и никто  над  этим  не  задумывался.
Изредка какой-нибудь прохожий  долго  смотрел  ей  вслед,  очарованный  ее
свежестью, жалея, что больше ее не увидит, но  почти  для  всех  она  была
красивой деревенской девушкой - и только.
   Больше не видно  и  не  слышно  было  Дарбейфилда  в  триумфальной  его
колеснице, управляемой конюхом женского пола, и когда  процессия  достигла
луга, начались танцы. Так как мужчин в этой компании не было,  то  сначала
девушки танцевали  друг  с  другом,  но  к  концу  трудового  дня  мужское
население деревни вместе с зеваками со всей округи и любопытными прохожими
собралось у изгороди и, казалось, не прочь было принять участие в танцах.
   Среди зрителей находились трое молодых людей,  принадлежавших  к  иному
общественному кругу; за спиной у них висели маленькие сумки, в руках  они,
держали  крепкие  палки.  Сходство  их  и  небольшая  разница  в  возрасте
показывали, что они братья; так оно и было на самом  деле.  Старший  носил
костюм помощника приходского священника - белый галстук,  закрытый  жилет,
шляпу с узкими полями; второй был студентом; во внешности младшего не было
ничего характерного, - в его  глазах  и  в  костюме  чувствовалось  что-то
вольное, не стесненное рамками, подсказывающее, что вряд ли он  уже  нашел
свою профессиональную колею; оставалось лишь предположить, что  он  только
лишь нащупывает свой путь в жизни.
   Эти три брата сообщили случайному знакомому, что они проводят каникулы,
совершая прогулку по долине Блекмур, и путь их лежит из города Шестона,  с
северо-востока на юго-запад.
   Они остановились у калитки, которая вела на  луг,  и  осведомились,  по
какому случаю эта пляска и  почему  девушки  одеты  в  белые  платья.  Два
старших брата явно не намерены были мешкать здесь, но третьего,  казалось,
забавляла эта стайка девушек, танцующих без  кавалеров,  и  он  не  спешил
продолжать путь. Сняв дорожную сумку, он положил  ее  вместе  с  палкой  у
изгороди и открыл калитку.
   - Что ты задумал, Энджел? - спросил старший.
   - Я не прочь пойти и поплясать с ними. А почему бы нам всем не остаться
здесь на минутку, - нас это надолго не задержит.
   - Вздор! - отозвался первый. - Танцевать на людях с толпой  деревенских
дикарок! А что, если нас увидят? Идем, а не то  стемнеет  раньше,  чем  мы
доберемся до Стоуркэстла, а ближе нам негде переночевать; да  кроме  того,
перед сном мы должны прочесть еще главу из "Отпора агностицизму", раз уж я
потрудился взять эту книгу.
   -  Хорошо,  я  догоню  вас   с   Катбертом   через   пять   минут.   Не
останавливайтесь; даю слово, что я вас догоню, Феликс.
   Двое старших неохотно расстались с братом и пошли дальше, захватив  его
дорожную сумку, чтобы тому легче было их догнать, а младший прошел на луг.
   - Какая жалость, мои милые! - галантно обратился он во время перерыва в
танцах к двум или трем  девушкам,  стоявшим  поблизости.  -  Где  же  ваши
кавалеры?
   - Они еще не кончили работать, - ответила самая  бойкая.  -  Скоро  они
явятся. А пока не хотите ли быть нашим кавалером, сэр?
   - Разумеется. Но вас много, а я один.
   - Все лучше, чем ничего. Очень уж скучно танцевать девушке с  девушкой.
Никто тебя не обнимет, не прижмет. Ну-ка, выбирайте!
   - Шш... не приставай! - сказала другая, более застенчивая.
   Получив приглашение, молодой человек окинул всех взглядом  и  попытался
сделать выбор; но так как этих девушек он видел впервые,  то  решить  было
нелегко. Он пригласил чуть ли не первую, какая ему попалась  на  глаза,  -
это была не та,  которая  с  ним  говорила,  хоть  именно  она  на  это  и
рассчитывала, и не Тэсс  Дарбейфилд.  В  битве  жизни  родословное  древо,
предки, покоящиеся в  склепах,  славное  прошлое  и  наследственные  черты
д'Эрбервиллей  не  помогали  пока  Тэсс  и  даже  не   делали   ее   более
привлекательной в глазах кавалеров по сравнению с  простыми  крестьянками.
Немного стоит нормандская кровь, если нет викторианского богатства.
