гда со двора до его ушей донесся
отчаянный вопль. Лето складывалось очень неудачно. Оглушительный и
неожиданный почти для всех успех Комитетов действия, практически
молниеносно захвативших власть в обессиленной войной и саботажем стране,
так же неожиданно сменился полосой непонятных неудач. Поначалу это еще
можно было как-то объяснить и даже предвидеть. В конце зимы комитеты
начали почти повсеместно наталкиваться на сопротивление - кое-где
пассивное, а кое-где и с оружием в руках. Все это в какой-то мере можно
было объяснить самоуправством и наглостью некоторых комитетов, во главе
которых стояли слишком амбициозные либо слишком жадные председатели. Но
особой опасности это не представляло, более того, сам Птоцкий извлек из
этих событий существенные выгоды. Он не был теоретиком-идеалистом и что
такое на самом деле "угнетенный" народ представлял себе неплохо. Потому и
начал, первым среди соратников, формировать отряды Гвардии вооруженной
защиты свободы. Хотя от кого ее надо было защищать подобным образом, было
пока не очень ясно. В результате, как только началась заварушка, которую
он в тайне души ожидал, его позиции в Центральном совете резко усилились.
Ведь еще сразу после переворота, на первом же заседании, он поставил
вопрос об организации настоящей регулярной армии. Однако в тот момент в
Центральном совете царила эйфория, и соратник Срайя, редкостный демагог и
порядочная сволочь, яро выступил против - истинной революции, мол, не
требуется иных сил обороны, кроме вооруженного народа. Когда же начались
довольно серьезные вооруженные выступления, эти идеалисты, эти
недоучившиеся студенты, семинаристы и аптекари так переполошились, что все
его предложения, до того не раз и не два отвергнутые, прошли просто на
ура. И жизнь показала, что он был прав. Самое крупное выступление -
Освободительный поход - было успешно подавлено, причем без особых усилий.
Казачки пограбили, разъелись и оказали самое слабое сопротивление. Мелкие
выступления были элементарно утоплены в крови, для чего сослужили службу
массовые казни. А Вооруженные силы защиты свободы, находящиеся полностью
под его, соратника Птоцкого, контролем, уже насчитывали к тому времени
почти полмиллиона штыков, и к исходу лета он рассчитывал довести их
численность до миллиона. Это означало что он поднимается на совершенно
другой уровень, Именно таким путем шли диктаторы прошлого, превращаясь из
скромных капитанов и полковников в полновластных властителей империй, в
которых никогда не заходит солнце. Но вдруг все пошло наперекосяк. Сначала
этот невероятный побег суверена. Конечно, сам по себе суверен не
представлял большой угрозы, особенно после отречения. Слабый, мнительный,
нерешительный и добросердечный человек средних лет. Но окружавший его
ореол самодержавия был чрезвычайно опасен в малограмотной крестьянской
стране. К тому же общество, досыта нахлебавшись "преимуществ" новой власти
и слегка подзабыв тяготы двух последних лет войны, проигранной, кстати, во
многом именно из-за саботажа "соратников", качнулось к убеждению, что "при
государе было намного лучше". В первые дни после побега у Птоцкого
теплилась надежда, хоть и слабая, что суверен с семейством просто сбежит к
родственничкам за рубеж. Это было бы совершенно в его характере. Однако
оказалось, что он жестоко ошибался. Суверен не просто объявился по эту
сторону хребта. Он сделал это с триумфом. Посланные для его поимки части,
перед которыми стояла задача просто разогнать сброд, сбежавшийся к
внезапно возникшему из небытия государю, вдруг оказались наголову разбиты
этим самым сбродом. На востоке, где только-только установилось было
спокойствие после подавления мятежа генерала Истока и атамана Друзя,
внезапно возникла новая угроза, на сей раз гораздо более серьезная. Люди,
поставленные сувереном во главе восточного направления, пока не повторили
ни одной ошибки своих предшественников, причем даже в такой сфере, как
земельная и социальная политика. Затем суверен снова исчез и необъяснимым
образом объявился уже на севере, в нескольких сотнях верст от старой
столицы. И практически сразу же началась резкая активизация его недобитых
прихвостней на севере, юге и северо-востоке... Во всем происходящем было
много необъяснимого. У суверена как будто совершенно изменился характер.
