о лишено того очарования, какое ищут в пейзаже  художники
и любители красивых видов, что обрело иную красоту - само  безобразие  его
дышало красотой трагической и  мрачной.  Название  свое  оно  получило  от
стоявшего здесь каменного столба с грубым изображением человеческой  руки,
высеченного из породы, не добываемой в здешних  каменоломнях.  Об  истории
этого столба и о цели, с какой он  был  поставлен,  ходили  противоречивые
рассказы. Одни утверждали, что  когда-то  тут  стоял  крест,  от  которого
остался теперь только этот обрубок, другие - что всегда он  был  таким,  а
поставлен здесь как веха, отмечающая какую-то границу или  место  встречи.
Но какова бы ни была история этого камня, место, где он стоит, казалось  и
кажется  зловещим  или  торжественным,  в  зависимости  от  настроения,  и
производит впечатление даже на самого флегматичного прохожего.
   -  Теперь  я  должен  с  вами  расстаться,  -  сказал  он,  когда   они
приблизились к этому месту. - В шесть часов  вечера  я  обещал  произнести
проповедь в Эбботс-Сернел, и отсюда дорога моя идет вправо. А  вы,  Тэсси,
нарушили мое душевное равновесие, я не могу и не хочу сказать - почему.  Я
должен уйти и собраться с силами. Вы стали очень хорошо  говорить  теперь.
Кто научил вас такому чистому языку?
   - Мои беды многому меня научили, - уклончиво ответила она.
   - Какие беды?
   Она рассказала ему о  первой  и  единственной,  которая  имела  к  нему
отношение.
   Д'Эрбервилль был потрясен.
   - А я понятия об этом не имел, - пробормотал он. -  Почему  вы  мне  не
написали, когда почувствовали, что дело неладно?
   Она не ответила; и он снова нарушил молчание:
   - Ну, мы с вами еще увидимся.
   - Нет, - сказала она. - Никогда больше не приближайтесь ко мне!
   - Посмотрим. Но раньше,  чем  мы  расстанемся,  подойдите  сюда.  -  Он
направился к столбу. - Когда-то здесь был крест. В священные реликвии я не
верю, но бывают минуты, когда вы мне внушаете страх; я вас  боюсь  гораздо
больше, чем вы теперь должны бояться меня. И вот, чтобы избавить  меня  от
опасений, положите свою руку на эту каменную  руку  и  дайте  клятву,  что
никогда не будете меня  искушать  -  ни  красотой  своей,  ни  какими-либо
заигрываниями.
   - О господи, какая  бессмысленная  просьба!  Меньше  всего  я  об  этом
думала!
   - Да, но поклянитесь, поклянитесь!
   Тэсс, слегка испуганная, уступила его  настойчивым  просьбам:  положила
руку на камень и дала клятву.
   - Я скорблю о том, что вы неверующая, - продолжал он. - Какой-то атеист
получил власть над вами и смутил вашу душу. Но не будем больше говорить об
этом. Дома я могу молиться о вас и буду молиться.  Кто  знает,  что  будет
дальше? Я ухожу. До свидания.
   Он повернулся к  пролому  в  изгороди,  перепрыгнул  через  нее  и,  не
взглянув  на  Тэсс,  зашагал  по  меловому  плоскогорью,   направляясь   к
Эбботс-Сернел. Судя по его  походке,  он  был  сильно  взволнован.  Спустя
несколько минут, словно подчиняясь какой-то прежней мысли,  он  извлек  из
кармана  маленькую  Библию,  в  которую  вложено  было  письмо,  смятое  и
запачканное, -  по-видимому,  его  много  раз  перечитывали.  Д'Эрбервилль
развернул это письмо. Оно  было  написано  несколько  месяцев  тому  назад
священником Клэром.
   В начале письма мистер Клэр  выражал  неподдельную  радость  по  поводу
обращения д'Эрбервилля и благодарил  его  за  то,  что  тот  ему  об  этом
сообщил. Далее он заверял, что от души прощает прежнее поведение  молодого
человека и интересуется дальнейшими его планами. Он, мистер Клэр, рад  был
бы видеть д'Эрбервилля в числе служителей церкви, которой сам он  посвятил
столько лет своей жизни, и  охотно  помог  бы  ему  поступить  в  духовный
колледж; впрочем, на этом он  не  настаивает,  если  д'Эрбервилль  считает
такую отсрочку нежелательной. Каждый человек должен работать  в  меру  сил
своих и так, как указывает ему дух.
