няла свой пост у окна.
   Не все ли равно - послать ли нежное письмо или вот это?  Разве  уступит
он мольбам? Ничто не изменилось, не  произошло  никакого  нового  события,
которое заставило бы его изменить свои взгляды.
   Стемнело, и только огонь в очаге освещал комнату.  Двое  старших  детей
ушли с матерью, четверо  младших,  в  возрасте  от  трех  с  половиной  до
одиннадцати лет, одетые в черные платьица, собрались у  очага  и  болтали.
Наконец Тэсс, не зажигая свечи, подошла к ним.
   - Милые мои, сегодня мы последнюю ночь будем спать здесь - в доме,  где
родились, - быстро сказала она. - Подумайте-ка об этом.
   Они  притихли.  Впечатлительные,  как  все  дети,   они   готовы   были
расплакаться  теперь,  когда  ее  слова  вызвали  у  них  представление  о
бесповоротном конце, хотя весь день они радовались, что переедут на  новое
место. Тэсс заговорила а другом.
   - Спойте мне песенку, - сказала она.
   - Что же нам спеть?
   - Что хотите, мне все равно.
   Минутное  молчание  было   нарушено   слабым   голоском,   к   которому
присоединился второй, третий, четвертый,  они  запели  гимн,  заученный  в
воскресной школе:

   Здесь терпим мы муку и боль,
   Здесь, встретясь, должны мы расстаться;
   Но в раю не бывает разлуки.

   Все четверо пели равнодушно - так, как будто этот вопрос был решен  для
них давным-давно и окончательно, а следовательно, и думать о  нем  нечего.
Их личики были серьезны, они старались отчетливо выговаривать слова  и  не
сводили глаз с колеблющихся языков пламени;  голос  младшего  ребенка  еще
звучал, когда остальные делали паузу.
   Тэсс отвернулась от них и снова подошла к окну. Было уже совсем  темно,
но она прижалась лицом к стеклу, словно всматриваясь в ночь. На самом деле
она хотела скрыть слезы. Если бы она могла верить в то, о чем  пели  дети,
если бы  не  возникали  у  нее  сомнения,  все  было  бы  иначе.  С  каким
спокойствием поручила бы она детей провидению в надежде на будущую  жизнь!
Но веры у нее не было: стало быть, она должна что-то делать, должна  стать
их провидением,  ибо  для  Тэсс,  как  и  для  миллионов  людей,  жестокой
насмешкой звучали слова поэта:

   Не нагими приходим мы в мир,
   Но облаченные в облако славы.

   Для  нее  и  ей  подобных  самый  факт  рождения  являлся  унизительным
испытанием, насилием, которое до  конца  оставалось  неоправданным  или  в
лучшем случае оправдывалось лишь частично.
   Вскоре она разглядела на темной мокрой дороге свою мать, рослую Лизу Лу
и Абрэхэма. Миссис Дарбейфилд, постукивая патенами, подошла к дому, и Тэсс
открыла дверь.
   - Я заметила следы лошадиных  копыт  под  окном,  -  сказала  Джоан.  -
Кто-нибудь заходил?
   - Нет, - ответила Тэсс.
   Дети, сидевшие возле очага, посмотрели на нее серьезно, и один  из  них
прошептал:
   - Что ты, Тэсс? А джентльмен верхом?
   - Он не заходил в дом, - сказала Тэсс. - Он разговаривал  со  мной,  не
сходя с лошади.
   - А кто это был? - спросила мать. - Твой муж?
   - Нет. Он ко мне  никогда,  никогда  не  приедет,  -  ответила  Тэсс  с
какой-то тупой безнадежностью.
   - Так кто же это был?
   - Не спрашивай. Ты его раньше видела, да и я тоже.
   - А! Что же он сказал? - с интересом спросила Джоан.
   - Я расскажу тебе завтра,  когда  мы  устроимся  на  новой  квартире  в
Кингсбире, расскажу все до последнего слова. - Она сказала, что это был не
ее муж, - однако ее все более угнетала мысль,  что  фактически  только  он
один и был ее мужем.



