ь Тэсс и Лиза Лу работали в  поле  вместе  с  другими
крестьянами, пока последние лучи  заходящего  солнца  не  упали  на  белые
столбики, отделявшие  один  участок  от  другого.  Как  только  спустились
сумерки,  на  участках  стали  загораться  костры  из  пырея  и  капустных
кочерыжек; они то вспыхивали,  то  скрывались  за  густыми  клубами  дыма,
которые подхватывал и уносил ветер. Когда разгорался костер,  гряда  дыма,
стелющаяся по земле, тускло светилась, заслоняя рабочих друг от  друга,  и
становилась понятным выражение "облачный столп", что днем стоял стеной,  а
ночью светился.
   Вечером  кое-кто  прервал  работу,  но  большинство   осталось,   чтобы
покончить с посадкой, и  среди  оставшихся  была  Тэсс,  которая  отослала
сестру домой. Она вскапывала один из  тех  участков,  где  сжигали  пырей;
четыре блестящих зубца ее мотыги позвякивали, ударяясь о камни  и  твердые
комья земли. Иногда ее с ног до головы окутывал дым от костра, а когда дым
рассеивался, видна  была  ее  фигура,  залитая  медным  светом.  Она  была
несколько необычно одета сегодня и имела странный вид: платье,  побелевшее
от частой стирки, и короткая черная жакетка напоминали и  о  свадьбе  и  о
похоронах. Другие женщины, работавшие поодаль, были в белых передниках,  и
когда на них не падал отблеск костра,  во  мраке  были  видны  только  эти
передники да бледные лица.
   На западе в светлом опаловом небе  рисовались  оголенные,  напоминающие
проволоку ветки колючего кустарника живой изгороди.  Вверху  сиял  Юпитер,
словно желтый  нарцисс,  такой  яркий,  что,  казалось,  отбрасывал  тени.
Загорались другие неведомые звезды. Вдалеке лаяла собака, по сухой  дороге
стучали колеса.
   Зубцы мотыги по-прежнему со звоном ударялись о камни, так как было  еще
не поздно. И, несмотря на прохладу, в  воздухе  уже  веяло  весной,  и  ее
дыхание подбадривало работающих. Им  всем,  как  и  Тэсс,  нравилось  быть
здесь,  на  поле,  в  этот  час,  когда  трещали  костры  и  разыгрывалась
фантастическая мистерия света и тени. В морозную зиму  ночь  приходит  как
враг, в теплый летний вечер - как возлюбленная, а в этот  мартовский  день
она несла успокоение.
   Никто не обращал внимания на  своих  соседей.  Все  смотрели  вниз,  на
вскопанную землю, освещенную кострами.  Поэтому  Тэсс,  которая  разбивала
земляные комья и напевала свои наивные песенки, почти не  надеясь  теперь,
что Клэр когда-нибудь их услышит, долго не обращала внимания на  человека,
который работал неподалеку от нее, - человека в  длинной  холщовой  блузе,
вскапывавшего, как она потом заметила, ее участок - Тэсс решила,  что  его
прислал сюда на подмогу отец. Только когда он подошел  ближе  к  ней,  она
разглядела его. Иногда дым разделял их; потом ветер относил дым в сторону,
и они могли видеть друг друга, оставаясь невидимыми для остальных.
   Тэсс не заговаривала со своим помощником, а он с ней.  Она  по-прежнему
не обращала на него внимания, подумав только, что днем она  его  здесь  не
видела и что он-ей незнаком, но ничего удивительного в этом не  было,  так
как за последние годы она уезжала из деревни часто  и  надолго.  Вскапывая
участок, он подошел к ней настолько близко, что огонь костра так  же  ярко
заблестел на его мотыге, как и на ее собственной. Подойдя к костру,  чтобы
бросить в огонь охапку сорной травы, она увидела, что он, стоя  по  другую
сторону,  делает  то  же  самое.  Пламя  вспыхнуло,  и  она  узнала   лицо
д'Эрбервилля.
   Неожиданное  его  появление  и  нелепый  костюм  -  холщовая  блуза  со
складками, какую носили теперь только  самые  ветхозаветные  крестьяне,  -
производили  впечатление  страшного  гротеска,   и   Тэсс   стало   жутко.
Д'Эрбервилль тихо рассмеялся.
   - Если бы вздумалось мне пошутить, я бы  сказал:  "Как  это  похоже  на
райский сад!" - заметил он, посматривая на нее исподлобья.
   - Что вы говорите? - робко спросила она.
