что, когда она пробиралась через комнату, не думая ни о чем,
кроме своего приключения, мать даже не окликнула ее. Девушка приблизила
губы к уху сестры:
  - И что?
  Та хихикнула:
  - Ничего, она высунулась в окно, фыркнула, а потом наказала нам немедленно
спать.
  Выехав из леса, вахмистр остановил коня. Впереди виднелись окраины
Катендорфа. Он несколько мгновений рассматривал из-под ладони освещенный
закатным солнцем город, сплюнул, покосился на свои плечи, где темнели
следы от недавно споротых погон, поднял к глазам культю, которая уже
немного зажила, но выглядела страшновато из-за белой кости, торчащей
наружу. Вахмистр еще несколько минут оставался на месте, размышляя над
тем, что он задумал, и перед мысленным взором , снова возникли золотистые
косы. Он тронул коня.
  У въезда в город его остановил "народный патруль" - дюжий мастеровой в
кожаной куртке и с кобурой барабанника на широком поясе да еще пара
каких-то типов со штуцерами:
  - Стой, кто таков?
  Вахмистр отвел глаза в сторону и тихо выдавил:
  - Мне в Губкомод.
  Мастеровой окинул его сумрачным взглядом, посмотрел на следы от погон,
лампасы и фуражку без кокарды, демонстративно плюнул на землю и,
презрительно скривив губы, с ехидством осведомился:
  - Уж не в освободительном ли походе поранился, казачок?
  Вахмистр угрюмо молчал. Мастеровой, не дождавшись ответа, продолжил:
  - Ты чего, думаешь, что тебе там ручку подлечут? Казак дернулся, но
мастеровой предупредительно положил руку на застегнутую кобуру, а двое
других торопливо скинули штуцера с плеч. Вахмистр понял, что одной рукой
ему с ними не управиться. Он тоскливо оглядел караульных и глухо повторил:
  - Мне надо в Губкомод, соратники. Тут вылез еще один, со штуцером:
  - Какой я тебе соратник, казачья харя? Но старший перебил:
  - Погоди, Драп... Значит, в Губкомод, говоришь? Ну что ж, это мы тебе
устроим. Даже проводим, только вот с лошаденки-то слазь. Пешочком пойдешь,
с нами.
  От панибратского "лошаденки" по отношению к боевому коню вахмистра
передернуло, но он покорно перекинул ногу через луку седла и соскользнул
на землю. Мастеровой довольно хмыкнул, подхватил поводья и потянул коня за
собой.
  Не успели они войти в фойе бывшей гимназии, в которой располагался
Губкомод, как к парадному крыльцу здания под охраной двух броневиков
подкатил открытый автомобиль. Мастеровой засуетился, отталкивая вахмистра
к стене и укрожающе бормоча:
  - Стой тихо, сам соратник Птоцкий пожаловали.
  Но вахмистра как будто какая-то сила потянула вперед. Он оттолкнул
мастерового, который от неожиданности врезался спиной в стену, и рухнул на
колени: - Ваш скродь, дозвольте слово молвить! Застигнутый врасплох
"соратник" застыл на месте уставившись на блестевшее от пота лицо казака:
  - Ну, говори.
  - Ваш скродь, я знаю, где сбегший суверен. Глаза "соратника" расширились.
  - Точно? Откуда?
  Вахмистр на мгновение стушевался:
  - Я... это...
  Но "соратник" не дал ему закончить. Он резко выбросил руку вперед и,
указывая на культю, громко спросил:
  - Это сделал человек высокого роста, одетый в генеральскую шинель?
  Вахмистр судорожно сглотнул и, кивнув, севшим голосом ответил:
  - Да.
  Птоцкий приблизил к нему свое лицо с лихорадочно блеснувшими глазами и
хрипло спросил:
  - Имя? Ты знаешь его имя?
  Вахмистр попытался ответить, но почувствовал, что от этого взгляда у него
в глотке пересохло и он не может произнести ни слова. А потому только
судорожно кивнул. Соратник Птоцкий выпрямился, повернулся к кому-то,
находившемуся у него за спиной, и, подбородком указав на вахмистра, все
еще стоящего на коленях, приказал:
  - Этого - ко мне в кабинет.
  - Это все ты видел собственными глазами?
