й-то миг
на площади стояла мертвая тишина. Потом взвился к небу рев вахмистра,
прижимавшего к груди обрубок правой руки. Кисть руки с зажатым в ней
барабанником валялась на песке, шагах в трех от него.
  Площадь взорвалась криками, стонами, визгом. Гигант вскинул над головой
шашку, с которой полетели в разные стороны кровяные капли, и рявкнул, да
так, что у стоящих рядом заложило уши:
  - А ну молчать!
  В наступивши тишине он вдруг резко повернулся и, не обращая внимания на
казаков, вскинувших штуцера, одним движением сбросил шинель, накинул ее на
плечи одному из пленников, благоговейно опустился перед ним на колено и
прокричал:
  - Слава суверену!
  Какое-то мгновение все ошеломленно молчали, потом кто-то охнул, какой-то
казак, стоявший неподалеку, испуганно икнул и стащил с головы фуражку,
кто-то произнес громким шепотом:
  - Бог ты мой, точно - ОН!
  Гигант приподнялся, грозно посмотрел на казаков и громовым голосом
приказал:
  - На колени перед государем!
  И вся толпа рухнула наземь - казаки, крестьяне, офицеры, которых Пантюше
только сейчас заметил в толпе, остальные пленники, да и он сам тоже. А
суверен, в одном исподнем, в накинутой на плечи длинной, не по росту
шинели, полы которой купались в пыли, вдруг как будто вознесся над всеми.
Он растерянно посмотрел по сторонам, и всюду были устремленные на него
глаза. И в этих глазах была такая мольба, что он внезапно понял - князь
был прав и все его логические умопостроения не стоили и ломаного гроша.
Суверен судорожно сглотнул, сделал шаг вперед и сказал внезапно осипшим
голосом:
  - Народ мой...
  Так в глухом таежном селе впервые было оглашено то, что потом
растиражируют тысячи газетных и подметных листков, что разнесут по всему
миру частные радиостанции и военные передатчики боевых кораблей, то, что
скоро станет известно всем как "Слово суверена к народу".
  Вахмистр хлестнул коня. Тот дернулся и, недовольно прядая ушами, прибавил
ходу, вновь переходя с шага на усталую рысь. Полторы недели пути с таким
нервным всадником на спине оказались для него тяжелым испытанием, и он
сердито всхрапнул. Однако хозяин, погруженный в свои горькие мысли,
совершенно не заметил этого. Удар плеткой по крупу коня был для него не
столько средством ускорить движение, сколько попыткой хоть немного умерить
собственное бешенство. Что, впрочем, ему совершенно не удалось. Конь рысью
спустился с пологого, поросшего низким кустарником холма, опять всхрапнул,
будто предупреждая всадника, на мгновение замедлил ход и прыгнул,
перескакивая через поваленное дерево. Вахмистр покачнулся в седле,
поспешно отпустил плетку и судорожно схватился за поводья левой рукой. Он
еще не научился как следует действовать культей правой руки, так что, если
бы не его казачья выучка, ему вообще нечего было бы и думать о конном
переходе. Но и при всем его опыте управляться с лошадью во время этого
таежного перехода все равно было трудно. Ко всему прочему, его слегка
знобило, культя горела огнем, а стоило хоть немного забыться, как левая
рука сама тянулась почесать уже несуществующую правую ладонь. А еще его
душила ярость.
  Все рухнуло в тот самый миг, когда он, казалось, вот-вот взмоет вверх от
восторга. Все, все, чего он ожидал от этого похода, судьба преподнесла ему
на блюдечке. Господские бабы, которых привел Богун, оказались выше всяких
самых смелых мечтаний. Старшая, видно мамаша, сразу заметила его сальный
взгляд и так и полыхнула глазищами. Она была примерно в возрасте его
Кропы, но ухоженная и еще в самом соку, так что вахмистр, заметив ее
взгляд, только со значением усмехнулся. Две были совсем еще малолетки,
третья только-только входила в пору, но вот последняя... Он даже и думать
не думал, что на свете бывают такие красавицы. Как только она, по его
приказу, сняла платок и на ее плечи рухнули тяжелые, ярко-золотистые косы,
вахмистру показалось, будто в горнице взошло солнце, а уж когда она
посмотрела на него своими громадными глазами... Вахмистр всхлипнул,
заскрипел зубами и еще раз наотмашь хлестнул коня. Тот обиженно заржал, но
снова прибавил шагу. Сладкие воспоминания доставляли вахмистру чисто
физическую боль, но он, будто мазохист, снова и снова вызывал их в своей
памяти, и каждый раз это заканчивалось новой вспышкой ярости.
