вы  будете  медленно,  сэр?  -  сказала  она  с
напускной беззаботностью.
   Д'Эрбервилль повернулся к ней, прикусил сигару крупными белыми  зубами,
и губы его раздвинулись в медленную улыбку.
   - Что же это, Тэсс? - сказал он, попыхивая сигарой. -  Как  можете  вы,
смелая девушка, задавать такой вопрос? Конечно, я всегда пускаю  лошадь  в
галоп - самый лучший способ поднять настроение.
   - Но, быть может, сейчас вам этого не нужно?
   - Увы! - отозвался он, покачивая  головой.  -  Считаться  приходится  с
двумя. Я не один. Нельзя забывать о Тиб, а у нее капризный норов.
   - Кто это?
   - Да моя кобыла. Мне  показалось,  что  она  только  что  оглянулась  и
посмотрела на меня очень хмуро. Вы не заметили?
   - Не надо пугать меня, сэр, - сдержанно сказала Тэсс.
   - Я вас не пугаю. Если есть на свете человек, который мог бы справиться
с этой лошадью, то человек этот -  я.  Я  не  утверждаю,  что  это  вообще
возможно, но если кто-нибудь имеет над ней власть, то это я.
   - Зачем же вы держите такую лошадь?
   - Вот об этом стоит спросить. Должно быть, такая моя  судьба.  Тиб  уже
убила одного парня, а как только я ее купил, она едва не убила меня. Затем
- можете мне поверить - я едва не убил ее. Но она все-таки капризна, очень
капризна; и порою иметь с ней дело - значит рисковать жизнью.
   Они только что начали спускаться, и ясно было,  что  лошадь  сама,  или
повинуясь его воле (последнее было более  вероятно),  прекрасно  понимала,
какого безрассудства от нее ждут, и не нуждалась в понукании.
   Вниз, вниз мчались они! Колеса жужжали, как волчок, кабриолет  кренился
то вправо, то влево - он летел слегка наклонно, - круп лошади  перед  ними
поднимался и опускался, как волна. Порой колесо приподнималось над землей,
казалось, на много ярдов, камни, вертясь, летели  через  изгородь,  из-под
копыт лошади вырывались искры,  видные  даже  при  дневном  свете.  Прямая
дорога перед ними словно расширялась, насыпи по сторонам раздвигались, как
концы расщепленной палки, и проносились мимо.
   Ветер продувал насквозь белое муслиновое  платье  Тэсс,  а  вымытые  ее
волосы развевались за спиной. Она решила скрыть свой  страх,  но  схватила
д'Эрбервилля за руку, державшую вожжи.
   - Отпустите руку! Нас может вышвырнуть,  если  вы  будете  это  делать!
Обнимите меня за талию.
   Она обхватила его за талию, и так они спустились к подножию холма.
   - Слава богу, целы, несмотря на ваше безумство! - сказала она; лицо  ее
пылало.
   - Тэсс, фи! Вы сердитесь! - отозвался д'Эрбервилль.
   - Я правду говорю.
   - А как вы неблагодарны -  перестали  за  меня  держаться,  как  только
почувствовали себя в безопасности!
   Она не думала о том, что делает, когда, помимо своей воли, уцепилась за
него; ей было все равно,  мужчина  это  или  женщина,  палка  или  камень.
Теперь, опомнившись, она ничего не сказала и продолжала хранить  молчание,
пока они не поднялись на вершину следующего холма.
   - Ну вот, еще разок! - сказал д'Эрбервилль.
   - Нет! - воскликнула Тэсс. - Прошу вас, сэр, будьте благоразумнее.
   - Но когда люди оказываются на вершине одного из  высочайших  холмов  в
графстве, надо же им спуститься вниз, - возразил Алек.
   Он ослабил вожжи, и снова они понеслись. Когда  их  начало  швырять  из
стороны в сторону, д'Эрбервилль повернулся  к  ней  и  сказал  с  шутливой
насмешкой:
   - Ну-ка, красотка моя, обнимите меня за талию, как раньше.
