мений циркачки были искушенные в подобного рода наслаждениях акробаты,
силачи и наездники. А ведь, по тем же слухам, даже баронесса Эмкорн
отдавала предпочтение именно циркачам и, лишь когда таковых не оказывалось
под рукой, снисходила до светских повес и гвардейских офицеров, не брезгуя
подчас даже извозчиками, молотобойцами и забойщиками скота. Так что если
сначала Тесс краснела как рак и быстро обрывала слишком откровенные
рассказы циркачки, то с течением времени их ночные посиделки вошли в
обычай, становясь все продолжительнее. Конечно, не всегда их разговор
сводился к этим интимным подробностям (Смиль оказалась довольно
наблюдательной, и Тесс вдруг поняла, что совершенно ничего не знает о
внутренней жизни людей), но именно эта часть их бесед волновала ее больше
всего. Хотя ее бросало в жар от одной мысли, что будет, если мать застанет
их однажды за таким разговором. Она поделилась своими опасениями со Смиль.
Та посмотрела на нее с удивлением:
  - А ты думаешь, она не знает?
  - То есть... как?
  Смиль хмыкнула и приняла покровительственный вид:
  - А зачем еще, ты думаешь, мне разрешили спать в твоей комнате?
  Тесс озадаченно нахмурилась. Циркачка с улыбкой пояснила:
  - Ну кто еще тебе про все ЭТО расскажет? Не у матери же тебе спрашивать.
Тем более - я вижу, твоя суровая мамаша совсем не против, чтобы ты
заарканила этого непонятного князя. - Она с нарочитой похотливостью
облизнулась. - Очень лакомый мужчинка. Вот она и решила сделать так, чтобы
ты, когда подвернется случай, была во всеоружии.
  Тесс вспыхнула:
  - Не смей так говорить.
  Смиль усмехнулась и, независимо дернув плечом накрылась с головой одеялом
и отвернулась к стене. Из-под одеяла послышалось кроткое:
  - Повинуюсь, ваше высочество, - и ехидный смешок.
  Воздух задрожал от восторженного рева, и Тесс вернулась к
действительности. Войска прошли, и теперь перед балконом текла толпа
радостных граждан. За тот месяц, что они находились здесь, Коев стал
чем-то вроде новой столицы. Во всяком случае, по количеству представителей
родовитых фамилий, известных политиков и генералов Коев сегодня, наверное,
мог дать фору любой из столиц, конечно, в их нынешнем состоянии. Хотя это
было не только и даже не столько заслугой отца Тесс. За несколько месяцев
генерал Тропин сумел создать некий оазис порядка во всеобщем хаосе,
охватившем страну, и сюда со всех сторон потянулись люди, потерявшие было
всякую опору и надежду. Среди них было много пустых прожигателей жизни,
лишившихся накопленных поколениями их предков миллионов и потому
озлобленных на всех и вся. Но в большинстве своем это были люди, которые
составляли славу бывшей империи, - врачи, университетская профессура,
инженеры, все те, кто не мог жить без чувства самоуважения, сознания
ценности честного труда, образованности и добросовестного отношения к
делу. Их мало привлекала как новая власть, так и возникающие в разных
местах всяческие самозваные правительства, комитеты и иные группы людей,
ничтоже сумняшеся возложивших на себя почетное звание спасителей
отечества. А с появлением суверена число стекающихся в город людей начало
множиться быстрыми темпами, потому что теперь у них появилась надежда.
Впрочем, это было не только и даже не столько заслугой генерала. Основную
ношу нес на себе граф Бронков. Тесс только недавно с удивлением узнала,
что у нее есть еще один дядя. Прежде девушка как-то не обращала внимания
на то, что, когда в их семье заходил разговор о дедушке, в тоне отца сразу
появлялась некоторая натянутость. И лишь месяц назад она узнала причину.
