анная приближением торжественной  минуты,  не  думала  об
этом; она ничего не замечала, не  видела,  по  какой  дороге  они  едут  в
церковь.  Она  знала,  что  Энджел  подле  нее;  все  остальное  тонуло  в
лучезарной дымке. Она была каким-то неземным существом, созданным поэзией,
одной из тех классических богинь, о которых рассказывал ей Клэр  во  время
прогулок.
   Так как оглашения не делали, то в церкви собралось человек  десять,  не
больше; но будь здесь тысячная толпа, все равно на Тэсс она  не  произвела
бы   никакого    впечатления.    Астрономическое    расстояние    отделяло
присутствующих от того мира, в каком пребывала Тэсс. По  сравнению  с  той
ликующей торжественностью, с какой поклялась она ему в  верности,  обычная
женская робость и смущение казались легкомысленным  кокетством.  Во  время
перерыва  в  богослужении,  когда   они   оба   преклонили   колени,   она
бессознательно склонилась к нему, и ее плечо  коснулось  его  руки,  -  ее
испугала мимолетная мысль, и движение это было инстинктивным:  она  хотела
убедиться в его близости, хотела крепче поверить в то, что его преданность
выдержит все испытания.
   Клэр знал, что она его любит, - любовью дышало все ее существо, - но  в
то время  он  не  знал  всей  глубины  ее  чувства,  напряженности  его  и
самоотверженности, не знал, что оно является залогом  верности,  терпения,
безграничной преданности.
   Когда они вышли из церкви, звонари ударили в колокола. Только три  ноты
слышались в колокольном звоне, так как строители церкви считали, что этого
количества вполне достаточно  для  выражения  радости  в  таком  маленьком
приходе. Проходя рядом с мужем мимо  колокольни  по  тропинке,  ведущей  к
воротам, она чувствовала, как гудит вокруг них вибрирующий воздух,  и  это
гармонировало с той напряженной духовной атмосферой, в которой она жила.
   Экзальтация - ей казалось, что  она  озарена  светом,  подобно  ангелу,
которого видел на солнце св.Иоанн,  -  продолжалась,  пока  не  замер  гул
колоколов и не улеглось волнение, вызванное свадебным обрядом. Теперь  она
начала замечать то, что ее  окружало.  Не  ускользнули  детали:  мистер  и
миссис Крик поехали домой в высланной с мызы двуколке, предоставив  карету
в  полное  распоряжение  молодоженов,  и  Тэсс  только   теперь   заметила
особенности этой колымаги. Она молча и долго ее рассматривала.
   - Ты как будто приуныла, Тэсси, - сказал Клэр.
   - Да, - ответила она, прижимая руку ко лбу. - Многое меня  пугает.  Все
это так серьезно, Энджел. И вот мне кажется, будто эту карету  я  когда-то
видела и прекрасно ее знаю. Это очень странно: должно быть, я ее видела во
сне.
   - О, ты слышала легенду о д'эрбервилльской карете - знаменитое поверье,
касающееся твоей семьи и ходившее по всему графству в ту пору, когда  твои
предки были здесь хорошо известны. А эта старая рухлядь напомнила  тебе  о
легенде.
   - Право же, я никогда о ней не слыхала, - возразила она. - А что это за
легенда?
   - Мне бы не хотелось подробно рассказывать ее  сейчас.  В  шестнадцатом
или семнадцатом веке некий д'Эрбервилль совершил в своей фамильной  карете
страшное преступление, и с тех пор члены  этого  рода  видят  карету  либо
слышат о ней всякий раз, как... Но я расскажу тебе об  этом  как-нибудь  в
другой раз - история слишком мрачная. Должно быть, что-то ты о ней слыхала
и смутно припомнила при виде этой почтенной колымаги.
   - Нет, я о ней прежде ничего не слышала, - прошептала  она.  -  Энджел,
эта карета является членам моего рода перед смертью или  тогда,  когда  мы
совершим преступление?
   - Не надо, Тэсс!
   Он закрыл ей рот поцелуем.
   Когда они приехали домой, она совсем пала духом и мучилась  угрызениями
совести. Да, теперь она была миссис Энджел Клэр, но морально имела ли  она
право носить это  имя?  Не  должна  ли  она  называться  миссис  Александр
д'Эрбервилль? Оправдывает ли беспредельная любовь то, что  праведные  души
могут называть преступным умалчиванием? Она не знала, как  должна  женщина
поступить в подобном случае, и ей не с кем было посоветоваться.