   Имя девушки, затмившей остальных, не сохранилось для потомства,  но  ей
завидовали все, потому что в тот вечер она первая имела счастье  танцевать
с кавалером. Впрочем, столь заразителен  бывает  пример,  что  деревенские
парни, не спешившие на луг, пока никто  с  ними  не  соперничал,  ринулись
теперь туда; мужчин в парах становилось все больше и больше, и вскоре даже
последняя дурнушка в клубе уже не отплясывала за кавалера.
   Пробили церковные часы, и студент внезапно  заявил,  что  ему  придется
уйти... он совсем забыл... он должен догнать своих спутников...  Когда  он
уже отошел от танцующих, взгляд его упал на Тэсс Дарбейфилд -  а  уж  если
говорить правду, в ее больших глазах таился легкий упрек: почему не ее  он
выбрал? Тогда и он  пожалел,  что  не  заметил  ее,  чему  виной  была  ее
застенчивость; и с этой мыслью он ушел с луга.
   Чтобы наверстать потерянное время, он пустился  бегом  по  тропинке  на
запад, быстро миновал ложбину и  поднялся  на  холм.  Братьев  он  еще  не
догнал, но  приостановился,  чтобы  перевести  дыхание,  и  оглянулся.  На
зеленом лугу кружились белые фигуры девушек, так  же  как  кружились  они,
когда он был среди них. Казалось, он уже совсем забыт.
   Все - за исключением, быть может, одной. Эта  белая  фигурка  стояла  в
стороне, у изгороди. В ней он узнал  хорошенькую  девушку,  с  которой  не
танцевал. Хоть это был пустяк, но инстинктивно он  почувствовал,  что  она
обижена его небрежностью. Он пожалел, что не пригласил ее, пожалел, что не
узнал ее имени. Она была так скромна, так мила, такой  нежной  казалась  в
своем легком белом платье... он почувствовал, что поступил глупо.
   Однако помочь этому было нельзя; повернувшись, он  заставил  себя  идти
скорым шагом и отогнал мысль о ней.



3

   Однако Тэсс Дарбейфилд не  так  легко  забыла  этот  эпизод.  Не  сразу
решилась она снова принять участие в танцах; хотя кавалеров могло  быть  у
нее много, но - увы! - они  не  были  так  любезны,  как  этот  незнакомый
молодой человек. И лишь  когда  на  склоне  холма  лучи  солнца  поглотили
удаляющуюся фигуру незнакомого юноши,  стряхнула  она  с  себя  мимолетную
печаль и ответила согласием приглашавшему ее кавалеру.
   Она оставалась со своими товарками до сумерек  и  танцевала  с  большим
удовольствием; хотя движения в такт музыке были ей приятны сами по себе  -
сердце ее еще  никем  не  было  затронуто;  видя  "сладкие  муки,  горькие
радости, нежные страдания и приятное отчаяние" тех девушек, чьи сердца  не
устояли перед долгой осадой, она  и  не  догадывалась,  на  какое  чувство
окажется способна сама. Ссоры парней из-за ее руки во время джиги были для
нее  только  развлечением,  и  когда  молодые   люди   начинали   чересчур
горячиться, она их журила.
   Быть может, осталась бы  она  на  лугу  и  дольше,  если  бы  вдруг  не
вспомнила с тревогой о странном поведении отца; мучимая беспокойством, она
покинула танцующих и пошла в конец деревни, где стоял родительский дом.
   Не дойдя до коттеджа нескольких  десятков  шагов,  она  снова  услышала
ритмические звуки, но уже не  те,  от  которых  ушла,  -  звуки  знакомые,
давно-давно  знакомые!  Из  дома  доносилось   равномерное   постукивание,
вызванное энергичным раскачиванием колыбели, стоявшей на каменном полу;  и
под такой аккомпанемент женский голос задорной скороговоркой  пел  песенку
про пеструю корову:

   Я видел, как она легла-а-а вон в той зеленой ро-о-о-ще:
   Идем со мной, любовь моя, и ты ее отыщешь.

   Затем и постукивание колыбели и песня на секунду стихали и  раздавались
воркующие восклицания:
   - Бог да благословит твои  бриллиантовые  глазки!  И  нежные  щечки!  И
вишневый ротик! И миленькие ножки! И каждый кусочек тельца!
   После этого моленья стук и пенье  возобновлялись,  и  "Пестрая  корова"
начиналась сначала. Так обстояло дело, когда Тэсс открыла дверь,  вошла  и
остановилась у порога, обозревая представившуюся ее глазам картину.
