не Изз была причиной его скорби. В тот  вечер  он  был  на
волосок от того, чтобы свернуть с дороги, ведущей к ближайшей  станции,  и
через водораздел Южного Уэссекса направиться к дому своей  Тэсс.  Удержало
его не презрение к ней и не сомнение в ее любви.
   Нет. Он чувствовал, что, несмотря на ее любовь, подтвержденную  словами
Изз, факты не изменились. Если был он прав вначале, то прав  и  сейчас.  И
важность принятого им решения заставила его остаться на  ранее  намеченном
пути, пока не направит его в другую сторону сила более властная, чем та, с
какой столкнулся он в этот день. Быть может, он скоро вернется к  Тэсс.  В
ту ночь он уехал в Лондон, а через пять дней уже  прощался  с  братьями  в
порту, откуда отправлялся в Бразилию.



41

   От событий этой зимы перейдем теперь к октябрьскому  дню  через  восемь
месяцев после того, как Клэр и Тэсс расстались. Условия жизни  Тэсс  резко
изменились: вместо молодой жены, с сундуками и чемоданами,  которые  несут
для нее другие, мы видим одинокую женщину с корзинкой и узлом, - она несет
их сама, как и в былые дни, до замужества; вместо приличной суммы, которую
оставил ей муж на этот период  искуса,  она  имеет  в  своем  распоряжении
только тощий кошелек.
   Покинув родную деревушку, она прожила всю весну  и  лето,  не  напрягая
чрезмерно своих физических сил; исполняла она случайную и легкую работу на
мызе неподалеку от Порт-Брэди, к западу от Блекмурской  долины;  мыза  эта
находилась на  значительном  расстоянии  и  от  места  ее  рождения  и  от
Тэлботейс. Тэсс предпочитала  работать,  чем  жить  на  содержании  Клэра.
Душевное ее состояние граничило с оцепенением, а физический труд не только
не рассеивал его, но скорее ему способствовал. Мысли  ее  витали  на  той,
другой мызе, она вспоминала прошлое лето, - встречу со своим возлюбленным,
который исчез, словно призрак, когда она, казалось, всецело им завладела.
   Коровы стали давать меньше молока, и она осталась  без  работы,  потому
что ей не удалось устроиться на постоянное место, как  это  было  на  мызе
Тэлботейс. Но настала пора жатвы, и она без труда нашла работу, перейдя  с
пастбища на поля. Так продолжалось, пока не убрали хлеба.
   Из пятидесяти фунтов, врученных ей Клэром,  двадцать  пять  она  отдала
своим родителям в вознаграждение за причиненные им хлопоты и убытки, а  из
оставшихся двадцати  пяти  фунтов  истратила  очень  мало.  Но  теперь,  к
несчастью, начались дожди, и она вынуждена была расходовать свои соверены.
   Ей тяжело было с ними расставаться. Энджел получил их для нее из  банка
и сам  передал  ей  новенькие,  блестящие  монеты;  с  ними  было  связано
воспоминание о нем, - казалось, у них нет своей истории, они хранят только
память  об  испытаниях,  пережитых  обоими,  и,  отдавая  их,  она  словно
расставалась с драгоценными сувенирами. Но выхода у нее не было, и один за
другим они исчезали из ее кошелька.
   Время от времени ей приходилось посылать матери свой адрес, но  условия
своей жизни она скрывала. Когда от двадцати пяти фунтов не осталось  почти
ничего, она получила письмо от матери. Джоан сообщала, что они находятся в
бедственном положении: после осенних дождей начала протекать кровля, нужно
перекрыть дом заново, а сделать этого нельзя, потому что за старую  кровлю
еще не уплачено; необходимо также переменить балки и  починить  потолок  в
верхней комнате. А все это, включая и крышу, обойдется в двадцать  фунтов.
Так как муж ее - человек со средствами и теперь, конечно, уже вернулся, то
не может ли она выслать им денег?
   Тэсс как раз получила тридцать фунтов от банкиров Энджела и  немедленно
послала двадцать домой, чтобы  облегчить  плачевное  положение  родителей.
Остальные деньги пришлось чуть ли не все истратить на зимнюю одежду, и  на
руках у нее осталась незначительная сумма, на которую нельзя было  прожить
зиму. Израсходовав последний фунт, она  принуждена  была  вспомнить  слова
Энджела, который предлагал ей обратиться  в  случае  необходимости  к  его
отцу.
