнетателям и тоже расстреляли перед строем полков для
поднятия боевого духа. А еще Птоцкий каждый день выступал, выступал и
выступал на митингах.
  К исходу недели Второй и Шестой корпуса, практически не встретив
сопротивления, форсировали реку в нескольких местах и начали выдвижение к
мосту с обоих флангов. И тут противник, до того почти не напоминавший о
себе и лишь изредка совершавший огневые налеты по площадям, предпринял
нечто удивительное. Ночью с таким упорством отбивавшийся батальон бесшумно
снялся с позиций и отступил. Когда об этом доложили Птоцкому, который всю
ночь мотался по войскам, готовя утренний решительный штурм, и даже дважды
переплывал реку, чтобы согласовать с командирами передовых частей обоих
корпусов общий план атаки, он сначала не поверил. Потом послал саперов
проверить брошенные позиции и мост. К утру стало ясно, что войска суверена
исчезли, оставив мост в целости и сохранности и не заминировав рельсы. В
окопах не нашли ничего кроме пустых жестянок из-под ваксы. И именно это по
чему-то привело Птоцкого в совершеннейшее бешенство Он заперся в салоне и
до полудня глушил водку. А войска стояли между тем на исходных рубежах, не
получив щ отбоя, ни команды двигаться вперед.
  Переправа началась только на следующий день. Еще двое суток ушло на
восстановление путей через разрушенную станцию, поскольку прежде при
малейшей попытке начать работы тут же принимались за дело орудия
противника. Но тут последовал новый удар. Когда спешно подтягивавшиеся к
мосту войска вновь заполнили все пригодные для стоянок поляны в радиусе
пяти верст, вновь ударили морские орудия.
  Несколько часов около моста творился сущий ад. Птоцкий немедленно приказал
всем уже переправившимся на ту сторону частям выдвинуться вперед и
захватить орудия, но войска смогли продвинуться только на три версты,
после чего атака захлебнулась. Несколько отрядов противника численностью
около роты, по уши нашпигованные пулеметами,, подготовили несколько засад
и, подпустив спешно передвигавшиеся колонны на дистанцию пистолетного
выстрела, открывали огонь на уничтожение. А потом, забросав ошеломленных и
растерянных солдат ручными гранатами, бросились в штыковую. Атакующие
части смешались и откатились обратно к мосту, где совершенно
дезорганизовали переправу. Через пять часов обстрел прекратился, и
высланные спустя полтора часа после этого дозоры доложили, что противник
отошел. Это было необъяснимо. Птоцкий спешно собрал совещание штаба.
  После шести часов сплошной пустопорожней болтовни он отпустил командиров,
военспецов и политуполномоченных и поднялся в свое купе. От почти
недельного постоянного недосыпания сильно болела голова. Он бросил взгляд
на ворох телеграфных ленточек: Центральный совет слал ему по три
телеграммы в день, требуя, советуя, грозно постановляя, но Птоцкий только
досадливо морщился. Вся эта мышиная возня не имела никакого смысла. Никто
лучше его самого не знал, что и как нужно делать, да даже если бы и знал,
то не было человека, который мог бы СДЕЛАТЬ это лучше его. Будь на его
месте кто-нибудь из этих "постановителей", армия не только не сделала бы
хоть на йоту больше, но и, вне всякого сомнения, уже вообще разбежалась
бы. И в Центральном совете это прекрасно понимали. Но избавиться от своих
дурацких привычек так и не смогли. Или просто пытались таким образом
создать у рядовых уполномоченных и председателей низовых комитетов
впечатление, что они еще способны контролировать ситуацию. Что ж, пусть
тешат себя иллюзиями. Птоцкий уже избавился от них. Ему стало ясно, что
они проиграли. Нет, не только здесь. Насчет того, чем кончится дело в этом
районе, догадывается уже и самый глупый солдат. И сегодняшнее совещание
только подтвердило то, что он и предполагал, - войска на грани паники.
Этот злой гений князь Росен до сих пор не нанес решающего удара только
потому, что по каким-то своим причинам не хотел пока этого делать. Хотя
нет, причины-то как раз вполне очевидны...