  Он полчаса кряду задавал им какие-то дурацкие вопросы, совершенно не
слушая ответов и продолжая пялиться на красавицу со странным именем Тесс.
Впрочем, чего еще можно ждать от господ? А потом почувствовал, что еще
десять минут - и он не выдержит, набросится на нее прямо здесь, в горнице,
на глазах у всех. Сейчас мысль о том, что он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО МОГ это
сделать, увеличивала до невозможности его страдания, но тогда он решил,
что не стоит торопиться. Она ведь и так у него в руках. Да еще на пороге
горницы появился Серко и испуганным голосом доложил, что казаки согнали
народ на площадь. Только потом, уже сидя в той самой бане, в которой он
держал женщин, вахмистр сообразил, что та, самая старшая из них, все время
пыталась втолковать ему, КТО они такие, но он ничего не слышал,
завороженный юной красавицей.
  Конь вынес его на невысокий голый холм, торчавший среди бескрайнего
таежного моря, будто лысая макушка старика. Вахмистр натянул поводья, и
усталый конь послушно остановился. Вечерело. Багровеющее солнце осторожно
умащивалось в клочковатых облаках, окрашивая их в нежно-розовый цвет.
Вахмистр прищурился, всматриваясь в закат. Похоже, завтрашний день будет
солнечным и теплым, а вот предстоящая ночь, скорее всего, холодной. Он зло
ощерился. В его состоянии это означало только лишние неудобства. Не так-то
просто нарубить лапника и наколоть дров левой рукой, его культя была
слишком слабой помощницей в разведении костра и обустройстве теплой
стоянки. Однако делать было нечего, и вахмистр, окинув взглядом
расстилающийся перед ним зеленый ковер, быстро отыскал подходящую для
ночлега прогалину и тронул коня.
  Все произошедшее на площади помнилось ему довольно смутно. Его мысли в тот
момент были заняты той, что была заперта, вместе с остальными женщинами, в
баньке на задворках усадьбы. Так что весь этот придуманный им самим ритуал
с зачиткой приговора и показательной поркой теперь казался пустой тратой
времени. Но что теперь поделаешь... Раздраженный, он мерял шагами
полупустую площадь, нетерпеливо покусывая ус. И тут появился этот чертов
князь...
  Вахмистр в бешенстве дернул головой и хлестнул плеткой по голенищу сапога.
Ременный кончик задел коня, тот рванулся вперед, вновь заставив всадника
торопливо перехватить поводья здоровой рукой. От этого движения вахмистр
чуть не вылетел из седла, что заставило его немного успокоиться.
  Когда народ на площади вновь присягнул своему государю и до него наконец
дошло, КОГО он собирался пороть и с чьей дочерью вознамерился было
потешиться, вахмистр, решив, что коли так, то свою страсть он скроет,
затаит так, чтобы никто и не догадывался, во всяком случае пока, начал
пробираться к суверену сквозь облепившую его восторженную толпу. Но когда
он, с помощью Серко наскоро перетянув культю чистой тряпицей, расталкивая
людей ножнами шашки, ввинтился в задние ряды, кто-то грубо и бесцеремонно
схватил его за шиворот. Вахмистр дернулся, ругнулся, попытался повернуться
и посмотреть, кто это там такой храбрый, но этот храбрый вдруг дернул его
назад, да так, что, если бы державшая его за шиворот рука вдруг разжалась,
он кубарем покатился бы на землю. И тут знакомый голос произнес:
  - Этого - под арест.
  Через несколько минут он шмякнулся задом на земляной пол бани,
ошеломленный тем, как быстро все переменилось.
  На его счастье, караульный, с вечера выставленный у двери бани, ближе к
полуночи куда-то пропал. Может, решил, что раненый и так никуда не сбежит,
а может, всем было просто наплевать на арестованного. И вахмистр решил не
испытывать судьбу. Часа через три после полуночи он выбил оконце
предбанника и, ободрав в кровь левый бок и скулу, выбрался наружу. Конь
был на месте, в конюшне, и вахмистр, справедливо рассудив, что охлябь в
таком состоянии ему далеко не уехать, рискнул тихонько отворить дверь и
пошукать в сенях сбрую. На его удачу сбруя оказалась на месте, а рядышком,
на лавке, кто-то бросил как попало его шашку. Спустя полчаса он, с трудом,
одной рукой внуздав коня и неловко затянув подпругу, тихим шагом выехал со
двора.