   Но чем больше думала об этом Тэсс, тем меньше хотелось  ей  последовать
совету Клэра. Та же деликатность, гордость или ложный стыд  -  не  все  ли
равно, как назвать это чувство, заставлявшее ее  ради  Клэра  скрывать  от
родителей, что она  по-прежнему  живет  в  разлуке  с  ним,  -  мешали  ей
признаться его родным в недостатке, средств: ведь Клэр оставил ей солидную
сумму. Быть может, они и теперь ее  презирают  -  и  будут  презирать  еще
больше, если она предстанет перед ними в  роли  попрошайки.  В  результате
этих размышлений никакая сила в мире уже не смогла бы  заставить  невестку
священника сообщить ему о своем положении.
   Быть может, со временем ей легче будет завязать сношения  с  родителями
мужа, размышляла Тэсс. Что же касается ее родителей, то тут дело  обстояло
иначе. Когда она уехала, прожив у них несколько дней  после  свадьбы,  они
решили, что Тэсс в конце концов помирится с мужем; с тех пор она  ни  разу
не поколебала  их  уверенности  в  том,  что  благоденствует  и  ждет  его
возвращения из Бразилии. Вопреки всему она надеялась, что его  поездка  не
затянется и он вернется к ней или напишет, чтобы она сама приехала к нему;
и в том и в другом случае они рука об руку предстанут перед своими родными
и перед всем миром. Эту надежду она упорно лелеяла.  Признаться  родителям
после блестящего брака, который должен был загладить первую  неудачу,  что
она  -  покинутая  жена,  и  теперь,  оказав  им  помощь,  вынуждена  сама
зарабатывать себе кусок хлеба, - было сверх ее сил.
   Она вспомнила о бриллиантах. Куда отдал их на  хранение  Клэр,  она  не
знала, да это и не имело значения, если  она  действительно  могла  только
носить их, но не продавать. Даже  если  бы  они  находились  в  полном  ее
распоряжении, подлостью было бы их продать,  на  том  основании,  что  они
принадлежат ей по закону, тогда как, в  сущности,  она  не  имеет  на  них
права.
   Между тем жизнь ее мужа была далеко не легкой. В  это  время  он  лежал
больной, в лихорадке, близ Куритибы в Бразилии, так как не раз промокал до
костей во время гроз и испытывал тяжкие  лишения,  как  и  все  английские
фермеры и батраки, которые в ту пору соблазнились обещаниями  бразильского
правительства, напрасно надеясь, что,  привыкнув  обрабатывать  английские
поля во всякую погоду, они так же легко привыкнут ко всему, чем  их  может
удивить климат Бразилии.
   Вернемся к Тэсс. Ее последний соверен был истрачен,  новых  взять  было
неоткуда, а в эту пору года, как  она  убедилась,  найти  место  оказалось
чрезвычайно трудно. Не подозревая, что люди толковые, энергичные, здоровые
и трудоспособные нужны везде, она не  решалась  искать  работу  в  городе,
боясь городов, больших домов, людей  богатых  и  криводушных  и  городской
жизни, не похожей на сельскую. Черную беду принесло  ей  высшее  сословие.
Быть может, оно было лучше, чем предполагала она, основываясь на маленьком
своем опыте. Но она этого не знала и инстинктивно старалась  держаться  от
него подальше.
   Маленькие фермы к западу  от  Порт-Брэди,  где  она  временно  работала
доильщицей  весной  и  летом,  не  нуждались  в  постоянной  работнице.  В
Тэлботейс, пожалуй, приютили бы ее, хотя бы только из сострадания: но, как
ни хорошо жилось ей там, вернуться туда она не могла: слишком многое  было
связано с этим местом, а кроме того, ее возвращение могло бы бросить  тень
на мужа, которого она  боготворила.  Ей  не  под  силу  было  бы  выносить
жалость, слышать, как обсуждается шепотом странное  положение,  в  котором
она очутилась. Пусть каждый в отдельности знает ее историю - с  этим  еще,
пожалуй,  можно  примириться,  но  толки  и  пересуды  причинили   бы   ей
мучительную боль. Тэсс не могла бы объяснить, в чем тут  разница,  но  так
она чувствовала.