  Птоцкий прошелся по кабинету, постоял у окна, потом, нажав кнопку, вызвал
адъютанта:
  - Специальная линия связи подготовлена?
  - Так точно-с. Аппарат установлен во втором купе.
  Птоцкий кивнул, одернул френч, глубоко, будто пловец перед прыжком в воду,
вдохнул и быстрым шагом проследовал в купе.
  Соратник Марак взял трубку почти сразу. Наверное, ждал у аппарата.
  - Как дела? Птоцкий ответил, не вдаваясь в подробности:
  - Только что закончил совещание штаба. Завтра продолжим наступление.
  Марак несколько мгновений молчал, потом сказал доверительным тоном:
  - Я один в комнате. Можете говорить свободно. Ну так как наши дела?
  Птоцкий негромко выругался в трубку. Марак подождал, пока он отведет душу,
и мрачно сказал:
  - Значит, наши предположения подтверждаются.
  - Причем самые худшие.
  - А доклады политуполномоченных в Центральный совет... - Полное дерьмо! -
Птоцкий умолк, чтобы зажечь курительную палочку, и продолжил: - Нет, на
первый взгляд все выглядит не так уж плохо. Хотя потери, конечно,
несколько выше, чем мы рассчитывали, но составляют всего чуть больше
десяти процентов. И мы все еще продолжаем успешно двигаться вперед.
  - Ну так откуда такой пессимизм? Птоцкий зло фыркнул:
  - Представь себе, они еще ни разу, НИ РАЗУ не бросили в бой более
двух-трех тысяч штыков. Заметь, не ПОТЕРЯЛИ полторы-две тысячи, а просто
не бросили в бой. А мы не отбили у них ни одной позиции. Они просто
оставляют их нам, причем именно тогда, когда по каким-то причинам это
становится нужным ИМ.
  Птоцкий замолчал.
  - Неужели ничего нельзя предпринять?
  - Я попытался разок. Два дня назад Второй корпус получил приказ начать
ускоренное движение, чтобы выдвинуть вперед левый фланг. Не считаясь с
потерями. Знаешь, на сколько им удалось продвинуться?
  В трубке стало тихо, потом из черного зева послышался разочарованный голос:
  - Черт, а как хорошо все начиналось.
  - Только не надо сантиментов, - раздраженно бросил Птоцкий, - сам
понимаешь, время поджимает, надо спешить, пока не опомнились наши
соратнички по Центральному совету, а то начнут все подгребать под себя.
Они думают, что я скоро возьму Коев, а пока это так, мы можем втихаря
действовать. Вот когда тут все полетит к черту, тогда может случиться так,
что у нас останутся в распоряжении считанные дни или даже часы. Хотя,
скажу тебе, - Птоцкий прижал трубку к губам, - я не стал бы исключать, что
ЭТОТ предусмотрел и такой вариант развития событий.
  Марак отозвался не сразу. Наконец послышался его неуверенный голос:
  - Может быть, еще можно что-то поправить? Кузяр передал, что они
благополучно добрались, со...
  Птоцкий саркастически рассмеялся. Марак осекся на полуслове и через минуту
сказал уже совсем другим, решительным тоном:
  - Ну что ж, тогда я начинаю действовать, как договорились. До встречи. -
Голос в трубке пропал.
  Птоцкий еще немного посидел, глядя в одну точку, потом встал и вышел из
купе. За окном занималось утро, предвещавшее погожий, солнечный день. Но
ничего хорошего он от этого дня не ждал.
  - Едуть, едуть! - Худой, юркий паренек кубарем скатился с толстой ветки и,
скользнув по стволу, спрыгнул на землю. - Едуть, - он с опаской посмотрел
назад, - у них там четыре этих... кованых повозки с пулеметами.
  Пилот пошарил глазами вокруг, отыскивая взглядом ватажников Куденя. Они
рассыпалась по всему склону и укрылись за низкими кустами превеня, так что
их совершенно не было видно. Юрий довольно улыбнулся.