  Тесс вздохнула и зажмурилась, вспомнив встречу отца и дяди. Это произошло
на следующий день после их прибытия в Коев. Благодаря господину Юри и его
офицерам первый день прошел спокойно. Они отоспались, помылись в бане и
немного пришли в себя. А на полдень следующего дня было назначено первое
заседание Комитета в присутствии суверена. Все члены Комитета и все те,
кто имел право, как, впрочем, и те, у кого достало влияния, денег или
напористости, собрались в дивизионном офицерском собрании. Отец появился,
когда все уже начали проявлять нетерпение. Но стоило невысокой фигуре
суверена показаться в проеме двери, как зал взорвался приветственными
криками. Отец несколько мгновений постоял, благодарно кивая головой, и
направился к центральному столу, накрытому черно-желтой скатертью, где
торжественно пожал руку генералу Тропину:
  - Благодарю вас, господин генерал, за заботу о моих подданных, за веру и
честь.
  Все опять радостно закричали. Отец повернулся к человеку, стоявшему рядом
с генералом, на мгновение замер, потом упрямо вскинул голову и, шагнув
вперед, порывисто обнял его. В наступившей тишине громко прозвучал его
голос:
  - Спасибо, брат.
  Зал на мгновение замер, а потом все потонуло в вопле восторга.
  Вечером мать рассказала Тесс, что граф Бронков - незаконнорожденный сын ее
дедушки. Семья суверена Долгое время отказывалась признавать даже сам факт
его существования, но граф, похоже, получил от отца полную меру упорства и
настойчивости, предназначавшуюся для обоих сыновей. Приняв гражданскую
фамилию Ракита, он добился немалых успехов на поприще гражданской службы.
Так что даже высший свет, поначалу настроенный к графу крайне
неприязненно, стал принимать незаконнорожденного отпрыска бывшего суверена
довольно благосклонно. Правда, это произошло, когда ему шел уже пятый
десяток.
  Тот, о ком грезила юная принцесса, стоял между тем на западном, обрывистом
берегу реки Кеты, у единственного почти на сто верст в обе стороны моста,
и смотрел в бинокль на противоположный берег. Рядом тем же самым
занимались человек двадцать офицеров в звании от полковника до полного
генерала. Пилот скромно притулился у переднего крыла одной из пяти машин,
на которых они добрались сюда из Коева за неполных семь часов. Генерал
Боуран, получивший почти всемирную известность после организации
беспрецедентного летнего прорыва шестнадцатого года на Юго-Восточном
фронте и лишь две недели назад добравшийся до Коева с группой преданных
ему офицеров под видом паровозного кочегара, опустил бинокль и повернулся
к князю:
  - И вы собираетесь строить рубеж обороны именно здесь? По западному
берегу? - Он саркастически улыбнулся. С князем он был еще мало знаком, а к
невероятным историям о его геройских подвигах относился как к фольклору.
  - Не совсем и не сразу. - Князь усмехнулся. - Я готовлю "соратникам"
гораздо большую неприятность, чем просто отражение их наступления. - Князь
посмотрел куда-то вдаль. - Надо быстрее закончить эту глупую войну. -
Сказав это и не обращая ни малейшего внимания на иронические взгляды, он
повернулся и пошел к машине, где стоял пилот. - Карту, пожалуйста, -
обратился он к нему. - Вот, смотрите, господа, основная идея нашей
кампании будет заключаться в следующем...
  Четыре часа спустя, сидя в автомобиле, несшемся по тряской дороге обратно
в город, князь искоса посмотрел на генерала Боурана, что-то быстро
писавшего на полях разложенной на коленях карты, потом перевел взгляд на
пилота. Тот понимающе улыбнулся уголками губ. Сидевшие сзади офицеры тихо
переговаривались. Они были в некотором смущении. Еще бы! Сначала то, что
изложил князь, показалось им, профессиональным военным, не то чтобы уж
совсем невероятным, но похожим больше на некое благое пожелание, чем на
реальный план. Однако, когда князь начал все тем же спокойным и даже
бесстрастным тоном излагать подготовленные им варианты типовых боевых
приказов, начиная от уровня полков и кончая полным боевым приказом об
обороне по всей войсковой группировке, разворачивая на том же капоте
подготовленные и покрытые условными обозначениями склейки карт,
выполненные в стандартной педантично-казенной манере его величества
Академии Генерального штаба, полупрезрительные улыбки на губах
столпившихся вокруг карты офицеров сначала сменились на недоуменные, а
потом и вовсе исчезли. Когда князь закончил, посыпались вопросы, а когда
поток вопросов иссяк, генерал Боуран задумчиво покачал головой:
  - Знаете, ваше сиятельство, СЕЙЧАС все изложенное вами уже не кажется мне
бредом. Но если вы к тому же сумеете воплотить все это в жизнь, то... - И
он развел руками.