   Теперь она направлялась на ферму среди холмов плато в центре  графства,
куда звала ее Мэриэн, написавшая письмо, которое долго странствовало, пока
не попало в ее руки. Каким-то образом, быть  может  от  Изз  Хюэт,  Мэриэн
узнала, что Тэсс не живет  с  мужем.  Эта  добродушная  девушка,  начавшая
теперь пить, испугалась, не попала ли Тэсс в беду,  и  поспешила  сообщить
своей старой подруге, что  она  сама,  уйдя  с  мызы,  отправилась  в  эту
местность и рада была бы видеть здесь Тэсс, так  как  в  этих  краях  есть
работа, а Тэсс, кажется, должна по-прежнему работать.
   Дни становились короче, и надежда  получить  прощение  мужа  постепенно
угасала. Как руководствующийся инстинктом дикий зверь, Тэсс бездумно брела
вперед, отрываясь мало-помалу от событий прошлой своей жизни, забывая свое
лицо,  не  думая  о  тех  случайностях,  которые  могли  бы   открыть   ее
местопребывание людям, заинтересованным в ее судьбе.
   Среди многих осложнений, вызванных ее одиночеством, не последнее  место
занимало  то  внимание,  какое  пробуждали  внешность   и   манеры   Тэсс,
облагороженные ее общением с Клэром. Пока не износились платья,  сшитые  к
свадьбе, эти случайные любопытные взгляды не причиняли  ей  неприятностей,
но как только она надела простое рабочее платье, к ней начали обращаться с
грубыми предложениями. И однажды, в ноябрьский вечер, она испугалась не на
шутку.
   Ей больше нравились долины, лежавшие к западу  от  реки  Брит,  чем  та
ферма на плато, куда она сейчас направлялась; к тому же  долины  эти  были
ближе к дому родителей ее  мужа,  а  Тэсс  нравилось  жить  в  этих  краях
неузнанной,  со  смутной  надеждой,  что  когда-нибудь  она,  быть  может,
осмелится зайти в дом священника. Но, приняв решение переселиться на сухое
плато, она отправилась на восток  и  весь  день  шла  пешком,  рассчитывая
переночевать в деревне Чок-Ньютон.
   Проселочная  дорога  была  длинная  и  однообразная,  а  так  как   дни
укоротились, то сумерки застигли ее врасплох.  Она  поднялась  на  вершину
холма,  откуда  дорога  спускалась  вниз  зигзагами,   как   вдруг   сзади
послышались шаги, и через несколько  минут  ее  догнал  какой-то  человек.
Поравнявшись с ней, он сказал:
   - Добрый вечер, красотка!
   Она вежливо ему ответила.
   Стемнело, но последние лучи дневного  света  еще  освещали  лицо  Тэсс.
Прохожий повернулся и пристально посмотрел на нее.
   - А, да ведь это та самая девчонка,  что  жила  в  Трэнтридж!  Подружка
молодого эсквайра д'Эрбервилля! И я там жил, пока не переехал.
   Она узнала в нем того самого парня, которого Энджел ударил за  то,  что
он грубо о ней отозвался. Это воспоминание причинило ей мучительную  боль,
и она ни слова ему не ответила.
   - А ну-ка, признайся честно, что  я  сказал  тогда  правду,  хотя  твой
дружок и встал на дыбы! А, плутовка? Тебе следовало бы  попросить  у  меня
прощения за ту пощечину.
   Тэсс  по-прежнему  молчала.  Измученной  женщине  показалось,  что   ей
остается  только  один  выход:  она  внезапно  пустилась  бежать   и,   не
оглядываясь, мчалась как стрела по дороге, пока  не  увидела  перед  собой
ворота,  за  которыми  начинался  лесок.  Она  вбежала  в  ворота   и   не
останавливалась, пока не забралась в чащу,  где  вряд  ли  можно  было  ее
отыскать.
   Под ногами шуршали  сухие  листья,  а  кусты  остролиста,  росшего  меж
стволов и обнаженных деревьев, сохранили листву и защищали от ветра.  Тэсс
сгребла опавшие листья в кучу, устроила посредине что-то вроде гнездышка и
забралась туда.
   Конечно, спала она плохо и поминутно просыпалась. Слышались ей какие-то
странные звуки, но она убеждала себя, что это ветер. Она  думала  о  муже,
который находился в жаркой стране, где-то в другом полушарии, в  то  время
как она дрожала здесь от холода. "Есть ли на свете  кто-нибудь  несчастнее
меня? - спрашивала себя Тэсс и, думая о загубленной своей жизни, говорила:
- Все суета". - Машинально повторяла она эти слова, пока не  пришло  ей  в
голову, что к современной жизни они совсем не подходят. Так думал  Соломон
свыше двух тысяч лет назад, а Тэсс, хотя и  не  принадлежала  к  категории
мыслителей, ушла значительно дальше. Если все суета, то кому вздумалось бы
обращать  на  это  внимание!  Увы,   все   было   хуже,   чем   суета,   -
несправедливость, кара, расплата, смерть! Жена Энджела Клэра провела рукой
по лбу, ощупала лобную кость и надбровные  дуги,  выступавшие  под  тонкой
кожей, и подумала, что настанет день,  когда  эта  кость  будет  обнажена.