   Несмотря на пение, от  этой  комнаты  повеяло  на  девушку  невыразимой
тоской. После веселого праздничного дня - белых платьев,  букетов,  ивовых
жезлов, пляски на зеленом лугу, вспышки нежного  чувства  к  незнакомцу  -
этот желтый тусклый свет  одной-единственной  свечи,  озарявший  тоскливую
картину... Какой  резкий  переход!  Однако  она  почувствовала  не  только
болезненное разочарование, но и леденящий  укор  совести  оттого,  что  не
вернулась раньше, чтобы помочь матери в домашних делах,  а  веселилась  на
лугу.
   Ее мать стояла, окруженная детьми, как  оставила  ее  Тэсс,  -  стояла,
склонившись над лоханью, занятая стиркой, которую, как всегда, отложила  с
понедельника до конца недели. Из этой лохани  извлечено  было  накануне  -
Тэсс почувствовала мучительные угрызения совести - то самое белое  платье,
которое она так небрежно запачкала зеленью у  подола,  гуляя  по  росистой
траве, - платье, выжатое и выглаженное руками ее матери.
   По обыкновению, миссис Дарбейфилд балансировала перед лоханью на  одной
ноге, а другой покачивала колыбель младшего ребенка. Качалка,  на  которой
стояла колыбель, столько лет выдерживала тяжесть стольких  детей,  что  от
трения о каменный пол полозья ее стали почти плоскими;  поэтому  колыбель,
качаясь,  резко  подпрыгивала,  и  младенец  перекатывался  из  стороны  в
сторону,  словно  ткацкий  челнок.  А  миссис   Дарбейфилд,   возбужденная
собственным пением, раскачивала колыбель со всем пылом, какой сохранился в
ней после длинного дня возни с лоханью.
   Тук-тук,  тук-тук  -  стучала  колыбель;  пламя  свечи   вытянулось   и
заплясало, вода капала с  локтей  матери,  песня  бойко  мчалась  к  концу
куплета,  а  миссис  Дарбейфилд  смотрела  на  свою  дочь.  Даже   теперь,
обремененная детьми, Джоан Дарбейфилд по-прежнему  страстно  любила  петь.
Какая бы песенка ни проникла из внешнего мира в долину Блекмур, мать  Тэсс
запоминала ее в течение недели.
   До сих пор еще можно было  уловить  в  лице  женщины  свежесть  и  даже
миловидность  молодости,  и  было  ясно,  что  очарование,   каким   могла
похвастаться Тэсс, является преимущественно даром матери и, следовательно,
наследием не рыцарским, не историческим.
   - Дай-ка я покачаю колыбель, мама, - мягко сказала дочь. - Или,  может,
мне снять праздничное платье и помочь тебе  выжать  белье?  Я  думала,  ты
давным-давно кончила.
   Мать нимало не  сердилась  на  Тэсс  за  то,  что  та  ушла  надолго  и
предоставила  ей  одной  заниматься  домашними  делами;  да  она  и  редко
попрекала ее за это, почти не нуждаясь в помощи Тэсс, ибо ее  обыкновением
было облегчать себе дневные труды, откладывая их  на  будущее.  А  сегодня
вечером она была в настроении еще более радужном, чем обычно.  Девушка  не
могла  понять,  почему  мать  смотрит  на  нее  мечтательно,   озабоченно,
восторженно.
   - Ну, я рада, что ты пришла, - сказала мать, допев последнюю ноту. -  Я
сейчас схожу за твоим отцом, только прежде мне  хочется  рассказать  тебе,
что случилось. Ты, милочка моя, глаза, вытаращишь, когда узнаешь!
   - Это случилось, пока меня не было дома? - спросила Тэсс.
   - Да!
   - Уж не потому ли отец ехал сегодня таким барином в  карете?  Зачем  он
это сделал? Я готова была сквозь землю провалиться от стыда!
   - Все потому же! Оказывается, мы самые что ни на есть  знатные  люди  в
целом графстве... наши предки жили задолго до Оливера  Кромвеля,  еще  при
турках-язычниках, - и у нас есть памятники, склепы, щиты, гербы и бог  его
знает что еще. В дни мученика  Карла  нас  сделали  рыцарями  Королевского
Дуба, а настоящая наша фамилия д'Эрбервилль! Ну  что,  забилось  сердечко?
Вот потому-то твой отец и ехал домой в карете, а вовсе не потому, что  был
пьян, как подумали иные.
   - Очень рада. А будет нам от этого какой-нибудь прок, мама?
   - Еще бы! Нужно думать, что произойдут великие события.  И  как  только
это станет известно, люди, такие же знатные, как  и  мы,  приедут  сюда  в
своих каретах. Отец узнал об этом, когда шел домой из Шестона, и рассказал
мне все как есть.