  В ответ на столь двусмысленный комплимент князь с легкой улыбкой поправил
генерала:
  - Мы, генерал, МЫ! - Он мгновение помолчал и вдруг заговорил каким-то
необычно жестким тоном: - Обязательно воплотим. А тот, кто по неумению,
недопониманию, излишнему самомнению либо еще по какой причине будет нам
мешать... - Он не стал говорить дальше, но всем было ясно, что он имел в
виду. О случае с атаманом Друзем все были наслышаны.
  В Коев они добрались к вечеру. Гулянья по случаю Дня тезоименитства были в
самом разгаре, но офицеры слишком устали, чтобы принять в них участие. К
тому же уже завтра необходимо было начинать переброску и разворачивание
частей на рубежах, указанных в плане, а также отбор и формирование
подвижных маневренных групп. Так что большинство предпочло воспользоваться
последней возможностью выспаться. Однако пилот с майором засиделись
допоздна. Пилот назавтра отправлялся в монастырь для организации действий
банды Куденя, а майору предстояла дорога в обратном направлении, в
Северогорск. Там на местном морзаводе под присмотром Круиффа полным ходом
шли работы по демонтажу орудий главного калибра старенького броненосца
"Морской лев", уже несколько лет ржавевшего у стенки, и установке их на
специальные железнодорожные платформы, оснащенные подъемно-поворотными
механизмами наведения. Кроме того, там же, в железнодорожных мастерских
северного направления, заканчивалась сборка четырнадцати бронеплощадок с
уже давно снятыми с того же броненосца и валявшимися до последнего времени
в дальнем углу двора мощными восьмиграндовыми орудиями, хотя и
устаревшими. Об этих сюрпризах майор говорить генералам пока поостерегся.
Мало ли как сложатся превратности военной судьбы, может, кто из них
попадет в лапы "соратникам", а уж в том, что "Особый комитет умеет
развязывать языки, сомневаться не приходилось. Все, что офицеры уже
узнали, конечно, тоже достаточно конфиденциально, но если даже кто-нибудь
из них попадет в руки Особого комитета и выложит все подчистую, то все
равно ничего особо эффективного противопоставить им "соратники" не смогут.
Просто у них нет для этого ни знаний, ни подготовленных командиров, ни
обученных солдат. Одна масса. Правда, очень большая. По косвенным данным,
доходившим из древней столицы, "соратники" стянули туда почти полмиллиона
штыков, причем сосредоточение еще не закончилось. Когда часы пробили два
часа ночи и все основные темы были обсуждены, пилот, посмотрев в окно, за
которым была кромешная тьма, абсолютно невозможная в привычных им городах
двадцать третьего столетия, вдруг тихо спросил:.
  - Как ты думаешь, чем это закончится? Майор, немного помолчав, так же тихо
ответил:
  - Не знаю... Нам остается лишь следовать завету древних: "Делай что должно
- случится чему суждено". Пилот вздохнул:
  - Сейчас мне кажется, что американец был прав. Это же не Земля! Нам не
было никакого резона влезать в это дело.
  Майор усмехнулся и скептически вскинул бровь:
  - Думаешь?
  Пилот досадливо поморщился:
  - Ты не понимаешь... - Он осекся, не в силах объяснить то, что чувствует.
  - Дело в том, что как раз понимаю, - посерьезнел майор, - просто... - Он
не договорил и внезапно переменил тему: - Когда нашу группу подвергли
глубокой геномодификации, с нами серьезно работали психологи. Я знаю о
возможностях и подводных камнях нашей психики достаточно много, чтобы
понять, что с тобой происходит, да и не только с тобой... Со мной это тоже
творится, да и Айвен уже на грани. Хотя, возможно, сам этого пока не
осознает.