   Д'Эрбервилль читал и перечитывал  это  письмо  и,  казалось,  при  этом
цинично усмехался про себя. На ходу прочел он также несколько отрывков  из
Библии,  пока  наконец  не  появилось  на  лице  его   выражение   полного
спокойствия, и образ Тэсс, по-видимому, перестал смущать его мысли.
   Тем временем Тэсс шла по краю обрыва кратчайшей дорогой к дому.  Пройдя
около мили, она встретила пастуха.
   - Что это за каменный столб, мимо которого я  прошла?  -  спросила  она
его. - Там был раньше крест?
   - Крест? Не было там никакого креста! Дурное это место, мисс. В  старые
времена этот камень поставили родственники  одного  злодея,  которого  там
пытали: пригвоздили его руку к столбу, а потом повесили. Кости  его  лежат
под камнем. Говорят, он продал душу черту и иногда выходит из могилы.
   От этого страшного и неожиданного рассказа у  Тэсс  мучительно  сжалось
сердце, и она поспешила отойти от пастуха. Только в сумерках она вернулась
в Флинтком-Эш и  на  окраине  деревушки  увидела  какую-то  девушку  и  ее
возлюбленного, которые не заметили ее.  Они  говорили  громко,  и  звонкие
реплики молодой женщины и нежные уверения  мужчины,  сливаясь  в  холодном
воздухе, вносили ноту бодрости в тяжелую неподвижность сумерек. На секунду
голоса обрадовали Тэсс, пока она не подумала, что это свидание вызвано тем
же влечением, которое явилось причиной ее  несчастья.  Когда  она  подошла
ближе, девушка  спокойно  оглянулась  и  узнала  ее,  а  молодой  человек,
смутившись, поспешил уйти. Это была Изз Хюэт, и интерес ее к  путешествию,
предпринятому Тэсс, тотчас  же  одержал  верх  над  личными  делами.  Тэсс
рассказала о своей встрече с родными мужа довольно туманно, и Изз, девушка
тактичная, тотчас заговорила о своем  маленьком  романе,  о  котором  Тэсс
только что случайно узнала.
   - Это Эмби Сидлинг.  Бывало,  он  работал  в  Тэлботейс,  -  равнодушно
объяснила Изз. - Разузнал, куда я уехала, и явился сюда. Говорит, что  вот
уже два года, как в меня влюблен. Но я с ним почти не разговаривала.



46

   Несколько дней спустя после  неудачного  путешествия  Тэсс  работала  в
поле. По-прежнему дул резкий зимний ветер, но плетеные загородки давали ей
некоторую  защиту.  С  подветренной  стороны  стояла  корнерезка,   заново
окрашенная ярко-голубой краской, и на фоне тусклого пейзажа эта  голубизна
казалась живой. Перед машиной тянулась длинная  насыпь,  или  "могила",  в
которой с начала зимы хранилась брюква. С одной стороны яма была  разрыта,
и у края ее стояла Тэсс, срезавшая кривым ножом корешки и мерзлую землю  с
брюквы и бросавшая ее затем в корнерезку. Батрак вращал рукоятку машины, и
из ее желоба падали желтые ломтики  брюквы.  Их  свежий  запах  разносился
вместе с шумом ветра, резким свистом лезвий машины и стуком ножа  в  руках
Тэсс, защищенных кожаными перчатками.
   Широкое бурое поле,  где  уже  выкопали  брюкву,  начинало  покрываться
темно-коричневыми  бороздами,  постепенно  расширяющимися.  Вдоль   каждой
борозды двигалось  не  спеша  и  не  останавливаясь  какое-то  десятиногое
существо - две лошади и человек, а между ними плуг, вспахивающий поле  для
весеннего сева.
   Проходили часы, и ничто не  нарушало  безрадостной  монотонной  работы.
Потом далеко за полем показалась черная точка. Выплыла она из-за пролома в
изгороди и как будто поднималась по откосу, направляясь к машине.  Сначала
это было крохотное пятнышко, вскоре оно приняло форму  кегли  и,  наконец,
стало видно фигуру человека в черном, шедшего из  Флинтком-Эша.  Работник,
приводивший в движение машину, мог, не отрываясь  от  работы,  следить  за
путником, но Тэсс, обчищавшая брюкву, не замечала его, пока ей  не  указал
на него товарищ.
   Человек этот  не  был  их  суровым  хозяином,  фермером  Гроби;  к  ним
приближалась фигура в костюме, напоминающем одежду духовных особ, -  иными
словами, бывший повеса Алек д'Эрбервилль.  Сейчас  он  не  был  разгорячен
собственной  проповедью  и  потому   казался   более   уравновешенным,   а
присутствие  работника,  по-видимому,  его   смущало.   Тэсс   побледнела,
смутилась и надвинула капор на самые глаза.
