Ральф.  -  Дай  мне
знать до нашего отъезда.
     Когда Кэтрин с отцом остались одни, отец застонал:
     - Омаха! Держу пари, что там нет даже приличной парикмахерской!
     Однако Кэтрин понимала, что он устроил это представление только  ради
нее. Есть там приличная парикмахерская или нет, выбора  у  него  не  было.
Жизнь  наконец  поймала  его  в  ловушку.  Не  сломит  ли  это  его  духа,
беспокоилась Кэтрин. Ведь ему нужно будет каждый день в установленные часы
сидеть на постоянной и скучной работе. Он станет похож на  вольную  птицу,
которую поймали и посадили в  клетку.  Она  бьется  крыльями  о  прутья  и
умирает в неволе. Самой же Кэтрин теперь придется забыть о  Северозападном
университете. Она обратилась за стипендией,  но  ответа  не  получила.  Во
второй половине дня отец  позвонил  брату  и  сказал,  что  принимает  его
предложение.
     На следующее утро девушка пошла к директору  школы,  чтобы  уведомить
его о своем переходе в одну из омахских школ. Не успела  Кэтрин,  войдя  в
его кабинет, открыть рот, как директор сказал:
     - Поздравляю тебя, Кэтрин, тебе только  что  присудили  стипендию  на
учебу в Северозападном университете.
     Вечером Кэтрин и отец долго обсуждали эту новость и  в  конце  концов
решили, что он поедет  в  Омаху,  а  Кэтрин  отправится  в  университет  и
поселится в общежитии  студенческого  городка.  Итак,  через  десять  дней
Кэтрин  проводила  отца  на  вокзал  и  попрощалась  с  ним.   Когда   они
расставались, ее  охватило  чувство  бесконечного  одиночества.  Было  так
грустно, что уезжает человек, которого она любит больше  всего  на  свете.
Тем не менее ей все же не терпелось, чтобы поезд поскорее тронулся. Кэтрин
охватило приятное волнение при мысли о том, что теперь она будет  свободна
и впервые станет жить так, как ей  хочется.  Она  стояла  на  платформе  и
смотрела, как, прижавшись щекой к оконному стеклу, отец старался последний
раз взглянуть на нее, - потрепанный, но все еще красивый человек,  который
по-прежнему верит, что когда-нибудь завоюет весь мир.
     Возвращаясь домой  с  вокзала,  Кэтрин  кое-что  вспомнила  и  громко
рассмеялась.  Чтобы  добраться  до  Омахи,  отец  заказал  себе   купе   в
салон-вагоне.


     День зачисления в университет был донельзя волнующим. Для Кэтрин  это
событие имело особое значение, которое не выразить словами. Ведь перед ней
открылись ворота волшебного замка, где лежат бесценные сокровища. Завладев
ими, она сможет претворить в жизнь все свои мечты и добиться осуществления
своих еще не оформившихся, но честолюбивых замыслов, так  долго  сжигавших
ее сердце. Она обвела взглядом огромный актовый зал, в котором выстроились
для регистрации сотни студентов, и подумала: когда-нибудь вы все  услышите
обо мне и будете рассказывать окружающим:  "Мы  учились  вместе  с  Кэтрин
Александер".  Кэтрин  записалась  на   изучение   максимально   возможного
количества предметов, получила место в общежитии и в то же утро устроилась
на работу кассиршей в популярную закусочную под  названием  "Насест",  где
подавали бутерброды и пиво. Закусочная помещалась  напротив  студенческого
городка. Кэтрин предстояло работать  в  ней  во  второй  половине  дня  за
пятнадцать долларов в неделю. На  такие  деньги  не  пошикуешь,  но  можно
купить все необходимое, включая учебники.
     В середине второго курса Кэтрин  вдруг  пришло  в  голову,  что  она,
пожалуй, единственная девственница на весь студенческий городок. В детстве
и отрочестве она слышала, как подростки обсуждали секс, и долетавшие до ее
ушей случайные обрывки фраз на эту тему казались ей замечательными. Однако
Кэтрин страшно боялась, что, когда она достигнет  половой  зрелости,  секс
уже не будет для нее источником радости.  Судя  по  всему,  она  оказалась
права. По крайней мере для _н_е_е_ так и вышло.  Создавалось  впечатление,
что в университете говорили только о сексе. Его обсуждали в общежитии,  на
занятиях, в умывальных и в "Насесте". Кэтрин была потрясена откровенностью
высказываний.
     - Невероятно! Джерри просто Кинг Конг!
     - Ты это о чем, о его члене или мозгах?