"Хотела бы я, чтобы этот день уже настал", - сказала она.
   Отдаваясь  этим  странным  мыслям,  она  вдруг  услышала  среди  листвы
какие-то новые звуки. Быть может, ветер? Нет, не  похоже  было  на  ветер.
Словно что-то билось и трепетало, потом слышалось  хрипенье  и  бульканье.
Вскоре она убедилась, что шум  этот  вызван  какими-то  обитателями  леса:
сначала раздавался шорох в ветвях над головой, затем что-то тяжелое падало
на землю. Очутись она здесь при других и более счастливых обстоятельствах,
она бы испугалась, но сейчас только люди внушали ей страх.
   Наконец рассвело. Раньше день разгорелся на небе, потом светло стало  и
под деревьями.
   Как только проникли в чащу успокоительные и  прозаические  лучи  света,
возвещающие начало рабочего дня, Тэсс вылезла из-под кучи листьев и  смело
осмотрелась по сторонам. Тут она поняла, что испугало ее ночью. Лесок, где
она нашла убежище, в этом месте клином вдавался во  вспаханное  поле.  Под
деревьями лежало несколько  фазанов,  яркое  их  оперение  было  запятнано
кровью; одни были мертвы, другие слабо шевелили крыльями, иные смотрели  в
небо, слегка вздрагивали или судорожно подергивались, - все были в агонии,
кроме тех счастливцев, чья пытка окончилась ночью, ибо они  уже  не  могли
больше выдержать страшной муки.
   Тэсс сразу поняла, в чем  дело.  Накануне  охотники-спортсмены  загнали
птицу в эту часть леса; тех, которые были убиты или умерли до  наступления
темноты, отыскали и унесли, а тяжело раненные фазаны спрятались  в  кустах
или взлетели на толстые сучья, где пытались удержаться, пока  не  ослабели
ночью от потери крови; потом они один за другим попадали на землю,  -  вот
что означал шум, который она слышала.
   В детстве ей случалось мельком видеть этих людей: целясь из ружья,  они
выглядывали из-за изгородей или кустов, и в их  глазах  горел  кровожадный
огонек. Ей объяснили, что, хотя они и кажутся жестокими и грубыми,  такими
они бывают отнюдь не круглый год; в сущности, это очень мягкие люди, но  в
течение нескольких недель зимой  и  осенью,  подобно  туземцам  Малайского
полуострова, они впадают в неистовство  и  ставят  себе  целью  уничтожать
жизнь - в данном случае жизнь этих безобидных пернатых,  которых  разводят
исключительно  для  того,  чтобы  удовлетворять  подобную   склонность   к
убийству;  какое  это  жестокое,  какое  нерыцарское  отношение  к   своим
слабейшим товарищам в единой семье природы!
   Ощущая чужое страдание не менее остро, чем свое,  Тэсс  тут  же  решила
прекратить мучения умирающих птиц и, свернув шеи всем фазанам, которых  ей
удалось отыскать, оставила их там, где нашла, - сюда,  несомненно,  придут
лесные сторожа, когда начнутся вторичные поиски недобитых птиц.
   - Бедняжки! А я-то считала себя  самым  несчастным  существом  в  мире,
когда они так мучились! - воскликнула она, и слезы струились по ее  щекам,
когда, охваченная жалостью, она убивала птиц. - А ведь у  меня  ничего  не
болит! Я не изувечена, не истекаю кровью, и у меня остались здоровые руки,
чтобы зарабатывать на хлеб и одежду. - Она стыдилась отчаяния, охватившего
ее этой ночью: ведь оно было вызвано всего-навсего  чувством  обреченности
перед лицом деспотических законов общества, не  имеющих  ничего  общего  с
законами природы.



42

   День окончательно вступил в свои права, и Тэсс осторожно  выбралась  на
большую дорогу. Но ей нечего было опасаться - вблизи никого не было видно,
- и  она  решительно  тронулась  в  путь.  Воспоминание  о  птицах,  молча
выносивших смертельные муки, произвело на  нее  сильное  впечатление;  она
думала о том, что все несчастья в мире относительны и со своим  горем  она
могла бы справиться, если бы у нее хватило  сил  презирать  мнение  других
людей. Но это было невозможно, раз его разделял Клэр.