52

   Было еще темно, когда обитатели домиков,  расположенных  неподалеку  от
проезжей дороги, были разбужены  стуком  и  грохотом,  не  смолкавшими  до
рассвета, - шум этот повторялся ежегодно в эти числа месяца и был  так  же
неизбежен, как кукование кукушки на  третью  неделю  того  же  месяца.  Он
предвещал  общее  переселение;  по  дорогам  двигались  пустые  повозки  и
подводы, присланные за  пожитками  уезжающих  семейств:  обычай  требовал,
чтобы фермеры, нанявшие батраков, присылали за ними  подводу.  Вещи  нужно
было засветло перевезти на место - вот почему подводы грохотали по дорогам
в глухую ночь: в шесть часов утра им следовало быть у дверей переезжающих,
и тут же начиналась погрузка.
   Но ни один заботливый фермер не выслал повозки  за  вещами  Тэсс  и  ее
матери. Они не были батраками, в их услугах никто не  нуждался,  никто  не
намерен был перевозить их даром, поэтому им пришлось за свой  счет  нанять
подводу.
   Выглянув в то  утро  из  окна,  Тэсс  вздохнула  с  облегчением,  когда
увидела, что дождя нет, хотя погода ветреная и пасмурная,  и  что  подвода
явилась вовремя. Дождливое благовещенье было бедствием для  переселяющихся
и надолго оставалось в памяти; ему  сопутствовали  мокрая  мебель,  мокрые
постели, мокрая одежда, а следом за этим шли болезни.
   Мать, Лиза Лу и Абрэхэм тоже проснулись, но младших детей  решили  пока
не будить. Они позавтракали  в  тусклых  лучах  рассвета  и  приступили  к
погрузке.
   Работа спорилась -  несколько  друзей  явилось  помочь  им.  Громоздкая
мебель была водворена на подводу. Для Джоан Дарбейфилд с  младшими  детьми
соорудили на ней из постелей что-то вроде большого гнезда. После окончания
погрузки пришлось-долго ждать, пока привели выпряженных  лошадей.  Наконец
часа в два тронулись в путь:  под  повозкой  болтался  привязанный  к  оси
кухонный котел, на  вещах  восседала  окруженная  младшими  детьми  миссис
Дарбейфилд, державшая на коленях часы,  чтобы  они  не  сломались,  и  при
каждом сильном толчке они обиженно отзванивали час или  час  с  четвертью.
Тэсс и старшая девочка шли рядом с возом, пока не выбрались из деревни.
   Утром и накануне вечером они заходили попрощаться к соседям, и  кое-кто
вышел их проводить и пожелать им удачи, но в глубине души мало кто  верил,
что благополучие возможно для такой семьи, как Дарбейфилды,  хотя  никому,
кроме себя, они не причиняли зла. Дорога пошла в  гору,  и  чем  выше  они
поднимались, тем сильнее становился ветер.
   Так как сегодня было благовещенье, то Дарбейфилды  встречали  на  своем
пути немало других семей, восседающих на возах с нехитрым скарбом,  всегда
уложенным одним и тем же способом, очевидно,  столь  же  естественным  для
сельских батраков, как шестиугольник для пчел. Основой сооружения  являлся
кухонный шкаф  с  блестящими  ручками,  захватанный  пальцами  и  носивший
множество других признаков  многолетней  службы;  он  величественно  стоял
впереди, возвышаясь над хвостами лошадей, - стоял, словно  ковчег  завета,
который надлежит нести с благоговением.
   Иные семьи были веселы, другие -  сумрачны;  кое-кто  останавливался  у
дверей придорожных харчевен. Наконец остановилась и подвода  Дарбейфилдов:
нужно было покормить лошадей и самим подкрепиться.
   Во время этой  остановки  взгляд  Тэсс  упал  на  трехпинтовую  кружку,
которую то и дело подавали на остановившийся неподалеку воз  сидевшим  там
женщинам. Проследив очередное путешествие кружки, Тэсс вдруг узнала ту,  в
чьих руках она теперь оказалась.