  - Все, все, как есть все! - И крестьянин, в подтверждение своих слов,
начал истово осенять себя святым кругом. Князь встал, обошел вокруг стола
и, наклонившись, несколько картинно обнял крестьянина и прижал к груди:
  - Спасибо тебе, добрый человек. Господь и суверен тебя не забудут.
  Лицо крестьянина расплылось в улыбке, по-детски простодушной, совершенно
очаровательно смотревшейся на его морщинистом лице, заросшем по самые
глаза редкой кустистой бородой. Прижимая к груди шапку, он с низкими
поклонами попятился к двери. Суверен провожал его ласковым взглядом.
Большинство же из находившихся в комнате, не обращая никакого внимания на
крестьянина, напряженно следили глазами за князем.
  Слухи о появлении суверена начали расползаться по городам и весям еще с
месяц назад. Вернее, кое-какие слухи появились даже несколько раньше, но
около месяца назад, когда Комитет действия во всех крупных городах по обе
стороны Рудного хребта и дальше, почти до самого Приморья, объявили
вознаграждение за помощь в поимке "...опасного насильника и бандита
прапорщика Косика, выдающего себя за князя Росена", слухи набрали
небывалую силу. Одни говорили, что суверена освободила команда отчаянных
гвардейских офицеров-кавалергардов, половина из которых полегла при
штурме, другие утверждали, что все это чепуха и во всем повинны крестьяне
окрестных деревень, с косами и дубинами пошедшие на пулеметы, но были и
другие версии, как вполне правдоподобные, так и совсем уж бредовые. Эти
слухи заставляли одних нервно вздрагивать, других - лихорадочно метаться в
стремлении выяснить, где же действительно находится суверен и как можно к
нему присоединиться, а третьих - и таких было большинство - просто
возбужденно обсуждать, кто что говорит, прикидывая, к добру ли это или к
худу. А неделю назад прошел новый слух - что суверен не просто жив, но и
что он, чуть ли не с триумфом, сопровождаемый несмерными толпами народа
всех сословий, двигается на запад. И, в отличие от остальных, этот слух
все больше рос н крепчал, пока наконец однажды утром на окраине городка не
появился сам суверен. Когда за спиной крестьянина закрылась дверь, князь
повернулся к суверену и с коротким полупоклоном сказал:
  - Прошу простить, ваше величество, но мне необходимо покинуть вас на
несколько минут.
  Коней нахмурился, бросил на князя слегка растерянный взгляд, тут же снова
натянул на лицо величественное выражение и скупо кивнул. На лицах
остальных присутствующих, напротив, отразилось величайшее облегчение. Этот
неизвестно откуда взявшийся князь, по неизвестным причинам сидящий в этой
комнате, приобрел огромное влияние на суверена. И хотя за последние
несколько дней свита суверена приросла множеством достойных людей, столпов
купечества, титанов лесозаготовок, солезаводчиков, опор земства, а также
таких великих людей, как известные своими заслугами в борьбе против
"соратников" генерал Исток и атаман Друзь, влияние князя оставалось
абсолютно непоколебимым. И это не нравилось никому. Поэтому, когда князь с
неожиданной для столь крупного тела грацией стремительно вышел за дверь,
атаман Друзь, отличавшийся наименьшим терпением и наибольшими амбициями
среди всех собравшихся в комнате, довольно осклабился и повернулся к
суверену:
  - Ваше величество, мы этих всяких там политесов не знаем, поэтому
дозвольте по-простому...
  Пилот расположился в небольшой комнатушке под лестницей, в которой раньше
размещалась привратницкая, и в настоящий момент был занят тем, что пил чай
с лимоном.
  Напротив него, скрючившись и втянув животы, чтобы уместиться за столом,
слишком большим для такого тесного помещения, тем же занималось еще трое
офицеров. Четвертый спал на нарах, устроенных в углу комнатушки,
накрывшись с головой шинелью. Снаружи охрану особняка несли совместные
посты казаков и сводного крестьянского батальона, сформированного из
крестьян - бывших солдат. Эти люди присоединялись к ним практически в
каждой деревне. Так что когда экспедиция наконец достигла этого небольшого
городка, прежде малочисленный отряд разросся чуть ли не до тысячи человек.