Теперь это был совсем другой человек - жесткий, волевой, с молниеносной
реакцией и волчьей хваткой. Центральный совет в панике принялся бомбить
соратника Птоцкого отчаянными телеграммами с требованием немедленно
прибыть в столицу для организации обороны и "защиты завоеваний революции",
под которыми они подразумевали собственные задницы. Птоцкий сначала не
обращал на эти панические вопли особого внимания, занятый расследованием
бегства суверена и спешной организацией Восточного фронта. Но сегодня он
получил сообщение, которое просто вынуждало его немедленно бросить все
дела и срочно выехать в старую столицу, хотя на главу Восточного бюро
соратника Грумбу, соратника хоть и проверенного, но малограмотного,
склонного добиваться добросовестности от военспецов и поднимать дух армии
регулярными расстрелами, надеяться было нельзя - его поставили на этот
пост просто потому, что никого лучше под рукой не оказалось после того,
как соратник Шайдар поплатился головой за поражение. Это была первая
казнь, совершенная его новым палачом. Впрочем, все это не важно. Главное -
это что тот, кого он знал под именем прапорщика Косика и кто, по словам
вахмистра, носил имя князь Росен, вновь объявился в Коеве. Птоцкий
интуитивно чувствовал, что все необъяснимые перемены, сулящие им еще много
неприятностей, связаны именно с ним. И вот сегодня он получил этому
неопровержимые доказательства.
  В старую столицу они прибыли к концу недели. Город был переполнен
войсками. Их состав из трех бронированных и десяти обычных классных
вагонов остановился на запасном пути Восточного вокзала, втиснувшись между
двух конвойных бронепоездов. Марьяты из личной охраны "соратника" тут же
заменили всю охрану и выставили посты у пакгаузов, ближайших стрелок и до
самого моста. К поезду подали большой крытый "соне-бельмиль", и Птоцкий в
сопровождении двух броневиков и десятка конных марьятов укатил в городской
Комитет, в котором располагался штаб обороны.
  Вахмистр вылез из вагона и прошелся вдоль путей. Он уже проезжал через
древнюю столицу во время той войны. Это был крупнейший железнодорожный
узел, который никак не могли миновать воинские эшелоны, шедшие с востока.
Помнится, их в тот раз даже выгрузили и разместили в казармах столичного
гарнизона. Дело было ровно за две недели до Дня тезоименитства, и их
бригада должна была участвовать в военном параде. Но тут грянула
катастрофа с армией генерала Ренкенфонка на Западном фронте, так что они
не успели даже приступить к строевым тренировкам, как их снова загрузили в
эшелон и отправили затыкать образовавшуюся дыру. Так что тот раз не в
счет. Вахмистр добрел до пакгаузов, перешел пути и вышел к мосту. С
высокого берега город был виден как на ладони. Расстояние скрадывало
запустение и грязь на улицах, выбитые окна и выщербленные пулями фасады
домов, оставшиеся в таком виде после зимних боев. Высившиеся вдали
белокаменные стены Детинца на холме и золотые купола над ним, освещенные
ярким летним солнцем, древние монастыри, оседлавшие верхушки остальных
шести холмов (в древности столица располагалась, как говорилось в
летописях, на семи холмах), бесчисленные крыши домов - все это
складывалось в величественную картину, приводившую в восхищение не одно
поколение художников. Внезапно вахмистр вздрогнул, словно его ударил
кто-то невидимый. Панорама города вдруг померкла, заклубилась черным
туманом. Вахмистр втянул в себя этот густой туман и закашлялся, вдохнув
слишком много. Он вдохнул еще раз. Туман пах смертью, это была эманация
смерти. Вахмистр жадно вдохнул еще и еще. Нет, определенно этот город ему
нравился.
  Птоцкий появился только под утро. У "соратников" была странная привычка
все самые важные дела начинать никак не раньше полуночи. Недаром суеверные
обыватели их втихомолку называли подручными Темного и Нечистого. Впрочем,
ночные сидения вряд ли были основной причиной этих слухов, скорее так,
лишним штришком.
