варок и ничего не ела и не пила,
охваченная нетерпением поскорее вернуться домой; потом прошла  пешком  еще
милю и пережила бурное волнение ссоры, а теперь было уже около часу  ночи.
Но по-настоящему задремала она только один  раз.  И  тогда  в  забытьи  на
секунду прислонилась к нему.
   Д'Эрбервилль вынул ногу из стремени, повернулся в седле и обнял  ее  за
талию, не давая упасть.
   Тэсс  мгновенно  очнулась  и,  подчиняясь   одному   из   тех   порывов
бессознательного протеста, которые были ей свойственны, слегка  оттолкнула
его. Он с трудом сохранил равновесие и не упал только потому, что  лошадь,
на которой ехал, была хотя и сильная, но очень смирная.
   - Это чертовски несправедливо! - воскликнул он. - Я ничего  дурного  не
имел в виду, хотел только поддержать вас.
   Она недоверчиво обдумывала его слова; наконец, решив, что  это  походке
на правду, смягчилась и сказала смиренно:
   - Простите меня, сэр.
   - Не прощу, если вы не будете хоть сколько-нибудь  мне  доверять.  Черт
возьми! - не выдержал он. - И долго я буду терпеть, чтобы меня отталкивала
какая-то девчонка? Вот уже скоро три месяца, как  вы  смеетесь  над  моими
чувствами, избегаете меня, браните. Я этого сносить не намерен.
   - Завтра я уйду от вас, сэр.
   - Нет, завтра вы от меня не уйдете! Я еще раз прошу, докажите,  что  вы
доверяете мне, и позвольте обнять вас  за  талию!  Послушайте,  сейчас  мы
одни. Друг друга мы знаем хорошо, и вы знаете, что я вас  люблю  и  считаю
самой хорошенькой девушкой в мире. Да это так и есть! Могу я ухаживать  за
вами, как влюбленный?
   Она тревожно перевела дыхание, смущенно повернулась в  седле  и,  глядя
вдаль, прошептала:
   - Не знаю... я бы хотела... как могу я сказать "да" или "нет", когда...
   Он разрешил вопрос, обняв ее,  как  ему  хотелось,  и  Тэсс  больше  не
протестовала. Так сидели они бок о бок, пока ей не пришло  в  голову,  что
едут они бесконечно долго, значительно дольше,  чем  полагается  ехать  из
Чэзборо даже шагом, и едут не по проезжей дороге, а по простой тропе.
   - Да где же это мы? - воскликнула она.
   - Проезжаем лес.
   - Лес... какой лес? Да ведь это совсем не по дороге.
   - Это Заповедник - самый старый лес в Англии. Ночь чудесная,  и  почему
бы нам не продлить нашей прогулки?
   - Как могли вы меня так обмануть? - сказала Тэсс не то кокетливо, не то
испуганно и освободилась от обнимавшей ее руки, отогнув его пальцы один за
другим, хотя и рисковала соскользнуть с лошади. - И как раз теперь,  когда
я  вам  доверилась  и  не  стала  с  вами  спорить,  чтобы  доставить  вам
удовольствие,  потому  что  думала,  что  зря  вас   обидела,   оттолкнув.
Пожалуйста, дайте мне сойти с лошади, я пойду домой пешком.
   - Вы не могли бы идти пешком, милочка, даже если бы  ночь  была  ясная.
Должен вам сказать, что мы находимся за много миль  от  Трэнтриджа,  туман
сгущается, и вы всю ночь будете блуждать по лесу.
   - Ничего! Прошу вас, спустите меня, - упрашивала она. - Мне все  равно,
где бы мы ни находились, только, прошу вас, сэр, дайте мне сойти с лошади!