  Пожалуй, за последние две недели он сумел-таки кое-что из них сделать.
Впрочем, для серьезного боя с регулярными частями они еще не доросли. Так
что сегодняшняя засада была чем-то вроде выпускного экзамена с оттенком
авантюры. Если бы не присланная на подмогу команда унтеров-пулеметчиков,
он ни за что не решился бы на эту акцию. Сзади бесшумно подошел старший
унтер-офицер:
  - Все готово, господин штаб-майор.
  Пилот кивнул. Звание ему присвоили перед самым отъездом. Высочайшим
указом. Сам он не видел в этом особого смысла. У него было достаточно
навыков, чтобы заставить беспрекословно подчиняться себе любое
подразделение. А присвоение довольно-таки высокого офицерского чина
человеку неизвестного роду-племени, да еще минуя несколько ступеней, могло
только создать лишние проблемы. Но оказалось, что он не совсем верно
оценивал отношение к себе в армии. Через неделю после него в монастырь
прибыла команда унтер-офицеров во главе с молодым подпоручиком. Этот юноша
рассказал ему, что, действительно, сначала этот указ вызвал много
пересудов, но офицеры из его команды, к тому времени уже достигшие
довольно высоких званий и должностей (даже прапорщик успел уже стать
капитаном и получил под командование целый батальон), быстро расставили
все на свои места. К тому же большинство офицеров Шестой учебной дивизии
помнило его еще по зимним событиям, к которым надо было добавить два
случая - они произошли перед самым его отъездом и создали ему некоторый
авторитет в их глазах. Юрий выиграл спор на меткость у одного гвардейского
поручика, известного стрелка и бретера, и совершил несколько полетов на
аэроплане. Действовала и его близость к таинственному князю. В общем, не
прошло и недели, как местное общество, хотя и сдержанно, одобрило указ.
Рассказ подпоручика вызвал у пилота лишь легкую улыбку.
  Из-за поворота дороги показалась голова колонны. Юрий поднял бинокль,
прикрыв стекла окуляров ладонью так, чтобы они ненароком не блеснули на
солнце и не выдали наблюдателя. Измученные лица солдат, бросавших
тревожные взгляды в сторону леса, начинавшегося шагах в десяти от обочины,
и почти не обращавших внимания на пологий склон, поросший редкими
зарослями превеня, приблизились почти на расстояние вытянутой руки. Пилот
скользнул взглядом вдоль строя. Все лица были похожи, точно у оловянных
солдатиков. Разинутые рты, жадно хватающие горячий воздух, чумазые от пыли
лица с грязным потеками пота и вытаращенные глаза, испуганно вращающиеся
во все стороны. Заслоны и маневренные группы армии суверена успели нагнать
такого страха на "соратниковых" солдат, что испуг стал господствующим
выражением на их лицах. Отряд численностью около батальона шел плотными
колоннами поротно с такой скоростью, что низкорослым замыкающим
приходилось бежать бегом, торопливо утирая на ходу пот и еще больше
размазывая грязь по усталым лицам. Броневики, грозно поводя стволами,
двигались в промежутке между первой и второй ротами. А пулеметные двуколки
затерялись в хвосте между обозными подводами. Боковых дозоров тоже не было
видно. Юрий усмехнулся. Никакого боевого охранения. Ну надо же быть такими
идиотами! Учит их майор, учит, а все без толку.
  Между тем голова колонны почти подошла к следующему повороту. Пора было
начинать. Пилот опустил бинокль, осторожно вскинул штуцер и
сосредоточился. До переднего броневика было не более шестидесяти саженей.
Попасть в узкую смотровую щель машины, движущейся по тряской проселочной
дороге, не очень-то легко. Но если он его не остановит, засада может
окончиться очень печально.
  Гулко ухнул выстрел, и тут же затрещали штуцера ватажников, пулеметы
унтеров, закричали солдаты. Кинжальный пулеметный огонь, открытый с
дистанции пистолетного выстрела, в первую же минуту выкосил в тесных
колоннах