   - А где сейчас отец? - спросила вдруг Тэсс.
   Мать ответила не относящимся к делу сообщением:
   - Сегодня он зашел к доктору в Шестоне. Оказывается, у  него  вовсе  не
чахотка. Он говорит, что  это  просто  жир  вокруг  сердца.  Вот  оно  как
получается.  -  С  этими  словами  Джоан  Дарбейфилд  согнула  большой   и
указательный пальцы, покрытые мыльной  пеной,  изобразив  большое  "С",  а
указательным пальцем другой руки воспользовалась как указкой. - "Сейчас, -
сказал он твоему отцу, - ваше сердце затянуто жиром вот тут и вот  тут;  а
это место еще свободно. Как только и оно затянется,  -  миссис  Дарбейфилд
соединила концы пальцев, - погаснете вы, как свеча, мистер Дарбейфилд.  Вы
можете, говорит, протянуть десять  лет,  а  можете  умереть  через  десять
месяцев или десять дней".
   Тэсс встревожилась. Отец ее внезапно достиг величия и, несмотря на это,
может так скоро уйти в вечность!
   - Но где же отец? - снова спросила она.
   Мать посмотрела на нее умоляюще.
   - Только ты уж не сердись! Бедняга, он так ослабел после этих новостей,
что пошел на полчасика к Ролливеру. Хочет набраться сил, потому что завтра
он должен отвезти эти ульи, - хоть мы и происходим из знатного рода, а это
нужно сделать. Ему придется  выехать  сейчас  же  после  полуночи  -  путь
дальний.
   - Хочет набраться сил! - вспылила Тэсс, и слезы затуманили ей глаза.  -
О, господи! И для этого идти в трактир! А ты потакаешь ему, мама!
   Тоскливое отчаяние, казалось, заполнило всю комнату  и  придало  унылый
вид мебели, свече, даже игравшим детям и матери.
   - Нет, - обиженно сказала последняя, - я ему не потакаю. Я ждала  тебя,
чтобы ты присмотрела за домом, а я пойду приведу его.
   - Я пойду.
   - Нет, Тэсс. Ты знаешь - от этого толку не будет.
   Тэсс спорить не стала. Она знала, почему мать  возражает  ей.  Жакет  и
шляпа миссис Дарбейфилд уже  висели  на  стуле,  приготовленные  для  этой
заранее задуманной прогулки,  о  необходимости  которой  матрона  сожалела
меньше, чем о поводе к ней.
   - А "Полный предсказатель судьбы" отнеси в  сарай,  -  продолжала  она,
быстро вытирая руки и одеваясь.
   "Полный предсказатель судьбы", старая пухлая книга, лежал подле нее  на
стуле; ее так часто носили в кармане, что от полей не осталось и  следа  и
шрифт доходил до края страниц. Тэсс взяла  книгу,  а  мать  отправилась  в
путь.
   Походы в трактир в поисках беспутного супруга были одним из  любимейших
развлечений  миссис  Дарбейфилд,  замученной  скучной  возней  с   детьми.
Отыскать  мужа  у  Ролливера,  посидеть  там  подле  него  часок-другой  и
отбросить на это время мысли  и  заботы  о  детях  -  вот  что  делало  ее
счастливой. И тогда, словно сиянием, предзакатным блеском озарялась жизнь.
Невзгоды и другие реальные события обретали метафизическую  неосязаемость,
переставали быть настойчивыми конкретными фактами,  раздражающими  тело  и
душу, и  переходили  в  категорию  умозрительных  явлений,  которые  можно
созерцать спокойно. Дети, когда  они  не  находились  тут  же  на  глазах,
казались скорее  приятными  и  желанными  атрибутами  жизни,  повседневные
заботы представлялись, пожалуй,  в  освещении  забавном  и  радостном.  До
известной степени она переживала то же ощущение, какое испытывала  некогда
в обществе своего супруга - в то время еще жениха, - когда, сидя с  ним  в
том же  трактире  и  забывая  о  его  недостатках,  видела  в  нем  только
идеального возлюбленного.
   Тэсс, оставшись с младшими детьми, прежде всего отнесла в  сарай  книгу
для гаданья и сунула ее под кровлю. Ее мать испытывала перед этой  грязной
книгой странный суеверный страх и никогда не  позволяла  оставлять  ее  на
ночь в доме; поэтому, посоветовавшись с книгой, ее тут же относили обратно
в сарай.  Между  матерью  -  хранительницей  быстро  исчезающих  суеверий,
фольклора, местного наречия, изустно  передаваемых  баллад  -  и  дочерью,
обучавшейся  по  новым  программам  в  шестиклассной  национальной  школе,
пропасть была, как принято  считать,  в  двести  лет.  Когда  они  бывали,
вместе, век Елизаветы и век Виктории соприкасались.