   - Ни за  что!  -  с  независимым  видом  отозвалась  Тэсс  и  старалась
удержаться, не прикасаясь к нему.
   - Позвольте мне хоть разок поцеловать вас в губки, Тэсс, или хотя бы  в
эту разгоревшуюся щечку, и я остановлю лошадь, честное слово, остановлю!
   Тэсс в безграничном удивлении отодвинулась как можно дальше.  Тогда  он
снова погнал лошадь, и кабриолет стал раскачиваться еще сильнее.
   - А без этого не остановитесь? - в отчаянии  крикнула  она  наконец,  и
взгляд ее больших глаз напоминал  взгляд  дикого  зверька.  Напрасно  мать
наряжала ее - это привело к печальным последствиям.
   - Не остановлюсь, дорогая Тэсс, - ответил он.
   - Не знаю... Ну, хорошо, мне все равно! - тоскливо выговорила она.
   Он натянул вожжи и, когда лошадь замедлила шаг, хотел было  запечатлеть
поцелуй на щеке  Тэсс,  но  инстинктивная  стыдливость  заставила  девушку
отпрянуть. В руках он держал вожжи и не мог предупредить этот маневр.
   - Черт возьми, теперь мы оба сломаем шею! - выругался  ее  капризный  и
пылкий спутник. - Так вот как вы держите слово, маленькая колдунья!
   - Ну, хорошо, - сказала Тэсс. - Я не пошевельнусь, раз вы  настаиваете!
Но... я думала, вы будете добры ко мне, защитите меня... как родственник.
   - К черту родственника! Ну!..
   - Но я не хочу, чтобы меня целовали, сэр! -  взмолилась  Тэсс;  крупная
слеза скатилась у нее по щеке, уголки рта подергивались, она старалась  не
расплакаться. - Я бы не поехала, если бы знала!
   Он был неумолим, и она умолкла, а д'Эрбервилль поцеловал ее,  пользуясь
преимуществом своего положения. Едва он это сделал, как она,  вспыхнув  от
стыда, вынула  носовой  платок  и  вытерла  то  место  на  щеке,  которого
коснулись его губы. Движение  это  было  бессознательное,  и  д'Эрбервилль
почувствовал себя задетым.
   - Очень уж вы чувствительны для деревенской девушки! - сказал он.
   Тэсс ничего не ответила на это замечание,  смысл  которого  был  ей  не
совсем понятен, так как она не подозревала,  что  оскорбила  его,  вытерев
машинально щеку. В  сущности,  она  стерла  поцелуй,  насколько  это  было
физически возможно. Смутно сознавая, что он рассержен, она упорно смотрела
вперед, пока они ехали рысью, и вдруг с ужасом заметила, что им  предстоит
еще один спуск.
   - Вы пожалеете об этом! - заговорил он  все  тем  же  обиженным  тоном,
снова  занося  хлыст.  -  Если  только  не  согласитесь   добровольно   на
повторение... Но на этот раз без носовых платков.
   Она вздохнула.
   - Хорошо, сэр... Ай! Позвольте, я подниму шляпку!
   В этот момент ветер сорвал с нее шляпу, так как  они  и  в  гору  ехали
отнюдь не медленно. Д'Эрбервилль остановил лошадь и сказал,  что  поднимет
шляпу, но Тэсс уже выпрыгнула из экипажа.
   Пройдя назад по дороге, она подняла шляпу.
   - Клянусь, без шляпки вы еще лучше, если это только возможно! -  сказал
он, глядя на нее поверх спинки кабриолета. - Ну, садитесь! В чем дело?
   Шляпа была надета, и ленты завязаны, но Тэсс не двинулась с места.
   - Нет, сэр, - сказала она с торжеством и вызывающе улыбнулась, сверкнув
зубами. - Теперь уж я не сяду!
