ск и заметила, что
лодка  наполняется  водой.  Кэтрин  расплакалась.  Ведь  у  нее   намокнет
подвенечное платье. Билл Фрейзер специально купил ей его  и  теперь  будет
недоволен.
     Она надела свадебный наряд, потому что они с Биллом ходили в церковь,
и там  священник,  похожий  на  отца  Билла,  спросил  их:  "Возражает  ли
кто-нибудь из вас против этого брака? Если да, то скажите об этом  сейчас.
Иначе..." И тут послышался женский голос: "Сейчас,  пока  она  спит..."  А
потом погас свет, и Кэтрин опять очутилась в пещере, и Ларри не  давал  ей
встать, а женщина лила на нее воду, чтобы она  захлебнулась  и  утонула  в
ней. Кэтрин принялась искать глазами желтый огонек, горевший в доме Билла,
но огонек исчез. Билл раздумал жениться на ней, и теперь у нее  никого  не
осталось.
     Лодка уже очень далеко отплыла от берега. Его вообще не было видно за
пеленой хлеставшего вовсю дождя. В эту бурную ночь Кэтрин оказалась совсем
одна на середине озера, и в  ушах  у  нее  свистел  леденящий  душу  ветер
meltemi. Огромные волны предательски  раскачивали  лодку,  но  Кэтрин  уже
ничего не боялась. По телу у нее медленно разливалось  приятное  тепло,  и
дождь мягким бархатом прикасался к ее нежной  коже.  Как  ребенок,  Кэтрин
скрестила руки на груди и  начала  читать  молитву,  которую  выучила  еще
маленькой девочкой.
     - Теперь я отправляюсь спать... Молю я Бога душу взять... Молю,  коль
я умру во сне... И позаботиться о ней.
     Все ее существо наполнилось тихим счастьем. Наконец-то она убедилась,
что отныне ей будет хорошо и спокойно. Она возвращается домой.
     Гигантская волна вдруг накрыла лодку  и  перевернула  ее.  Она  стала
медленно погружаться в мрачное бездонное озеро.




                               КНИГА ТРЕТЬЯ


                         23. СУД. АФИНЫ, 1947 ГОД

     Еще за пять часов до начала судебного процесса  над  Ноэлли  Пейдж  и
Ларри Дугласом по делу об убийстве, которые должен был состояться  в  33-м
зале афинского суда "Арсакион", публика до отказа заполнила все помещение.
Здание суда, огромный серый дом,  занимало  целый  квартал  между  улицами
Университетской и Стада. Из более чем тридцати залов заседаний только  три
отводились для слушания уголовных дел - 21-й, 30-й и  33-й.  33-й  выбрали
для этого процесса только потому, что он был самым большим. Публика забила
все коридоры вокруг 33-го зала, и  одетые  в  серую  униформу  полицейские
охраняли оба входа в него от напиравшей толпы. Продававшиеся  в  одном  из
коридоров  бутерброды   разошлись   за   пять   минут.   У   единственного
телефона-автомата выстроилась длинная очередь.
     Начальник полиции Георгиос Скури лично руководил  осуществлением  мер
безопасности. На каждом шагу  попадались  фоторепортеры,  и  Скури  охотно
позировал им. Пропуска в зал  судебного  заседания  пользовались  огромным
спросом. На протяжении нескольких недель  родственники  и  знакомые  судей
приставали к ним с просьбой обеспечить им места в зале. Завсегдатаи судов,
которым удалось достать пропуска, требовали за них  соответствующих  услуг
или  уступали  свои  пропуска  спекулянтам,  которые   продавали   их   по
баснословной цене в пятьсот драхм.
     Этот  судебный  процесс  по  своему  внешнему  оформлению  ничем   не
отличался от всех прочих. Зал заседания номер 33, находившийся  на  втором
этаже, представлял собой невзрачное помещение старого типа. Вот уже  много
лет он служил ареной жестокого  противоборства  юристов,  которые  провели
здесь тысячи жарких схваток. В зале длиной девяносто  и  шириной  примерно
двенадцать метров стояли деревянные скамьи. На  его  передней  стороне  за
полированной перегородкой из красного дерева возвышался судейский стол. За
ним стояли три кожаных кресла с высокой спинкой, предназначавшиеся судьям.
Председателю суда отводилось центральное кресло. Над  ним  висело  грязное
четырехугольное зеркало, в котором отражалась часть зала.