   - Хорошо, согласен, но при одном условии. Я  вас  завез  в  эти  глухие
места, и, что бы вы об этом ни думали, на  мне  лежит  ответственность  за
ваше  благополучное  возвращение  домой.  Идти  вам  одной   в   Трэнтридж
немыслимо, потому что, говоря правду, дорогая моя, я и сам  хорошенько  не
знаю, где мы находимся, -  в  этом  тумане  даже  знакомые  места  кажутся
незнакомыми. Я охотно дам вам здесь  сойти,  если  вы  обещаете  подождать
возле лошади, а я  пойду  бродить  по  лесу,  пока  не  найду  дороги  или
какого-нибудь дома и не узнаю точно, где мы находимся. Когда я  вернусь  и
укажу вам направление, вы можете поступить как угодно: хотите идти  пешком
- идите, хотите ехать - поедем.
   Она приняла эти условия и соскользнула  с  лошади,  но  Алек  успел  ее
поцеловать и спрыгнул с другой стороны.
   - Я должна держать лошадь? - спросила она.
   - В этом нет необходимости, - ответил Алек, поглаживая тяжело  дышавшее
животное. - Сегодня ей уж никуда бежать не захочется.
   Он повернул лошадь головой в кусты и привязал к суку; потом устроил для
Тэсс гнездышко из опавших листьев.
   -  Посидите  тут,  -  сказал  он.  -  Листья  не   пропустят   сырости.
Посматривайте изредка на лошадь - этого вполне достаточно.
   Он отошел от нее на несколько шагов, потом вернулся и сказал:
   - Кстати, Тэсс, сегодня кто-то подарил вашему отцу нового жеребца.
   - Кто-то? Вы!
   Д'Эрбервилль кивнул.
   - О, какой вы добрый!  -  воскликнула  она,  мучительно  сознавая,  как
некстати случилось, что благодарить его она принуждена именно теперь.
   - А дети получили игрушки.
   - Я не знала... что  вы  им  что-нибудь  посылали,  -  прошептала  она,
растроганная. - И почти жалею, что вы это сделали... да, почти жалею.
   - Почему, дорогая?
   - Это меня очень... стесняет.
   - Тэсси, неужели вы не любите меня хоть чуточку?
   - Я благодарна вам, - неохотно призналась она, - но боюсь, что не...
   Внезапно  поняв,  что  он  действовал   под   влиянием   страсти,   она
опечалилась:  слезинка  медленно  скатилась  у  нее  по  щеке,  за  первой
последовала вторая, и Тэсс расплакалась.
   - Не плачьте, милая, дорогая! Ну, сядьте  здесь  и  подождите,  пока  я
приду.
   Безвольно она села на собранную им кучу листьев и слегка вздрогнула.
   - Вам холодно?
   - Не очень... чуть-чуть.
   Он коснулся ее платья, и его пальцы словно утонули в пене.
   - На вас только это воздушное муслиновое платье... как же так?
   - Это мое лучшее летнее платье. Когда  я  вышла  из  дому,  было  очень
тепло, и я не знала, что мне придется ехать, да еще ночью.
   - Ночи в сентябре холодные. Подождите-ка...
   Сняв с себя легкое пальто, он нежно накинул его ей на плечи.
   - Вот так,  теперь  вы  согреетесь,  -  сказал  он.  -  Отдыхайте,  моя
красавица, я скоро вернусь.
   Застегнув пальто у нее под подбородком, он  нырнул  в  паутину  тумана,
который к тому времени уже клубился  между  деревьями.  Она  слышала,  как
шуршали ветки, когда он взбирался на холм, потом шум стал глуше, напоминая
шорох птицы, и, наконец, замер. Луна заходила,  бледный  свет  тускнел,  и
Тэсс, погруженную в мечты, нельзя было разглядеть на ковре из листьев, где
он ее оставил.
