ак как ни  он,  ни  она  не  имели  ключа  к  тайне  другого,  то  оба
останавливались  в  недоумении  перед  своими  открытиями  и,  не  пытаясь
заглянуть в прошлое, ждали, надеясь  глубже  узнать  характер  и  душевный
склад друг друга.
   Каждый день, каждый час открывал ему какую-нибудь  новую  ее  черту,  и
такие же открытия делала  она.  Тэсс  старалась  себя  обуздывать,  но  не
подозревала, сколько было в ней жизненной силы.
   Казалось, сначала Тэсс интересовалась только  умом  Энджела  Клэра,  не
замечая в  нем  мужчины.  Она  сравнивала  его  с  собой,  и  каждый  раз,
обнаруживая глубину его познаний и пропасть, какая отделяла ее, Тэсс, с ее
невысоким уровнем духовного развития, от него, поднявшегося на неизмеримую
высоту, она впадала в уныние, считая, что все  ее  усилия  ни  к  чему  не
приведут.
   Как-то упомянув мимоходом о пастушеской жизни в  Древней  Греции,  Клэр
вдруг заметил, что Тэсс сразу стала грустной. Она  в  это  время  собирала
бутоны цветов, которые называются "лорды" и "леди".
   - Почему вы вдруг приуныли? - спросил он.
   - Так... пустяки... я подумала о себе, - печально усмехнувшись, сказала
она и начала нервно обрывать лепестки "леди".  -  Подумала  о  том,  какой
могла бы я быть! Мне кажется, я загубила свою жизнь, потому что никогда не
представлялось мне случая что-то сделать.  Когда  я  вижу,  как  много  вы
знаете, сколько прочли, сколько видели и передумали, я чувствую,  какое  я
ничтожество. Я похожа на несчастную царицу Савскую из Библии! Нет  у  меня
больше бодрости.
   - Право же, из-за этого не стоит огорчаться! И знаете, милая моя  Тэсс,
- заговорил он, воодушевляясь, - я рад был бы помочь  вам  -  обучить  вас
истории или дать книги, которые вы хотели бы прочесть...
   - Опять "леди", - перебила она, показывая бутон, который ощипывала.
   - Что?
   - Я хотела сказать, что,  когда  начинаешь  обрывать  лепестки,  всегда
оказывается больше "леди", чем "лордов".
   -  Бросьте  "лордов"  и  "леди".  Хотели  бы  вы  чему-нибудь  учиться?
Например, истории?
   - Иногда мне кажется, что я не хочу знать больше того, что уже знаю.
   - Почему?
   - Что толку,  если  я  узнаю,  что  таких,  как  я,  очень  много  и  в
какой-нибудь старой книге описан человек точь-в-точь такой же, как и я,  а
мне предстоит повторить то, что он делал?  От  этого  мне  только  грустно
станет. Лучше не вспоминать, что ты со своим прошлым ничем не  отличаешься
от многих тысяч людей, а будущая твоя жизнь и поступки  такие  же,  как  у
них.
   - Так, значит, вы ничему не хотите учиться?
   - Пожалуй, мне хотелось бы узнать, почему...  почему...  солнце  светит
равно и добрым и злым, - ответила она, и голос ее дрогнул. - Но книги  мне
этого не скажут.
   - Тэсс, ну к чему такая горечь?
   Конечно,  успокаивая  ее,   он   руководствовался   лишь   вежливостью,
представлением о долге, ибо в былые дни у него самого возникали  такие  же
мысли. Глядя на свежие губы Тэсс, он решил, что эта наивная  дочь  природы
повторяет чужие слова, не понимая их  значения.  Она  продолжала  обрывать
лепестки "лордов" и "леди", а Клэр, бросив взгляд на ее загнутые  ресницы,
касавшиеся щеки, медленно отошел. Она стояла, задумчиво ощипывая последний
бутон, потом очнулась от грез и нетерпеливо бросила  на  землю  всех  этих
цветочных аристократов, негодуя на себя  за  свою  глупую  болтовню.  А  в
глубине ее сердца разгоралось пламя.
   Какой дурочкой должен  он  считать  ее!  Мечтая  заслужить  доброе  его
мнение, она вспомнила то, о чем последнее время старалась  забыть,  -  так
неприятны  были  последствия,  -  вспомнила  о  происхождении   своем   из
рыцарского рода  д'Эрбервиллей.  Для  нее  это  открытие  было  не  только
бесполезно, но и гибельно, но,  быть  может,  мистер  Клэр,  джентльмен  и
знаток истории, проникнется к ней уважением и забудет о ребяческой ее игре
с "лордами" и "леди", если узнает, что эти статуи из пурбекского мрамора и
алебастра в кингсбирской церкви изображают подлинных ее предков по  прямой
линии, что она не самозванка, как те, порожденные деньгами  и  тщеславием,
трэнтриджские д'Эрбервилли, но настоящая д'Эрбервилль по крови.