   - Шутник сказал бы, что это точь-в-точь, как в раю. Вы -  Ева,  а  я  -
искуситель,  явившийся  вам  в  образе  нечистой  твари.  В  бытность  мою
богословом я неплохо изучил эту сцену из Мильтона. Вот, например:

   - Царица! Путь свободен и недолог:
   За рощей мирт...
   ...И если ты меня возьмешь в проводники,
   Я отведу тебя туда.
   - Веди! - сказала Ева... -

   и так далее. Милая моя Тэсс, эти  слова  я  говорю  за  вас,  ведь  вы,
наверное, это подумали, потому что вы очень плохого обо мне мнения, хотя и
совершенно несправедливо.
   - Я никогда не называла вас сатаной и никогда этого не  думала.  Вообще
мне не приходят в голову такие мысли о вас. Я к вам отношусь  безразлично,
за исключением тех случаев, когда вы меня оскорбляете.  Неужели  вы  из-за
меня пришли сюда копать землю?
   - Исключительно! Чтобы вас увидеть - и только. По дороге сюда я  увидел
вывешенную для продажи блузу, и тогда я подумал, что  в  ней  на  меня  не
будут обращать внимание. Я пришел протестовать против того, чтобы  вы  так
работали.
   - Но мне это нравится - я работаю для отца.
   - А работа на той ферме кончена?
   - Да.
   - Что же вы намереваетесь делать? Отправитесь к дорогому мужу?
   Это напоминание показалось ей невыносимо унизительным, и она с  горечью
сказала:
   - Не знаю... Нет у меня мужа!
   - Совершенно верно - в том смысле, в каком вы говорите. Но у  вас  есть
друг - и я вопреки вашему желанию решил позаботиться о вашем благополучии.
Вот вернетесь домой и увидите, что я прислал вам.
   - О Алек, я, не хочу, чтобы вы мне что-нибудь дарили! Я ничего не  могу
принять от вас! Я не хочу... это нехорошо!
   - Это хорошо! - сказал он весело. - Я не могу допустить, чтобы женщина,
которую я нежно люблю, так бедствовала, а я не попытался бы ей помочь.
   - Но я ни в чем не нуждаюсь! Меня мучит только... совсем другое,  а  не
то, как я живу!
   Она отвернулась и с отчаянием начала копать землю, а слезы ее падали на
ручку мотыги и на комья земли.
   - Вас беспокоит участь детей - ваших братьев и сестер, - сказал он. - Я
о них подумал.
   У Тэсс сжалось сердце. Он затронул больное  место:  угадал  причину  ее
тревоги. Она еще более  страстно  привязалась  к  детям,  с  тех  пор  как
вернулась домой.
   - Должен  же  хоть  кто-то  о  них  позаботиться,  если  ваша  мать  не
поправится. А отец ваш вряд ли способен работать.
   - Он может о них позаботиться с моей помощью. Должен!
   - И с моей.
   - Нет, сэр!
   - Как это чертовски нелепо! - вспылил д'Эрбервилль. - Ведь  он  думает,
что мы родственники, и будет этим вполне удовлетворен.
   - Нет, не думает. Я его разубедила.
   - Какая глупость!
   Д'Эрбервилль в сердцах отошел от нее к изгороди, снял блузу, так  резко
изменявшую его внешность, свернул ее и, бросив в огонь, ушел.
   После его ухода Тэсс не могла работать; на душе у  нее  было  тревожно.
Испугавшись, что он отправился к ее отцу, Тэсс взяла мотыгу и пошла домой.
   Ярдах в двадцати от дома она встретила одну из своих сестер.
   - О Тэсси, что случилось! Лиза Лу плачет,  и  у  нас  в  доме  собрался
народ! Матери гораздо лучше, но, говорят, отец умер.
   Девочка чувствовала всю значительность этой новости, но трагического ее
значения не понимала. Она глядела  на  Тэсс,  сияя  важностью,  но  потом,
заметив, какое впечатление произвели на сестру ее слова, спросила:
   - Да неужто мы, Тэсс, никогда больше не будем разговаривать с отцом?
   - Но ведь ему просто нездоровилось! - в отчаянии вскричала Тэсс.
   Подошла Лиза Лу.
   - Он упал, а доктор, который пришел к матери, говорит, что все равно не
жилец он был на этом свете, потому что у него сердце заросло жиром.