     - Деточка, ну зачем ему мозги?! Я шесть раз  кончила  с  ним  прошлой
ночью!
     - А ты пробовала с Эрни Роббинсом? Сам-то он мал, а член у  него  что
надо!
     - Алекс сегодня назначил мне свидание. Как с ним?
     - Да никак. Не утруждай себя понапрасну. На прошлой неделе  он  завел
меня на пляж, стащил с меня трусы и стал лапать. Я тоже  пошарила  у  него
между ног и ничего там не нашла.
     Все захохотали.
     Кэтрин считала подобные разговоры вульгарными и  отвратительными,  но
все же старалась не  пропустить  ни  слова.  Это  напоминало  мазохистское
упражнение. Когда девушки  рассказывали  о  своих  достижениях  в  области
секса, Кэтрин представляла себя в постели с мальчиком, который  занимается
с ней самой бешеной, самой непристойной любовью. Она даже испытывала  боль
в паху и изо  всех  сил  старалась  упереться  кулаками  в  бедра,  чтобы,
причиняя себе физическую боль,  заглушить  другую  боль,  душевную.  "Боже
мой!" - думала  она,  -  "я   так   и   умру  девственницей,  единственной
девятнадцатилетней девственницей Северозападного университета! Да что  там
университета, наверное,  всех  Соединенных  Штатов!  Девственница  Кэтрин!
Церковь причислит меня к лику святых, и перед моим изображением раз в  год
будут зажигать свечу. Что же со мной делается?" - убивалась она.  -  "Сама
знаешь что", - распаляла она себя. - "Никто не  предлагает  тебе  заняться
любовью, а ведь этим можно заниматься только вдвоем. Я хочу сказать,  если
делать это по всем правилам, то нужна пара".
     В  разговорах  о  сексе  девушки  чаще  других  упоминали  имя   Рона
Питерсона.  За  свои  спортивные  достижения  он   получил   поощрительную
стипендию, дающую право на учебу в Северозападном университете, и  там  он
стал не менее популярен, чем в средней школе. Его избрали старостой курса.
Кэтрин увидела его в первый день занятий на  уроке  латинского  языка.  Он
выглядел еще лучше, чем в школе. Он заметно поправился, и на лице  у  него
появилось суровое выражение зрелого мужчины, которому все  нипочем.  После
урока он подошел к ней, и у нее бешено забилось сердце.
     - Кэтрин Александер!
     - Привет, Рон.
     - Ты тоже учишь латынь?
     - Да.
     - Тогда мне здорово повезло.
     - Это почему же?
     - Как почему? Да потому что я ни черта не смыслю в латинском, а ты  у
нас гений. Мы с тобой споемся. Что ты делаешь сегодня вечером?
     - Ничего особенного. Ты что, хочешь, чтобы мы вместе позанимались?
     - Давай-ка пойдем на пляж, чтобы нам никто не мешал.  А  позаниматься
мы сможем в любое время.


     Он уставился на нее.
     - Эй!....... э-э-э?.. - старался он вспомнить ее имя.
     От неожиданности она сделала глотательное движение  и  чуть  сама  не
забыла, как ее зовут.
     - Кэтрин, - выпалила она. - Кэтрин Александер.
     - Да, точно. Ну как тебе здесь?! Отличное местечко, верно?
     Она попыталась придать своему голосу пылкую заинтересованность, чтобы
угодить ему, согласиться с ним, расположить его к себе.
     - О да, - начала с чувством, - это самое...
     Он разглядывал потрясающую блондинку, ждавшую его у дверей.
     - Ладно, еще увидимся, - сказал он и направился к блондинке.
     На этом и закончился рассказ о Золушке и Прекрасном Принце,  подумала
Кэтрин. Стали они жить счастливо, он в своем гареме, а она  в  продуваемой
ветрами пещере в Тибете.
     Время от времени в студенческом городке  на  глаза  Кэтрин  попадался
Рон. Каждый раз он был с новой девушкой, а иногда с двумя или тремя. Боже,
неужели он никогда не устает, удивлялась Кэтрин. Она  все  еще  надеялась,
что в один прекрасный день он обратится к ней  за  помощью  по  латинскому
языку, но он больше ни разу не заговаривал с ней.