   Алек д'Эрбервилль поднимался по склону, так как  действительно  не  был
уверен, в  какой  части  Заповедника  они  находятся.  По  правде  говоря,
последний час он ехал куда глаза глядят, сворачивая наобум,  только  чтобы
затянуть прогулку, и обращал больше  внимания  на  залитую  лунным  светом
Тэсс, чем на дорожные приметы. Теперь, отыскивая дорогу, он не спешил, так
как  измученная  лошадь  нуждалась  в  отдыхе.  Спустившись  с   холма   в
прилегающую долину, он увидел изгородь, а за ней дорогу, которую узнал,  и
вопрос об их местонахождении был решен. Д'Эрбервилль повернул назад. Но  к
тому времени луна закатилась, и окутанный туманом Заповедник погрузился  в
глубокую тьму, хотя утро было уже близко. Вынужденный идти  с  протянутыми
вперед руками, чтобы раздвигать ветви, д'Эрбервилль вскоре обнаружил,  что
найти место, откуда он начал поиски, не так-то  легко.  Бродя  вокруг,  то
взбираясь на холм, то спускаясь, он услышал наконец шорох - лошадь была от
него в двух шагах - и неожиданно задел ногой рукав своего пальто.
   - Тэсс! - окликнул д'Эрбервилль.
   Ответа не было. В непроницаемой  тьме  он  видел  у  своих  ног  только
бледное облачко, - там, где оставил на куче сухих листьев девушку в  белом
муслиновом платье. Все остальное вокруг сливалось в черноту.  Д'Эрбервилль
наклонился и услышал  тихое,  ровное  дыхание.  Он  опустился  на  колени,
склонился ниже, почувствовал ее теплое дыхание  на  своем  лице,  и  через
секунду его щека коснулась ее щеки. Тэсс крепко спала, а  на  ресницах  ее
еще не высохли слезинки.
   Кругом правили тьма и молчание. Над ними вставали вековые тисы  и  дубы
Заповедника,  в  ветвях  которых  приютились  птицы,   досыпая   последний
предутренний сон, а на земле прыгали  кролики  и  зайцы.  Но  где  же  был
ангел-хранитель Тэсс? Где  было  провидение,  в  которое  она  простодушно
верила?  Или,  подобно  другому  богу,  о  котором  говорит   скептический
Фесвитянин,   оно   развлекалось   беседой   с   кем-нибудь,   кого-нибудь
преследовало либо просто путешествовало? А может  быть,  оно  спало  и  не
желало просыпаться?
   Почему случилось так, что эта прекрасная женская душа,  чувствительная,
как паутинка, и в сущности чистая, как снег, обречена была носить  клеймо?
В течение тысячелетий  умозрительная  философия  не  могла  нам,  жаждущим
гармонии, объяснить: почему так часто грубое берет  верх  над  прекрасным,
почему  хорошей  женщиной  завладевает  недостойный  мужчина,  а   хорошим
мужчиной - недостойная женщина.  Остается,  конечно,  допустить,  что  эта
катастрофа могла быть возмездием. Несомненно, в былые  времена  кто-нибудь
из одетых в кольчугу предков Тэсс д'Эрбервилль, возвращаясь навеселе домой
после битвы, причинял деревенским девушкам то же зло, если  не  с  большей
жестокостью. Но если возмездие, карающее детей за грехи отцов, и может,  с
точки зрения морали, удовлетворить богов - заурядный человек такую  мораль
презирает, и потому она не исправит дела.
   Земляки Тэсс в своей глуши не  устают  со  свойственным  им  фатализмом
твердить  друг  другу:  "Так  было  суждено".  А  это   печально.   Отныне
неизмеримая пропасть должна отделять нашу героиню от той девушки,  которая
ушла из дома матери, чтобы попытать счастья на птичьей ферме в Трэнтридже.




ФАЗА ВТОРАЯ. БОЛЬШЕ НЕ ДЕВУШКА


12

   Корзинка была тяжелая, а узел большой, но она тащила их,  как  человек,
который не обращает особого внимания на материальную ношу.  Иногда,  чтобы
отдохнуть, она  машинально  останавливалась  у  какой-нибудь  калитки  или
столба, потом, подхватив вещи полной, круглой рукой, снова шла вперед.