  Птоцкий прибыл не один. Вместе с ним из авто выбрался такой же худой и еще
более длинный господин несколько барственного вида, с узкой бородкой
клинышком, затянутый в полувоенный френч, столь популярный в среде
"соратников". Он на мгновение остановился, посмотрел на стоявших навытяжку
марьятов, скривил губы в улыбке, выражавшей непонятно что - то ли
одобрение, то ли пренебрежение, кивнул и быстро скрылся в бронированном
салон-вагоне Птоцкого. Вахмистр проводил его взглядом. От этого человека
исходила такая могучая эманация смерти, что его чуть не вывернуло, как
когда-то в детстве, когда отец купил ему на ярмарке большущего леденцового
петуха и он так вцепился в него зубами, что сдернул с палочки и тот
застрял у его в глотке. Этот человек имел более близкие отношения со
смертью, чем даже сам Птоцкий. Похоже, он каждый день самолично
преподносил этой старой хрычовке богатое угощение.
  Птоцкий вызвал своего палача ровно через полчаса. Он и гость сидели за
скромно, по меркам Председателя Верховного комитета защиты революции,
накрытым столом и интеллигентно беседовали. Когда вахмистр появился на
пороге, гость окинул его цепким взглядом и его ноздри слегка вздрогнули.
Как будто он тоже что-то почувствовал. Птоцкий отложил вилку и показал на
вахмистра:
  - Вот, соратник Марак, один из тех, кому мы... можем задавать вопросы. Он
дольше всех общался с интересующим нас человеком.
  Гость медленно кивнул. Потом поднял чашку и отпил чаю.
  - Садитесь. Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне о той встрече.
  Когда вахмистр закончил рассказ, соратники переглянулись. Гость спросил,
обращаясь к хозяину:
  - А те, остальные? Птоцкий пожал плечами:
  - Их рассказ не так интересен. Хотя, надо признаться, более впечатляющ.
Все трое входили в состав отряда, охранявшего суверена. И оказались
единственными уцелевшими. Из их рассказа выходит, что тот, кого именуют
князем Росеном, просто вошел в дом, очень убедительно притворившись
представителем Центрального совета, и перестрелял всех охранников. Гость
поморщился:
  - Один? Несколько десятков человек?! Вам это не кажется... несколько
необычным? Птоцкий усмехнулся:
  - Знаете ли, все, что я слышал об этом человеке, кажется мне, как вы
изящно выразились, несколько необычным.
  Гость согласно наклонил голову. Птоцкий продолжал:
  - Я передам этих людей вам, и, смею надеяться, ваши специалисты сумеют
выжать из них максимум. Кстати, один из них, бывший "деловой" по прозвищу
Дубенек, проявил активное желание сотрудничать.
  Гость снова кивнул:
  - Что ж, в данном случае можно только приветствовать, что вы не поддались
соблазну примерно наказать предателей и саботажников, что было бы
совершенно законно.
  Птоцкий зловеще улыбнулся:
  - Ну, если бы они попали мне в руки сразу после побега суверена, то вы
сегодня вряд ли их получили бы. На их счастье, - он хмыкнул, подчеркивая
двусмысленность этого слова, - они успели сбежать и прибиться к банде. Так
что к тому моменту, когда они все-таки оказались у меня в руках, я уже
успел осознать их ценность как одного из немногих источников информации об
интересующем нас человеке.
  Гость одобрительно улыбнулся. Птоцкий взглянул на вахмистра:
  - Можешь идти. - Он поднес чашку к самовару, открыл краник и налил себе
чаю. Похоже, им предстоял еще долгий разговор.
