ждя, сверкавшие на нем.
   - А тут еще и Мэриэн: ее нашли мертвецки пьяной в  ивовых  зарослях;  а
ведь девушка отроду не брала в  рот  ничего  спиртного,  кроме  эля,  хотя
поесть она любила, это и по лицу ее видно. Похоже на  то,  что  все  девки
взбесились.
   - А Изз? - спросила Тэсс.
   - Изз, как всегда, хлопочет по дому.  Я-то  догадываюсь,  как  это  все
случилось, но и она, бедняжка,  очень  приуныла,  да  и  неудивительно.  А
случилось это, как стали мы укладывать в  повозку  ваши  пожитки,  сэр,  и
платья вашей миссис. Вот потому-то я запоздал.
   - Понимаю. Ну, Джонатэн, отнесите-ка вещи наверх, выпейте кружку эля  и
отправляйтесь домой; да поторапливайтесь, может быть, вы там нужны.
   Тэсс вернулась в гостиную и села  у  камина,  тоскливо  посматривая  на
огонь.  Она  слышала  тяжелые  шаги  Джонатэна  Кейла,  поднимавшегося  по
лестнице с вещами, слышала, как он спустился вниз и поблагодарил Клэра  за
эль, который тот ему налил, и за полученную  мзду.  Шаги  его  замерли  за
дверью, и повозка, скрипя, отъехала.
   Энджел задвинул массивный дубовый дверной засов и вошел в комнату,  где
Тэсс сидела у камина; подойдя к ней сзади, он сжал ей  ладонями  щеки.  Он
думал, что она весело вскочит и побежит распаковывать  вещи,  которые  так
ждала. Но она не тронулась с места, и он сел рядом с ней у камина; в ярком
пламени дров растворялся свет тонких свечей, мерцавших на столе.
   - Жаль, что тебе пришлось услышать эту грустную историю, - сказал он. -
Но ты не печалься. Ведь Рэтти всегда была болезненно мрачной.
   - И без всякой причины, - отозвалась Тэсс. - А те, у кого есть  причина
быть мрачной, скрывают ее и притворяются, будто все в порядке.
   Это происшествие заставило ее принять решение. Они были  простодушными,
невинными девушками, а на долю их выпало нести бремя неразделенной  любви;
они заслуживали лучшей участи. Она - Тэсс - заслуживала худшей и,  однако,
оказалась избранной. Грешно с ее стороны брать все и  ничего  не  платить.
Она заплатит до последнего фартинга. Сегодня же она расскажет все. К этому
решению пришла она, когда смотрела в огонь, а Клэр держал ее руку в своей.
   Ровный свет тлеющих  углей  озарял  боковые  и  заднюю  стенки  камина,
начищенную решетку и старые медные  щипцы,  концы  которых  не  сходились.
Нижняя сторона каминной доски и ножки стола окрашены  были  тем  же  ярким
отсветом. И тот же отблеск падал на лицо и шею Тэсс, а каждый  драгоценный
камень словно превратился в Альдебаран  или  Сириус,  в  созвездие  белых,
красных  и  зеленых  огоньков,  менявших  оттенки,  когда  поднималась   и
опускалась ее грудь.
   - Помнишь, сегодня утром мы  обещали  друг  другу  рассказать  о  своих
прегрешениях? - спросил он  вдруг,  видя,  что  она  сидит  неподвижно.  -
Пожалуй, заговорили мы об этом шутя, и ты, конечно,  могла  шутить.  Но  я
говорил серьезно. Я хочу исповедаться тебе, любимая.
   В этом неожиданном его предложении она увидела вмешательство судьбы.
   - Тебе есть в чем исповедоваться? - быстро спросила она, почувствовав и
радость и облегчение.
   - Ты этого не думала? Ах, ты  слишком  высокого  мнения  обо  мне!  Ну,
слушай же... Прислонись ко мне головой... Я хочу, чтобы ты меня простила и
не сердилась за то, что я не сказал тебе об этом  раньше,  хотя,  пожалуй,
должен был сказать.