   Подойдя к ней, д'Эрбервилль сказал негромко:
   - Мне нужно поговорить с вами, Тэсс.
   - Вы не исполнили моей последней просьбы и все-таки пришли  ко  мне?  -
сказала она.
   - Да, но для этого у меня есть серьезные основания.
   - Ну, говорите.
   - Это гораздо серьезнее, чем вы, быть может, думаете.
   Он осмотрелся по сторонам - не  подслушивают  ли  его.  Они  находились
довольно далеко от батрака, приводившего в движение машину, да и  стук  ее
заглушал голос Алека.
   Д'Эрбервилль повернулся спиной к работнику, так чтобы заслонить от него
Тэсс.
   - Дело вот в  чем,  -  продолжал  он,  и  в  его  голосе  чувствовалось
любование своим раскаянием, - когда мы встретились  в  последний  раз,  я,
думая о вашей  душе  и  о  своей,  забыл  спросить  о  материальном  вашем
положении. Мне это в голову не пришло, потому что вы были хорошо одеты. Но
теперь я вижу, что живется вам плохо - хуже, чем в те времена, когда  я...
вас знал... хуже, чем вы заслуживаете. И, быть может, во многом виноват я!
   Она ничего не ответила, он посмотрел на  нее  пытливо.  Опустив  голову
так, что лица не было видно  из-за  оборок  капора,  она  снова  принялась
чистить брюкву. Работа помогала ей скрыть волнение.
   - Тэсс, - добавил он со вздохом, - перед вами  я  виноват  больше,  чем
перед кем бы то ни было! Я понятия не имел о последствиях, пока вы мне  не
сказали. Негодяй, я осквернил невинность. Вся  вина  лежит  на  мне...  за
беззаконие, совершенное мною в Трэнтридже. И  ведь  в  ваших  жилах  течет
кровь д'Эрбервиллей, а я - жалкий самозванец.  Но  каким  слепым  ребенком
были  вы,  Тэсс!  Я  говорю  совершенно   серьезно:   родители   совершают
преступление, воспитывая своих дочерей в полном  неведении  о  том,  какие
сети расставляют для них дети греха. И родители  виноваты,  независимо  от
того, руководствовались ли они  добрыми  побуждениями  или  были  попросту
равнодушны.
   Тэсс  слушала  молча;  машинально,  словно  автомат,  бросала   она   в
корнерезку одну брюкву за другой, как любая другая батрачка на поле.
   - Но я пришел сюда не для того, чтобы говорить  об  этом,  -  продолжал
д'Эрбервилль. -  Положение  мое  таково:  после  того  как  вы  уехали  из
Трэнтриджа, моя мать умерла и теперь поместье принадлежит мне. Но  я  хочу
продать его и посвятить свою жизнь миссионерской  деятельности  в  Африке;
быть может, я приму духовный сан, может быть,  просто  буду  состоять  при
миссии, - для меня это не имеет значения. Теперь вот  о  чем  хочу  я  вас
спросить: дадите ли вы  мне  возможность  исполнить  мой  долг,  загладить
единственным возможным для меня способом вину перед вами?  Иными  словами,
согласны ли вы быть моей женой и вместе со мной уехать?.. Чтобы не  терять
времени, я уже получил вот это... И таково  было  желание  моей  умирающей
матери.
   Он смущенно вытащил из кармана кусок пергамента.
   - Что это? - спросила она.
   - Разрешение на брак.
   - О нет, сэр, нет! - воскликнула она, отшатнувшись.
   - Вы мне отказываете? Почему?
   И на лице д'Эрбервилля отразилось разочарование,  вызванное  не  только
тем, что его лишали возможности исполнить долг. Ясно  было:  в  нем  снова
вспыхнула прежняя страсть к ней; желание и долг шли рука об руку.
   - Ведь вы, конечно... - заговорил он с большей настойчивостью и  умолк,
бросив взгляд на батрака, вертевшего ручку машины.
   Тэсс тоже почувствовала, что  здесь  не  место  для  таких  разговоров.
Сказав работнику,  что  хочет  пройтись  с  джентльменом,  который  к  ней
приехал, она пошла рядом  с  д'Эрбервиллем  по  полю,  полосатому,  словно
зебра. Когда они дошли до первой свежевспаханной полосы, он протянул руку,
чтобы помочь ей, но она, будто не замечая, пошла вперед, шагая по земляным
комьям.
   - Вы не хотите выйти за меня,  Тэсс?  Не  хотите,  чтобы  я  снова  мог
уважать себя? - спросил он, когда они миновали вспаханную полосу.
   - Я не могу.