  - И что же? - В вопросе слышался скептицизм. Майор откинулся на спинку
стула, жалобно скрипнувшего под его тяжестью, и подпер подбородок кулаком:
  - В настоящее время это носит название синдром Пэлли. В НАШЕ настоящее
время. Дело в том, что, хотя мир существует как объективная реальность,
каждый человек воспринимает его сугубо эгоцентрически. Он как бы
выстраивает вокруг себя несколько оболочек: первый слой - дом, любимые
вещи, близкие люди, привычки, любимые книги и передачи, второй слой -
улица, город, любимые места, сослуживцы и приятели, с которыми общаешься,
дальше идут третий, четвертый и другие слои. Они создают для нас
комфортную психологическую среду, этакую броню нашей психики. Конечно,
время от времени она может нарушаться, например, могут появиться люди, с
которыми нам неприятно общаться, или произойдет авария в доме, разобьется
любимая бабушкина чашка или умрет близкий человек, но основа, к которой мы
привыкли и которая сформирована при нашем активном участии, остается.
  Пилот усмехнулся:
  - Ну, при нашей-то профессии я бы не был так уверен в незыблемости каких
бы то ни было основ. Насколько я помню, у тебя было двенадцать глубоких
забросок. У меня три, но я моложе, и у меня все впереди... - Он запнулся и
поправился: - Было.
  Майор покачал головой:
  - В этом и ответ. Я имею в виду твое последнее слово. Все наши заброски,
то есть погружения в абсолютно инородную среду, хотя это еще вопрос,
насколько она инородна, - современное нам общество настолько
глобализовано, что об абсолютной инородности я бы не говорил, - носили
ВРЕМЕННЫЙ характер. Мы знали, что если выживем, то ОБЯЗАТЕЛЬНО вернемся в
привычную среду. - Он умолк на мгновение, затем сухо сказал: - А здесь мы
НАВСЕГДА.
  - Возможно, ты прав, - задумчиво проговорил пилот. - Но мы здесь уже почти
год, а я начинаю чувствовать ЭТО только теперь...
  Майор усмехнулся:
  - А вот за это благодари нашу специфическую подготовку. У нас с тобой
большие адаптационные способности. Как врожденные, ибо иначе тебя бы
никогда не отобрали для работы в нашей системе, так и благоприобретенные
путем накопления опыта или под воздействием тренеров и психологов. К тому
же сначала твое подсознание воспринимало все происходящее как очередную
заброску. Да и все наши способности были мобилизованы для выполнения
текущих задач, грубо говоря - для выживания. И только теперь, когда
впереди забрезжило окончание того, что ты подсознательно воспринимал как
очередное задание, - подняла голову безысходность.
  Они некоторое время сидели молча. Пилот вздохнул.
  - Возможно, ты прав, - сказал он, грустно улыбаясь, - никогда бы не
подумал, что в программу подготовки боевиков входит такое глубокое
изучение психологии.
  Майор рассмеялся:
  - Да нет. Просто наши "яйцеголовые" сделали выводы из прошлых неудач и
накачали нас этой информацией, чтобы мы сами смогли засечь, если с нашей
психикой вдруг пойдет что-то не так. Хотя, по-моему, они и сами не были
уверены в том, что это возможно.
  Пилот встал и прошелся по комнате. За окном уже серело. Он остановился и
несколько минут не отрываясь смотрел на раскачивающиеся ветки деревьев,
так напоминавших обыкновенную березу, только не с зубчатыми листьями, а
гладкими, более округлой формы, потом повернулся к майору:
  - И как мне с этим бороться? Майор пожал плечами:
  - Мне кажется, никак. Я тебе уже говорил, что у нас троих очень высокий
уровень адаптации. Все нормализуется само собой.
  Пилот хотел сказать что-то еще, но в этот момент в коридоре послышался
дробный грохот каблуков. Шаги быстро приближались, кто-то со всей силы
забарабанил в дверь:
  - Ваше сиятельство! Ваше сиятельство, вы здесь? Резко открыв дверь, майор
столкнулся нос к носу с запыхавшимся вестовым из штаба.
  - В чем дело?
  - Суверен срочно требует вас к себе. Князь и с ним пилот, не говоря ни
слова, быстро вышли.
  - А что случилось? - спросил на ходу князь семенившего следом вестового.
  Тот сглотнул и глухо ответил:
  - Из столицы пришло сообщение. "Соратники" расстреляли заложников, которых
держали в Тащевских бараках. Всех. Семь тысяч человек.
  Майор резко замедлил шаг, так что вестовой от неожиданности врезался ему в
спину и отскочил, будто теннисный мячик от стены, и повернулся к пилоту.