   Однако прежде чем сделать это признание, Тэсс решила осторожно выведать
у владельца мызы, какое впечатление может произвести оно на мистера Клэра.
Она спросила: питает ли мистер Клэр уважение  к  древним  родам  графства,
если их представители лишились всех богатств и земель?
   - Мистер Клэр, - решительно объявил фермер, - завзятый бунтарь, второго
такого и не сыщешь; он ни капельки не похож на свою родню. А больше  всего
на свете он ненавидит так называемые старинные  фамилии.  По  его  словам,
всякому должно быть ясно,  что  старинные  фамилии  сделали  свое  дело  в
прошлом, и теперь от них  никакого  толка  не  будет.  Было  время,  когда
Биллеты, Дренкхарды, Греи, Сен-Кэнтэны, Гарди и Гоулды  владели  огромными
поместьями в этой долине, ну а нынче ничего у них нет. Да вот  взять  хотя
бы нашу маленькую Рэтти Придл: она из рода Пэриделлей - из древнего  рода,
владевшего когда-то землями у Кингс-Хинтока,  которые  принадлежат  теперь
графу Уэссекскому, а в те времена о нем и его родичах никто и не слыхивал.
Мистер Клэр об этом узнал и несколько дней разговаривал с бедняжкой  очень
презрительно. "Ах, говорит, никогда из вас не  выйдет  хорошей  доильщицы!
Ваши предки всю свою силу порастратили в Палестине много  веков  назад,  и
теперь вам нужно тысячу лет ждать и набираться сил для новых дел!"  Пришел
как-то к нам парнишка просить работы и говорит,  что  его  зовут  Мэт.  Мы
спрашиваем, как его фамилия, а он отвечает, что никогда не слыхивал, чтобы
у него была фамилия. Мы удивились: как же это так? А  он  объясняет:  мол,
семья его еще не обзавелась предками,  так  откуда  же  у  него  возьмется
фамилия? "А, вас-то мне и нужно!  -  говорит  мистер  Клэр,  вскакивает  и
пожимает ему руку. - Я  на  вас  возлагаю  большие  надежды!"  И  дал  ему
полкроны. Да, старинных фамилий мистер Клэр не переваривает.
   Выслушав  это  карикатурное  изложение  взглядов  Клэра,  бедная   Тэсс
порадовалась, что в минуту слабости не сказала ни  одного  лишнего  слова,
хотя ее род был очень древний и, пожалуй, успел за  это  время  не  только
прийти в упадок, но и набраться новых сил. Вдобавок еще одна доильщица как
будто могла соперничать с ней в этом отношении! И Тэсс продолжала  держать
язык за зубами, не заикаясь о склепе д'Эрбервиллей и о  рыцаре  Вильгельма
Завоевателя, чье имя она носила. Узнав таким образом точку  зрения  Клэра,
она объясняла теперь его интерес к себе главным образом тем, что он считал
ее не связанной никакими семейными, и родовыми традициями.



20

   Лето было в разгаре. Новые  цветы,  листья,  соловьи,  зяблики,  дрозды
разместились  там,  где  всего  год  назад  обитали  другие  недолговечные
создания,  в  то  время  как  эти  были  еще  зародышами   или   частицами
неорганического мира. Под лучами  солнца  наливались  почки,  вытягивались
стебли,  бесшумными  потоками  поднимался  сок  в  деревьях,  раскрывались
лепестки и невидимыми водопадами и струйками растекались ароматы.
   Жизнь работников и работниц фермера  Крика  текла  беспечально,  мирно,
даже весело. Пожалуй, социальное их положение было самым  счастливым,  ибо
они находились выше черты, у которой кончается  нужда,  и  ниже  той,  где
условности начинают сковывать естественные чувства, а погоня за пошловатой
модой превращает довольство в скудость.
   Так протекали дни, те дни, когда листва  особенно  обильна  и  кажется,
будто природа преследует одну цель -  выращивать  растения.  Тэсс  и  Клэр
бессознательно изучали друг друга, неизменно балансируя на грани  страсти,
но, по-видимому, не переступая  ее.  И,  подчиняясь  непреложному  закону,
стремились к одной и той же цели, подобно двум  ручьям,  текущим  в  одной
долине.