     Перед судейским столом было оборудовано место для дачи  свидетельских
показаний в виде трибуны с имеющим  покрытый  верх  высоким  столиком  для
чтения документов и деревянным ящиком для  газет.  На  столике  выделялось
прикрепленное к нему распятие из листовой меди  с  изображением  Христа  и
двух  его  учеников.  У  дальней   стены   находилась   скамья   присяжных
заседателей, которые уже заняли свои места. В левом углу помещалась скамья
подсудимых, а перед ней - стол сторон.
     Стены зала были покрыты  штукатуркой,  а  пол  выстлан  линолеумом  в
отличие от потертого деревянного пола в залах  первого  этажа.  С  потолка
свисали электрические лампочки в стеклянных плафонах.  В  глубине  зала  к
потолку тянулся воздухопровод старомодного калорифера. Часть мест  в  зале
отводилась для  представителей  прессы  из  таких  агентств,  как  Рейтер,
Юнайтед Пресс, Интернэшнл ньюс сервис, Синьхуа, Франс Пресс и ТАСС.
     Обстоятельства  преступления  представлялись  сенсационными  сами  по
себе.  Более  того,  присутствовавшие  в  зале  лица  пользовались   такой
известностью, что  у  публики  просто  глаза  разбегались.  Зал  заседания
напоминал ей помещение цирка с тремя аренами. В  первом  ряду  можно  было
видеть Филиппа Сореля, звезду театра и кино,  который,  как  поговаривали,
ранее  был  любовником  Ноэлли  Пейдж.  По  дороге  в  суд  Сорель  разбил
фотоаппарат у одного из репортеров и  наотрез  отказался  разговаривать  с
журналистами. Теперь с отрешенным видом он молча сидел в зале, и казалось,
что вокруг него выросла невидимая стена.  В  следующем  ряду  расположился
Арман Готье. Высокий замкнутый режиссер постоянно  оглядывал  зал,  словно
мысленно готовил мизансцены для своего будущего фильма. Недалеко от  Готье
устроился известный хирург и герой Сопротивления Исраэль Кац.
     Через два места от него восседал специальный помощник президента  США
Уильям Фрейзер. Место рядом с ним пока пустовало, и по  залу  с  быстротой
молнии пронесся слух, что оно оставлено для Константина Демириса.
     Куда бы ни взглянула публика, повсюду  видела  она  знакомое  лицо  -
всемирно известного политика,  певца,  скульптора  или  писателя.  Однако,
несмотря на то что в зале  было  полно  знаменитостей,  основное  внимание
приковала к себе центральная арена.
     С  краю  на  скамье  подсудимых  сидела  Ноэлли  Пейдж,   по-прежнему
блиставшая красотой.  Лишь  ее  медовая  кожа  слегка  побледнела.  Ноэлли
поражала и своим безукоризненным туалетом. Казалось, что  она  только  что
вышла от мадам Шанель. В ее облике было что-то королевское. Ноэлли вносила
некое благородство в напряженную драму,  которую  сейчас  переживала.  Это
только раззадоривало публику и заставляло ее жаждать крови.
     Вот как описывал настроение зала один из американских еженедельников:
"Чувства толпы, присутствовавшей на судебном процессе  над  Ноэлли  Пейдж,
оказались столь сильными по отношению к  подсудимой,  что  превратились  в
почти физическую реальность.  В  них  не  проявлялось  ни  сочувствия,  ни
ненависти. Все они свелись к ожиданию чего-то необычного. Женщина, которую
государство судит за убийство, становилась  сверхъестественным  существом,
стоящей на  золотом  пьедестале  богиней,  которая  высоко  поднялась  над
простыми смертными, и они пришли посмотреть, как этого идола  низводят  до
их собственного уровня, а потом уничтожают. Вероятно, собравшиеся  в  зале
чувствовали то же, что было на  сердце  у  крестьян,  наблюдавших,  как  в
крытой двуколке везли на казнь Марию-Антуанетту".
     Однако  представление  в  этом  цирке  правосудия  не  ограничивалось
аттракционом Ноэлли Пейдж. На другом конце скамьи подсудимых  сидел  Ларри
Дуглас. В душе у него кипела  злоба.  Он  похудел,  и  его  красивое  лицо
побледнело. Но эти внешние  изменения  лишь  подчеркивали  его  физическое
совершенство, и многим женщинам  в  зале  хотелось  обнять  его  и  как-то
успокоить. С тех пор как Ларри арестовали, он получил от женщин из  разных
стран мира сотни писем, а также десятки подарков и предложений о браке.