  Следующая неделя выдалась очень напряженной. Днем Птоцкий мотался по
частям, заводам, железнодорожным мастерским, произносил пламенные речи на
митингах, устраивал смотры, именем революции арестовывал и тут же выносил
приговор, который вахмистр, не откладывая столь простого дела в долгий
ящик, немедленно приводил в исполнение, или, наоборот, возносил кого-то из
ротных в командиры полка, что, впрочем, отнюдь не означало, что в
следующий приезд "соратника" новоиспеченный командир не пойдет в расход
вслед за своим предшественником. К немалому удивлению вахмистра, с
некоторой отстраненностью наблюдавшего за всей этой суматохой, эти на
первый взгляд бестолковые метания начали приносить свои плоды. Огромная,
неповоротливая людская масса, многочисленные полуанархистские отряды,
члены которых служили не какому-то абстрактному делу защиты революции, а
своему командиру, так что они походили скорее на средневековые разбойничьи
шайки, в которых царила преданность вожаку, постепенно сбивалась,
слипалась в подобие настоящей армии. И характерное для казаков
полупрезрительное отношение вахмистра к гражданским, сунувшимся в военные
дела, в отношении Птоцкого постепенно начало сменяться чем-то похожим на
уважение.
  Ночами Птоцкий пропадал в городском Комитете действия, куда он почему-то
предпочитал ездить без своего телохранителя. Пару раз к нему в гости
приезжал соратник Марак, но обычно они, видимо, встречались в кабинете
соратника в здании Комитета. Несколько раз у поезда появлялись дюжие парни
с бритыми затылками и в кожаных куртках, походившие скорее на громил, чем
на бывших мастеровых или профессиональных подпольщиков, чтобы забрать
арестованных, с которыми Птоцкий решил побеседовать поподробнее... А в
остальном жизнь не очень отличалась от той, к которой вахмистр успел
привыкнуть в Катендорфе. Правда, убивать ему здесь доводилось не так
часто, как раньше, однако сам этот город был просто затоплен смертью,
поэтому он чувствовал себя нормально. Однако в конце недели произошел
случай, который изменил размеренное течение его новой жизни.
  Все началось с того, что Птоцкий вернулся из Комитета неожиданно рано. И
вместе с соратником Мараком. Едва они успели подняться в салон, как к
вахмистру примчался вестовой с сообщением, что соратники немедленно
требуют его к себе. Гостей оказалось двое. Марак и низкорослый, плюгавый
мужичок в поношенной солдатской шинели и лихо заломленной полковничьей
папахе, совершенно к ней не подходившей.
  - Знакомьтесь, это - соратник Кузяр, - обратился к вахмистру Птоцкий. Он
подождал, пока гость и палач обменяются рукопожатием, и продолжил: -
Соратник был членом солдатского Комитета действия Шестой учебной дивизии,
расквартированной в Коеве. У него с нашим общим знакомым свои счеты. -
Птоцкий усмехнулся, будто представил, как щуплый Кузяр расправляется с
этим демоном во плоти, и сразу перешел к главному: - Комитет принял
решение перед началом наступления направить в Коев специальную группу для
сбора сведений разведывательного характера и организации диверсий и актов
саботажа. Я хочу, чтобы вы возглавили эту группу.
  - Я?! - растерянно воскликнул вахмистр. Неожиданное предложение показалось
ему унизительным. Он не какой-то там... и вообще... но додумать он не
успел.
  В разговор вступил соратник Марак:
  - Соратник Кузяр поможет вам наладить связь с местным подпольем, а опыт в
сборе сведений у вас есть. Мы знаем о ваших лихих разведывательных
вылазках на фронте. Кроме того, по нашим сведениям, в Коеве до сих пор
находится вся семья суверена. Нас интересуют любые сведения о ней.
  Вахмистр еле устоял на ногах. Неужели он увидит ЕЕ?! Его захлестнула
злобная радость. Не-е-ет, не просто увидит! Облизнув пересохшие губы,
вахмистр энергично кивнул и хрипло сказал:
  - Я согласен.