   Никогда Тэсс не была так счастлива, как теперь, и, быть  может,  ей  не
было суждено еще раз пережить  такие  же  счастливые  дни.  В  этой  новой
обстановке она чувствовала себя и физически  и  духовно  на  своем  месте.
Молодое деревце, пустившее корни в ядовитую почву, где  упало  семя,  было
пересажено на более плодородную землю. Кроме того, и она и Клэр до сих пор
еще занимали позицию между простым влечением  и  любовью;  здесь  не  было
места глубоким волнениям, не было рефлексии с ее  надоедливыми  вопросами:
"Куда увлекает меня этот новый поток? Какое значение имеет  он  для  моего
будущего? В какой связи находится он с моим прошлым?"
   Для Энджела Клэра Тэсс пока была лишь отражением идеала, розовой теплой
тенью, которая еще не завладела его сознанием. И он разрешал себе думать о
ней, полагая, что интерес его является не больше чем  интересом  философа,
созерцающего крайне оригинальную и самобытную  представительницу  женского
пола.
   Встречались они постоянно, иначе и быть не могло.
   Встречались ежедневно в странный и торжественный  предутренний  час,  в
лиловых или розовых лучах рассвета, - ибо здесь нужно было вставать  рано,
очень рано.  Коров  доили  ни  свет  ни  заря,  а  перед  этим,  в  начале
четвертого, снимали сливки с молока. Обычно тот, кто первым просыпался  от
звона будильника, должен был будить  остальных.  Тэсс  поступила  на  мызу
последней, а к тому же вскоре обнаружилось, что на нее можно положиться  -
она не проспит, как это случалось с другими, - а  потому  эта  обязанность
все чаще выпадала на ее долю. Как только  в  три  часа  кончал  дребезжать
будильник, она выходила из своей комнаты и бежала к двери  хозяина,  затем
поднималась по лестнице на  мезонин  к  Энджелу  и  окликала  его  громким
шепотом, после чего будила своих подруг. К тому времени как Тэсс  успевала
одеться, Клэр уже спускался вниз и выходил  в  свежую  утреннюю  прохладу.
Остальные работницы и работники старались поваляться в постели подольше  и
появлялись через четверть часа.
   Серые полутона рассвета непохожи на серые вечерние сумерки, хотя краски
как будто одни и те же. На восходе солнца свет кажется  активным,  а  тьма
пассивна, тогда как вечером активен  нарастающий  мрак,  а  свет  дремотно
пассивен.
   И вот, потому что эти двое  так  часто  -  и  не  всегда,  быть  может,
случайно - вставали первыми на ферме, им начинало казаться,  что  во  всем
мире пробуждались от сна они первые. В начале своего  пребывания  на  мызе
Тэсс, одевшись, не снимала сливок с молока и тотчас же выходила  во  двор,
где Клэр обычно ее поджидал. Открытый луг залит  был  призрачным  туманным
светом, который внушал им чувство оторванности ото всех, словно  они  были
Адамом и Евой. В этом тусклом свете зарождающегося дня Тэсс казалась Клэру
существом совершенным  и  духовно  и  физически,  наделенным  чуть  ли  не
царственным  могуществом,  -  быть  может,  потому,  что  в  пределах  его
кругозора вряд ли  хоть  одна  женщина,  столь  же  одаренная,  как  Тэсс,
выходила из дому в такую раннюю пору; да и во всей Англии мало нашлось  бы
таких женщин. Красивые женщины обычно спят в летнюю  утреннюю  пору.  Тэсс
была подле него, а остальные просто не существовали.
   Рассеянный странный свет, который окутывал их, когда они  шли  рядом  к
тому  месту,  где  лежали  коровы,  часто  заставлял  его  думать  о  часе
воскресенья. Ему и в голову не приходило, что подле него, быть может, идет
Магдалина. Все кругом было окутано серыми тенями,  и  лицо  его  спутницы,
притягивавшее его взгляд, поднималось над туманной мглой,  словно  светясь
фосфорическим светом. Она казалась призрачным  бесплотным  духом  -  такой
делали ее падавшие с северо-востока холодные лучи загорающегося  дня.  Его
лицо, хотя он этого и не подозревал, производило на нее то же впечатление.
   И в этот час, как было уже сказано, он сильнее всего ощущал ее странное
очарование. Больше не была она доильщицей, но  воплощением  женственности.
Полушутя называл он ее Артемидой, Деметрой и другими причудливыми именами,
которые ей не нравились, потому что она их не понимала.
   - Зовите меня Тэсс, - говорила она обиженно, и он повиновался.
   Светало, и тогда она снова превращалась в женщину; лицо богини, которая
может даровать блаженство, становилось лицом женщины, блаженства жаждущей.
