пнувших практически одновременно.
Головка верхнего просвистела буквально в паре дюймов над макушкой летчика.
  Майор тут же перевел аэроплан в пологое скольжение и завертел головой,
отыскивая место для аварийной посадки. Слава богу, заходящее солнце било в
спину, но сильно мешали удлинившиеся тени.
  Подходящую площадку он так и не обнаружил и посадил аэроплан на
поверхность небольшого лесного озера. Что было очень рискованно. Поскольку
с его весом он держался на воде ничуть не лучше топора. И хотя он умел
задерживать дыхание почти на десять минут, стоило его ногам увязнуть
поглубже в донном иле - и он, возможно, просто не успел бы добраться до
берега. От удара о воду отвалилось левое крыло и машину слегка развернуло,
но искалеченная машина все-таки дотянула до мелководья, так что можно было
сказать, что его авантюрное приключение закончилось почти успешно. По
расчетам майора, до Коева оставалось не более сотни верст.
  Он шел всю ночь и к рассвету вышел на какую-то лесную дорогу, которая,
однако, была неплохо наезжена. Причем, судя по следам, не далее как вчера
вечером по ней прошел обоз не менее чем из десятка груженых подвод. Майор
прошел вдоль колеи около версты и к очередному повороту уже достаточно
точно установил характер груза, а также состав и численность
сопровождавшего обоз отряда. По признакам это мог быть либо отряд
вооруженных мастеровых, занимающийся продуктовым обменом, либо отряд
"соратников", осуществляющих продразверстку, либо обыкновенная банда. В
любом случае оставлять без внимания, возможно, враждебную вооруженную силу
в такой близости от Коева было нецелесообразно, и он решил поближе
познакомиться с этим, отрядом. К небольшому монастырю или, вернее,
порядком разросшемуся скиту он подошел, когда уже вечерело. Место, где
находилась банда (а в том, что это именно банда, он перестал сомневаться
уже версты через две наткнувшись на брошенные в кустах огрызки соленых
огурцов и лужу блевотины), можно было определить довольно точно еще за
версту до той точки, откуда был виден монастырь. Над небольшой извилистой
речушкой, вдоль которой лесная дорога шла вот уже несколько верст,
разносились разухабистые звуки гармошки, вой и рычание, которые, видимо,
кто-то считал пением, и множество иных звуков, обычно сопровождающих
безудержную гульбу. Майор вышел из леса и остановился на опушке. Скит
представлял собой деревянную церковь с колокольней и теснившиеся вокруг
нее с полдюжины разнокалиберных изб. Все было обнесено покосившимся
частоколом. Ворота были распахнуты настежь, а левая створка вообще
существовала отдельно от столба. Никаких признаков охранения в радиусе
нескольких верст не наблюдалось. Майор немного постоял, стараясь
перебороть ощущение, что он здесь уже когда-то был, потом вздохнул и
двинулся дальше.
  Частокол был старый - судя по всему, его не поправляли уже лет семь, а то
и больше, - но еще крепкий. От луговины, протянувшейся по берегу речушки,
доносилось негромкое ржание лошадей, скрытых наплывающими на монастырь
языками вечернего тумана. И если бы не какофония за воротами, всю картину
можно было бы принять за динамический римейк левитановской "Тихой
обители". Майор окинул взглядом открывшуюся картину, усмехнулся и вошел в
ворота.
  За частоколом раскинулось что-то вроде походного бивуака. Между избами
горело несколько костров, а на неширокой площади перед церковью под
взвизги гармошки, хохот и азартные хлопки притопывали несколько изрядно
хмельных плясунов. Те же, кто не толпился на площади, по большей части
мирно посапывали в самых неожиданных местах.
  В первый раз его окликнули, когда он уже обошел всю территорию по
периметру. Дверь одной из изб распахнулась, и на пороге, пошатываясь,
появился худой, низкорослый мужик в шелковой рубахе навыпуск, с четвертью
мутно-зеленоватого первача в руке. Его всклокоченная борода была украшена
шматками кислой капусты. Мужик разинул рот, собираясь что-то сказать, но
вместо этого звучно рыгнул и сморщился. Вторая попытка заговорить удалась,
явив миру совершенно не соответствующий габаритам мужика мощный, прямо
шаляпинский бас:
  - Мужики! Атаман жалует обчеству ишшо один бочонок монастырского пития. -
Он повел по сторонам осоловелыми глазами и наткнулся на майора: - А это
что за Ыбло?