   Возвращаясь по садовой дорожке,  Тэсс  размышляла  о  том,  что  хотела
узнать ее мать из этой книги именно сегодня, и без труда  догадалась,  что
дело шло о недавнем открытии. Отогнав эти мысли,  она  начала  обрызгивать
высохшее за день белье, ей помогали ее девятилетний брат Абрэхэм и  сестра
Элиза Луиза двенадцати лет, которую звали в семье Лиза Лу;  младших  детей
уложили спать. Между Тэсс и ее сестрой была разница в четыре года, так как
двое детей, родившихся в этот промежуток, умерли во младенчестве, и потому
Тэсс, оставаясь одна с младшими детьми, как бы замещала мать. За Абрэхэмом
шли еще две девочки, Хоуп и Модести, затем трехлетний мальчик и,  наконец,
малютка, которому недавно исполнился год.
   Все эти юные создания были пассажирами на дарбейфилдском корабле, и  от
решений  двух  старших  Дарбейфилдов  всецело  зависели  их   развлечения,
удовлетворение их потребностей, их здоровье и  даже  жизнь.  Если  бы  эти
двое, возглавлявшие дарбейфилдский дом,  вздумали  вести  судно  навстречу
бедам, катастрофе, голоду, унижению, смерти,  -  туда  вынуждены  были  бы
плыть вместе с ними и шесть  маленьких  пленников,  заключенных  в  трюме,
шесть беспомощных созданий, которых никто не спросил о том, хотят  ли  они
вообще жить, и  тем  более  жить  в  таких  тяжких  условиях,  какие  были
неизбежны в безалаберном доме  Дарбейфилдов.  Хотелось  бы  знать,  откуда
почерпнул право говорить о "священном плане Природы" поэт,  чья  философия
почитается в наши дни глубокой, а стихи - легкими и прозрачными.
   Время шло, но ни отец, ни мать не возвращались. Тэсс выглянула за дверь
и мысленно совершила прогулку по Марлоту. Деревня засыпала.  Всюду  тушили
свечи и лампы; Тэсс представила себе протянутую руку и  колпачок,  которым
гасят свет.
   Когда мать отправлялась за  отцом,  это  означало,  что  кто-то  должен
сходить за ними обоими. Тэсс понимала, что человеку со  слабым  здоровьем,
собирающемуся отправиться в путь после полуночи, не  следует  засиживаться
до  позднего  часа  в  трактире  и  пировать  в  честь   древнего   своего
происхождения.
   - Абрэхэм, - сказала  она  братишке,  -  надень-ка  шапку  и  ступай  к
Ролливеру. Ты не боишься? Узнай, что случилось с отцом и матерью.
   Мальчик быстро вскочил, открыл дверь, и ночь поглотила его. Прошло  еще
полчаса; мужчина, женщина и ребенок не  возвращались.  Казалось,  Абрэхэм,
как и его родители, оказался жертвой губительного трактира.
   - Придется пойти мне самой, - сказала Тэсс.
   Лиза Лу легла спать, а Тэсс, заперев их всех в доме, побрела по  темной
извилистой улице, не  приспособленной  для  быстрого  хождения,  -  улице,
проложенной в те времена, когда еще не ценился каждый дюйм земли и часов с
одной стрелкой было достаточно для деления дня.



4

   Трактир  Ролливера,  единственное  питейное  заведение  в  этом   конце
деревни, длинной, с беспорядочно разбросанными  домами,  мог  похвастаться
всего лишь разрешением продавать спиртные напитки навынос: и так как  пить
в доме - значило нарушить закон, то для удобства клиентов к садовой ограде
была прикреплена служившая полкой доска шириной дюймов в шесть и длиной  в
два ярда  -  этим  ограничивались  все  приспособления.  Жаждущие  путники
ставили на эту доску свои кружки, опивки выплескивали  на  пыльную  землю,
покрывая ее полинезийскими узорами, и жалели,  что  не  могут  посидеть  и
отдохнуть в доме.
   Так обстояло дело с  прохожими.  Но  ту  же  потребность  испытывали  и
местные клиенты, а воля, как известно, рушит препятствия.
   На верхнем этаже в просторной спальне,  окно  которой  было  занавешено
большой плотной  шерстяной  шалью,  еще  не  так  давно  служившей  миссис
Ролливер, хозяйке трактира, собралось  в  тот  вечер  ч