В самом особняке охрану несли по-прежнему офицеры из состава их изрядно
поредевшей команды. Несколько дней назад майор с пилотом пришли к выводу,
что настоятельно необходимо каким-то образом организовать эту пылающую
патриотическим огнем, но плохо управляемую массу. Поэтому людей разбили на
взводы и роты, а ротных и комбата пришлось назначить из офицеров команды,
что сильно уменьшило число людей, которых можно было использовать
непосредственно для несения охраны. Впрочем, все получилось как нельзя
лучше. Рядовой состав и унтера в батальоне были почти сплошь ветеранами, а
офицеры, кроме фронтовой закалки, за последние месяцы прошли хорошую
школу. Так что буквально через пару дней после переформирования батальон
начал превращаться в серьезную военную силу. А назначенные офицеры
получили задачу присмотреться к своим людям на предмет выявления достойных
для обучения у Молчуна. Пилот уже имел беседу с десятком кандидатов и
одобрил семерых. Однако непосредственно охрану им еще не поручали. Так что
нагрузка на оставшихся серьезно возросла.
  Отчаянно скрипящая дверь привратницкой вдруг как бы сама собой исчезла,
распахнувшись быстро и совершенно бесшумно, и на пороге возник князь, но
присутствующих его появление не застало врасплох. Потому что за мгновение
до этого Молчун вдруг напрягся и быстрым движением поставил стакан,
освобождая руки. Князь окинул привратницкую быстрым взглядом, на миг
задержав его на господине Юри, и словно растворился в воздухе, просто
исчезнув из проема оставшейся открытой двери. Молчун отодвинул стакан,
бросил поручику:
  - Остаешься за меня, - и каким-то немыслимым движением, которое заняло у
него всего долю секунды, вывернулся из-за стола.
  Майор ждал его в плетеной беседке, которую рачительный хозяин особнячка
приказал садовнику устроить между двух раскидистых яблонь.
  - Ну что?
  - На горизонте появился соратник Птоцкий. Они помолчали. Пилот поднял
глаза на майора:
  - И это все? Тот усмехнулся:
  - Не совсем. Похоже, правой рукой у него в предприятии по поимке суверена
является... Пилот не дал ему договорить:
  - Вахмистр?!
  Решение не приставлять охрану к вахмистру на ночь принимал майор, но пилот
тоже счел его совершенно логичным. Они не могли себе позволить оставить
вахмистра совершенно безнаказанным, но принимать радикальные меры, имея на
руках сотню хотя и растерянных, но еще не до конца определившихся казаков.
К счастью, как им тогда показалось, вахмистр понял намек и поспешно
ретировался сам. Но вот теперь, судя по всему, наличие живого и
относительно здорового вахмистра начинает обострять их проблемы.
  - Как ты думаешь, почему?
  Пилот пожал плечами:
  - Ну, аналитик-то у нас Круифф, но... - Он замолчал и посмотрел туда, где
светились окна комнат, отведенных семье суверена.
  Майор проследил за его взглядом и нехотя кивнул:
  - Вполне возможно. Хотя условия возрастания коэффициента ламбда-эс из-за
разницы в статусах слишком сложны, но во время гражданской войны что
только не случается... И кого же ты считаешь его идефикс?
  Пилот хмыкнул:
  - Если ты в качестве ЕЩЕ одного возможного варианта намекаешь на ее
величество Элис...
  - Ты прав, глупый вопрос, - согласился князь.
  - И что? - спросил пилот. Майор задумался:
  - Путь на запад отсюда только один - по левобережью, а уж его-то Птоцкий
перекроет намертво. Прорываться с боем опасно. Шальная пуля, и... Значит,
варианта два - либо нелегальный переход, либо отступить и попытаться
добраться до места кружным путем, с востока. - Он замолчал.
  Пилот понимающе кивнул. Второй вариант был гораздо хуже. По многим
причинам. Во-первых, психологическая: после триумфального шествия по
Приречному тракту - суетливое бегство. Во-вторых, они оба сильно
сомневались в способности Комитета содействия возвращению суверена на
престол еще достаточно долго сохранять единство и придерживаться уже
утвержденных решений. Кроме этого, было много "в-третьих", "в-четвертых",
"в-пятых"... Короче, второй вариант мог быть принят к исполнению только в
самом безвыходном случае.
  - Вообще-то у меня есть одна мысль, - задумчиво протянул пилот.