   В эти часы, когда люди еще спят, им случалось подходить совсем близко к
водяным птицам. Из зарослей на  границе  луга,  куда  они  ходили  гулять,
вылетали  цапли,  поднимая  оглушительный  шум,  который  напоминал   стук
распахивающихся  дверей  и  ставней,  либо,  застигнутые  врасплох,  смело
оставались стоять в  воде  и,  следя  за  проходившей  парой,  медленно  и
бесстрастно повертывали головы, словно марионетки, приводимые  в  движение
часовым механизмом.
   Они видели пласты легкого летнего тумана над лугами - пушистые,  ровные
и тонкие, как покрывало. На траве, седой от росы, виднелись островки  там,
где ночью лежал скот, - темно-зеленые сухие островки величиной  с  коровью
тушу, разбросанные в  океане  росы.  От  каждого  островка  вилась  темная
тропинка,  проложенная  коровой,  которая,  покинув  место  ночлега,  ушла
пастись, - и они находили ее в  конце  этой  тропинки.  Узнав  их,  корова
фыркала, и у ее ноздрей клубилось в тумане облачко пара. Тогда  гнали  они
коров на мызу, а иногда доили их тут же.
   Случалось, что летний туман сгущался, и луга походили  на  белое  море,
над которым, словно грозные скалы, поднимались  отдельные  деревья.  Птицы
взмывали над ним, вырываясь к свету, и парили в воздухе, греясь на солнце,
либо садились на мокрые, сверкавшие; как  стеклянные  прутья,  перекладины
изгороди, пересекавшей луг. Туман оседал крохотными алмазами  на  ресницах
Тэсс и мелким жемчугом осыпал ее волосы. Когда разгорался день,  солнечный
и банальный, роса испарялась, Тэсс теряла свою странную, эфирную прелесть,
ее  зубы  и  глаза  блестели  в  лучах  солнца,  и  снова  она  была  лишь
ослепительно красивой доильщицей, у которой могли найтись соперницы  среди
других женщин.
   В это время раздавался голос фермера Крика, который распекал за поздний
приход работниц, живших не на мызе, и бранил старую Дебору Файэндер за то,
что та не моет рук.
   - Ради бога, Деб, подставь руки под насос. Ей-богу,  если  бы  лондонцы
знали, какая ты грязнуха, они бы покупали масла и молока еще  меньше,  чем
теперь, а это не так-то просто.
   Кончали доить коров, и тут Тэсс, Клэр  и  все  остальные  слышали,  как
миссис Крик отодвигает в кухне тяжелый стол  от  стены;  -  эта  процедура
неизменно предшествовала каждой трапезе; после завтрака  раздавался  снова
тот же отчаянный скрип, когда стол водворяли на прежнее место.



21

   Однажды  после  завтрака  в  молочной  поднялась  суматоха.  Маслобойка
вращалась, как  всегда,  но  масло  не  сбивалось.  Всякий  раз,  как  это
случалось, обычная жизнь останавливалась. "Плюх-плюх" - плескалось  молоко
в огромном цилиндре, но того звука, которого ждали все, не было слышно.
   Фермер Крик и его жена, доильщицы Тэсс, Мэриэн, Рэтти Придл, Изз Хюэт и
приходящие замужние работницы, а также мистер Клэр, Джонатэн, Кейл, старая
Дебора  и  все  остальные  стояли,  беспомощно  созерцая   маслобойку,   а
мальчишка, погонявший во  дворе  лошадь,  таращил  глаза,  показывая,  что
оценивает создавшееся положение.  Даже  меланхолическая  лошадь,  завершая
круг, казалось, посматривала на окно вопросительно и грустно.
   - Много лет не бывал я у сына знахаря Трэндла в Эгдоне, много лет, -  с
горечью сказал Крик. - Далеко ему до отца! И раз пятьдесят я говорил,  что
в него не верю. Да, не  верю.  А  все-таки  придется  пойти  к  нему.  Да,
придется пойти, если дело не наладится.
   Даже мистер Клэр приуныл, видя отчаяние хозяина.
   - Когда я еще был мальчишкой, - сказал Джонатэн Кейл, - знахарь Фолл  -
тот, что живет по ту сторону Кэстербриджа, - слыл мастером. Ну, да  теперь
он рассыпается, как гнилое дерево.
   - Мой дед ходил, бывало,  к  знахарю  Минтерну  в  Олскомб,  умный  был
человек, как говаривал дед, - продолжал мистер Крик. - Но  нынче  толковых
людей не сыщешь.
   Миссис Крик держалась ближе к делу.