   Да, муж и жена  Дарбейфилды  поменялись  местами:  умирающая  была  вне
опасности, а слегка прихворнувший - умер. Событие это имело значение более
серьезное, чем можно было подумать. Жизнь отца была нужна семье независимо
от личных его трудов - в последнем случае его смерть не  была  бы  большой
трагедией, - но он был последним из тех троих,  с  чьей  смертью  кончался
срок аренды дома и участка, на которые давно уже точил зубы  сосед-фермер,
так как для постоянных его  батраков  не  хватало  жилья.  Кроме  того,  в
деревнях ненавидели пожизненных арендаторов чуть  ли  не  так  же,  как  и
мелких земельных собственников, за независимую их манеру держать  себя,  и
когда срок аренды истекал, ее никогда не возобновляли.
   Таким образом, Дарбейфилдов, бывших некогда д'Эрбервиллями, постигла та
же участь, на какую, без сомнения, в  бытность  свою  олимпийскими  богами
графства обрекали они, и довольно жестоко, таких же  безземельных,  какими
стали теперь сами. Так чередуются прилив и отлив - ритмические колебания -
во всем, что совершается под небом.



51

   Наконец настал канун  благовещенья,  и  весь  земледельческий  мир  был
охвачен той особой лихорадкой, которая ежегодно вспыхивает в этот  день  -
день, когда вступают в силу новые  договоры,  заключенные  на  сретенье  и
связывающие батраков на  весь  год.  Батраки  -  или  "рабочий  люд",  как
называли они себя с незапамятных времен, пока не пришло из  внешнего  мира
это новое слово "батрак",  -  не  желающие  оставаться  у  старых  хозяев,
переходят в этот день на другие фермы.
   С каждым годом количество батраков, переходящих  на  новые  места,  все
возрастало.  Когда  мать  Тэсс  была  ребенком,  почти  все   батраки   из
окрестностей Марлота всю жизнь жили на одной и той же ферме, которая  была
домом их отцов и дедов; но за последние годы это стремление  менять  места
стало всеобщим; для молодых это было удовольствием, нередко приносившим  и
пользу.  Ферма,  которая  для  одних  являлась  Египтом,  казалась  землей
обетованной другим, созерцавшим ее издали, но затем и для них превращалась
она в Египет, - поэтому они без устали кочевали.
   Однако эти перемены, с каждым годом  все  больше  менявшие  деревенские
традиции, вызваны были не только неуживчивым нравом земледельцев. Сельское
население уменьшалось. В прежней деревне бок о бок с батраками существовал
другой класс: более образованный, стоявший  ступенью  выше  на  социальной
лестнице, - класс, к которому принадлежали отец и  мать  Тэсс;  входили  в
него плотник, кузнец,  сапожник,  мелочный  торговец  и  другие  обитатели
деревни, не работающие на чужих  фермах.  Это  был  крут  людей  с  прочно
сложившимся жизненным укладом; объяснялось это тем, что они являлись  либо
пожизненными   арендаторами,   подобно    отцу    Тэсс,    либо    мелкими
землевладельцами. Но когда истекал срок долгосрочной  аренды,  дома  редко
сдавались тем нее лицам, - их в большинстве случаев сносили, если  они  не
нужны были фермеру для батраков. Те, кто  непосредственно  не  обрабатывал
земли, в деревне не любили, но выселение  одних  отражалось  на  заработке
других, которым, в свою очередь, приходилось покидать деревню. Эти  семьи,
которые составляли костяк прежней деревни, теперь  вынуждены  были  искать
убежища в крупных центрах. Статистики, словно  в  насмешку,  именуют  этот
процесс "тягой сельского населения в большие города". Но и  река  течет  в
гору, если ее гонят туда машинами.
   Так как немало коттеджей в Марлоте было снесено, то фермеры  стремились
использовать  каждый  уцелевший  дом  для  своих  батраков.   Со   времени
происшествия, набросившего такую тень на жизнь Тэсс, семья Дарбейфилда  (в
чье высокое происхождение никто  не  верил)  была  молчаливо  осуждена  на
выселение по истечении срока аренды - на выселение хотя бы во имя  морали.
Да и в самом деле, представители этой семьи отнюдь  не  являлись  образцом
воздержанности, трезвости и целомудрия. Отец да и  мать  иногда  выпивали,
младшие  дети  редко  ходили  в  церковь,  а  старшая   дочь   вела   себя
предосудительно. Нужно было позаботиться о  нравственных  устоях  деревни.
Поэтому в первое  же  благовещенье,  когда  явилась  возможность  выселить
Дарбейфилдов, на их дом,  довольно  поместительный,  предъявил  требование
возчик с большой семьей, а вдова Джоан, ее дочери  Тэсс  и  Лиза  Лу,  сын
Абрэхэм и младшие дети должны были отправиться куда-нибудь в другое место.