  Майор живо повернулся к нему. Пилот усмехнулся:
  - Видел на площади шапито?
  - Здесь это называется балаганом, - медленно сказал майор, в его глазах
вспыхнула искра понимания.
  Они отвернулись друг от друга, каждый мысленно разбирая этот вариант,
потом пилот поднялся и, бросив через плечо: "Пойду познакомлюсь с хозяином
цирка, то есть балагана", направился к калитке. Майор еще немного посидел,
снова и снова прокручивая преимущества и сложности варианта, потом,
хмыкнув, встал и пошел к дому.
  Господин Готлиб происходил из цирковой семьи. В юности он был неплохим
акробатом и ему пророчили блестящую цирковую карьеру. Но когда ему
исполнилось двадцать два года, он, молодой красавец, закрутил интрижку с
одной из своих смазливых поклонниц, на его беду оказавшейся дочерью самого
крайнц-президента провинции. Экзальтированная курсистка, придумавшая себе
безумную любовь, бежала из родного дома, чтобы таскаться по стране за
предметом своей, как ей тогда казалось, возвышенной страсти. Отец
господина Готлиба, тоже акробат да, кроме того, удачливый антрепренер,
сколотивший на родине неплохую труппу, особо не препятствовал сыну. За
циркачами всегда тянулся шлейф романтических страстей. Но когда зарядили
осенние дожди и до курсистки дошло, что зиму ей придется провести либо в
промозглой палатке из грубой парусины с крохотной чугунной печкой, либо
вообще трясясь по разбитым дорогам в неотапливаемом фургоне, юная
влюбленная отбросила свои романтические представления о праздничном
цирковом житье-бытье и потребовала, чтобы ее доставили под крылышко к
папочке. Вот тут-то и выяснилось, кто у нее папочка. Старый акробат верно
рассудил, чем может кончиться романтическое приключение взбалмошной девицы
для их семейного предприятия, и, посадив виновницу всех проблем на
ближайшую почтовую карету, прямым ходом рванул к восточной границе. Прав
ли он был, предпринимая такие радикальные меры предосторожности, - этого
так никто и не узнал. Во всяком случае, ни один из артистов даже не
попытался оспорить его решение. Тем более что на новом месте публика,
зрелищами не очень избалованная, на представления валила валом. Антреприза
Готлиба постепенно пошла в гору, глава предприятия прикупил зверинец,
карликов, обзавелся новомодными механическими игрушками под названием
велосипед, но тут в одночасье скончался от удара. Дело по наследству
перешло к Готлибу-младшему. Тот сразу повел дела умело, еще больше
расширил программу и совсем уже вплотную подобрался к голубой мечте отца -
открыть постоянную антрепризу в собственном здании в столице, как вдруг
грянула вся эта напасть. Сначала у людей исчезли деньги, затем по столице
прокатилась волна национализации, потом начались аресты среди обеспеченных
людей, и господин Готлиб решил не искушать судьбу. Однажды утром артисты с
остатками зверинца погрузились на поезд и отбыли в восточном направлении.
  Зима оказалась трудной. У внезапно обедневших людей денег на цирк не
осталось. Те из артистов, кто мог работать самостоятельно, разбежались по
базарным балаганчикам с одним-двумя номерами или подались в мелкие
бродячие труппы. Остались лишь дрессировщики, воздушные гимнасты, а из
остальных - только совсем уж старики. Временами господина Готлиба даже
охватывало отчаяние. Денег, выручаемых за представление, хватало только на
оплату переезда к новому месту да на солому для животных. Зрители
расплачивались за билеты продуктами, поношенными вещами, керосином, воском
и еще черт-те чем. Антрепренер вынужден был крутиться Как белка в колесе,
меняя валенки на сено, свечи на мыло, а полотно на конину. Единственное,
на чем сходились и владелец и артисты, так это то, что в столице было бы
неизмеримо хуже. Но к весне они добрались почти до хребта. Здесь народ был
позажиточней, да и репрессии еще не развернулись в полную силу. Так что
стало полегче. Они уже могли себе позволить задерживаться в городах на
неделю-полторы, в то время как зимой выбирали всю публику за два-три
сеанса. А может дело было в том, что тяжелая зима осталась позади и людям
просто захотелось праздника. Проверять, так ли это или нет, господин
Готлиб не собирался. Раз чем дальше на восток, тем лучше у них шли дела,
значит, и продолжать следовало в том же духе. Во всяком случае, следующим
крупным пунктом назначения у антрепренера значился Катендорф.