   - Уж не влюблен ли у нас тут кто-нибудь на мызе? - предположила она.  -
В молодости я слыхала, что масло от этого  не  сбивается.  Помнишь,  Крик,
много лет назад служила у нас одна девушка... и  масло-то  ведь  тогда  не
сбивалось...
   - Да, да. Но это не так. Любовь тут была ни при чем.  Помню  прекрасно:
маслобойка тогда испортилась.
   Он повернулся к Клэру:
   - Был у нас работник Джек Доллоп, сэр, разбитной  парень;  ухаживал  за
молодой девушкой из Мелстока и обманул ее, как обманывал многих. Ну, да на
этот раз пришлось ему столкнуться с женщиной совсем другого сорта, правда,
сама-то девушка была здесь ни при чем. В святой четверг собрались  мы  все
здесь - вот так же, как и теперь, только масло в тот день не сбивали  -  и
видим: подходит к дому мать этой девушки и держит в руке  громадный  зонт,
оправленный медью, которым быка можно с ног свалить, - идет и  спрашивает:
"Здесь работает Джек Доллоп? Он мне нужен.  Хочу  с  ним  посчитаться".  А
следом за матерью  идет  девушка,  обманутая  Джеком,  и  плачет  горькими
слезами, уткнувшись в платок. Джек посмотрел в окно и говорит: "О господи!
Вот беда! Она меня убьет!  Куда  бы  мне  спрятаться,  да  поскорее?..  Не
говорите ей, где я!" И с этими словами залез в маслобойку и крышку прикрыл
изнутри. А тут уж мать девушки ворвалась в молочную. "Негодяй! Где  он?  -
кричит. - Я ему всю морду расцарапаю, дайте только мне до него добраться!"
Искала она повсюду, ругала Джека и  так  и  этак;  тот  лежит  и  чуть  не
задыхается в маслобойке, а бедная девушка, или - вернее  будет  сказать  -
молодая женщина, стоит у двери  и  плачет  навзрыд.  Никогда  я  этого  не
забуду, никогда! Камень и тот  бы  растаял.  А  она  никак  не  может  его
отыскать.
   Хозяин мызы умолк, и слушатели обменялись кое-какими замечаниями.
   Рассказы мистера Крика отличались одним любопытным свойством:  казалось
бы, доведенные до конца, они  побуждали  слушателей  встревать  со  своими
замечаниями не вовремя, так как на самом деле до конца было еще далеко, но
старые друзья не попадались на эту удочку.
   Рассказчик продолжал:
   - Понять не могу,  как  старуха  догадалась,  но  в  конце  концов  она
пронюхала, что он сидит в маслобойке. Не говоря ни слова,  она  ухватилась
за ручку - а маслобойку тогда крутили вручную - и давай  крутить,  а  Джек
болтается там, внутри. "О господи! Остановите маслобойку! -  закричал  он,
высунув голову. - Выпустите! Всю душу из меня вытрясли!" Был он  трусоват,
как и полагается такому парню. "Э, нет, не  выпущу,  пока  не  вернешь  ей
честное имя!" - закричала старуха. "Останови маслобойку, старая ведьма!" -
завизжал он. "Ах ты, обманщик! Называешь меня старой ведьмой, хотя вот  уж
пять месяцев, как следовало бы тебе величать меня тещей!" И пошла крутить,
а у Джека кости трещат. Никто из нас не посмев  вмещаться,  и  он  наконец
обещал загладить грех. "Да, говорит, слово свое  я  сдержу".  Тем  дело  и
кончилось.
   Слушатели, посмеиваясь, обсуждали рассказ, как вдруг  сзади  послышался
шорох; все оглянулись: Тэсс, побледнев, направилась к двери.
   - Какая жара сегодня! - чуть слышно проговорила она.
   Действительно, день был жаркий,  и  никому  не  пришло  в  голову,  что
бледность ее вызвана воспоминаниями хозяина. Он шагнул  вперед,  распахнул
перед ней дверь и сказал с ласковой насмешкой:
   - Что ж это ты, девчурка? Самая хорошенькая молочница на  моей  мызе  и
вдруг раскисла, чуть только настала жара. Как же мы без тебя  обойдемся  в
середине лета? А, что скажете, мистер Клэр?
   - Мне дурно... я... я лучше  выйду  на  воздух,  -  пролепетала  она  и
скрылась за дверью.
   На  ее  счастье,  в  эту  самую  минуту  плеск  молока  во  вращающейся
маслобойке сменился долгожданным чмоканьем.
   - Пошло! - воскликнула  миссис  Крик,  и  на  Тэсс  перес