   Вечером накануне отъезда сумерки спустились рано, потому что небо  было
затянуто облаками и моросил дождь. Это был их последний  день  в  деревне,
где они родились и выросли,  и  миссис  Дарбейфилд,  захватив  Лизу  Лу  с
Абрэхэмом, пошла попрощаться с друзьями, а Тэсс осталась сторожить дом.
   Встав на колени на широком подоконнике, она прижалась головой к стеклу,
с наружной стороны которого потоками стекала дождевая вода.  Она  смотрела
на паутину, которая трепетала от легкого сквозняка, -  должно  быть,  паук
давным-давно умер с голоду, потому что по неведению сплел ее в углу,  куда
не залетала ни одна муха. Думала она о бедственном положении семьи и  себя
считала виновницей. Если бы  она  не  вернулась  домой,  матери  и  детям,
пожалуй, позволили бы остаться здесь, потребовав только, чтобы они вносили
арендную плату еженедельно. Однако ее возвращение было немедленно замечено
особами влиятельными и высоконравственными; они видели, как  она  копалась
на кладбище,  с  помощью  скребка  стараясь  привести  в  порядок  детскую
могилку, почти сровнявшуюся с землей. Так они узнали, что она вернулась  в
родной дом;  ее  мать  попрекнули  за  подобное  "потворство  греху",  та,
вспылив, наговорила лишнего, а под конец  сказала,  что  может  немедленно
отсюда уехать; ее поймали на слове - и вот чем кончилось дело.
   "Не нужно мне было возвращаться домой", - с горечью подумала Тэсс.
   Эти мысли так поглотили ее, что  она  почти  не  обратила  внимания  на
человека в белом макинтоше, который проезжал верхом по улице. Но увидел ее
он сразу, так как она сидела у самого окна, и подъехал  настолько  близко,
что лошадь его едва не смяла копытом узкую клумбу, тянувшуюся вдоль стены.
Она заметила его только, когда он постучал рукояткой хлыста по раме. Дождь
почти перестал, и, повинуясь его знаку, она открыла окно.
   - Вы меня не видели? - спросил д'Эрбервилль.
   - Я задумалась, - ответила она. - Я слышала, что кто-то  едет,  но  мне
почудилось, будто это экипаж. Я была словно во сне.
   - А!.. Быть может, вы слышали стук д'эрбервилльской  кареты?  Вероятно,
вы знаете эту легенду?
   - Нет. Мой... Один человек  хотел  как-то  рассказать  мне  ее,  но  не
рассказал.
   - Если вы подлинная д'Эрбервилль, то, пожалуй, и мне не следовало бы ее
рассказывать. Я-то  жалкая  подделка,  так  что  для  меня  это  не  имеет
значения.   Легенда   довольно   мрачная.   Говорят,   будто   стук   этой
несуществующей кареты может услышать лишь тот, в чьих  жилах  течет  кровь
д'Эрбервиллей, - и для него это  является  дурным  предзнаменованием.  Это
как-то связано с убийством, совершенным много веков тому  назад  одним  из
членов рода д'Эрбервиллей.
   - Расскажите до конца, раз вы уже начали.
   - Хорошо. Говорят, некий д'Эрбервилль похитил красавицу, а она пыталась
выскочить из кареты, в которой он ее увозил; завязалась борьба,  и  он  ее
убил... или она его, я забыл, кто кого. Такова легенда... Но я  вижу,  что
вся ваша домашняя утварь уложена. Уезжаете?
   - Да, завтра... на благовещенье.
   - Я об этом слыхал, но как-то не верилось, - очень уж  неожиданно.  Чем
это вызвано?
   - Со смертью отца кончилась аренда, и больше уж мы не можем здесь жить.
Пожалуй, нам разрешили бы остаться и еженедельно вносить плату, если бы не
я.
   - Вы-то тут при чем?
   - Я не... порядочная женщина.
   Д'Эрбервилль вспыхнул.
   - Какая гадость! Гнусные ханжи! Черт бы побрал их  грязные  душонки!  -
воскликнул он злобно. - Так вот почему вы уезжаете! Вас выгоняют?
   - Не то что выгоняют, но раз они  нам  сказали,  что  скоро  мы  должны
отсюда выбраться, то лучше уж уехать завтра, когда все переселяются;  быть
может, удастся устроиться.
   - Куда вы едете?
   - В Кингсбир. Мы наняли там комнаты. Матери  покоя  не  дают  отцовские
предки, потому-то она и хочет ехать туда.
   - Но как же ваша семья будет ютиться в маленькой квартирке,  да  еще  в
такой дыре, как этот городишко? Почему бы не переехать ко мне в Трэнтридж?