  Все утро господин Готлиб провел вместе с кассиром, который по
совместительству был и казначеем, и билетером, иногда еще и униформистом.
Что, впрочем, никого в антрепризе абсолютно не удивляло. Поскольку
практически все артисты работали кто за носильщиков, кто за такелажников,
а отработав свой номер, каждый быстренько скидывал трико или парадный
костюм и облачался в уже изрядно потертую униформу. За последнюю неделю
цирк заработал очень даже ничего, но только по меркам прошедшей зимы. И
вот они с кассиром все утро, отчаянно споря, раскидывали выручку по
неотложным тратам. К обеду оба изрядно утомились, так и hi придя к единому
решению. Несмотря на возросшую вы ручку, финансовые дела обстояли хуже
некуда. За зиму все пообветшало, костюмы окончательно износились,
последние скудные финансовые резервы были исчерпаны за прошедшую неделю,
когда пришлось два раза приглашать ветеринара к заболевшей зебре.
  Господин Готлиб еще раз пробежал глазами исписанные листки, на которых
пытался и так и эдак прикинуть, как распределить имеющиеся деньги, потом
вздохнул, отшвырнул бумаги и пододвинул к себе стакан с жидким морковным
чаем. Кассир все сидел, уставившись на свои записи сквозь висящее на самом
кончике носа старенькое пенсне и морща лоб. В дверь постучали. Антрепренер
удивленно вскинул брови и пробурчал под нос:
  - Кого это там принесло?
  Стук в дверь не обещал ничего хорошего. Небось приперся кто-нибудь из
артистов, начнет орать и стучать кулаком по столу или, наоборот, пустит
слезу или хлопнется в обморок - подай им продуктов, новый костюм или еще
что-нибудь столь же неотложное. Денег у антрепренера давно уже не просили.
Бесполезно. Так что господин Готлиб поморщился и хрипло выкрикнул:
  - Ну кто там?
  Дверь отворилась, и, к удивлению антрепренера, посетитель был ему
совершенно незнаком. Это был высокий, худощавый молодой человек, одетый в
укороченную кожаную куртку, поношенные, но еще очень приличные галифе и
чистые сапоги, старательно смазанные салом. Посетитель сдернул с головы
картуз, улыбнулся, словно извиняясь за вторжение, и смущенно произнес:
  - Прошу простить, господин Готлиб, я, наверное, не вовремя, но... - Пилот
запнулся, покраснел, мельком припомнив этюды, которые давали ему
преподаватели в академии, и похвалил себя за старательность, а потом,
словно бы стесняясь, сказал: - Я хотел спросить, нельзя ли мне записаться
к вам в артисты...
  Когда майор вернулся в дом, страсти там были в самом разгаре. Атаман
Друзь, с красным от возбуждения лицом, стоял перед худым желтолицым
полковником и, поводя у него перед носом своим толстым, заскорузлым
пальцем, поросшим густыми курчавыми волосками, кричал, брызгая слюной:
  - А плевать я хотел на всю вашу стратегию! Вы со своей стратегией войну
проиграли, а мы кайзерцев и без вашей стратегии били...
  Генерал Исток, бледный, стоял рядом со своим бывшим соратником и бормотал:
  - Но позвольте... Я бы попросил... - Однако атаман его совершенно не
слушал.
  Уже одной этой сценки было достаточно, чтобы понять, почему
Освободительный поход, так красиво начинавшийся, постепенно выродился в
обыкновенную карательную экспедицию и закончился полным крахом. Судя по
всему, к концу похода атаман полностью подмял под себя генерала.
  Майор тихо прикрыл дверь и привалился к притолоке, решив немного
понаблюдать за развитием событий. Суверен сидел за столом с каменным
лицом, но где-то в глубине его глаз таилась растерянность. Остальные
старательно делали вид, что их внимание занято чем-то совершенно другим.
Майор усмехнулся. Похоже, их с пилотом план - ЕДИНСТВЕННО возможный. Если
им придется уходить на восток, атаман станет СЛИШКОМ б