   - Но почему?
   - Вы знаете, что я вас не люблю.
   - Но, быть может, любовь придет со  временем,  когда  вы  действительно
меня простите?
   - Нет, никогда!
   - Почему так решительно?
   - Я люблю другого.
   Ответ, казалось, ошеломил его.
   - Любите?! - воскликнул он. - Другого?! Но разве сознание нравственного
долга ни к чему вас не обязывает?
   - Нет, не говорите этого!
   - Но, быть может, ваша любовь  к  этому  человеку  является  мимолетным
чувством, которое вы преодолеете...
   - Нет... нет...
   - Да, да! Почему вы это отрицаете?
   - Я не могу вам сказать.
   - Но вы должны!
   - Ну, хорошо... я вышла за него замуж.
   - Ах! - воскликнул он и остановился как вкопанный,  не  спуская  с  нее
глаз.
   - Я не хотела говорить, - сказала она. - Здесь об этом  не  знают  или,
быть  может,  только   смутно   догадываются.   И   вы,   пожалуйста,   не
расспрашивайте меня. Вы должны помнить, что мы теперь чужие.
   - Мы - чужие? Чужие!
   На секунду, как в былые дни, на лице его появилась ироническая усмешка,
но он тотчас же прогнал ее.
   - Вот это ваш муж? - рассеянно спросил он, кивнув в сторону  работника,
вращавшего рукоятку машины.
   - Этот человек? Конечно, нет! - гордо ответила она.
   - Кто же?
   - Не спрашивайте меня, я не хочу об этом говорить.
   И, повернувшись к нему, она с мольбой подняла на него глаза, затененные
темными ресницами.
   Д'Эрбервилль смутился.
   - Но я спрашиваю только ради  вас!  -  с  жаром  возразил  он.  -  Черт
возьми!.. Бог да простит мне эти слова... Клянусь,  я  приехал  сюда  ради
вашего блага! Тэсс, не смотрите на меня так... я не  могу  вынести  вашего
взгляда. Никогда еще не  было  на  свете  таких  глаз,  ни  до,  ни  после
рождества Христова. Нет,  я  не  должен,  не  смею  терять  самообладание.
Признаюсь, при виде вас снова вспыхнула во мне любовь к вам, а я-то думал,
что она угасла, как и все другие страсти. Но я надеялся, что брак  освятит
нас обоих. "Неверующий муж освящается женой, а неверующая жена  освящается
мужем",  -  говорил  я  себе.  Но  план  мой  рухнул,  и   меня   постигло
разочарование.
   Он задумался, хмуро уставившись в землю.
   - Вышла замуж! Замуж!.. Ну, если дело обстоит так, - спокойно продолжал
он, разрывая пополам разрешение и пряча клочки в карман, -  если  жениться
на вас я не могу, то хотелось бы мне быть чем-нибудь полезным вам и вашему
мужу, кто бы он ни был. Я о многом хочу спросить вас, но  воздержусь,  раз
вы этого не хотите. Однако, если бы я знал вашего мужа, мне легче было  бы
помочь и вам и ему. Он здесь, на этой ферме?
   - Нет, - прошептала она. - Он далеко отсюда.
   - Далеко? Далеко от _вас_? Что же это за муж?
   - О, не говорите о нем ничего плохого!  Это  произошло  из-за  вас.  Он
узнал...
   - Ах, вот что!.. Это печально, Тэсс!
   - Да.
   - Но жить вдали от вас... заставлять вас так работать!
   - Он не заставляет меня работать! - с жаром воскликнула она, заступаясь
за отсутствующего. - Он ничего не знает! Я сама так хотела.
   - Но он вам пишет?
   - Я... я не могу об этом говорить. Есть вещи, которые  касаются  только
нас двоих.
   - Иными словами - не пишет. Вы - покинутая жена, моя прелестная Тэсс!
   Он порывисто взял ее за руку, но на руке была толстая перчатка, и, сжав
грубые кожаные пальцы, он не почувствовал живой руки.
   - Нет, не  надо!  -  испуганно  воскликнула  она,  вытаскивая  руку  из
перчатки, словно из кармана, и оставляя в его руке кожаные  пальцы.  -  О,
уйдите! Ради меня... ради моего мужа... заклинаю вас вашим христианством!
   - Да, да, ухожу, - ответил он отрывисто и,  отдав  ей  перчатку,  хотел
уйти; потом снова повернулся к ней и сказал: - Тэсс, видит бог, у меня  не
было грешных мыслей, когда я взял вашу руку!
   Увлеченные  разговором,  они  не  слышали  мягкого  топота   копыт   по
вспаханной земле; лошадь остановилась неподалеку от них, и раздался голос:
   - Черт возьми, чего ты бросаешь работу среди дня?