  Конь всхрапнул и остановился. Вахмистр поднял голову. Конь стоял у двух
поваленных сосен, которые, рухнув, подмяли еще несколько деревьев,
поменьше. Получилась прогалина, которую он еще с холма облюбовал себе для
ночлега. Вахмистр бросил поводья, ухватился здоровой рукой за луку седла и
соскользнул на землю. Пора было устраиваться на ночь.
  Часа через два он уже лежал на куче лапника под своей старой, но еще
доброй буркой и смотрел на желтые языки пламени костра, которые напоминали
ему ее волосы. А в голове, будто колоколец фельдъегеря, звенело ее имя:
Тесс, Тесс, Тесс, Тесс...
  Тесс натянула поводья и, резко повернув голову в одну, потом в другую
сторону, откинула на спину выбившиеся из-под платка косы. Волосы изрядно
растрепались, высвободившиеся из кос волоски придавали им неряшливый вид.
Девушка нахмурилась: опять мать весь вечер будет ворчать, что, мол, ее
старшая дочь своей неаккуратностью подает плохой пример остальным. А что
она может сделать, если у нее такая грива волос, что просто расчесать их и
то нелегко, а уж прическа, какая бы то ни было, совершенно не желает
оставаться в при личном состоянии хоть сколько-нибудь долгое время. С этим
еще можно было как-то справляться, когда они жили во дворце и дни их были
заполнены занятиями с гувернерами, болтовней с подружками и чинными
прогулками по дорожкам парка, но сейчас... Девушка оглянулась по сторонам,
и ее губы сами собой сложились в легкую улыбку. Когда-то давно, в той
жизни, которая все чаще казалась Тесс жизнью какой-то совсем другой
-девушки, конные прогулки по ровным аллеям и пологим склонам Дворцового
парка были для той девушки одним из самых любимых развлечений. Возможно,
потому что на дальних аллеях юная принцесса иногда невзначай встречала
рослых, красивых кавалергардов, выезжающих , своих собственных лошадей в
промежутках между дворцовыми караулами и буйными дружескими попойками в
"Тавойе" или у "Максен и Нанон". И взгляды, которые бросали на юную
принцессу эти усатые красавцы, приятно горячили кровь и заставляли щеки
покрываться стыдливым румянцем. Но что-то большее Тесс могла себе
позволить только в мечтах, поскольку во время этих прогулок ее постоянно
сопровождало не менее трех фрейлин из маменькиной свиты. Девушка покачала
головой и, дав своей смирной лошадке легких шенкелей, чуть прибавила ходу.
Кто бы мог подумать, что пройдет всего несколько лет, и она будет
проводить в седле дни напролет, причем бок о бок рядом с ней будет ехать
добрая сотня мужчин.
  Тесс поймала на себе взгляд юного казака, но сделала вид, что не заметила
его. Этот парень старался держаться где-нибудь поблизости и пялился на нее
при каждом удобном случае, однако стоило Тесс хотя бы просто повернуть
голову в его сторону, как он густо краснел и отъезжал подальше, делая вид,
что оказался рядом с Тесс совершенно случайно. Девушка стрельнула глазами
в поручика, который с момента их освобождения истово исполнял обязанности
ее опекуна и личного рыцаря, но тот меланхолически смотрел куда-то в бок,
покусывая ус. Тесс чуть не рассмеялась: "Ну до чего смешные эти мужчины!"
Ни одному из них она не давала ни малейшего намека на то, что у него есть
шанс получить чуть большую толику ее внимания, чем все остальные, и все же
они неистово ревновали ее друг к другу. Девушка не выдержала и тихонько
прыснула и тут же, заметив сердитый взгляд матери, придала лицу невинное,
даже кроткое выражение. Хотя если бы кто-то мог приблизиться и заглянуть в
ее глаза, то увидел бы, что в них по-прежнему таились веселые бесенята.