  Майор чуть не рассмеялся. Уж больно потешно выглядело недоуменное лицо
мужика, да и слово, прямо скажем... Он шагнул вперед:
  - А кто ты такой, чтобы спрашивать? Мужик несколько мгновений стоял
покачиваясь, словно пытался понять смысл вопроса, наконец его затуманенный
хмелем мозг сумел-таки вписать спрашивающего в окружающий мир, он рыгнул,
буркнул: "А вот атаман сейчас..." - и исчез за дверью. Среди стоящих,
сидящих и лежащих кто где гуляк, несколько оживившихся было при его
появлении, послышался разочарованный всхлип. Майор решил не ждать, пока до
светлых мозгов атамана дойдет факт появления на территории его ставки
непонятного незнакомца весьма угрожающего вида и, легонько толкнув плечом
стоящего перед ним лихого вояку в съехавшем набекрень картузе, отчего тот
отлетел в сторону и мешком свалился на землю, двинулся вперед.
  Картина, которую он застал в избе, была абсолютно предсказуема. За широким
столом, уставленным мисками и блюдами героических пропорций, на дне
которых еще сохранились остатки простых крестьянских кушаний, сидело
развалясь несколько человек. Все были пьяны. Давешний мужик топтался у
плеча дородного мужчины, одетого несколько красочнее других, и,
наклонившись к его уху, что-то возбужденно шептал. Майор усмехнулся и
сделал еще два шага вперед. Атаман поднял на него осоловелый взгляд и
икнул:
  - Энтот, што ля? Мужик кивнул: -Ага.
  Атаман несколько мгновений пялился на майора, силясь понять, что ему
надлежит делать в этой ситуации, потом устало опустил голову на кулаки:
  - А ну яго к шуту. Опосля решим, чого с им делать. А пока посади яго в
поруб.
  Мужик ошалело уставился на атамана, но перечить не решился. Он боком
выбрался из-за стола, выдернул барабанник из кобуры, висевшей на вбитом в
стену гвозде, и с опаской посмотрел на майора:
  - Ты это, того... не балуй. - И он потешно выставил вперед барабанник,
словно это было не оружие, а некий веский аргумент, подтверждающий
обоснованность его претензий.
  Майор вздохнул. Люди этого мира испытывали несколько непривычный для него
пиетет перед своими примитивными железками, но что уж тут поделаешь...
  - Ладно, - миролюбиво согласился майор, - в поруб так в поруб, только вот
что, мил человек, я со вчерашнего утра ничего не ел, так что... - И он
развел руками.
  Мужик, слегка приободрившись, снова качнул барабанником и задиристо сказал:
  - Давай, кормить тебя еще...
  Но видя, что майор не двигается с места, торопливо сгреб со стола остаток
окорока, миску с квашеной капустой и каравай хлеба, а потом, опасливо
покосившись на прикорнувшего атамана, еще и бутыль с монастырским вином, в
которой оставалось чуть больше половины.
  - Ну, хватит с тебе, не доводи до греха. Майор кивнул, подошел к столу,
бесцеремонно отодвинул голову одного из сотрапезников, прихватил миску с
картошкой, густо политой топленым маслом, бросил туда же грудку гуся и
направился к двери.
  Из поруба, оказавшегося просто одной из монашеских келий, майора извлекли
около полудня. Его вывели на площадь, где уже собралась практически вся
банда. Майор окинул взглядом изрядно помятые лица - видно, похмельный
синдром был так силен, что его не снимал никакой рассол. Прямо перед ним
располагались главари банды. Их физиономии тоже несли следы вчерашнего
возлияния. Мужик, который вчера вечером проводил его до поруба, и на этот
раз торчал за плечом атамана. Майор усмехнулся: все складывалось так, как
он и ожидал. Идя вчера по следам банды, он составил довольно простенький
план действий - особо не задерживаясь, разделаться с верхушкой,
уполовинить число остальных бандитов, а прочих запугать до такой степени,
чтобы им никогда больше и в голову не пришло выйти на большую дорогу. Но к
тому моменту, когда он пришел в деревушку, почти все ватажники были уже в
таком состоянии, что хоть четвертуй их на месте - а ничего, кроме пьяного
мычания, от них не услышишь. Так что акция устрашения не имела бы никакого
смысла. Позже, вглядываясь в развеселые простецкие лица, майор пришел к
выводу, что основной причиной, почему эти люди сбились в банду, была
бесшабашность да обыкновенная безнаказанность. Хотя, судя по рожам
главарей, костяк банды составляли настоящие налетчики, возможно, даже
"деловые" со стажем, остальные же были, скорее всего, крестьяне из
окрестных деревень, и у него даже мелькнула мысль, не создать ли на базе
этой банды что-то вроде партизанского отряда. Это было бы весьма кстати в
преддверии наступления "соратников". Вот почему он вчера безропотно
отправился в поруб, решив плотно поужинать и отоспаться. Он был уверен -
атаман непременно позаботится о том, чтобы подготовить для него
сценическую площадку, как раз такую, какая и требовалась для реализации
его плана. И не ошибся.