   Когда Тэсс на несколько минут осталась одна в своей комнате - сегодня в
последний раз входила она в нее,  -  она  опустилась  на  колени  и  стала
молиться. Она  пыталась  молиться  богу,  но,  в  сущности,  обращалась  с
молитвой к мужу. Ее поклонение этому человеку было таково, что  она  почти
боялась, не предвещает ли оно  беду.  Она  смутно  чувствовала,  что,  как
говорил монах  Лоренцо:  "Таких  страстей  конец  бывает  страшен".  Такая
любовь, наверно, слишком безрассудна для человеческой  природы  -  слишком
буйна, безумна, смертоносна.
   - О мой любимый, мой любимый, зачем я так тебя люблю? - шептала она.  -
Та, которую любишь ты, не я, а другая в моем образе,  -  та,  какой  бы  я
могла быть!
   Приблизился час отъезда. Они решили выполнить давно задуманный  план  -
поселиться на несколько дней на старой ферме около уэллбриджской мельницы,
где Клэр собирался изучать мукомольное дело. В два часа  они  кончили  все
сборы. Фермер и его  жена  пошли  проводить  их  до  калитки.  На  красном
кирпичном крыльце теснились все работники мызы. У стены понуро стояли  три
товарки Тэсс. Она сомневалась, придут ли они проститься, но все  три  были
здесь, героически стойкие до конца. Она понимала, почему  маленькая  Рэтти
кажется такой хрупкой, Изз - трагически скорбной, а Мэриэн -  растерянной;
и, видя их тоску, на секунду забыла о своей.
   Невольно она шепнула мужу:
   - Не поцелуешь ли ты их, бедненьких, в первый и последний раз?
   Клэр не стал возражать против того, что считал  простой  формальностью,
и, проходя мимо них, поцеловал всех  по  очереди,  говоря:  "Прощайте!"  В
дверях Тэсс чисто по-женски оглянулась, чтобы  узнать,  какое  впечатление
произвел этот поцелуй, подаренный из сострадания, но в глазах ее  не  было
торжества. А если бы оно и  было,  то,  конечно,  исчезло  бы,  когда  она
увидела, как взволнованы девушки.  Поцелуй  явно  причинил  зло,  пробудив
чувства, которые они старались подавить.
   Клэр ничего не подозревал. Подойдя к калитке, он пожал руку  фермеру  и
его жене и еще раз  поблагодарил  их  за  все  заботы.  Затем  на  секунду
воцарилась  тишина.  Ее  нарушило  кукареканье.  Белый  петух  с   розовым
гребешком уселся на изгородь перед домом, в нескольких  шагах  от  них,  и
крик его зазвенел в их ушах и замер, словно эхо в горной долине.
   - Что? - воскликнула миссис Крик. - Петух запел после обеда!
   Два работника стояли у распахнутых ворот, придерживая створки.
   - Не к добру, - шепнул один другому, не думая, что его услышит  группа,
собравшаяся у калитки.
   Петух запел снова, повернувшись к Клэру.
   - М-да! - сказал фермер.
   - Мне неприятно его слушать! - сказала Тэсс мужу. - Скажи, чтобы  кучер
трогал. Прощайте, прощайте!
   Снова запел петух.
   - Кш! Проваливай, пока я не свернул  тебе  шею!  -  с  досадой  крикнул
фермер, отгоняя петуха, а войдя в дом, сказал жене:  -  И  нужно  же  было
этому случиться как раз сегодня! За весь год я не  слыхал;  чтобы  он  пел
после обеда.
   - Это к перемене погоды, - сказала она,  -  а  совсем  не  то,  что  ты
думаешь. Не может этого быть!



34

   Несколько миль они ехали долиной,  по  ровной  дороге,  до  Уэллбриджа,
затем повернули от деревни влево, к большому елизаветинскому мосту. Тотчас
же за мостом находился дом, где они наняли помещение, - дом,  внешний  вид
которого хорошо знают все, кто бывал в долине Фрум; когда-то он был частью
великолепного господского дома и принадлежал одному  из  д'Эрбервиллей,  а
затем, уже полуразрушенный, был превращен в ферму.
   - Добро пожаловать в один из  твоих  родовых  замков!  -  сказал  Клэр,
высаживая ее из экипажа. Но  он  раскаялся  в  своей  шутке:  она  слишком
походила на иронию.
   Они наняли только две комнаты, но, войдя в  дом,  узнали,  что  фермер,
решив воспользоваться их приездом, чтобы нанести  новогодний  визит  своим
друзьям, поручил прислуживать им  женщине  из  соседнего  коттеджа.  Ферма
находилась в их полном распоряжении, и это их очень  обрадовало  -  словно
они приехали в свой собственный, нераздельно им принадлежащий дом.