   Как странно! Он словно был ее двойником. Она молчала, и Клэр продолжал:
   - Я не говорил об этом, потому что боялся  рисковать,  боялся  потерять
тебя, дорогая, мое сокровище, мой диплом в жизни, как я тебя называю. Брат
получил диплом в колледже, а я - на мызе Тэлботейс. Вот я и не рискнул.  Я
думал покаяться тебе месяц назад, когда ты согласилась быть моей, и не мог
- боялся, что это тебя оттолкнет от меня. Я медлил; потом решил рассказать
вчера, когда ты еще могла от меня уйти... И не рассказал. Не  рассказал  и
сегодня утром, когда ты предложила там, на  лестнице,  покаяться  в  наших
грехах, - вот какой я грешник! Но теперь я должен это  сделать,  когда  ты
сидишь здесь, такая серьезная. Не знаю, простишь ли ты меня?
   - О да! Я уверена, что...
   - Ну, буду надеяться. Но подожди минутку. Ты ничего  не  знаешь.  Нужно
начать сначала. Хотя бедный мой  отец,  по-видимому,  опасается,  что  мои
убеждения навеки меня погубили, но я всегда был поборником нравственности,
Тэсс, не меньше, чем ты. Прежде я хотел стать духовным пастырем  людей,  и
для меня было  большим  горем,  когда  оказалось,  что  мои  убеждения  не
позволяют мне сделаться священником. Я преклонялся перед чистотой, хотя не
мог притязать на нее,  и  ненавидел  безнравственность,  как  ненавижу  ее
теперь. Что бы там  ни  думать  о  вдохновении  свыше,  но  каждый  должен
подписаться под этими словами Павла: "Будь образцом в слове,  в  житии,  в
любви, в духе, в вере, в чистоте". Это единственная опора для нас,  бедных
смертных. "Integer vitae" [праведная  жизнь  (лат.)],  -  говорит  римский
поэт, несколько неожиданный соратник святого Павла:

   Человек праведной жизни, чуждый слабостям,
   Не нуждается ни в копье, ни в луке мавров.

   Да, некое  место  вымощено  благими  намерениями!  Все  это  я  глубоко
чувствовал; и ты поймешь, как горько я раскаивался, когда, намечая  благие
пути для других людей, я сам пал.
   И  он  рассказал  ей  о  том  периоде  своей  жизни,  когда,  терзаемый
сомнениями  и  неразрешенными  вопросами,  он  метался,   словно   пробка,
швыряемая волнами, и, поехав в Лондон,  провел  двое  разгульных  суток  в
обществе чуждой ему женщины.
   - К счастью, я скоро опомнился и осознал свое безумие, - продолжал  он.
- Я не в состоянии был говорить с ней и уехал домой. Больше я  никогда  не
совершал подобных поступков. Но  я  хотел  быть  до  конца  откровенным  и
честным с тобой, потому-то я и не мог не рассказать тебе об этом. Прощаешь
ли ты меня?
   В ответ она крепко сжала ему руку.
   - Больше мы никогда не будем возвращаться к этому разговору  -  слишком
мучительно  было  начинать  его  сегодня.  Поговорим  о  чем-нибудь  более
веселом.
   - О Энджел, я почти рада... потому что теперь ты можешь простить  меня!
Я еще не исповедалась. Мне тоже есть в чем покаяться...  помнишь,  я  тебе
говорила?
   - А, совершенно верно! Ну-с, начинай, маленькая грешница.
   - Ты улыбаешься, но, быть может,  это  так  же  серьезно,  как  и  твоя
исповедь, если только не хуже.
   - Хуже, пожалуй, не может быть, дорогая.
   - Конечно, не может! - радостная, окрыленная надеждой, она  вскочила  и
воскликнула: - Да, моя исповедь не может быть хуже твоей потому,  что  она
такая же! Сейчас я тебе все расскажу.