     По ночам, лежа в своей одинокой постели, Кэтрин думала о всех  других
девушках, занимающихся любовью со своими  молодыми  людьми,  и  продолжала
мечтать о Роне Питерсоне. Она представляла себе, как он  раздевает  ее,  а
она медленно снимает с него одежду, совсем как в любовных романах, сначала
рубашку, мягко касаясь руками его тела, потом брюки и, наконец, трусы.  Он
берет ее на руки и несет  на  кровать.  Однако  тут  ее  всегда  подводило
природное чувство юмора, и, потянув мышцы, Рон ронял ее  на  пол  и  падал
сам, стеная и катаясь по полу от боли. "Идиотка", - ругала она себя, - "ты
не можешь нормально заниматься этим даже в  мечтах".  Может,  ей  пойти  в
монастырь? Кэтрин очень интересовало, бывают  ли  у  монахинь  эротические
сновидения и считается ли у  них  онанизм  грехом.  Она  также  задавалась
вопросом, вступают ли монахи в половую связь с женщинами.


     Она сидит в объятом прохладой тенистом дворике красивого,  старинного
аббатства, расположенного недалеко от Рима, поигрывая пальцами в  нагретой
солнцем воде заросшего пруда, в котором плавают рыбки.  Вдруг  открывается
калитка, и ей навстречу идет  высокий  священник  в  широкополой  шляпе  и
длинной черной сутане, как две капли воды похожий на Рона Питерсона.
     - Ah, scusi, signorina [Простите, синьорина (итал.)],  -  в  смущении
бормочет он, - я не знал, что у меня посетитель.
     Кэтрин вскакивает на ноги.
     - Мне не следовало заходить сюда, - говорит она извиняющимся тоном. -
Но место такое  красивое,  что  я  не  удержалась  и  решила  тут  немного
посидеть. Вот сижу и упиваюсь красотой.
     - Вы мой самый желанный  гость.  -  Он  наклоняется  к  ней,  сверкая
черными глазами.
     - Mia cara [Моя дорогая (итал.)]... я обманул вас.
     - Обманули?
     - Да. - Он смотрит ей прямо в глаза своим пронизывающим взглядом. - Я
знал, что вы здесь, потому что шел за вами.
     Она чувствует приятную дрожь во всем теле:
     - Но... но ведь вы священник.
     - Bella signorina [Прекрасная  синьорина  (итал.)],  я  прежде  всего
человек, а потом уж священнослужитель.
     Он бросается к  ней,  чтобы  заключить  ее  в  объятия,  но  нечаянно
наступает на полу сутаны, спотыкается и падает в пруд.
     О черт!


     Каждый  день  после  занятий  Рон  Питерсон  заходил  в  "Насест"   и
усаживался  в  кабинке,  расположенной  в  глубине  зала.  К  нему  быстро
присоединялись друзья, и Рон оказывался в центре оживленной беседы.  Когда
Кэтрин стояла за прилавком у кассы, Рон, войдя в зал,  всегда  дружелюбно,
но рассеянно приветствовал ее кивком головы и проходил мимо. Он ни разу не
назвал ее по имени. "Он его попросту забыл", печалилась Кэтрин.
     Тем не менее каждый раз, когда он входил в зал, она широко  улыбалась
ему и ждала, что он поздоровается с ней, попросит свидания,  стакан  воды,
ее невинность, все, что ему только захочется. Ведь он относится к ней так,
словно она не человек, а  какой-то  неодушевленный  предмет.  Наблюдая  за
присутствующими в зале девушками и непредвзято оценивая их, Кэтрин  пришла
к выводу, что она красивее  их  всех,  кроме  одной  -  приехавшей  с  юга
блондинки с потрясающей внешностью  по  имени  Джин-Энн,  с  которой  Рони
видели чаще всего, и уж, конечно,  Кэтрин  много  умнее  всех  их,  вместе
взятых. Так что же, скажите на милость, с ней  не  так?  Почему  никто  не
приглашает ее на свидание? Об этом она узнала на следующий день.
     Кэтрин быстро шла через студенческий городок. Ей нужно  было  вовремя
попасть в "Насест". Вдруг она заметила, что по зеленой лужайке прямо к ней
идет Джин-Энн с какой-то брюнеткой.
     - Познакомься,  это  Мисс  Большие  Мозги,  -  представила  ее  своей
спутнице Джин-Энн.
     "И  Мисс  Большие  Титьки",  с  завистью  подумала  Кэтрин,  а  вслух
произнесла:
     - Какая убийственная характеристика.  Ты  делаешь  успехи  в  изящной
словесности.
     - Ладно, не прибедняйся, - сухо  подметила  Джин-Энн.  -  Тебе  самой
впору преподавать литературу. Кстати, ты ведь и  еще  кое-что  можешь  нам
преподать, детка.
     Она сказала это таким тоном, что Кэтрин начала краснеть.