   - Как? Вы не хотите сесть рядом со мной?
   - Да, я пойду пешком.
   - До Трэнтриджа остается еще пять или шесть миль.
   - А хоть бы и десять! К тому же за нами едет двуколка.
   - Ах вы хитрая девчонка! А ну-ка скажите, уж не  сами  ли  вы  устроили
так, чтобы с вас сорвало шляпу? Готов поклясться, что это так!
   Ее неосторожное молчание подтвердило его подозрения.
   Тогда д'Эрбервилль, не жалея бранных слов, стал ругать и проклинать  ее
за эту хитрость. Неожиданно дернув вожжами, он направил  лошадь  на  Тэсс,
чтобы зажать ее между изгородью и кабриолетом. Но этого он не мог сделать,
не рискуя ее искалечить.
   - Стыдно вам говорить такие нехорошие слова! - сердито крикнула Тэсс  с
верхушки изгороди, на которую взобралась. - Вы мне совсем не нравитесь!  Я
вас ненавижу! Я вас терпеть не могу! Я вернусь домой, к матери!
   Ее  гнев  рассеял  дурное  настроение  д'Эрбервилля,  и  он   от   души
расхохотался.
   - Ну, а вы мне еще больше нравитесь, - сказал он.  -  Давайте  заключим
мир. Больше я никогда не буду этого  делать  против  вашей  воли.  Клянусь
честью!
   Но Тэсс так и не согласилась снова сесть в  кабриолет.  Однако  она  не
возражала против того, чтобы д'Эрбервилль ехал рядом с ней; и так, шажком,
приближались они к деревне Трэнтридж; время от времени д'Эрбервилль  бурно
выражал отчаяние, видя, что своим  поведением  принудил  ее  идти  пешком.
Теперь она действительно могла бы ему довериться, но один раз  он  обманул
ее - и сейчас она упорствовала и шла задумчиво, словно размышляя о том, не
благоразумнее ли вернуться домой. Однако решение было принято, и отступать
от него теперь без более веских причин казалось чуть  ли  не  ребячеством.
Могла  ли  она,  руководствуясь  такими  сентиментальными   соображениями,
забрать  свой  сундучок,  вернуться   к   родителям   и   разрушить   план
восстановления семейного благополучия?
   Несколько минут спустя показались трубы усадьбы "Косогор", а направо, в
уютном уголке, - птичий двор и домик, предназначенный для Тэсс.



9

   Птичья община, в которой Тэсс должна была играть роль  надзирательницы,
поставщика, няньки, врача и  любящего  друга,  обитала  в  старом,  крытом
соломой домике, на обнесенной оградой утоптанной  песчаной  площадке,  где
когда-то был сад. Домик зарос плющом, и дымовая труба, увитая его  густыми
плетями, казалась разрушенной  башней.  Нижний  этаж:  целиком  был  отдан
птицам, которые с видом собственников разгуливали по комнатам, словно  дом
был построен  ими,  а  не  какими-то  арендаторами,  ныне  покоящимися  на
кладбище. Потомки  этих  прежних  владельцев  почувствовали  себя  глубоко
оскорбленными, когда дом, который они любили, который стоил таких денег их
предкам, в котором жило несколько поколений их семьи задолго до того,  как
здесь появились д'Эрбервилли, - когда этот дом  миссис  Сток-д'Эрбервилль,
едва  утвердившись  в  правах  собственности,  равнодушно   превратила   в
курятник. "В дедовские времена дом был достаточно хорош и  для  людей",  -
говорили они.
   В комнатах, где когда-то пищали  десятки  младенцев,  слышалось  теперь
постукивание вылупливающихся из яиц цыплят.  Клетки  с  курами  помещались
там, где некогда стояли стулья степенных земледельцев.  Камин,  в  котором
прежде пылал огонь, был заполнен перевернутыми  ульями  -  в  них  неслись
куры; а перед домом, где поколения прежних владельцев заботливо вскапывали
участок лопатой, земля была отчаянно изрыта петухами.