   Она снова села.
   Руки их по-прежнему были сплетены. Зола под решеткой камина, освещенная
сверху огнем, напоминала песок знойной пустыни.  Человеку  с  воображением
мог почудиться алый сумрак дня Страшного суда в этих  багровых  отблесках,
которые ложились на его лоб и руку, играли в прядях ее  волос,  окрашивали
неясную  кожу.  Гигантская  ее  тень  легла  на  стену  и  потолок.   Тэсс
наклонилась вперед, и бриллианты на ее шее  сверкали,  злобно  подмигивая,
словно глаза жабы. Она прижалась лбом к его виску и начала рассказ о своем
знакомстве с Алеком  д'Эрбервиллем  и  о  последствиях  этого  знакомства;
шепотом, но твердо выговаривала она слова, и глаза ее были опущены.




ФАЗА ПЯТАЯ. ЖЕНЩИНА РАСПЛАЧИВАЕТСЯ


35

   Ее рассказ был окончен; подтверждены отдельные места, даны  объяснения.
Тэсс ни разу не  повысила  голоса,  ни  одной  фразы  не  сказала  в  свое
оправдание и не плакала.
   Но по мере того как развертывался ее рассказ, изменялся, казалось, даже
внешний вид окружающих предметов. Огонь в камине весело подмигивал, словно
ехидно смеясь над нею и ее несчастьем, каминная решетка лениво  ухмылялась
- ей тоже было все равно, свет, отражаясь от  грелки,  целиком  был  занят
разрешением проблемы красок. Все предметы с жутким единодушием  снимали  с
себя ответственность. И, однако, ничто не изменилось с той минуты, как  он
ее целовал. Вернее  -  не  изменился  материальный  состав  предметов.  Но
сущность их стала иной.
   Когда она умолкла, отзвуки  их  прежних  ласк  поспешили  спрятаться  в
дальние уголки мозга, и лишь эхо напоминало о той поре, когда  властвовали
слепота и глупость.
   Клэр вдруг помешал угли в камине; услышанное еще не  проникло  в  глубь
его сознания. Разбив головешку, он встал. Теперь  он  до  конца  понял  ее
исповедь. Лицо его сразу  постарело.  Напряженно  задумавшись,  он  нервно
постукивал ногой по полу. Мысли его скользили  по  поверхности  -  этим  и
объяснялись его  бессознательные  движения.  Она  знала  все  оттенки  его
голоса, но когда он заговорил, тон его был самый спокойный и повседневный.
   - Тэсс!
   - Я слушаю, любимый!
   - Неужели я должен этому поверить?  Ты  говоришь  так,  как  будто  это
правда, а ведь ты не лишилась рассудка. Хотя это было бы лучше, но нет, ты
не сошла с ума... Моя жена, моя Тэсс! В тебе  ничто  не  подтверждает  эту
мысль...
   - Я не сошла с ума, - сказала она.
   - И все же...
   Он посмотрел на нее тупо, как будто плохо соображая, и продолжал:
   - Почему ты не сказала мне раньше? Ах да! Собственно говоря, ты  хотела
сказать, но, помню, я тебе помешал!
   Эти и другие его слова были лишь  случайным  лепетом,  тогда  как  душа
оставалась парализованной. Он  отвернулся,  наклонился  над  стулом.  Тэсс
последовала за ним на середину комнаты, остановилась и посмотрела на  него
широко раскрытыми глазами, в которых не было  слез.  Вдруг  она  упала  на
колени к его ногам и сжалась в комок.
   - Ради нашей любви, прости меня, - прошептала она пересохшими губами. -
Простила же я тебе это.
   И так как он не отвечал, она повторила:
   - Прости меня, как я тебя простила! Тебя я простила, Энджел...
   - Ты... да... ты простила.
   - Но ты меня не прощаешь?