     Третьей  звездой  на  арене  цирка  был  Наполеон   Чотас,   человек,
пользовавшийся в Греции не меньшей популярностью, чем  Ноэлли  Пейдж.  Все
знали, что Наполеон Чотас является одним из величайших адвокатов  мира  по
уголовным делам. Он защищал самых разных преступников, от глав государств,
ставших казнокрадами, до убийц, пойманных полицией на месте  преступления,
и  не  проиграл  ни  одного  крупного  дела.  Чотас  был  худ  и  выглядел
истощенным. Он смотрел  в  зал,  на  публику  своими  большими  печальными
глазами ищейки, выделявшимися на изможденном лице. Обращаясь  к  присяжным
заседателям,  Наполеон  Чотас  говорил  медленно,  и  его  речь   казалась
неуверенной.  Создавалось  впечатление,  что  ему  стоит  огромного  труда
изложить свою мысль. Иногда он впадал в столь сильное замешательство,  что
кто-нибудь из присяжных заседателей не  выдерживал  и  подсказывал  Чотасу
слово, которое тот якобы никак не мог подобрать. Когда присяжные приходили
ему на помощь, лицо его выражало такое  облегчение  и  такую  безграничную
благодарность, что  весь  состав  присяжных  проникался  к  нему  огромной
симпатией. Вне зала  заседания  Чотас  говорил  легко,  умно  и  свободно,
безукоризненно владея ораторским искусством. Он хорошо знал семь языков и,
если позволяло время, разъезжая по свету, читал лекции юристам.
     На небольшом расстоянии от  Чотаса  за  столом  для  адвокатов  сидел
Фредерик Ставрос, защищавший на суде Ларри Дугласа. Специалисты  сходились
во мнении, что Ставрос годится для рядовых дел, но совершенно не  подходит
для данного процесса.
     Пресса и общественность уже провели свой суд над Ноэлли Пейдж и Ларри
Дугласом  и  заклеймили  их.  Никто  ни  на  секунду  не  усомнился  в  их
виновности.  Профессиональные  азартные  игроки  ставили  тридцать  против
одного на то, что обвиняемых осудят. Поэтому находящаяся в зале  заседания
публика с особым волнением следила за  тем,  сумеет  ли  лучший  в  Европе
адвокат по уголовным делам сотворить чудо и взять верх над обвинителем.
     Официальное сообщение о том, что  Чотас  согласился  защищать  Ноэлли
Пейдж, женщину, которая предала Константина Демириса и  выставила  его  на
всеобщее посмешище, произвело фурор. При всем своем могуществе Чотас никак
не мог соперничать с Демирисом, и все недоумевали, по какой причине  Чотас
вдруг решил пойти против него. Однако правда была куда интереснее великого
множества самых невероятных слухов, распространявшихся по этому поводу.
     Адвокат взялся защищать Ноэлли Пейдж по просьбе самого Демириса.


     За три месяца до начала суда сам начальник тюрьмы,  расположенной  на
улице Святого Никодима,  зашел  к  Ноэлли  в  камеру  и  сообщил  ей,  что
Константин Демирис попросил разрешения встретиться с ней. Ноэлли постоянно
думала о том, когда же наконец он даст о себе знать. С момента  ее  ареста
Демирис хранил глубокое, зловещее молчание.
     Ноэлли прожила с Демирисом достаточно долго, чтобы понять,  насколько
он самолюбив. Она знала, что он не прощает ни  малейшего  пренебрежения  к
себе и пойдет на все, чтобы отомстить. Ноэлли унизила его так, как еще  не
унижал никто, и  у  него  достаточно  власти,  чтобы  отплатить  ей  самым
жестоким образом. Оставалось выяснить только одно:  как  он  это  сделает?
Ноэлли не сомневалась, что  Демирис  не  опустится  до  подкупа  присяжных
заседателей и судей. Его удовлетворит лишь изощренное возмездие, достойное
Макиавелли, и Ноэлли не одну ночь провела без сна на своей тюремной койке,
стараясь проникнуть в тайну замыслов Демириса. Она отвергала один  замысел
за другим, пытаясь встать на его место и придумать идеальный план.  Ноэлли
словно играла с Демирисом в шахматы вслепую с той лишь разницей, что и она
и Ларри выполняли в этой игре роль пешек да на карту  была  поставлена  их
жизнь.