   Домик и участок окружала высокая ограда,  и  попасть  туда  можно  было
только через калитку.
   На  следующее  утро  Тэсс  в  течение  часа  занималась  изменениями  и
улучшениями этого хозяйства, руководствуясь своим опытом - она  ведь  была
дочерью куровода-профессионала, - как вдруг  калитка  распахнулась,  и  во
двор вошла служанка в белом чепце и переднике. Явилась она из  господского
дома.
   - Миссис д'Эрбервилль хочет, чтобы к ней, как всегда, принесли  кур,  -
сказала она, но видя, что Тэсс не совсем поняла ее, пояснила: - Хозяйка  у
нас старая и совсем слепая.
   - Слепая! - повторила Тэсс.
   Не успев осознать, какие опасения вселила в нее эта новость,  Тэсс,  по
указанию служанки, взяла на руки  двух  самых  красивых  птиц  гамбургской
породы и последовала за девушкой, тоже захватившей двух птиц, в господский
дом, фасад которого, хотя красивый и внушительный, свидетельствовал о том,
что кто-то из его обитателей питает любовь к  домашней  птице:  тут  всюду
летали перья, а на траве стояли клетки.
   В гостиной нижнего этажа  в  глубоком  кресле,  повернувшись  спиной  к
свету, сидела владелица и хозяйка усадьбы - седая женщина лет шестидесяти,
не больше. У нее было подвижное лицо человека,  которому  зрение  изменяло
постепенно и который пытался его сохранить, - ведь у людей, давно ослепших
или слепых от рождения, лицо бывает застывшее. Тэсс приблизилась к ней, не
выпуская свою пернатую ношу, - птицы сидели на обеих ее руках.
   - А, вы та молодая женщина, которая будет смотреть за моими  курочками?
- сказала миссис д'Эрбервилль, услышав  незнакомые  шаги.  -  Надеюсь,  вы
будете  ласковы  с  ними.  Мой  управляющий  говорит,  что  на  вас  можно
положиться. Ну, где же они? А, это Гордец! Но сегодня он, кажется, не  так
весел, как всегда? Должно быть, испугался, попав  в  чужие  руки.  И  Фина
тоже... да, они немножко испуганы. Правда, мои миленькие? Но они  скоро  к
вам привыкнут.
   В то время как старуха говорила, Тэсс и служанка, повинуясь ее  жестам,
посадили птиц к ней на колени, и она оглаживала их  с  головы  до  хвоста,
ощупывая  клювы,  гребешки,  воротнички  у  петухов,  крылья  их  и  лапы.
Прикасаясь к ним, она тотчас же  их  узнавала  и  немедленно  обнаруживала
каждое  сломанное  или  запачканное  перышко.  Она   щупала   им   зоб   и
догадывалась, что они ели и не слишком ли мало или много; на лице ее  живо
отражались все ее впечатления.
   Птицы, принесенные девушками, были затем водворены  обратно  на  птичий
двор, их сменили новые, и процедура осмотра продолжалась до тех пор,  пока
старухе не были предъявлены все любимые петухи и куры - гамбурги, бантамы,
кохинхины, брамы, доркинги и другие породы, бывшие тогда в моде, - и когда
птицу сажали к ней на колени, старуха, опознавая ее, редко ошибалась.
   Тэсс это напомнило конфирмацию:  миссис  д'Эрбервилль  была  епископом,
куры - конфирмующейся молодежью, а она сама и  служанка  -  священником  и
викарием  прихода,  провожающими  свою  паству  в  церковь.  По  окончании
церемонии миссис  д'Эрбервилль,  морща  лицо  и  пожевывая  губами,  вдруг
спросила Тэсс:
   - Вы умеете свистеть?
   - Свистеть, сударыня?