   Но потом Клэр заметил, что ветхое древнее жилище угнетающе действует на
его жену. Когда отъехал экипаж, они пошли наверх мыть  руки,  а  поденщица
показывала им дорогу. На площадке лестницы Тэсс остановилась и вздрогнула.
   - Что с тобой? - спросил он.
   - Какие страшные женщины! - отозвалась она с улыбкой. -  Как  они  меня
испугали!
   Он поднял голову и увидел на панелях, вделанных в каменную  стену,  два
портрета в человеческий рост. Как  известно  всем  посетителям  старинного
дома, на портретах, написанных около двух  веков  тому  назад,  изображены
женщины средних лет, и лица их, раз  увидев,  нельзя  забыть.  Заостренные
черты одной, узкие глаза и усмешка, свидетельствующая о бесчеловечности  и
вероломстве, даже во сне преследуют человека, так же как  крючковатый  нос
другой, длинные зубы и дерзкий взгляд, высокомерный и жестокий.
   - Чьи это портреты? - спросил Клэр поденщицу.
   - Старики говорят, что это дамы из рода д'Эрбервиллей, владельцев этого
бывшего поместья, - ответила она.  -  Их  нельзя  снять,  потому  что  они
вделаны в стену.
   Портреты произвели тяжелое впечатление на Тэсс, и это  было  тем  более
неприятно, что ее прекрасное лицо чем-то походило на эти резко  очерченные
лица. Однако Клэр не сказал ни слова и  только  пожалел,  что  выбрал  для
медового месяца этот дом. Он  вошел  в  комнату.  К  приезду  их,  видимо,
готовились наспех, и им пришлось мыть руки в  одном  тазу.  Клэр,  опустив
руки в воду, коснулся ее рук.
   - Где мои пальцы; а где твои? - спросил он, поднимая на  нее  глаза.  -
Они совсем перепутались.
   - Они все твои, - нежно ответила она, стараясь развеселиться.
   Сегодня ее задумчивость не огорчала его, в такой день только  ветреница
не  была  бы  задумчивой,  но  Тэсс  понимала,  что  сосредоточенность  ее
переходит все границы, и боролась с ней.
   В этот  последний  день  старого  года  солнце  так  низко  стояло  над
горизонтом, что лучи его, врываясь в маленькое  оконце,  протянулись,  как
золотой жезл, по полу и легли на платье Тэсс красочным пятном. Они вошли в
старинную  гостиную  и  впервые  стали  пить  чай  наедине.  Им  нравилось
ребячиться,  вернее,  это  нравилось  Клэру;  его  забавляло  класть  свои
бутерброды на ее тарелку и смахивать губами крошки с ее губ.  Правда,  его
немного удивляло, что эти шалости забавляют ее меньше, чем его.
   Молча всматривался он  в  ее  лицо  и  наконец  подумал,  словно  найдя
правильное толкование темного места в книге: "Она моя -  дорогая,  дорогая
Тэсс. По-настоящему ли я понимаю, насколько эта маленькая женщина  зависит
от моей судьбы, моей верности или моего бездушия? Вряд ли. Пожалуй, будь я
женщиной, я мог бы это понять. Какой жребий выпадет мне, тот выпадет и ей.
Кем буду я, тем должна стать и она. Что недоступно мне, то недоступно  ей.
И неужели я когда-нибудь пренебрегу ею, обижу ее или  просто  буду  к  ней
невнимателен? Избави меня бог от такого преступления".
   Они продолжали-сидеть за чайным столом,  ожидая  своих  вещей,  которые
фермер обещал прислать засветло. Но сумерки надвигались, вещей все еще  не
было, а они приехали безо всякого багажа. После заката солнца  спокойствие
зимнего вечера было нарушено. Погода изменилась; за дверью послышался шум,
напоминающий шелест жесткого шелка; сухие листья, с осени  покоившиеся  на
земле,  сердито  зашуршали  и,  словно  неохотно  пробуждаясь   к   жизни,
закружились в вихре и застучали в ставни. Вскоре пошел дождь.
   - А петух знал, что погода изменится, - сказал Клэр.
   Прислуживавшая  им  женщина  ушла  на  ночь  домой,  но  предварительно
поставила на стол свечи, и теперь они их зажгли. Огненные язычки  тянулись
к камину.
   - В этих старых домах всегда страшный  сквозняк,  -  продолжал  Энджел,
глядя на пламя свечей и стекавшее по ним сало. - Но где же  наш  багаж?  У
нас даже щетки и гребенки с собой нет.
   - Не знаю, - рассеянно отозвалась она.