     Возможно, Демирис захочет уничтожить ее  и  Ларри.  Однако  она,  как
никто другой, изучила все тонкости мышления Демириса.  Поэтому  Ноэлли  не
исключала  вероятности  уничтожения  одного  из  них  и  сохранения  жизни
другому, тем самым обрекая его на вечные муки. Если Демирис уготовит казнь
им обоим, он, конечно, отомстит им, но это будет чересчур короткая  месть.
Ему даже не придется вдоволь насладиться ею. Ноэлли тщательно  исследовала
каждую возможность, просчитала все  варианты  игры,  и  ей  казалось,  что
Демирис сделает так, чтобы Ларри умер, а она осталась жить  в  тюрьме  или
под контролем Демириса, поскольку тогда он сможет  мстить  ей  бесконечно.
Сначала Ноэлли станет страдать от потери любимого  человека,  а  затем  ей
придется выносить любые пытки, которые  придумает  Демирис.  Ему  доставит
особое удовольствие заранее поведать ей обо всем этом, чтобы она дошла  до
предела отчаяния.
     Поэтому Ноэлли не удивилась, когда в камере появился начальник тюрьмы
и заявил ей, что Демирис хочет повидаться с ней.


     Ноэлли провели  в  кабинет  начальника  тюрьмы  и,  положив  на  стол
косметический набор, принесенный ее служанкой, благоразумно оставили одну,
чтобы она могла подготовиться к встрече.
     Ноэлли пренебрегла косметикой, расческой и кисточками  для  нанесения
грима, лежавшими на столе, подошла  к  окну  и  посмотрела  на  улицу.  За
последние три месяца она впервые увидела  внешний  мир,  если  не  считать
мимолетных зрительных впечатлений на пути из тюрьмы в здание суда  в  день
предъявления ей обвинения. Ее везли тогда в тюремной машине с решетками на
окнах, а затем под конвоем отправили в цокольное помещение, где  вместе  с
охранниками посадили в узкий лифт, напоминающий клетку, подняли на  второй
этаж и вывели в коридор, по которому она прошла в зал суда.
     Ноэлли  смотрела  в  окно  и  видела,  как  движется   транспорт   по
Университетской улице, как спешат домой к своим семьям мужчины, женщины  и
дети. И впервые в жизни Ноэлли по-настоящему испугалась.  Она  не  строила
иллюзий относительно собственного оправдания. Она читала газеты  и  знала,
что ее ждет не просто суд, а нечто большее, кровавая баня, в которой их  с
Ларри принесут в жертву возмущенной общественности,  чтобы  успокоить  ее.
Греки ненавидят Ноэлли Пейдж за то,  что  она  надругалась  над  священным
институтом брака, завидуют ей, потому что она молода, красива и богата,  и
презирают ее, поскольку догадываются, что ей наплевать на их чувства.
     Раньше Ноэлли беспечно относилась  к  жизни,  безрассудно  транжирила
время, словно собиралась жить вечно. Теперь же что-то  в  ней  изменилось.
Неизбежность близкой смерти впервые заставила Ноэлли  понять,  как  сильно
она хочет жить. В нее вселился страх, который рос, как раковая опухоль,  и
если бы Ноэлли могла, то заключила  бы  с  Демирисом  сделку,  позволяющую
сохранить ей жизнь, даже несмотря на то, что тот сумел бы превратить ее  в
ад. Она была готова к этому. А  когда  это  случится,  она  уж  как-нибудь
перехитрит Демириса.
     Пока же Ноэлли нуждалась в его помощи, чтобы остаться в живых. У  нее
было одно преимущество: она всегда легко  относилась  к  смерти.  Так  что
Демирис и представления не имеет, как она сейчас ценит жизнь. Если  бы  он
знал об этом, то наверняка умертвил бы ее.  Ноэлли  вновь  задумалась  над
тем, какую паутину сплел он для нее за последние несколько месяцев.  Вдруг
она услышала, как отворилась дверь кабинета,  и  отвернулась  от  окна.  В
дверном  проеме  стоял  Константин  Демирис.  Она  посмотрела  на  него  и
поразилась. Одного этого взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что  ей
больше нечего бояться.
     За те несколько  месяцев,  которые  Ноэлли  не  видела  Демириса,  он
постарел на десять лет. Он очень похудел. Костюм  висел  на  нем,  как  на
вешалке. Но самое большое впечатление на Ноэлли произвели его глаза. В них
отражалась душа, прошедшая сквозь муки ада. Ощущения власти, бьющей  через
край жизненной силы у Демириса  больше  не  чувствовалось.  Казалось,  что
кто-то просто выключил свет в его организме, и осталась лишь  жалкая  тень
былого величия. Он стоял и пристально  смотрел  на  нее  глазами,  полными
боли.