  Атаман, страдальчески морщась, но при этом стараясь выглядеть грозно,
вопросил:
  - Ну, че скажешь?
  Майор с нарочитым безразличием посмотрел вокруг. Шестеро главарей сидели
на вынесенных из избы стульях, за ними и по бокам стояло еще человек
десять. Эта компания расположилась вольготно, занимая почти половину
небольшой площадки. Остальные толпились на той стороне, где стоял майор,
позади него, точно крестьяне на сельском сходе перед старостой, урядником
и уездным старшиной. Что ж, все как он и предполагал. Майор решил как
следует присмотреться к главарям. Надо было решать, кого он оставит в
живых. Ибо скучившемуся за его спиной стаду требовался вожак. Иначе
перепуганные тем, что скоро произойдет, крестьяне попросту разбегутся.
  - Эй ты, ыбло, я тебя спрашиваю? - подал голос недовольный атаман.
  Майор посмотрел на него в упор:
  - А кто ты такой, чтобы спрашивать?
  - Чего-о-о? - удивленно протянул атаман, вытаращив глаза, потом быстро
зыркнул по сторонам. Лицо его налилось злобой.-Ах ты...
  - Я - генерал, князь Росен, личный военный советник его величества
суверена. - Он высоко поднял голову и застыл на миг в гордой позе, дабы
подчеркнуть весомость своих слов, и вдруг совсем другим тоном, с насмешкой
в голосе спросил: - А что, не найдется ли здесь кого-нибудь, чтоб объяснил
мне, кто такой этот убогий и что он здесь делает?
  Эта фраза понадобилась ему, чтобы максимально ограничить рамки ответных
действий атамана. Он решил его убрать, но совершать НЕМОТИВИРОВАННОЕ
убийство ему не хотелось. Сзади возбужденно загалдели. Атаман вскинулся:
  - Это какого ж такого суверена? Князь презрительно улыбался. Как легко
заставить этих людей поступать так, как хочет он.
  - Повторяю для убогих: его величество Коней Второй.
  Атаман зашелся злым смехом, но ненадолго - что-то насторожило его в том,
как возбужденно загудела толпа, и особенно в подозрительном спокойствии
своих по-дельников. Он резко оборвал смех:
  - А нет у нас никакого суверена. Был да и сплыл весь. Отрекси.
  Князь усмехнулся:
  - Уже нет. Увидев, что такие козлы, как ты и твои прихлебатели, - он
покачал перед собой пальцем, как бы обводя тех, что находились перед ним,
- натворили со страной, суверен аннулировал свое отречение. - Князь шагнул
вперед и зловещим полушепотом завершил свою речь: - Все, кончилась ваша
вольная жизнь. Скоро таких, как вы, всех к стенке поставят.
  Это была последняя капля. Атаман вскочил на ноги:
  - Ax ты ыбло... А ну, паря, хватай его! Он нас к стенке поставить хочет,
так мы его первого...
  Но тут поднялся со стула один из атамановых товарищей, кряжистый мужик с
плечами молотобойца:
  - Постой, Гугля, тут разобраться надо. Атаман ожег его бешеным взглядом и,
развернувшись, ударил кулаком в челюсть. Ударил с такой силой что,
казалось, звон прошел, но мужик даже не пошатнулся, только чуть откинул
голову. Над поляной повисла мертвая тишина. Мужик утер кровь, сочившуюся
из разбитой губы, и медленно покачал головой:
  - Значит, вот оно как...