   - Тэсс, сегодня ты совсем не весела, сама на себя непохожа. Эти  старые
ведьмы на стене тебя расстроили. Жаль, что я  привез  тебя  сюда.  Я  даже
начинаю сомневаться, действительно ли ты меня любишь.
   Он знал, что она его любит, и  сказал  это  несерьезно,  но  Тэсс  была
слишком взволнована и вздрогнула, как раненое животное. Хотя она старалась
не расплакаться, на глазах ее все же выступили слезы.
   - Я пошутил! - тотчас же раскаялся он. - Я знаю, ты расстроена,  потому
что до сих пор еще не привезли твоих вещей. Не  понимаю,  почему  не  едет
старый Джонатэн? Ведь уже семь часов! А, вот и он!
   Раздался стук в дверь, а так как некому было открыть,  то  пошел  Клэр.
Вернулся он, держа в руке маленький сверток.
   - Это был не Джонатэн, - сказал он.
   - Какая досада! - воскликнула Тэсс.
   Сверток был привезен нарочным из Эмминстера в Тэлботейс сейчас же после
отъезда новобрачных, а затем доставлен  сюда,  так  как  нарочный  получил
приказ отдать его им лично. Клэр поднес сверток  ближе  к  свету.  Он  был
меньше фута в длину,  зашит  в  парусину,  запечатан  красным  сургучом  с
печатью отца Клэра и его же почерком адресован: "Миссис Энджел Клэр".
   - Это маленький свадебный подарок тебе, Тэсс, - сказал он, передавая ей
сверток. - Как они внимательны!
   Тэсс вдруг смутилась.
   - Милый, лучше ты его вскрой, - попросила она, вертя сверток в руках. -
Мне не хочется ломать эти большие печати, у них  такой  внушительный  вид.
Пожалуйста, вскрой ты!
   Он распорол парусину. Внутри оказалась сафьяновая шкатулка.  На  крышке
лежали записка и ключ. Записка, адресованная Клэру, гласила следующее.

   "Дорогой сын! Быть может, ты забыл - ты был тогда еще мальчиком, -  что
твоя крестная мать миссис Питни, умирая, передала  мне  -  суетная  добрая
женщина - часть своих драгоценностей для твоей жены (если ты  когда-нибудь
женишься) в знак ее любви к тебе и к той, кого ты изберешь.  Я  принял  от
нее эти бриллианты, и с тех пор они хранились у моего  банкира.  Хотя  при
данных обстоятельствах это и  кажется  несколько  неуместным,  но  я,  как
видишь, обязан передать эти вещи той, которая отныне имеет  право  владеть
ими до конца своей жизни, и потому  немедленно  их  высылаю.  Думаю,  что,
согласно воле твоей крестной матери, их, строго  говоря,  следует  считать
фамильными драгоценностями. Ее распоряжение по сему поводу прилагается".

   - Что-то припоминаю, - сказал Клэр, - но я совсем об этом забыл.
   Открыв шкатулку, они увидели ожерелье с подвеской, браслеты,  серьги  и
кое-какие мелкие украшения.
   Сначала Тэсс словно боялась к ним прикоснуться, но когда Клэр вынул  из
шкатулки убор, глаза ее на миг засверкали ярче бриллиантов.
   - Они мои? - недоверчиво спросила она.
   - Разумеется, - ответил он.
   Он смотрел на огонь в камине, вспоминая, как его  крестная  мать,  жена
помещика, единственная богатая особа, с какой приходилось  ему  когда-либо
иметь  дело,  уверовала  в  незаурядную  его  будущность,  когда  он   был
пятнадцатилетним мальчиком, и предсказала ему блестящую  карьеру.  А  если
перед ним открывалось такое будущее, то вполне естественно было  сохранить
эти изящные украшения для его жены и для жен его сыновей. Сейчас в  блеске
камней чудилась ему  насмешка.  "Но  почему  же?"  -  спрашивал  он  себя.
Завещание было продиктовано тщеславием; и если одна  из  сторон  оказалась
тщеславной, то почему другой не последовать  ее  примеру?  Его  жена  была
д'Эрбервилль: кому же, как не ей, носить драгоценности?
   Неожиданно он воскликнул:
   - Тэсс, надень их, надень! - и отвернулся от камина, чтобы ей помочь.
   Но, словно по волшебству, она уже их надела: ожерелье, серьги, браслеты
- все, что было в шкатулке.
   - Только  платье  не  подходит,  Тэсс,  -  сказал  Клэр.  -  Для  таких
бриллиантов платье должно быть с низким вырезом.
   - Обязательно? - спросила Тэсс.
   - Да, - ответил он.