   Было воскресное утро в конце октября; около четырех  месяцев  прошло  с
тех пор, как Тэсс Дарбейфилд  приехала  в  Трэнтридж,  и  всего  несколько
недель после ночной поездки  в  Заповедник.  Недавно  рассвело,  и  желтое
сияние на горизонте за ее спиной освещало гряду холмов, к которой обращено
было ее лицо, - барьер, замыкающий долину, где  она  так  давно  не  была,
который предстояло ей преодолеть, чтобы вернуться туда, где она  родилась.
С этой стороны подъем был некрутой, а пейзаж  и  почва  в  этой  местности
резко отличались от пейзажа и  почвы  Блекмурской  долины.  Даже  нравы  и
наречия  людей,  разделенных  холмистой  грядой,  были  чем-то   различны,
несмотря на связывающую их железную дорогу; поэтому родная  деревня  Тэсс,
находившаяся только в двадцати милях от Трэнтриджа, казалась местом  очень
отдаленным. Крестьяне, запертые там, в долине, вели торговлю на  севере  и
западе, ездили на север и на запад, там же ухаживали и женились,  и  мысли
их устремлены были на север и запад, тогда как жившие по эту сторону гряды
направляли свое внимание и энергию на восток и юг.
   Склон был тот самый, с которого  д'Эрбервилль  так  бешено  мчал  ее  в
памятный июньский день. Не останавливаясь, Тэсс поднялась на вершину холма
и, дойдя до края откоса, посмотрела вдаль, на знакомый зеленый  мир,  пока
окутанный полупрозрачной  дымкой.  Отсюда  он  всегда  был  прекрасен,  но
сегодня он казался Тэсс особенно прекрасным, ибо она познала  с  тех  пор,
как видела его в последний раз, что змея шипит там, где неясно поют птицы,
- и после этого урока взгляд ее на жизнь стал совсем иным. Поистине другой
девушкой - не той, что жила в родном доме, - была она теперь, когда стояла
здесь, склонившись под бременем мыслей. Потом она оглянулась и  посмотрела
назад. Не могла она смотреть вперед, на долину.
   На длинной белой дороге, по которой она только что прошла, Тэсс увидела
двухколесный экипаж и шедшего подле него человека,  который  поднял  руку,
чтобы привлечь ее внимание.
   Повинуясь знаку, она с  бездумным  спокойствием  ждала  его,  и  через,
несколько минут человек и лошадь остановились подле нее.
   -  Зачем  ты  улизнула  тайком?  -  с  упреком   спросил   запыхавшийся
д'Эрбервилль. - Да еще в воскресное утро, когда все спят. Я узнал об  этом
случайно и скакал, как черт, чтобы догнать  тебя.  Ты  только  взгляни  на
кобылу. Зачем было удирать? Ты знала - никто не помешал бы  тебе  уйти.  И
незачем было тебе плестись пешком и тащить такую  тяжесть.  Я  скакал  как
сумасшедший только для того,  чтобы  подвезти  тебя,  если  ты  не  хочешь
вернуться.
   - Я не вернусь, - отозвалась она.
   - Так я и думал. Ну, клади свои узлы, и дай я подсажу тебя.
   Она небрежно бросила корзину и узел в кабриолет, влезла в него,  и  они
сели рядом. Теперь она нисколько его не боялась, но причина этого  доверия
и делала ее несчастной.
   Д'Эрбервилль машинально закурил сигару, и они продолжали  путь;  иногда
перебрасывались двумя-тремя вялыми словами о том, что виднелось у  дороги.
Он совсем забыл о том, как попытался насильно поцеловать ее, когда  они  в
начале лета ехали тем же путем, но в противоположную сторону. Зато она  не
забыла  и  теперь  сидела,  как  марионетка,  односложно  отвечая  на  его
замечания. Вдали показалась рощица, за которой находилась деревня  Марлот.