   - Мэриэн! Изз! - окликнула она девушек; они перебирались на новое место
вместе  с  семьей  крестьянина,  в  чьем  доме  они  жили.  -  И  вы  тоже
переселяетесь?
   Они ответили утвердительно. В Флинтком-Эше жилось слишком тяжело, и они
уехали, даже не предупредив заранее фермера Гроби, - пусть  он  подает  на
них в суд, если хочет. Они сообщили Тэсс, куда держат путь, и та,  в  свою
очередь, дала свой новый адрес.
   Мэриэн, нагнувшись к ней с воза, шепнула:
   -  А  знаешь,  тот  джентльмен,  что  волочился  за  тобой,  -  уж   ты
догадываешься, о ком я говорю, - приходил  в  Флинтком,  когда  ты  оттуда
ушла. Мы ему не сказали, где ты: знали, что ты не хочешь его видеть.
   - Да, но я все-таки его видела, - прошептала Тэсс. - Он меня отыскал.
   - А знает он, куда ты теперь едешь?
   - Думаю, что знает.
   - А твой муж вернулся?
   - Нет.
   Она  распрощалась  со  своими  товарками,  так  как  возницы  вышли  из
харчевни, и обе подводы разъехались в разные стороны. Подвода, на  которой
сидели Мэриэн, Изз и семья крестьянина - с этой семьей  они  связали  свою
судьбу, - была выкрашена яркой краской, и тащили ее три сильные  лошади  с
блестящими медными украшениями  на  сбруе,  тогда  как  скрипучая  подвода
Дарбейфилдов  едва  выдерживала  тяжесть  поклажи;  краска  слезла  с  нее
давным-давно, а тащили ее только две лошади.  Контраст  этот  красноречиво
свидетельствовал о том, что за первой семьей прислал подводу преуспевающий
фермер, а вторая перебиралась за свой счет, и никто не ждал ее прибытия.
   Путь был дальний, такой дальний, что под конец лошади  еле  шли  шагом.
Хотя  выехали  они  рано,  но  уже  смеркалось,  когда  они  добрались  до
возвышенности,  составлявшей  часть  плоскогорья  Гринхилл.  Пока   лошади
отдыхали, Тэсс осматривалась  по  сторонам.  Впереди,  у  подножия  холма,
виднелся почти вымерший городишко - цель их паломничества - Кингсбир,  где
покоились предки, служившие ее отцу неиссякаемой темой для  разговоров,  -
Кингсбир, единственное  место  на  земном  шаре,  которое  поистине  могло
считаться родным домом д'Эрбервиллей, ибо  они  обитали  здесь  в  течение
целых пятисот лет.
   Из предместья вышел какой-то человек; разглядев нагруженную подводу, он
ускорил шаги.
   - Вы не будете миссис Дарбейфилд? - обратился он к матери Тэсс, которая
слезла с воза, чтобы дальше идти пешком.
   Та кивнула.
   - Если б вздумалось мне отстаивать свое право, я  бы  могла  называться
вдовой сэра  Джона  д'Эрбервилля,  бедного  дворянина.  Я  возвращаюсь  во
владения его предков.
   - Да? Ну, этого я не знаю.  Но  если  вы  миссис  Дарбейфилд,  то  меня
послали вам сказать, что комнаты, которые вы хотели занять, сданы.  Мы  не
знали, что вы приедете, пока не получили ваше письмо сегодня утром,  когда
было уже поздно. Но вы найдете комнаты где-нибудь в другом месте.
   Он заметил, что лицо Тэсс стало землисто-бледным. Мать ее  окончательно
растерялась.
   - Что же нам теперь делать, Тэсс? - с горечью спросила она. - Вот  тебе
и владения предков! Ну, все равно, поедем дальше.
   Они въехали в город и принялись за  поиски.  Тэсс  осталась  у  подводы
присматривать за детьми, а мать и Лиза  Лу  наводили  справки.  Через  час
Джоан вернулась после бесплодных  поисков,  и  тут  возница  объявил,  что
подводу нужно разгрузить, так как лошади совсем выбились  из  сил,  а  ему
надо выехать в обратный путь еще до рассвета.
   - Ладно,  разгружайте  здесь,  -  не  задумываясь,  ответила  Джоан.  -
Где-нибудь я найду пристанище.