     На какую-то  долю  секунды  у  Ноэлли  закралось  подозрение,  уж  не
обманывает ли он ее, не устраивает ли ей ловушку, не входит ли это  в  его
коварный план мести. Но ни один актер не смог бы так искусно притвориться.
Ноэлли первая нарушила затянувшееся молчание.
     - Прости меня, Коста, - сказала она.
     Демирис медленно кивнул головой, словно этот жест стоил ему  большого
труда.
     - Я хотел убить тебя, - начал он.
     В его голосе чувствовалась усталость. Это был голос старика.
     - Я уже все подготовил.
     - Так почему же ты не сделал этого?
     Он спокойно ответил:
     - Потому что ты убила меня первая. Раньше мне  никто  не  был  нужен.
Пожалуй, до настоящего времени я никогда не испытывал подлинной боли.
     - Коста...
     - Подожди. Дай мне договорить. Я не из тех, кто прощает.  Если  бы  я
мог обойтись без тебя, поверь мне, я бы не раздумывал. Но я не  могу.  Без
тебя у меня ничего не получается. Ноэлли, я хочу, чтобы  ты  вернулась  ко
мне.
     Ноэлли изо всех сил старалась не выдать своих чувств.
     - Теперь ведь это от меня не зависит, правда?
     - Если бы мне  удалось  освободить  тебя,  ты  бы  вернулась  ко  мне
навсегда?
     Навсегда. Вихрь мыслей  и  образов  пронесся  в  голове  Ноэлли.  Она
никогда больше не увидит Ларри, ни разу не прикоснется к нему,  не  сможет
обнять его. Однако выбора у нее не было. Но, даже  если  бы  он  был,  она
предпочла бы остаться в живых. Пока она живет, у  нее  есть  шанс.  Ноэлли
взглянула на Демириса.
     - Да, Коста.
     Демирис пристально посмотрел на нее.
     - Спасибо, - поблагодарил он Ноэлли хриплым голосом. - Что  было,  то
было.  Тут  уж  ничего  не  поделаешь.  Но  давай  забудем  прошлое.  Меня
интересует будущее. Я собираюсь нанять тебе адвоката.
     - Кого именно?
     - Наполеона Чотаса.
     И тут Ноэлли окончательно убедилась, что выиграла  шахматную  партию.
Шах и мат.
     Наполеон Чотас  сидел  за  длинным  столом  для  адвокатов,  думая  о
схватке, в которой ему предстояло участвовать. Он, конечно, предпочел  бы,
чтобы суд состоялся не в  Афинах,  а  в  Янине.  Однако  это  исключалось,
поскольку по греческим законам запрещается проведение судебного процесса в
округе, где было совершено преступление. Чотас нисколько не  сомневался  в
виновности Ноэлли Пейдж, но это  не  имело  для  него  никакого  значения.
Подобно всем адвокатам  по  уголовным  делам,  он  считал  виновность  или
невиновность  своих  подзащитных  несущественным  обстоятельством.  Каждый
имеет право на справедливый суд.
     Начинающийся судебный процесс представлялся ему особенным. Впервые  в
своей юридической практике Наполеон Чотас  позволил  себе  увлечься  своей
подзащитной. Он попросту  влюбился  в  Ноэлли  Пейдж.  Константин  Демирис
попросил его встретиться с ней, и он согласился.  Чотас  представлял  себе
Ноэлли Пейдж по тому  ее  образу,  который  сложился  в  обществе.  Однако
действительность опрокинула все его представления. Ноэлли приняла его  как
гостя, наносящего ей светский визит. Она не проявляла ни  нервозности,  ни
страха. Поначалу Чотас  объяснил  это  себе  тем,  что  Ноэлли  просто  не
понимала своего отчаянного положения. Но вскоре он  убедился  в  обратном.
Ноэлли оказалась самой умной и обаятельной из всех женщин, с которыми  ему
доводилось встречаться, и  уж,  бесспорно,  самой  красивой.  Взглянув  на
Чотаса, никто бы не назвал его знатоком женщин. Тем не менее он знал в них
толк. Чотас сразу же понял, что Ноэлли - необыкновенная  женщина.  Простая
беседа с  ней  доставляла  ему  огромное  удовольствие.  Они  говорили  об
искусстве, преступности и истории, и Ноэлли не переставляла удивлять  его.
Чотас тут же по  достоинству  оценил  ее  связь  с  таким  человеком,  как
Константин Демирис,