И только тогда волнение отразилось на неподвижном лице Тэсс  и  две  слезы
скатились по ее щекам.
   - О чем ты плачешь? - холодно спросил он.
   - Я только подумала, что родилась там, - прошептала она.
   - Ну что ж, все мы должны были где-нибудь родиться.
   - Хорошо, если бы я совсем не родилась... ни там, ни в другом месте.
   - Вздор! Ну, а если ты  не  хотела  ехать  в  Трэнтридж,  зачем  же  ты
приехала?
   Она не ответила.
   - Готов поклясться, что приехала ты не из любви ко мне.
   - Это  верно.  Если  бы  я  поехала  из  любви  к  вам,  если  бы  хоть
когда-нибудь вас любила, если бы любила и теперь, я бы так не презирала  и
не ненавидела себя за свою слабость, как  ненавижу  сейчас!  Вы  ненадолго
вскружили мне голову, вот и все.
   Он пожал плечами, а она продолжала:
   - Я не понимала, чего вы добивались, пока не стало слишком поздно.
   - Так говорит каждая женщина.
   - Как вы смеете! - крикнула она, резко повернувшись к нему, и глаза  ее
вспыхнули,  когда  в  ней  проснулась  дремлющая  сила  духа  (с   которой
впоследствии предстояло ему познакомиться ближе). -  Боже  мой!  Я  готова
вышвырнуть вас из экипажа. То, что говорит каждая  женщина,  иные  из  них
чувствуют. Неужели вам никогда не приходило это в голову?
   - Ну, хорошо! - засмеялся он. - Жалею, что тебя  обидел.  Признаюсь,  я
виноват. - И с  легкой  горечью  он  продолжал:  -  Но  все-таки  тебе  не
следовало без конца  упрекать  меня  за  это.  Я  готов  оплатить  все  до
последнего фартинга. Ты знаешь, что теперь тебе не нужно работать на  поле
или молочных  фермах,  знаешь,  что  можешь  носить  лучшие  платья,  -  а
последнее время ты нарочно одеваешься как можно проще, словно у тебя  даже
на лишнюю ленту нет денег.
   Уголки  ее  губ  слегка  опустились,  хотя  великодушному  привязчивому
характеру Тэсс, в сущности, не была свойственна презрительность.
   - Я сказала, что больше ничего не буду у вас брать, - и не  возьму,  не
могу взять. Если бы я продолжала бы это делать, тогда я действительно была
бы вашей, а я не хочу.
   - Судя по твоим манерам, можно подумать, что ты не только  подлинная  и
бесспорная д'Эрбервилль, но вдобавок еще и принцесса -  ха-ха!  Ну,  милая
Тэсс,  больше  мне  нечего  сказать.  Должно  быть,  я  скверный  человек,
чертовски скверный. Скверным  я  родился,  скверно  жил  и  -  что  весьма
возможно - скверным и умру. Но клянусь своей пропащей душой, больше  я  не
причиню тебе зла,  Тэсс.  И  если  возникнут  некоторые  осложнения  -  ты
понимаешь? - если ты будешь хоть в чем-нибудь нуждаться или столкнешься  с
какими-нибудь затруднениями, напиши мне одну строчку, и ты  получишь  все,
чего бы ни потребовалось. Быть может, меня не  будет  в  Трэнтридже...  на
время я уеду в Лондон - не могу выносить старуху, - но  все  письма  будут
мне пересылать.
   Она сказала, что не хочет ехать с ним дальше, и они остановились  возле
рощицы. Д'Эрбервилль спрыгнул первый, подхватил Тэсс на руки, поставил  на
землю, а затем положил подле нее ее вещи. Она кивнула ему,  и  на  секунду
глаза их встретились, а потом отвернулась, чтобы взять вещи и уйти.
   Алек д'Эрбервилль вынул изо рта сигару, наклонился к ней и сказал:
   - Ты не уйдешь от меня так, дорогая? Ну?