  Впереди послышался дробный топот копыт, и из-за поворота лесной дороги
вылетел десятник Богун. Лихо осадив коня у передней подводы, на которой,
свесив ноги на сторону, сидел князь, он вскинул руку к козырьку и
отрапортовал:
  - Вас сиясь, впереди село. Большое. Дворов на триста. "Соратников" не
обнаружено. Смекун остался со старостой потолковать, а я на доклад.
  Князь легко спрыгнул с телеги и остановился, дожидаясь, пока ехавшие в
середине сотни суверен и профессор Пантюше поравняются с ним. Тесс, весь
сегодняшний день старавшаяся даже не смотреть в сторону той подводы, не
удержалась и впилась глазами в его могучую фигуру. Вчера она поймала себя
на том, что этот человек, стоит только дать себе волю, тут же заполняет
все ее мысли. Это было волнующе и страшновато, а кроме того, во всем этом
было что-то еще. Что-то постыдное, но... очень притягательное. Такое, что
даже при мимолетной мысли об этом ее бросало в жар, а щеки начинали
пылать. Тесс пока что удавалось не давать воли таким мыслям, но и
избавиться от них совсем она Уже не могла или... не хотела. Между тем
князь уже говорил о чем-то с отцом. Тесс тихонько вздохнула и направила
лошадь по другую сторону подводы.
  В село они въехали по живому коридору. Люди толкались, привставали на
цыпочках и вытягивали шеи, желая получше рассмотреть суверена. Матери
поднимали детей на вытянутых руках, а ребятишки постарше бежали рядом с
казачьим эскортом, бесстрашно ухватившись за стремена и возбужденно крича.
Отец медленно ехал, окруженный выутюженными и начищенными казаками конвоя,
величественно кивая и покровительственно помахивая рукой. Тесс оглянулась:
подвода князя ехала в самом конце колонны, но, как и всегда в таких
случаях, князя на ней уже не было. Девушка повертела головой и
нахмурилась. Еще когда они въезжали в предыдущую деревню, она дала себе
слово, что уловит момент, когда князь, по своему обыкновению, исчезнет с
телеги. И вот опять проглядела. Несмотря на свои размеры, князь обладал
прямо-таки сверхъестественной способностью становиться незаметным. Тут над
селом грянул колокольный звон, Тесс невольно вскинула голову и посмотрела
на колокольню. Народ восторженно закричал, в воздух полетели шапки. Сзади
грянул нестройный залп. Все было как всегда.
  Вечером, после обильного ужина, накрытого крестьянами прямо на центральной
площади, Тесс, воспользовавшись тем, что мать была занята хлопотами по
устройству ночлега, незаметно выскользнула на крылечко добротного
священнического дома, торопливо оглянувшись, неслышными шагами пробежала
вдоль стены и осторожно, так, чтобы не скрипнуть, вошла в сад через
полуоткрытую калитку. Там, у конюшен, разместились офицеры из команды
князя. Тесс, пригибаясь, скользнула между деревьями и замерла, прижавшись
к стволу яблони в нескольких шагах от костра, вокруг которого сидели и
стояли офицеры.
  Над костром висел полуведерный медный чайник, позаимствованный в одной из
деревень по пути. Тесс замерла, прислушиваясь к разговору.
  - И все-таки, господа, они определенно из какого-то иного мира. Ну, не
может обычный человек делать то, что делают его сиятельство и Молчун.
  - Ах, бросьте, ротмистр, по-моему, эти сеансы спиритизма у мадам Эшель, к
которой вы так часто захаживали, оказали на вас слишком большое влияние.
  - Но факты, Сегж, факты!
  - Какие факты? Вы вспомните себя еще три-четыре месяца назад. И что сказал
бы незабвенный капитан Нобук, который, помнится, отодрал вас как Сидорову
козу семь лет тому назад, в День тезоименитства после бала во дворце
генерал-губернатора? - Невидимый для девушки Сегж хохотнул. - Думаю, что,
повстречай вы его сейчас, он был бы очень неприятно удивлен. А ведь вы,
насколько я знаю, явились в этот мир на Питейной улице города Никеева. Или
я не прав?
  - И что вы хотите этим сказать? По-моему, это только подтверждает мои
слова. Обычный человек просто не может знать все то, чему они с Молчуном
нас обучили.