   Он показал ей,  как  нужно  подогнуть  ворот  платья,  чтобы  оно  хоть
сколько-нибудь напоминало вечерний туалет,  а  когда  она  это  сделала  и
подвеска ожерелья блеснула на белой груди, где и полагалось  ей  быть,  он
отступил на шаг, чтобы полюбоваться эффектом.
   - Боже мой! - воскликнул Клэр. - Как ты красива!
   Как известно, одежда делает человека. Крестьянская девушка, на  которую
случайный встречный лишь  мельком  обратит  внимание,  если  увидит  ее  в
простеньком  платье  за  повседневной   работой,   окажется   ослепительно
прекрасной, если одеть ее, как светскую  женщину,  и  пустить  в  ход  все
уловки искусства: а красавица, блистающая на  балах,  будет  иметь  жалкий
вид, если нарядить ее в крестьянскую блузу и поставить в серый денек среди
гряд, засаженных репой. Клэр теперь только  оценил  как  художник  лицо  и
фигуру Тэсс.
   - О, если бы ты появилась на балу!  -  сказал  он.  -  Но,  знаешь  ли,
дорогая, кажется, больше всего ты мне нравишься в своем крылатом  чепце  и
ситцевом платье, - гораздо больше, чем украшенная  этими  драгоценностями,
хотя они очень тебе к лицу.
   Тэсс знала, какое производит впечатление, и раскраснелась от  волнения,
которое все-таки нельзя было назвать счастьем.
   - Я их сниму, - сказала она, - чтобы Джонатэн меня не увидел. Ведь  они
не подходят мне, правда? Вероятно, нужно их продать?
   - Подожди минутку, не снимай! Продать их? Никогда! Мы бы  не  исполнили
воли покойной.
   Подумав, она охотно подчинилась. Ей нужно было кое-что сказать,  а  эти
камни, быть может, ей помогут. Она села,  не  снимая  украшений,  и  снова
начали они гадать, куда делся Джонатэн с их вещами. Они  налили  для  него
эля, но за это время пена осела.
   Вскоре они уселись за ужин, который был накрыт на маленьком  столе.  Не
успели они поесть, как клубы дыма ворвались из камина  в  комнату,  словно
какой-то великан на секунду прикрыл рукой  дымовую  трубу.  Произошло  это
потому, что кто-то открыл входную дверь. В  коридоре  послышались  тяжелые
шаги, и Энджел вышел из комнаты.
   - Я не мог достучаться, - извинился наконец-то явившийся Джонатэн Кейл.
- Дождь льет, вот я и решил войти. Я привез вещи, сэр.
   - Очень рад. Но вы запоздали.
   - Гм... да, сэр.
   Голос Джонатэна Кейла звучал глуше, чем обычно, а на  лбу,  морщинистом
от старости, пролегли новые складки. Он продолжал:
   - После отъезда вашего и вашей миссис - теперь  уж  ее  так  полагается
называть - был у нас на мызе  переполох,  и  чуть  не  случилось  большого
несчастья. Может, вы не забыли, как петух запел днем?
   - Боже мой! Что же...
   - Одни толковали так, другие этак, а  на  деле  случилось,  что  бедная
Рэтти Придл хотела утопиться.
   - Как! Неужели? Но ведь она с нами попрощалась вместе с остальными.
   - Да. Так вот, сэр, когда вы и ваша миссис - теперь ее  так  полагается
называть по закону, - когда вы вдвоем уехали, Рэтти и Мэриэн надели шляпки
и ушли домой; дела-то  сегодня  мало,  канун  Нового  года,  и  если  кому
вздумается горевать да хныкать,  так  никто  и  не  увидит.  Они  пошли  в
Лью-Эверад -  там  можно  пропустить  стаканчик,  -  а  оттуда  побрели  к
перекрестку "Крест в руке"  и  тут  распрощались.  Рэтти  пошла  заливными
лугами, будто бы домой, а Мэриэн -  в  соседнюю  деревню,  где  тоже  есть
трактир. Больше не было о Рэтти  ни  слуху  ни  духу,  а  потом  лодочник,
возвращаясь домой, приметил что-то на берегу большого пруда - это была  ее
шляпка и сложенная шаль. Он-то и нашел ее в пруду и вместе с одним  парнем
принес домой, думая, что она померла. Но она понемножку пришла в себя.
   Энджел, вспомнив вдруг, что Тэсс слышит  эту  грустную  повесть,  хотел
закрыть дверь из коридора в гостиную, но его жена,  завернувшись  в  шаль,
уже  вышла  в  коридор  и  слушала  старика,  рассеянно   посматривая   на
доставленный багаж и капли до