     - Я... я не понимаю.
     - Да оставь ты ее в покое, - вмешалась брюнетка.
     - Это почему же? - вызывающе спросила Джин-Энн.  -  Что  она  о  себе
воображает?
     Она повернулась к Кэтрин:
     - Хочешь знать, что о тебе говорят?
     - Да.
     - Ты лесбо.
     Пораженная Кэтрин в растерянности уставилась на нее.
     - Я _ч_т_о_?
     - Лесбиянка, моя крошка. Нечего пудрить всем мозги и строить из  себя
святошу.
     - Но... это же смешно, - пробормотала Кэтрин.
     - Неужели ты взаправду веришь, что можешь вешать людям лапшу на  уши?
- спросила ее Джин-Энн. - Да на тебе пробу негде ставить!
     - Но я... я никогда...
     - Все парни здесь готовы переспать с тобой, а ты им не даешь.
     - Я не знала, - проболталась Кэтрин.
     - Проваливай, - отрезала Джин-Энн. - Ты не нашего поля ягода.
     Подруги ушли, а потрясенная Кэтрин осталась  стоять  на  месте,  тупо
смотря им вслед.
     Лежа в постели этой ночью, Кэтрин не могла уснуть.
     "Сколько тебе лет, мисс Александер?"
     "Девятнадцать".
     "Вступала ли ты в половую связь с мужчиной?"
     "Нет".
     "Нравятся тебе мужчины?"
     "А кому они не нравятся?"
     "У тебя когда-нибудь возникало желание заняться любовью с женщиной?"
     Кэтрин  долго  и  мучительно  думала  над  этим.  Раньше  она  иногда
увлекалась девочками  и  женщинами-учителями  в  школе,  что  было  вполне
естественно для ее детского возраста. Она  попробовала  представить  себе,
что занимается любовью с женщиной. Ее тело  находится  в  объятиях  другой
женщины, которая целует ее в  губы  и  ласкает  мягкими  женскими  руками.
Кэтрин невольно содрогнулась. _Н_е_т_, _н_е _н_а_д_о_! И сама себе сказала
вслух:
     - Я вполне нормальна.
     Да, но если это так,  почему  она  сейчас  лежит  здесь  одна,  а  не
трахается где-нибудь с парнем, как все другие  девушки?  Может  быть,  она
фригидна? Тогда ей,  наверное,  нужна  операция  -  лоботомия  или  что-то
подобное.
     За окном спальни на востоке уже брезжил рассвет, а Кэтрин  так  и  не
сомкнула глаз. Этой ночью она  твердо  решила,  что  больше  не  останется
девственницей и что лишить ее невинности предстоит переспавшему  со  всеми
незамужними студентками Рону Питерсону.



                 2. НОЭЛЛИ. МАРСЕЛЬ-ПАРИЖ, 1919-1939 ГОДЫ

     Она родилась принцессой королевской крови.
     Ее первые воспоминания - белая плетеная кроватка для новорожденной  с
кружевным пологом, украшенная  розовыми  ленточками  и  усыпанная  мягкими
игрушками в  виде  различных  животных,  красивыми  куклами  и  золочеными
погремушками. Она быстро усвоила, что,  стоит  ей  только  открыть  рот  и
подать голос, кто-нибудь обязательно поспешит к ней,  возьмет  на  руки  и
успокоит. Когда ей было шесть месяцев от роду, отец стал вывозить ее в сад
в детской коляске, где разрешал ей потрогать цветы, приговаривая:
     - Посмотри, принцесса, какие они красивые, но ты  намного  прекрасней
любого из них.
     Дома ей нравилось, когда отец  высоко  поднимал  ее  своими  сильными
руками и подносил к  окну,  из  которого  она  видела  крыши  многоэтажных
зданий, а он говорил ей:
     - Вот оно, твое королевство, принцесса, - отец показывал  пальцем  на
высокие мачты кораблей,  стоящих  на  рейде  и  слегка  покачивающихся  на
волнах. - Видишь те большие корабли? - спрашивал он. - В  один  прекрасный
день они станут твоими, и ты будешь ими командовать.
     Многочисленные  гости  приходили  в  замок  только  для  того,  чтобы
посмотреть на нее, и лишь немногим из них выпадала честь взять ее на руки.
Остальные любовались ею, стоя над кроваткой  и  восхищались  ее  небесными
чертами, красивыми светлыми волосами и мягкой золотистой кожей, а  отец  с
гордостью замечал:
     - Да у нее на лбу написано, что она принцесса!