  - Ой ли? Во-первых, никто и не говорит, что они ОБЫЧНЫЕ люди. Но я, еще в
мирное время, бывал на лекциях профессора Кренинга о древних культах и
восточной магии. Интереснейшие, скажу я вам, были лекции. Так вот,
профессор утверждал, что существуют восточные бойцы, воспитанные в
секретных мистических орденах, которые обладают просто невероятными
возможностями.
  У костра хмыкнули, в разговор вмешался новый голос:
  - Ну, я бы не сказал, что его светлость или Молчун хоть чем-то похожи на
восточных бойцов.
  - Оставьте-с, господа. Я же совершенно другое имею в виду. Если найти
хорошие методики, то научить можно даже медведя или хотя бы вас, поручик.
  У костра грохнул смех. А юный голос смущенно произнес:
  - Да ну вас, право, капитан. И снова взрыв смеха.
  Когда смех поутих, все тот же голос уверенно заговорил снова:
  - Так что я считаю - объяснение, которое нам дал князь, вполне имеет право
на существование. И вообще, господа, если уж быть до конца откровенным, то
мы должны не рефлексировать, будто барышни-курсистки, а радоваться тому,
что князь и Молчун на НАШЕЙ стороне. Каждый из них стоит, пожалуй, целой
дивизии.
  У костра помолчали, потом кто-то задумчиво произнес:
  - И все-таки, господа, ротмистр в чем-то прав. Я имею в виду то, как князь
относится к женщинам.
  - То есть?!
  - Что вы. этим хотите сказать?..
  - Ой, господа, оставьте свое возмущение. Я имел в виду прямо
противоположное.
  - Объяснитесь!
  - А вам не кажется, что он их просто не замечает? Вернее, не совсем так.
Ему как будто совершенно все равно, что они - женщины.
  Кто-то ехидно заметил:
  - Ну, я бы не сказал, что кто-либо из нас позволяет себе оказывать им
сколь-нибудь заметные знаки внимания, - он фыркнул, - кроме поручика,
разумеется.
  Все рассмеялись, послышался протестующий голос поручика:
  - Господа, я бы попросил... Но его снова перебили.
  - Да нет, господа, вы снова меня не так поняли. Я имею в виду даже не...
скажем так, бросающуюся в глаза свободу манер. Этим отличается и Молчун.
Вопрос в другом. Все мы, в том числе, кстати, и Молчун, и даже профессор,
все равно реагируем на то, что рядом с нами находятся женщины. Своей
речью, поведением, в конце концов, тем, что в присутствии дам мы
воздерживаемся от употребления некоторых выражений, обсуждения тех или
иных тем. Это же естественно. Такова наша мужская природа. А вот князь...
  - И он замолчал.
  Некоторое время у костра царила тишина, чувствовалось, что каждый заново
переосмыливает кое-какие штрихи в поведении князя, на которые раньше не
обращал особого внимания. Потом кто-то удивленно сказал:
  - А ведь верно, господа... Похоже, он просто вычеркнул женщин из своей
жизни.
  У Тесс от этих слов упало сердце. Может быть, поэтому она не заметила, как
у ее плеча выросла могучая фигура...
  - Что вы здесь делаете, ваше высочество? - тихо спросил низкий голос.
  Тесс вздрогнула и почувствовала, как у нее подкашиваются ноги, но широкая
мужская ладонь, на которую она, наверное, смогла бы усесться, будто на
табурет, мгновенно подхватила ее под локоть, и тот же голос произнес:
  - Прошу прощения, но вам лучше вернуться в дом. Рука, державшая Тесс под
локоть, развернула ее, и она обнаружила, что идет по садовой тропинке к
дому священника. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, глаза ничего
не видели, но Тесс каким-то чудом дошла до крыльца и даже ухитрилась, ни
разу не споткнувшись, подняться по крутым ступенькам. У самой Двери
девушка на мгновение замерла и, чуть повернув голову, бросила быстрый
взгляд через плечо. ОН стоял внизу и спокойно смотрел на нее. При свете
звезд невозможно было различить выражение его лица, но она готова была
поклясться, что он улыбается. И эта улыбка зажгла в ее душе огонек
надежды. То, о чем говорили офицеры у костра, просто не могло быть правдой.
  Когда она забралась под одеяло, Атьяна, которую мать положила рядом с ней,
потому что кроватей в доме на всех не хватало, зашевелилась, придвинулась
к ней и зашептала на ухо:
  - Где ты была? Маменька ужасно сердилась. Тесс обмерла. Ей вдруг
вспомнилось,