   Придя в Чок-Ньютон, она позавтракала в харчевне, где несколько  молодых
парней забрасывали ее любезностями. Почему-то  в  ней  вспыхнула  надежда:
быть может, и муж когда-нибудь будет говорить ей то же самое! Но  в  таком
случае она обязана не допускать, чтобы  за  ней  ухаживали.  Поэтому  Тэсс
решила изменить свою внешность, чтобы не подвергать себя риску.  Выйдя  из
деревни, она спряталась в кустах и  достала  из  корзинки  одно  из  самых
старых своих рабочих платьев, которое не надевала  даже  в  Тэлботейс,  не
надевала ни разу с тех пор, как вязала снопы на поле около Марлота.  Затем
ее осенила счастливая мысль: она  вытащила  из  узелка  носовой  платок  и
обвязала лицо, прикрыв подбородок, виски и щеки, словно у нее болели зубы.
Вынув  карманное  зеркальце  и  вооружившись  маленькими  ножницами,   она
безжалостно обстригла брови, избавив себя таким образом на  будущее  время
от назойливого внимания, и пошла дальше.
   - Вот так чучело! - сказал первый  повстречавшийся  ей  человек  своему
товарищу.
   Услышав эти слова, Тэсс чуть не расплакалась от жалости к себе.
   "Только мне все равно! - подумала она. - Да, все равно! Теперь я всегда
буду безобразной, потому что Энджела со мной нет и меня некому защитить. У
меня был муж, но он уехал и больше никогда меня не полюбит. А  я  все-таки
его люблю и ненавижу  всех  других  мужчин  и  не  хочу,  чтобы  они  меня
замечали".
   И  Тэсс  бредет  дальше.  Она  -  словно  неотъемлемая  часть  пейзажа,
обыкновенная батрачка в зимней одежде -  серый  короткий  плащ  из  саржи,
красный шерстяной шарф, толстые кожаные перчатки, шерстяное платье, поверх
которого надета грубая коричневая роба. Каждая ниточка этой старой  одежды
вытянулась и износилась под хлещущими дождями,  палящим  солнцем,  буйными
ветрами. Стерлись с лица следы юной страсти.

   Девушки холоден рот
   ...................
   Кудри скрывает ее
   Простая повязка.

   Под этой внешней оболочкой - на ней,  как  не  заслуживающей  внимания,
почти мертвой, лишь  на  секунду  мог  остановиться  взгляд  -  скрывалась
натура, полная жизни, но для своих лет  слишком  глубоко  познавшая  тщету
бытия, жестокость страсти и хрупкость любви.
   На следующий день погода испортилась, но Тэсс продолжала путь: прямая и
очевидная враждебность стихий мало ее смущала, ведь в ней была  честность,
прямота  и  беспристрастие.  Она  поставила  себе  целью  найти  работу  и
пристанище на зиму, а время было дорого.  Теперь  она  знала,  что  значит
временная работа, и твердо решила искать постоянного места.
   Так шла она от фермы к ферме по направлению к  тому  месту,  откуда  ей
написала Мэриэн и куда она думала обратиться лишь в  крайнем  случае,  так
как, по слухам, жилось там несладко. Сначала она искала работу полегче,  а
потеряв надежду найти ее, стала менее разборчивой. Таким образом, начав  с
ухода за коровами и домашней птицей - это была любимая ее  работа,  -  она
кончила тем, что готова была согласиться на самый тяжелый и неприятный для
нее труд - полевые работы, от которых при других  условиях  отказалась  бы
наотрез.
   К вечеру второго дня она поднялась на неровное меловое плато,  усеянное
полукруглыми холмами - словно  здесь  возлежала  многогрудая  Кибела  -  и
отделявшее долину, где она родилась, от той, где узнала она любовь.
   Воздух здесь был сухой и холодный, и едва  успевал  пройти  дождь,  как
дороги снова становились белыми и пыльными. Деревьев почти не было - живые
изгороди безжалостно калечились фермерами-арендаторами, исконными  врагами
деревьев и кустов. Вдали виднелись вершины  Балбэрроу  и  Нетлком-Таута  -
такие знакомые и дружеские. Если  смотреть  на  них  с  этого  плато,  они
казались  низкими  и  неприметными,  а