  На лице атамана мелькнула тень испуга, но злость пересилила.
  - Помолчи, Кудень. Счас мы энтого кончим, тады поговорим.
  Кудень оглянулся на стоявших позади атамана и снова качнул головой:
  - Э нет, Гугля, пока ты "соратников" и богатеев пощипывал да поезда
шерстил, это одно. А я супротив суверена не пойду. - Он резко повернулся,
сжав кулаки размером с добрую кувалду каждый, и, бросив: "Пошли отседа,
браты", неторопливо направился к крылечку избы. Еще трое таких же, как он,
квадратных показались из-за спины атамана и молча двинулись следом. Атаман
проводил их злым взглядом, царапая пальцами рукоятку торчащего за кушаком
барабанника, и в бешенстве повернулся к гудевшей точно улей толпе
ватажников из крестьян:
  - А ну цыц!
  Те попритихли. Атаман уставился на майора:
  - Ну вась сиясь, попортил ты мне крови. Молись! - Он выхватил барабанник.
  Майор быстро окинул взглядом людей, сидевших и стоявших рядом с атаманом.
  Лишь у мужичка, который сопровождал его в поруб, на лице ясно читалось
отчаянное желание оказаться где-нибудь подальше от этого места. Все
остальные были полны возбуждения и злорадства. Атаман, оскалившись,
вскинул барабанник. Майор усмехнулся про себя и неуловимым для глаза
движением скользнул вперед.
  ...Когда он остановился, на площади царила мертвая тишина. Он выпустил из
рук тело с перебитой шеей и повернулся к толпе. Ватажники, оцепенев,
смотрели на него с благоговейным ужасом. Кудень и его братья, успевшие
дойти до избы, застыли у ступенек крыльца, не отрывая от него глаз. Майор
встряхнулся, будто большой пес после хорошей драки, повелительным
мановением руки подозвал Куденя и, высоко вскинув голову, заговорил:
  - Крестьяне! Я знаю, что по законам божьим и суверена все вы несете на
себе печать вины за тяжкие грехи и законом наказуемые деяния. - Он сурово
посмотрел на толпу, медленно переводя взгляд с одного лица на другое, и
возвысил голос: - Да, ничего не может сделать один человек с другим без
его на то согласия. Но я знаю также и то, что вы погрязли в грехе и лихе
не только по собственной воле, - он грозно нахмурил брови, - но и по
наущению недобрых людей. - Майор гневно посмотрел туда, где валялись в
беспорядке покалеченные тела. - Однако они все мертвы! - Он снова возвысил
голос, этим нехитрым приемом напрочь отрезая Куденя и его братьев от тех,
с кем они всего несколько минут назад были подельниками. - А у вас
появилась возможность заслужить прощение суверена. - Майор замолчал.
  Над площадью, повисла звенящая тишина. И в этой тишине раздался чей-то
рыдающий голос:
  - Да мы, ваша милость... завсегда...
  И тут словно прорвало плотину. Толпа дружно повалилась на колени, крича о
верности трону и что они готовы, не щадя живота своего... Князь усмехнулся
про себя и, сурово сведя брови на переносице, заговорил снова.
  Из-под балкона в очередной раз ухнуло: - И-и-и РАЗ! - И гулкий, слитный
грохот сотен подкованных каблуков, одновременно рубанувших по пыльной
брусчатке, вновь ударил по барабанным перепонкам.
  Тесс повела глазами по сторонам. Отец застыл у балконных перил, словно
собственное изваяние, картинно вскинув ладонь к козырьку фуражки и
воинственно топорща усы. Справа и слева от него с донельзя важным видом
толпились военные в парадных мундирах и расфуфыренные штатские. Все очень
сильно напоминало обычный парад по случаю Дня тезоименитства, за
единственным исключением - рядом с отцом не было матери, да и вообще из
членов семьи присутствовала только она одна. Виноват в этом был князь,
который вчера, во время вечернего чаепития, со всей возможной
деликатностью, но так убедительно, что все находившиеся за столом не могли
не согласиться в конце концов с его доводами, порекомендовал отцу во время
парада ограничиться присутствием на балконе лишь одной из дочерей. Мать
было вскинулась, но промолчала, лишь обдала князя недовольным взглядом и
сердито поджала губы. Ну и, конечно, узкая, грязноватая улица внизу сильно
отличалась от широкого Елисейского проспекта.