  Вся огромная масса войск пришла в движение после Тернового спаса. Древняя
столица, несколько месяцев подряд поглощавшая в бесчисленном множестве
людей, оружие, лошадей, обозы, глухо урчащие моторами и тускло блестевшие
стальными боками броневики, вдруг будто поднатужилась и принялась
извергать все, что успела вобрать в себя. По трем северным трактам из
города потянулись густые колонны пехоты, покатились пулеметные и
санитарные двуколки, загремели железными блинами колес артиллерийские
упряжки. По стальной нитке железной магистрали, грозно шевеля дулами
орудий, поползли бронепоезда. Мирные обыватели на окраинах, через которые
катилась на север эта грозная, непобедимая лавина, забивались в дальние
комнаты, торопливо осеняли себя святым кругом и бормотали себе под нос
"спаси и сохрани", попутно прощаясь с надеждой, вспыхнувшей было в их
сердцах при известии о новом пришествии суверена. Ибо не было на земле
силы, способной остановить это неукротимое движение. И даже те, кто по
долгу службы либо благодаря своему неуемному любопытству знал больше
других, не сомневались в исходе. Единственное, на что они надеялись, - это
что верные суверену войска продержатся достаточно долго, чтобы суверен
благополучно добрался до Северогорска и покинул страну. Потому что никто
не желал ему судьбы, которой он единожды чудом избежал, о чем и поведал
народу в своем манифесте. Вернее сказать, почти никто.
  Люди не догадывались, что на самом деле все обстояло несколько иначе. Да,
на первый взгляд соотношение сил было просто чудовищно. Против
сформированной на базе Шестой учебной дивизии армейской группировки
численностью около пятидесяти двух тысяч человек была брошена армия в
шестьсот сорок тысяч штыков. Но это были не все цифры. Да, у защищающейся
армии было всего полтора десятка броневиков против почти двух сотен у
наступающих. Но соотношение по орудиям было не таким пугающим: триста
двадцать против ста пятидесяти у обороняющихся. А по пулеметам, благодаря
непрерывному потоку грузов, поступающих через Северогорский порт, вообще
удалось практически достигнуть паритета. Четыре с половиной тысячи стволов
у наступающих против почти четырех тысяч у обороняющихся. К тому же на
вооружении обороняющихся стояли новейшие образцы конструкции Экгона, а у
наступающих были крайне изношенные системы еще довоенной сборки, дающие
множество задержек и с изрядно ослабленной кучностью. Кроме того,
обороняющиеся имели в избытке патроны и ручные гранаты. А о таком, как у
обороняющихся, оснащении системами наблюдения и полевой связи наступающие
не могли даже мечтать. Но главное отличие было в людях. В наступавшей
армии основную массу бойцов составляли изрядно разложившиеся бойцы тыловых
частей, не нюхавшие пороху и в свое время поддержавшие переворот в первую
голову из-за нежелания быть отправленными на фронт, а также подпавшие под
мобилизацию крестьяне и мастеровые из Гвардии вооруженной защиты свободы,
практически не имевшие опыта полевых боевых действий. Имелось и некоторое
количество так называемых "интернационалистов", а вернее - наемников из
числа бывших военнопленных, оставшихся здесь после того, как большинство
было отправлено на родину, задержавшихся вдали от дома, чтобы поживиться
на разлагающемся трупе огромной и богатой страны, и больше привыкших к
экспроприациям да массовым расстрелам. А противостояла им компактная армия
настоящих профессионалов. Численность кадровых офицеров в частях была так
велика, что кое-где для них не хватало должностей взводных командиров и
офицеры выступали в качестве отделенных или даже командиров пулеметных
расчетов. Майор не стал повторять ошибки белого движения и использовать
офицеров в качестве пушечного мяса. А процент унтеров, причем с опытом
нескольких лет войны, был так высок, что в некоторых подразделениях
совершенно не было рядовых. Если бы было время, такую армию можно было бы
легко развернуть до численности в три-четыре раза большей. И она все равно
была бы намного боеспособнее, чем наступающая. Но дело было не только в
отсутствии времени. Князь Росен не стал этого делать по иным причинам.
Последние несколько недель войска занимались интенсивной боевой учебой по
новым уставам, черновой экземпляр которых он надиктовал еще на востоке, а
для их размножения были задействованы все местные типографии и даже
репринты. Эти уставы, по существу, ставили с ног на голову все казавшиеся
непреложными законы ведения боя. Предлагаемая тактика позволяла при
определенных условиях делать взвод по уровню воздействия на противника
равным полку, вводила в военное искусств