   - К чему говорить о прощении, Тэсс? Ты была одним человеком, теперь  ты
- другая. Господи, можно ли простить  или  не  простить  такое  чудовищное
превращение?
   Он запнулся, обдумывая это определение,  и  вдруг  разразился  страшным
смехом, таким же противоестественным и жутким, как адский хохот.
   - Не надо, не надо! Ты убиваешь меня! - вскрикнула она. - Сжалься  надо
мной, сжалься!
   Он не ответил. И, смертельно побледнев, она вскочила.
   - Энджел, Энджел! Что значит этот смех? - вырвалось у нее. - Знаешь  ли
ты, как он мне страшен?
   Он покачал головой.
   - Я надеялась, мечтала, молилась о том, чтобы сделать тебя  счастливым!
Я мечтала о том,  какая  радость  для  меня  дать  тебе  счастье  и  какой
недостойной женой буду я, если это мне не удастся! Вот  о  чем  я  думала,
Энджел!
   - Знаю.
   - Я думала, Энджел, что ты меня любишь - меня, вот то, что  во  мне!  А
если ты меня любишь, как  же  можешь  ты  так  смотреть  и  говорить?  Мне
страшно. Я тебя полюбила, и полюбила навеки, как бы ты ни  изменился,  как
бы ты ни был унижен, потому что ты - это ты! И большего я не прошу. Как же
можешь ты, любимый мой муж, перестать меня любить?
   - Повторяю, та женщина, которую я любил, не ты.
   - Но кто же?
   - Другая в твоем обличье.
   Услышав эти слова, она поняла, что сбылись ее предчувствия. Он видел  в
ней обманщицу, падшую  женщину,  принявшую  облик  невинной  девушки.  Она
поняла, и ужас исказил ее бледное лицо; щеки осунулись,  рот  приоткрылся.
Его жестокое мнение о ней так ее  поразило,  что  она  пошатнулась,  и  он
шагнул к ней, собираясь ее поддержать.
   -  Сядь,  сядь,  -  сказал  он  мягко.  -  Тебе  дурно,  и  это  вполне
естественно.
   Она села, не сознавая, что делает, - лицо ее хранило прежнее выражение,
и от ее взгляда мурашки пробежали у него по спине.
   - Значит, больше я тебе не принадлежу, Энджел?  -  беспомощно  спросила
она.
   "Он говорит, что любил не меня,  а  другую  женщину,  которая  на  меня
похожа", - при этой мысли она почувствовала к себе глубокую жалость, как к
обиженной. Глаза ее наполнились слезами, когда она начала осознавать  свое
положение; она отвернулась и разрыдалась от жалости к себе.
   Эта  перемена   в   ее   настроении   успокоила   Клэра:   впечатление,
произведенное на нее всем случившимся, встревожило  его  немногим  меньше,
чем страшное признание. Он  ждал  терпеливо,  апатично,  пока  не  миновал
первый приступ отчаяния и бурные рыдания не сменились всхлипыванием.
   - Энджел, - сказала она вдруг не тем исполненным безумия голосом, каким
говорила до сих пор, но обычным своим тоном. - Энджел, я слишком дурная, и
мы не можем жить теперь вместе?
   - Я не в состоянии думать о будущем.
   - Я не прошу, чтобы ты позволил мне жить с тобой, Энджел, я не имею  на
это никакого права. Я хотела написать матери и сестрам о нашей свадьбе, но
не напишу. И не буду кончать той вышивки, какую начала.
   - Не будешь?
   - Да, я ничего не буду делать, если ты мне  не  прикажешь.  И  если  ты
уедешь, я за тобой не поеду; и если ты больше не будешь  разговаривать  со
мной, я не спрошу - почему, если ты не разрешишь спросить.
   - А если я прикажу тебе что-нибудь сделать?
   - Я буду повиноваться тебе, как жалкая раба, хотя бы  ты  приказал  мне
лечь и умереть.