  Тесс повернула голову и незаметно посмотрела из-под ресниц туда, где стоял
бриттец. Ну так и есть - он, как всегда, пялится на нее. Девушка слегка
нахмурилась. Вот еще, не хватало кавалера. Хотя, если быть честной, такое
пристальное внимание со стороны этого симпатичного молодого человека,
который, ко всему прочему, представлял один из древнейших родов Бриттской
империи, ей немного льстило, но ведь она твердо решила, что только один из
ныне живущих мужчин достоин ее любви. Правда, до сих пор все ее хотя и не
слишком бросающиеся в глаза, но упорные усилия обратить на себя его
внимание не привели ни к какому мало-мальски заметному результату, так что
ей даже стало казаться, что та улыбка в саду у дома священника ей только
пригрезилась. Но Смиль, с которой Тесс довольно тесно сблизилась,
регулярно докладывала ей, что и намного более активные усилия множества
других дам, среди которых были даже такие звезды, как баронесса Эмкорн,
тоже ни к чему не привели. Даже самые откровенные предложения князь
выслушивал с приветливой миной, но абсолютно равнодушно. Где-то он сейчас?
Тесс закатила глаза и страдальчески скривила губки. Но долго страдать
терпения у нее не хватило, она улыбнулась самой себе и покосилась в
сторону балконной двери. Смиль, которую Тесс, мужественно преодолев
демонстративное неудовольствие матери (от мысли о том, что ей это удалось,
девушку все еще бросало в оторопь), оставила при себе чем-то средним между
служанкой и фрейлиной, вместо того чтобы, как того потребовала мать,
стоять наготове с нюхательной солью в руках и в случае чего тут же
поднести ее Тесс, позабыв обо всем, восторженно любовалась парадом. Тесс
нахмурилась, но тут же улыбнулась. Ну вот, с чего это ей быть недовольной?
Нюхательная соль ей совсем не нужна, а Смиль конечно же никогда не видела
военных парадов. Во всяком случае, никогда не любовалась этим зрелищем,
стоя почти что рядом с принимающим парад сувереном. Привычка повелевать
людьми, даже теми, кто еще полгода назад ответил бы на просьбу юной
принцессы лишь снисходительной улыбкой, а теперь бросался исполнять ее
приказания и даже маленькие капризы с не меньшим рвением, чем те, что
исходили от ее маменьки, уже начала потихоньку впитываться в кровь Тесс,
хотя порой это повергало ее в тихое изумление. Похоже, за последние
несколько месяцев с ней действительно что-то произошло. Что-то, что
совершенно изменило отношение к ней людей. Кроме НЕГО. Тесс вздохнула,
посмотрела вниз, где шли войска, потом на стоявших на балконе господ. Они
ее раздражали. Тоже мне, стоят, пыжатся. В раздражении, вдруг охватившем
Тесс, было что-то детское, но то, что человек, больше чем кто-либо другой
имеющий право находиться здесь, рядом с отцом, пребывает неизвестно где,
ей очень не нравилось. А может быть, дело было в том, что она предпочла бы
видеть этого человека не столько рядом с отцом, сколько рядом с собой.
Тесс нахмурилась и тяжело вздохнула. Если бы князь счел нужным быть
сегодня здесь, то он был бы здесь обязательно. И ее желание тут ничего не
значило. Даже ее . мать, перед которой сам граф Ватренов, величавый
гофмаршал двора, ;ходил на цыпочках, с князем вела себя подчеркнуто
послушно. Тесс снова бросила взгляд на Смиль: та подобралась к
распахнутому окну и высунулась наружу, возбужденно блестя глазами и
кокетливо выпятив губки. Мысли принцессы приняли совершенно другое
направление. За циркачами недаром тянулась слава людей свободных нравов.
Хотя Смиль была всего на три года старше Тесс, у нее уже был вызывающий
уважение опыт в столь деликатной сфере, как плотская любовь. Причем кое в
чем он превосходил, наверное, все, что было доступно даже таким
куртизанкам, как баронесса Эмкорн, о которой при дворе ходили слухи, что
она каждый вечер ложится в постель с новым мужчиной. Во всяком случае,
первыми учителями, и, если можно так выразиться, огранщиками любовных
у