   - Да, насвистывать мелодии.
   Тэсс,  как  и  большинство  деревенских  девушек,  умела  свистеть,  но
считала, что этим искусством не хвастаются в  приличном  обществе.  Однако
она вежливо ответила, что свистеть умеет.
   - В таком случае вам придется  заниматься  этим  каждый  день.  У  меня
служил мальчик, который очень  хорошо  свистел,  но  он  ушел.  Вы  будете
свистеть моим снегирям; видеть их я не могу, но мне приятно их слушать,  а
так они учатся петь. Покажите  ей,  где  находятся  клетки,  Элизабет.  Вы
должны начать завтра, а то  они  забудут  все,  чему  выучились.  Вот  уже
несколько дней, как с ними никто не занимался.
   - Мистер д'Эрбервилль свистел им сегодня  утром,  сударыня,  -  сказала
Элизабет.
   - Он? Вот еще!
   Лицо старой дамы брезгливо сморщилось,  и  больше  она  не  сказала  ни
слова.
   Так  закончилось  свидание  Тэсс  с  той,  которую  она  считала  своей
родственницей,  и  куры  были  отнесены  в   птичник.   Обращение   миссис
д'Эрбервилль не слишком удивило девушку - увидав, как велика усадьба,  она
и не ждала другого приема. Однако она и понятия не имела о том, что старая
дама ничего не слышала об их  так  называемом  родстве.  Она  решила,  что
слепая женщина и ее сын отнюдь не связаны крепкими узами  любви.  Но  и  в
этом она также ошиблась. Миссис д'Эрбервилль была не единственной матерью,
которой суждено питать к  своему  отпрыску  любовь,  окрашенную  обидой  и
горечью.


   Несмотря на неприятные впечатления первого дня,  утром,  когда  засияло
солнце,  Тэсс  почувствовала  себя  обосновавшейся  здесь  и  порадовалась
свободе и новизне своего положения. Ей не терпелось испробовать свои  силы
в искусстве, которое столь неожиданно от нее  потребовалось,  -  ведь  это
решало, останется ли место за ней. И вот, едва Тэсс осталась одна в  саду,
обнесенном стеной, она уселась на клетку для кур  и  старательно  выпятила
губы, намереваясь заняться давно заброшенным  искусством.  С  грустью  она
обнаружила, что совсем разучилась свистеть: выдувая воздух,  она  издавала
только глухие замогильные звуки, и у нее не  получалось  ни  одной  чистой
ноты.
   Тщетно продолжала она дуть, испуская иногда  досадливые  восклицания  и
удивляясь, куда исчезла способность, которая  казалась  прирожденной,  как
вдруг заметила какое-то движение в плюще, обвивавшем ограду так же  густо,
как и коттедж. Взглянув в ту сторону, она увидела, что кто-то спрыгнул  со
стены на землю. Это был Алек  д'Эрбервилль,  которого  она  не  видела  со
вчерашнего дня, когда он привел ее к дому садовника, где ей было  отведено
помещение.
   - Клянусь честью, - воскликнул он, - не было еще ни  в  природе,  ни  в
искусстве ничего прекраснее вас,  кузина  Тэсс!  (Слово  "кузина"  звучало
слегка иронически.) Я следил за  вами  из-за  ограды.  Вы,  словно  статуя
Нетерпения, восседаете на пьедестале, складываете свои прелестные  розовые
губки, будто собираясь свистеть, дуете, дуете, ругаетесь про себя -  и  не
можете извлечь ни одной ноты, и злитесь, потому что это вам не удается.
   - Я не злюсь, и я не ругалась.
   - А! Я понимаю, почему вы это  делаете!  Снегири!  Моя  матушка  хочет,
чтобы вы продолжили их музыкальное образование! Как это  эгоистично  с  ее
стороны. Словно ухаживать за этими проклятыми петухами и курами  -  легкая
работа! Будь я на вашем месте, я бы наотрез отказался.