   - Ты очень добра. Но странно, что твой  самоотверженный  порыв  так  не
гармонирует с эгоистическим поведением.
   Это было сказано уже зло. Однако сарказм производил на  Тэсс  такое  же
впечатление, как на собаку или кошку. Изощренность его  колкости  осталась
неоцененной ею, и она восприняла эти  слова  лишь  как  враждебные  звуки,
свидетельствующие о том,  что  гнев  Клэра  не  улегся.  Она  молчала,  не
подозревая, что он пытается задушить свою любовь к  ней.  Тэсс  не  видела
слезы, медленно скатившейся по его щеке, - слезы такой крупной,  что  она,
словно линзы микроскопа, увеличивала поры кожи, по которой стекала. Но  он
вновь осознал, какой страшный и полный переворот в его жизни произвела  ее
исповедь, и безнадежно пытался приспособиться к новым условиям. Нужно было
что-то предпринять. Но что?
   - Тэсс, - сказал он, стараясь говорить ласково,  -  я  не  могу  сейчас
оставаться... здесь, в этой комнате. Я немного погуляю.
   Он тихо вышел из комнаты, а две рюмки с вином, которые  он  наполнил  к
ужину, - одну для нее, другую для  себя,  остались  нетронутыми.  Вот  как
закончилась их вечеря любви. Часа два-три тому назад, за чаем, исполненные
шаловливой нежности, они пили из одной чашки.
   Стук закрывшейся двери, хотя и очень  тихий,  все-таки  вывел  Тэсс  из
оцепенения. Он ушел, она не могла оставаться в доме.  Быстро  набросив  на
себя плащ, она вышла, потушив свечи, словно не намерена была возвращаться.
Дождь прошел, и ночь была светлая.
   Скоро она его догнала, так как Клэр шел медленно,  куда  глаза  глядят.
Рядом с ее маленькой серой фигуркой его фигура казалась черной,  зловещей,
чужой, и Тэсс, как насмешку, ощутила прикосновение драгоценностей, которые
на минуту доставили ей такую радость.
   Услышав шаги, Клэр оглянулся, но, казалось, ее присутствие не произвело
на него ни малейшего впечатления, и он потел дальше по  тянувшемуся  перед
домом длинному мосту с пятью зияющими арками.
   Следы коровьих и лошадиных копыт на дороге были  полны  воды,  -  дождя
выпало достаточно, чтобы наполнить ямки, но не стереть их.  Тэсс  на  ходу
видела скользящие мимо нее звезды, отраженные в крошечных лужицах; она  бы
не знала, что они сияют над ее головой, если бы не видела их у своих  ног,
- самое огромное, что есть во вселенной, отражалось в самом малом.
   Местечко, куда они сегодня приехали, находилось в той же долине, что  и
Тэлботейс, но на несколько миль ниже по реке. Местность была  открытая,  и
Тэсс не теряла из виду Клэра. Дальше от дома дорога вилась среди лугов,  и
по этой дороге она шла за Клэром, не пытаясь догнать его или привлечь  его
внимание, шла с немой, безучастной покорностью.
   Наконец она поравнялась с ним,  и  все-таки  он  не  сказал  ни  слова.
Обманутый честный человек часто бывает очень  жесток,  когда  с  его  глаз
спадет пелена, - так было и с Клэром. Но свежий воздух, казалось, отнял  у
него охоту действовать необдуманно; она знала, что он  видит  ее  лишенной
ореола, видит во всей ее наготе; что время напевает ей  свой  сатирический
псалом:

   Когда лица твоего исчезнет прелесть, тот, кто любит тебя, возненавидит;
   Не будет прекрасным лицо твое под осень жизни твоей.
   Ибо жизнь твоя упадет, как лист, и прольется, как дождь;
   И вуаль на твоей голове будет скорбью, а корона болью.