   Подвода стояла у кладбищенской ограды, в стороне от дороги,  и  возница
поспешил выгрузить жалкий домашний скарб. Когда он покончил с этим  делом,
она расплатилась с ним, отдав чуть ли не последний шиллинг,  и  он  уехал,
радуясь, что распрощался с такой  семейкой.  Дождя  не  было,  и,  по  его
мнению, ничего худого с ними не могло случиться.
   Тэсс уныло смотрела на сваленные в кучу вещи. Холодные лучи  заходящего
солнца брезгливо скользили по глиняной посуде и котелкам, по пучкам  сухих
трав, трепетавших на ветру, по медным ручкам кухонного шкафа, по  плетеной
колыбели, в которой перебывали все дети Дарбейфилдов, и по отполированному
футляру стенных часов. Всем этим вещам полагалось находиться под крышей, и
сейчас они словно укоряли за  то,  что  их  бросили  под  открытым  небом,
подвергая  превратностям  погоды.  Вокруг  виднелись  холмы,  чьи  склоны,
когда-то покрытые лесом, были разбиты на  маленькие  огороженные  участки;
обросший  мхом  фундамент  показывал  место,  где  некогда   стоял   замок
д'Эрбервиллей;  за  ним  высился  отрог  Эгдон-Хита,   являвшийся   частью
поместья. В нескольких шагах виднелся боковой придел церкви,  называвшийся
"приделом д'Эрбервиллей".
   - Семейный склеп, наверное, считается  вечной  собственностью  рода,  -
сказала мать Тэсс, обойдя вокруг церкви и осмотрев  кладбище.  -  Конечно,
так оно и есть. Тут мы, девочка,  и  приютимся,  пока  не  найдем  другого
пристанища во владениях наших предков. Тэсс, Лиза  Лу,  Абрэхэм,  помогите
мне. Мы уложим детей, а потом опять пойдем на разведку.
   Тэсс безучастно стала помогать матери, и  через  четверть  часа  старая
кровать с пологом, извлеченная из-под груды вещей,  была  водружена  возле
южной стены  церкви,  у  придела  д'Эрбервиллей,  под  которым  находились
огромные склепы. Над пологом виднелся  великолепный  многоцветный  витраж,
сделанный в  пятнадцатом  веке.  Он  назывался  "окном  д'Эрбервиллей",  в
верхней его части можно было разглядеть такие же  геральдические  эмблемы,
какие сохранились на старой печати и ложке Дарбейфилда.
   Джоан задернула занавески, превратив кровать в  прекрасную  палатку,  и
уложила младших детей.
   - На худой конец мы можем провести здесь одну ночь, - объявила  она.  -
Но все-таки попробуем подыскать помещение, и нужно  раздобыть  чего-нибудь
поесть детишкам. Ох, Тэсс, зачем ты только придумывала какие-то свадьбы  с
богачами, если нам от этого нет никакого проку!
   Вместе с Лизой Лу и Абрэхэмом она снова зашагала по проселочной дороге,
отделявшей церковь от городка. На первой же улице они встретили  всадника,
внимательно осматривавшегося по сторонам.
   - А! Я вас искал, - сказал он, подъезжая  к  ним.  -  Все  члены  семьи
собрались в историческом месте!
   Это был Алек д'Эрбервилль.
   - Где Тэсс? - спросил он.
   Джоан не питала симпатии к Алеку. Она рассеянно указала ему на  церковь
и  продолжала  путь,  а  д'Эрбервилль  сказал  на  прощание,  что  он  еще
повидается с ними, если поиски пристанища и  на  этот  раз  не  увенчаются
успехом: он уже слышал о постигшей их неудаче. Когда они ушли, он подъехал
к харчевне и, оставив там лошадь, пошел дальше пешком.
   Тем временем Тэсс, оставшаяся с детьми,  которых  уложили  на  кровать,
поболтала с ними, а потом, видя,  что  больше  ничего  не  может  для  них
сделать, пошла бродить по кладбищу, уже окутанному вечерними тенями. Дверь
церкви была не заперта, и впервые в жизни переступила она этот порог.
   За окном, у которого стояла кровать, находились  могилы  ее  предков  -