   - Как хотите, - равнодушно ответила она. -  Видите,  какой  покорной  я
стала!
   Она повернулась, приблизила к нему свое лицо и стояла, словно мраморная
статуя, пока он целовал ее в щеку, - поцелуй был, пожалуй, небрежен,  хотя
страсть не совсем еще угасла. Рассеянно смотрела она на  дальние  деревья,
оставаясь совершенно безразличной к тому, что он делал.
   - А теперь другую щеку - ради старого знакомства.
   Она повернула голову так же  безучастно,  как  это  делают  по  просьбе
художника или парикмахера, и он снова поцеловал ее; губы его коснулись  ее
щеки, влажной, гладкой и прохладной,  как  кожица  грибов,  которые  росли
вокруг них.
   - Ты не даешь мне своих губ и не целуешь меня. Ты  никогда  не  делаешь
этого по своей воле; боюсь, ты никогда меня не полюбишь.
   - Я это часто говорила. Это правда.  Я  никогда  по-настоящему  вас  не
любила и думаю, что не могу любить. - Она добавила уныло:  -  Быть  может,
сейчас ложь принесла бы мне больше пользы... Но настолько  хватит  у  меня
честности - хотя и мало ее осталось, - чтобы не солгать.  Если  бы  я  вас
любила, у меня были бы все основания сказать это вам. Но я не люблю.
   Он тяжело вздохнул, словно с этой сценой не мирилась его душа,  совесть
или добропорядочность.
   - Глупо, что ты так грустна, Тэсс. Мне незачем льстить тебе теперь, и я
могу смело сказать, что по красоте ты не  уступаешь  ни  одной  женщине  в
наших краях - ни простолюдинке, ни аристократке. Я  это  тебе  говорю  как
человек практичный и твой доброжелатель. Будь разумной, и пока красота  не
увяла, показывай ее людям больше,  чем  показываешь  теперь.  А  все-таки,
Тэсс, не вернешься  ли  ты  ко  мне?  Честное  слово,  мне  неприятно  так
отпускать тебя.
   - Никогда, никогда! Я это решила, как только поняла... то,  что  должна
была понять раньше. И я не вернусь.
   - Ну так всего хорошего, моя кузина на четыре месяца... до свидания!
   Он легко вскочил в экипаж, взял вожжи и поехал по дороге между высокими
живыми изгородями, усыпанными красными ягодами.
   Тэсс не смотрела ему вслед, она медленно  брела  по  извилистой  тропе.
Было еще рано, и хотя солнце уже поднялось над холмом, лучи его, невеселые
и редкие, были только видимы глазу, но не грели. Вблизи не было  видно  ни
одного человека.  Печальный  октябрь  и  печальная  Тэсс,  казалось,  были
единственными тенями на этой проселочной дороге.
   Но вот чьи-то шаги послышались за ее спиной - шаги мужчины; а  так  как
шел он быстро, то догнал ее  и  сказал  "доброе  утро",  едва  она  успела
заметить, что за ней идут. Он походил на ремесленника  и  нес  жестянку  с
красной краской. Деловым тоном он спросил, не помочь ли ей нести корзинку,
на что Тэсс согласилась и пошла рядом с ним.
   - Раненько встали для воскресного утра, - весело сказал он.
   - Да, - отозвалась Тэсс.
   - Народ еще спит после трудовой недели.
   Она и с этим согласилась.
   - Хотя я настоящее дело делаю сегодня, а не в будни.
   - Вот как?
   - Целую неделю я работаю во славу людей, а по воскресеньям -  во  славу
божию. Это стоит большего, а? Вот  здесь,  у  этого  перелаза,  мне  нужно
поработать.
   С этими словами  он  остановился  у  перелаза  в  изгороди,  окружавшей
пастбище.
   - Подождите минутку, я вас не задержу.
   Так как ее корзинка была у него, то ей ничего иного не  оставалось.  От
нечего делать о