   Фермер Гроби издали увидел прогуливающуюся пару и пожелал узнать, зачем
они забрались в его владения.
   - Не смейте так разговаривать с ней! - крикнул д'Эрбервилль, и лицо его
потемнело от гнева, мало напоминающего христианские чувства.
   - Вот оно что, мистер. А какие  могут  быть  у  нее  дела  с  попами  и
методистами?
   - Кто этот парень? - спросил д'Эрбервилль, взглянув на Тэсс.
   Она подошла к нему ближе.
   - Уходите, прошу вас!
   - Как! И оставить вас с этим  негодяем?  По  лицу  видно,  что  это  за
грубиян!
   - Он меня не обидит. Уж он-то в меня не влюблен. Я могу оставить  ферму
на благовещенье.
   - Мне ничего не остается, как повиноваться. Но... Ну, прощайте!
   Когда ее защитник нехотя удалился - защитник, которого  она  страшилась
больше, чем обидчика, фермер снова стал  ее  ругать,  но  его  брань  Тэсс
выслушала с величайшим хладнокровием,  потому  что  боялась  совсем  иного
обращения. Иметь хозяином этого тупого человека,  который  надавал  бы  ей
пощечин, если бы только посмел, являлось для нее чуть  ли  не  облегчением
после прежних испытаний. Молча направилась  она  в  тот  конец  поля,  где
работала; только что закончившееся свидание поглощало все ее мысли, и вряд
ли она замечала, что лошадь Гроби почти касается носом ее спины.
   - Если  ты  нанялась  работать  на  меня  до  благовещенья,  так  уж  я
позабочусь о том, чтобы ты договор исполнила, - ворчал он. -  Вот  чертовы
бабы - то одно у них, то другое. Ну да я этого не потерплю!
   Тэсс прекрасно знала, что других работниц  он  не  притеснял  так,  как
притеснял ее, не забыв о полученной пощечине. И на секунду она  задумалась
о том, как сложилась бы ее жизнь,  если  бы  она  была  свободна,  приняла
только что сделанное  ей  предложение  и  стала  женой  богача  Алека.  Не
пришлось бы ей тогда подчиняться грубому хозяину,  да  и  всем  тем,  кто,
казалось, теперь ее презирает.
   - Нет! - прошептала она. - Я бы не могла выйти за него замуж! Очень  уж
он мне не нравится.
   В тот же вечер она начала писать трогательное письмо Клэру, скрывая  от
него свои беды и заверяя в вечной своей любви. Всякий,  кто  умеет  читать
между строк, понял бы, что за великой ее любовью скрывается великий страх,
чуть ли не отчаяние, -  страх,  вызванный  какими-то  обстоятельствами,  о
которых ни слова не сказано в письме... Но и на этот раз не закончила  она
своего послания... он предлагал Изз ехать вместе  с  ним  и,  быть  может,
совсем ее не любит. Она спрятала письмо в сундучок  и  задумалась  о  том,
попадет ли оно когда-нибудь в руки Энджела.
   Зима проходила для  нее  в  тяжелой  работе,  и  наконец  настал  день,
знаменательный для всех земледельцев, - день сретенской ярмарки.  На  этой
ярмарке заключались новые договоры на год, начиная с  благовещенья,  и  те
батраки, которые подумывали о том, чтобы подыскать другое место, неизменно
отправлялись в город, где  была  ярмарка.  Почти  все  работники  с  фермы
Флинтком-Эш подумывали о полном расчете и рано поутру двинулись  в  город,
находившийся милях в десяти - двенадцати, по холмистой дороге.  Хотя  Тэсс
также намеревалась остаться только до  благовещенья,  однако  она  была  в
числе тех немногих, кто не пошел  на  ярмарку;  смутно  надеялась  она  на
какую-то перемену, благодаря которой ей не нужно  будет  снова  наниматься
батрачкой на ферму.
   Был тихий февральский день, удивительно теплый для этой  поры  года,  и
можно было подумать, что зиме конец. Не успела она  пообедать,  как  перед
окном ее домика, где она осталась сегодня одна, появился д'Эрбервилль.
   Тэсс вскочила, но гость уже стучал в дверь, и  убежать  она  не  могла.
Стук д'Эрбервилля, походка его, когда он шел к двери, указывали на то, что
со времени их  последней  встречи  с  ним  произошла  какая-то  неуловимая
перемена. Казалось, он стыдился  того,  что  делал.  Она  хотела  было  не
открывать дверь, но вряд ли и это имело смысл; подняв щеколду,