здесь хоронили их в течение нескольких столетий. Одни гробницы были совсем
простые,  другие  напоминали  по  форме  церковный  аналой  или  осенялись
балдахином; резьба стерлась, медные украшения были сорваны, дыры от винтов
зияли, словно норки,  прорытые  куницей  в  песчаном  утесе.  Эти  остатки
прежнего величия были самым неоспоримым доказательством того, что  род  ее
захирел и полностью забыт. Она подошла к темному камню,  на  котором  было
высечено: Ostium sepulchri  antiquae  familiae  d'Urberville  [усыпальница
древнего рода д'Эрбервиллей (лат.)].
   В знании церковной латыни Тэсс  не  могла  соперничать  с  кардиналами,
однако она поняла, что это вход в усыпальницу предков и там, внизу,  лежат
те рослые рыцари, которыми под хмельком хвалился ее отец.
   Задумчиво повернулась она к выходу и подошла к одной  из  самых  старых
гробниц,  на  которой  виднелась  склонившаяся  фигура.  Сначала  Тэсс  не
заметила ее в сумерках, да и сейчас не обратила бы на нее  внимания,  если
бы не почудилось ей,  что  изваяние  пошевельнулось.  Подойдя  ближе,  она
тотчас  же  убедилась,  что  это  не  памятник,  а  живой   человек.   Эта
неожиданность так потрясла ее, что она едва не потеряла сознание, чуть  не
упала, хотя и узнала Алека д'Эрбервилля.
   Он соскочил с гробницы и поддержал ее.
   - Я видел, как вы вошли, - улыбаясь, сказал  он,  -  и  забрался  сюда,
чтобы не прерывать ваших  размышлений.  Родственная  встреча  с  предками,
покоящимися здесь, под нами? Слушайте!
   Он с силой стукнул каблуком об пол; снизу донеслось глухое эхо.
   - Нужно думать, что это их немножко расшевелит! -  продолжал  он.  -  А
ведь вы меня приняли за каменное  изваяние  одного  из  них!  Нет,  теперь
настали другие времена. Мизинец лже-д'Эрбервилля  может  сделать  для  вас
больше, чем целая династия  подлинных  д'Эрбервиллей,  лежащих  под  этими
плитами... Распоряжайтесь мною. Что должен я сделать?
   - Уйдите! - прошептала она.
   - Хорошо, я пойду поищу вашу мать, - сказал он мягко; но, проходя  мимо
нее, шепнул: - Запомните мои слова: придет время, когда  вы  будете  более
любезны.
   Он ушел, а она  опустилась  на  плиту,  закрывавшую  вход  в  склеп,  и
подумала: "Почему я не по ту сторону этой двери?"
   А Мэриэн и  Изз  Хюэт  тем  временем  ехали  на  подводе,  перевозившей
имущество крестьянина в землю Ханаанскую, которая была  землей  Египетской
для какой-нибудь другой семьи, уехавшей оттуда сегодня поутру. Но  девушки
мало думали о том, куда они едут. Разговор шел об Энджеле  Клэре,  Тэсс  и
настойчивом ее поклоннике, о роли которого  в  прошлом  Тэсс  они  кое-что
слышали, а кое о чем догадывались.
   - Другое дело, если бы она совсем его не знала, - говорила Мэриэн. - Но
вся беда в том, что один раз он уже ее соблазнил. Ужасно будет жалко, если
он опять добьется своего. Изз, для нас  мистер  Клэр  все  равно  потерян,
значит, нечего ревновать его к ней, а лучше попробуем их помирить. Если бы
он знал, каково ей приходится и как вокруг нее увиваются, пожалуй,  он  бы
приехал и позаботился о своей жене.
   - Нельзя ли дать ему знать?
   Они раздумывали об этом всю дорогу,  но  потом,  устраиваясь  на  новом
месте, забыли о своем плане.
   Месяц спустя они услышали, что Клэр возвращается на родину, но  о  Тэсс
не имели больше никаких сведений. Снова вспыхнула в них любовь к нему,  но
так как к Тэсс они были настроены дружелюбно, то Мэриэн  откупорила  общую
бутылочку чернил, купленную за пенни, и девушки вдвоем сочинили  следующее
послание:

   "Уважаемый сэр, позаботьтесь о своей жене, если вы ее любите  так,  как
она вас любит. Ее жестоко искушает враг, прикинувшийся другом. Сэр,  подле
нее  вертится  человек,  которому  следует  быть  далеко  от  нее.  Нельзя
подвергать женщину испытаниям, которые ей не  под  силу,  а  капля  долбит
камень и даже алмаз.
   Два доброжелателя".

   Письмо они адресовали Энджелу Клэру, Эмминстер, дом священника - другие
его адреса были им неизвестны; затем они долго  пребывали  в  восторженном
состоянии, восхищаясь собственным  великодушием,  и  то  пели  от  избытка
чувств, то истерически плакали.




ФАЗА СЕДЬМАЯ. ЗАВЕРШЕНИЕ


53

   Был вечер в доме эмминстерского  священника.  Две  свечи  под  зелеными
абажурами горели, по обыкновению, в кабинете, но  самого  хозяина  там  не
было. Изредка он заходил туда и размешивал слабо тлеющие угли -  разводить
большой огонь было незачем, так как весна вступала в свои права. Иногда он
останавливался у входной двери, потом шел в гостиную и снова возвращался к
двери. Она была обращена на запад, и хотя в доме сумерки  уже  сгустились,
на улице было еще достаточно светло. Миссис  Клэр,  сидевшая  в  гостиной,
подошла вслед за мужем к двери.
   - Рано еще, - сказал священник. - В Чок-Ньютоне он будет только в шесть
часов, даже если поезд не опоздает, а оттуда десять  миль  по  проселочным
дорогам, из них пять по проселку Криммеркрок; наша старая лошадь не так-то
скоро его привезет.
   - Дорогой мой, она, бывало, привозила нас за час.
   - С тех пор прошло много лет.
   Так коротали они время, зная, что словами не поможешь и нужно терпеливо
ждать.
   Наконец в переулке послышался шум, и за решеткой показалась  старенькая
коляска; из нее вышел человек, которого они узнали, хотя, встретив его  на
улице, прошли бы мимо, не узнав: просто он  вышел  из  их  экипажа  в  тот
момент, когда ждали именно его.
   Миссис Клэр бросилась по темному коридору к двери, муж следовал за ней,
но не столь стремительно.
   Приезжий, входя в дом, мог разглядеть в вечернем свете их взволнованные
лица и очки, отражавшие закатное небо, но они видели только его силуэт.
   - Сынок, сынок мой, наконец-то ты  дома!  -  воскликнула  миссис  Клэр,
забыв о еретических его убеж