   - Но она особенно на этом настаивает и хочет, чтобы я  приготовилась  к
завтрашнему утру.
   - Вот как? Ну, в таком случае я дам вам один-два урока.
   - Ах, нет, не надо! - сказала Тэсс, отступая к двери.
   - Не бойтесь! Я не намерен вас трогать. Смотрите, я буду стоять по  эту
сторону проволочной сетки, а вы можете остаться по другую; тогда вы будете
себя  чувствовать  в  полной  безопасности.  Ну,   глядите:   вы   слишком
выпячиваете губы, надо вот как.
   Он показал, как нужно складывать губы,  и  начал  насвистывать  песенку
"Прочь уста - весенний цвет!". Но Тэсс не поняла намека.
   - Попытайтесь-ка теперь, - сказал д'Эрбервилль.
   Она пробовала сохранить невозмутимый вид, лицо ее было  сурово,  как  у
статуи; но он настаивал, и наконец, чтобы отделаться от него, она,  следуя
его указаниям, вытянула губы трубочкой, но ей не  удалось  извлечь  чистую
ноту, и она смущенно рассмеялась, а потом покраснела от досады на себя  за
то, что рассмеялась.
   Он подбадривал ее:
   - Попробуйте еще раз.
   Теперь Тэсс была серьезна, совсем серьезна и сделала еще одну  попытку,
- и наконец неожиданно ухитрилась издать чистый, приятный  звук.  Радость,
вызванная удачей, была слишком велика - глаза Тэсс  широко  раскрылись,  и
она невольно улыбнулась ему.
   - Вот так! Теперь, когда я дал  вам  толчок,  дело  пойдет  на  лад.  Я
сказал, что не подойду к вам, и, хотя ни одному смертному  не  выпадал  на
долю такой соблазн, я сдержу слово. А скажите, Тэсс, моя  мать  показалась
вам странной?
   - Я еще мало ее знаю, сэр.
   - Ну и как ей не показаться странной, если она заставляет вас  свистеть
для своих  снегирей.  Я  пока  у  нее  в  немилости,  но  вы  завоюете  ее
благосклонность, если будете хорошо обращаться  с  птицами.  До  свидания.
Если встретятся какие-нибудь затруднения  и  вам  понадобится  помощь,  не
ходите к управляющему, идите прямо ко мне.


   Вот так Тэсс Дарбейфилд приступила к своей работе. Все последующие  дни
были, в сущности, повторением первого.  Привычка  быть  в  обществе  Алека
д'Эрбервилля, которую этот молодой человек  старательно  в  ней  развивал,
заводя веселый разговор и шутливо называя  ее  своей  кузиной,  когда  они
оставались  вдвоем,  -  привычка  эта  почти  избавила   ее   от   прежней
застенчивости, не вселив,  однако,  того  чувства,  какое  может  породить
застенчивость иную и более нежную. Но податливее сделало ее не одно только
общение с ним, а неизбежная зависимость  от  его  матери  и  -  вследствие
относительной ее беспомощности - от него.
   Вскоре она убедилась, что  насвистывание  мелодий  снегирям  в  комнате
миссис д'Эрбервилль было не таким уж трудным  делом,  когда  она  овладела
этим искусством, так как  у  своей  матери  она  переняла  много  песенок,
подходивших для этих певцов. Насвистывать  по  утрам  у  клеток  оказалось
гораздо приятнее, чем  упражняться  в  саду.  Не  стесненная  присутствием
молодого человека, она вытягивала губы, приближала их к прутьям  клеток  и
рассыпала мелодичные трели для своих внимательных слушателей.
   Миссис д'Эрбервилль спала на широкой  кровати  с  шелковым  пологом,  а
снегири помещались в той же комнате, где иногда порхали  там  на  свободе,
оставляя белые пятнышки на мебели и драпировке. Однажды, когда Тэсс стояла
у окна, уставленног