  Мгновение они молча смотрели друг другу в глаза, потом пилот зло
усмехнулся и сказал:
  - Ты был прав, действительно, все прошло само собой.
  Барабанник грохнул и дернулся в руке. Молодой русоволосый парень
нагловатого вида, одетый в добротную, хотя и слегка засаленную бекешу, со
скрученными за спиной руками, удивленно всхлипнул и медленно осел на пол.
Вахмистр вскинул голову и обвел бешеным взглядом остальных пленников, явно
ошеломленных таким развитием событий. За его спиной раздался сухой,
скрипучий голос:
  - Итак, я думаю, теперь всем понятно, ЧТО случится с вами при малейшем
признаке неповиновения. Стало тихо. Голос добавил:
  - Достаточно, соратник.
  Вахмистр оскалил зубы в улыбке, от которой у пленников, которым еще
хватало душевных сил, чтобы хоть что-то замечать, застыла в жилах кровь, и
опустил руку с барабанником, тут же, впрочем, подняв другую, увенчанную
синевато поблескивающим стальным крюком причудливой формы, похожим скорее
не на приспособление для облегчения жизни безрукого инвалида, а на некое
изощренное орудие пытки. Все невольно вздрогнули, но вахмистру это не
доставило никакого удовольствия. Это обычная реакция. Если бы ему еще
полгода назад кто-нибудь сказал, что он станет тем, кем стал, - личным
телохранителем и палачом самого соратника Птоцкого, вахмистр рассмеялся бы
ему в лицо, а может быть, отходил бы нахала суровой казацкой плеткой. А
вот поди ж ты, как повернулась судьба. Вахмистр попятился назад и там, за
спинами марьятов, плотной толпой окруживших своего обожаемого вождя,
поднес к носу ствол барабанника и втянул носом едкий, горьковатый запах
сгоревшего пороха. Стало немного легче, хотя, если бы Птоцкий позволил ему
немного "поиграть крюком", было бы лучше. Можно было бы даже полизать
кровь: демонстративно, если надо припугнуть пленных, или тайком, как вот
сейчас. Ему всегда нравилось убивать. На фронте, когда он на полном скаку
вздевал вверх шашку и затем резко, "с оттягом", опускал ее вниз, а голова
суматошно бегущего пехотинца лопалась с громким хрустом, разбрызгивая по
сторонам сгустки крови и похожие на мятые тряпочки кусочки мозгов, его
сердце екало и замирало от какого-то сладостного восторга. Он слыл
храбрецом и лихим рубакой, но тайной причиной, почему он первым вызывался
на самые отчаянные вылазки, было желание вновь испытать это чувство. Он
немного стыдился его, однако после того, что сделал с ним ЭТОТ, стыд
пропал. И теперь желание испытывать его снова и снова не отпускало его ни
на миг. Правда, убийство больше не приносило ему прежнего сладостного
восторга. Это походило скорее на ощущения после глотка кумара - популярной
на Востоке едкой и вонючей смеси настоев наркотических трав, без которой
люди, пристрастившиеся к этой отраве, не могли прожить и недели и ради
глотка этой адской смеси были способны на все. Среди унганов таких
называли "кумаровые рабы". Вахмистр видел их в унганских селениях. Женщин,
которые за один глоток этого варева были согласны отдаться даже псу, и
мужчин с остекленевшими глазами, готовых есть землю, лишь бы только
собрать гроши на кумар. Где-то глубоко в его душе, где еще был жив тот
расчетливый и прижимистый, но в то же время лихой и веселый казак, каким
он был раньше, теплился огонек презрения к самому себе. Но этот огонек был
слаб и бессилен, а в нынешнем его обличье было даже какое-то мрачное
величие. И главное, эта жизнь давала ему возможность убивать. Часто и
много. А потому гори все прахом.
  Вахмистр прислушался - говорил соратник Птоцкий:
  - Ну что ж, этих троих в подвал, а остальных... Вахмистр, встрепенувшись,
рванулся вперед, предвкушая ПИР. Птоцкий уже вертел головой в поисках
своего палача. Заметив вахмистра, он кивнул на обреченных:
  - Убей их и... можешь не торопиться. - Он поднялся с кресла и направился к
подъезду.
  Вахмистр проводил его взглядом и повернулся к испуганным людям,
Птоцкий успел подняться на второй этаж, ко