     И, склонившись над кроваткой, шептал:
     - Когда-нибудь придет прекрасный принц и завладеет твоим сердцем.
     Затем он бережно заворачивал ее в розовое одеяльце,  и  она  засыпала
безмятежным сном. Весь ее мир  был  светлой  мечтой  о  кораблях,  высоких
мачтах и замках, и только в пять лет  она  узнала,  что  является  дочерью
марсельского торговца рыбой, что замки, которые она видела из  окна  своей
крохотной  комнатки  на   чердаке,   всего   лишь   складские   помещения,
расположенные вокруг зловонного рыбного рынка, где работал отец, что  флот
ее состоит из старых рыболовных судов, отплывающих из Марселя каждое  утро
еще до зари и возвращающихся сразу же после обеда,  чтобы  выплюнуть  свой
дурно пахнущий груз на пирс.
     Таково было королевство Ноэлли Пейдж.
     Друзья отца не раз предупреждали его, что не стоит обманывать дочь.
     - Зачем ты забиваешь ей голову сказками, Жак? Ведь  Ноэлли  подумает,
что она лучше всех.
     Так оно и вышло.
     На первый взгляд Марсель кажется жестоким местом, полным первобытного
насилия, присущего любому  портовому  городу,  где  полно  дорвавшихся  до
берега моряков, у  которых  в  кармане  есть  деньги,  и  умных  хищников,
знающих, как эти деньги у них  забрать.  Однако  в  отличие  от  остальных
французов у марсельцев развито чувство  солидарности,  рожденное  в  общей
борьбе за выживание, поскольку источником жизненной силы  города  является
море, а марсельские рыбаки входят во всемирную рыбачью семью. Они помогают
друг другу и в штормовую, и в тихую погоду, в  суровые  дни  невзгод  и  в
прекрасную пору богатых уловов.
     Поэтому соседи Жака Пейджа радовались,  что  ему  повезло  и  у  него
родилась такая замечательная дочь. Они тоже считали чудом,  что  из  чрева
грязного и грубого города вдруг появилась на свет принцесса.
     Да и сами родители Ноэлли не могли понять, откуда взялась у их дочери
эти неземная красота. Ее мать была грузной крестьянкой с  грубыми  чертами
лица, отвисшей  грудью  и  толстыми  ногами.  Отец  Ноэлли,  коренастый  и
широкоплечий мужчина, выделялся маленькими, бегающими глазками, которые на
все смотрели с бретонским подозрением,  и  волосами  цвета  мокрого  песка
нормандских пляжей. Сначала ему казалось, что природа просто ошиблась, что
это прекрасное светловолосое создание не могло родиться от него и его жены
и что, когда  Ноэлли  подрастет,  она  превратится  в  обычную  некрасивую
девочку, напоминающую дочерей его знакомых. Однако чудо продолжало расти и
расцветать. С каждым днем Ноэлли становилась все красивее.
     Ее мать меньше своего мужа удивлялась появлению в  семье  златокудрой
красавицы. За девять месяцев до рождения Ноэлли она познакомилась с рослым
норвежским моряком, только что сошедшим с грузового судна.  Этот  огромный
блондин с внешностью викинга был красив как бог, и  на  губах  его  играла
добрая и чарующая улыбка. Пока Жак трудился на  работе,  в  его  крохотной
квартирке моряк весьма активно провел четверть часа в  постели  с  будущей
матерью Ноэлли.
     Когда она увидела, как светловолоса и хороша ее дочь,  то  испугалась
до смерти. Жена Жака пребывала в постоянном страхе, с ужасом  ожидая  того
момента, когда муж поднимет карающий перст и потребует  назвать  истинного
отца Ноэлли.  Однако,  к  ее  великому  удивлению,  эгоистическое  чувство
заставило его принять ребенка за своего собственного.
     - Вероятно, среди моих предков был кто-то из  скандинавов,  и  Ноэлли
унаследовала их кровь, - хвастался он перед друзьями, - но вы  же  видите,
что у нее есть и мои черты.
     Жена молча выслушивала всю эту чепуху, кивала головой в знак согласия
и удивлялась мужской глупости.
     Ноэлли нравилось проводить время с отцом. Она обожала  его  неуклюжую
игривость и исходящие от него странные, непонятные  запахи,  но  в  то  же
время ее пугала его жестокость. Широко раскрытыми  глазами  она  смотрела,
как, задыхаясь от злобы, он ругал мать и бил ее по лицу. Мать пронзительно
кричала от боли, но в ее крике чувствовалось что-то животное и плотское, и
Ноэлли охватывала ревность, поско