   Он по-прежнему был погружен в размышления, а присутствие  ее  не  имело
теперь власти нарушить или отвлечь течение  его  мыслей.  Каким  ничтожным
сделалось для него ее присутствие! Она не могла удержаться и заговорила  с
Клэром:
   - Что я сделала, что я сделала? Ничего,  что  помешало  бы  мне  любить
тебя! Неужели ты думаешь, будто я сама этого хотела? Ты сердишься  на  то,
что сам же мне и приписываешь... я не обманщица, какой ты меня считаешь.
   - Гм, пожалуй. Ты не обманщица, жена моя, но  ты  и  не  та,  что  была
раньше. Да, не та! И не заставляй меня упрекать тебя. Я поклялся  обойтись
без упреков, - и сделаю все, чтобы их избежать.
   Но она в смятении продолжала его умолять и, быть  может,  говорила  то,
что говорить не следовало бы.
   - Энджел... Энджел! Я была ребенком, когда это случилось! Я, совсем  не
знала мужчин!
   - Вина других перед тобой больше, чем твоя вина, это я признаю.
   - Так неужели ты меня не простишь?
   - Я тебя прощаю. Но прощение - это еще не все.
   - Ты любишь меня?
   На этот вопрос он не ответил.
   - О Энджел, моя мать  говорит,  что  такие  случаи  бывают!  Она  знает
женщин, которые поступали хуже, чем я! А мужья не очень  близко  принимали
это к сердцу - во всяком случае они прощали своих жен. А ведь те не любили
своих мужей так, как я люблю тебя!
   - Довольно, Тэсс, не спорь. Разные  слои  общества  -  разные  взгляды.
Зачем ты вынуждаешь меня  сказать,  что  ты  невежественная  крестьянка  и
понятия не имеешь о значении  социальных  оценок.  Ты  не  понимаешь,  что
говоришь.
   - Я крестьянка только по образу жизни, а не по происхождению.
   На секунду ее охватил гнев, который тотчас же рассеялся.
   -  Тем  хуже  для  тебя.  Я  думаю,  что  священник,  откопавший   твою
родословную, поступил бы гораздо лучше, если бы  держал  язык  за  зубами.
Вырождение твоего рода я невольно связываю с другим фактом - отсутствием в
твоем  характере  твердости.  Все  представители  вырождающихся  семей   -
слабовольны,  и  поведение  соответствующее.  Боже  мой,  зачем   ты   мне
рассказала о своем происхождении и дала лишний повод тебя презирать?  Я-то
видел в тебе дитя природы, полное сил, а  ты  оказалась  чахлым  отпрыском
одряхлевшей аристократии!
   - Но многие семьи не лучше моей в этом  отношении!  Предки  Рэтти  были
когда-то крупными землевладельцами, так же как и предки фермера Биллета. А
Дэббихоузы, которые занимаются теперь извозным  промыслом,  происходят  из
рода де Байе. Таких, как я, ты встретишь  повсюду,  этим  отличается  наше
графство; и тут уж я ни при чем.
   - Тем хуже для графства.
   Эти упреки она выслушивала, не вникая в их смысл, - он не любит ее так,
как любил раньше, а все остальное ей было безразлично.
   Снова побрели они в молчании. Впоследствии рассказывали, что крестьянин
из Уэллбриджа, отправившийся ночью за  доктором,  встретил  на  лугу  двух
влюбленных, которые шли очень медленно, не разговаривая, друг  за  другом,
словно за гробом; и  он  увидел,  что  их  лица  встревожены  и  печальны.
Возвращаясь позднее, он снова встретил их на том же лугу, и шли они так же
медленно, забыв  о  позднем  часе  и  ночном  холоде.  Озабоченный  своими
собственными делами - в доме у него  был  больной,  -  он  скоро  перестал
думать об этой странной встрече  и  вспомнил  о  ней  лишь  много  времени
спустя.
   В промежуток между первой и второй встречей с крестьянином Тэсс сказ