После смерти матери на ферме почти  не  осталось  птиц,  но  домик  и  сад
уцелели. Комнаты можно за один день выбелить, и  вашей  матери  будет  там
очень удобно, а  детей  я  помещу  в  хорошую  школу.  Должен  же  я  хоть
что-нибудь для вас сделать!
   - Но мы уже наняли комнаты в Кингсбире, - ответила она. -  И  мы  можем
там подождать...
   - Подождать - кого? О, конечно, вашего почтенного супруга!  Послушайте,
Тэсс, мужчин я знаю и знаю причину вашего разрыва... Вот почему я  уверен,
что он никогда не вернется к вам. Допустим, я был вашим врагом, - теперь я
ваш друг, даже если вы этому не верите.  Переезжайте  в  мой  коттедж.  Мы
разведем множество кур, и ваша мать будет прекрасно за ними  ухаживать,  а
дети смогут ходить в школу.
   Дыхание Тэсс все учащалось; наконец она сказала:
   -  Я  не  знаю,  исполните  ли  вы  все  это.  Ваши   намерения   могут
измениться... и тогда мы... моя мать снова останется на улице.
   - О нет! Если хотите, я вам выдам письменное  обязательство.  Подумайте
об этом.
   Тэсс покачала головой. Но д'Эрбервилль настаивал;  редко  случалось  ей
видеть его таким настойчивым. Он не желал примириться с отказом.
   - Пожалуйста, сообщите вашей матери о моем  предложении,  -  сказал  он
многозначительно. - Это ее дело решать, а не ваше. Я прикажу, чтобы завтра
утром вымыли полы, побелили  стены  и  затопили  камины;  к  вечеру  стены
высохнут, так что вы можете ехать прямо туда. Помните, я буду вас ждать.
   Снова Тэсс покачала головой; сердце ее сжималось от  волнения.  Она  не
могла смотреть в глаза д'Эрбервиллю.
   - Помните, я должен искупить свою вину перед вами, - продолжал он. -  И
вдобавок вы меня излечили от этой религиозной мании. Я рад...
   - Лучше бы вы не избавлялись от этой мании и вели бы себя так, как в те
дни.
   - Я рад, что мне представляется случай уплатить хотя  бы  часть  долга.
Завтра я буду ждать приезда вашей матери. Обещайте мне это  сейчас,  дайте
руку, милая Тэсс, красавица моя!
   Он понизил голос до шепота и просунул руку в полуоткрытое окно.  Гневно
сверкнув глазами, Тэсс захлопнула окно, прищемив ему руку.
   - Черт побери! Как вы жестоки! - вскричал он, освобождая руку. - Нет! Я
знаю, вы это сделали не нарочно. Итак, я буду ждать вас или хотя  бы  вашу
мать и детей!
   - Я не приеду, у меня много денег! - воскликнула она.
   - Где они?
   - У моего свекра! И мне стоит только попросить...
   - Да, но вы не попросите, Тэсс; я вас знаю, ни  за  что  не  попросите,
скорее умрете с голоду!
   С этими словами он отъехал. На углу  он  встретил  человека  с  ведром,
наполненным краской, который спросил  его,  действительно  ли  он  покинул
своих братьев во Христе.
   - Пошел к черту! - крикнул д'Эрбервилль.
   Тэсс долго не двигалась с места, и вдруг  в  ней  вспыхнуло  возмущение
перед свершившейся несправедливостью, и на глазах показались  слезы.  Даже
муж ее, Энджел Клэр, и тот поступил с ней так же жестоко, как и остальные.
Раньше никогда не решилась бы она так подумать, но ведь  он  действительно
был жесток. Она могла поклясться в том, что никогда за всю свою жизнь  она
не хотела поступать дурно, и все-таки ей вынесли суровый приговор.  Каковы
бы ни были ее грехи, никогда не грешила  она  сознательно;  почему  же  ее
наказывали так упорно?
   Порывисто схватила она первый попавшийся лист бумаги и быстро  написала
следующие строки:

   "Ах, зачем  ты  так  ужасно  поступил  со  мной,  Энджел?  Я  этого  не
заслуживаю. Я много об этом думала и знаю, что никогда, никогда  не  прощу
тебя. Ты знаешь, что я не хотела причинить тебе зла, зачем же ты  причинил
мне такое зло? Ты жесток! Да, жесток! Я постараюсь  забыть  тебя.  Ты  был
несправедлив ко мне с начала до конца! - Т.".

   Она ждала, пока не  показался  почтальон,  потом  выбежала  к  нему  и,
передав письмо, снова за