собственному назначению, а в три  часа  пополудни  я
уже должен был быть у Лизаветы Николаевны, чтобы рассказать ей -  я  сам  не
знал о чем, и способствовать ей - сам  не  знал  в  чем.  И  между  тем  все
разрешилось так, как никто бы не предположил. Одним  словом,  это  был  день
удивительно сошедшихся случайностей.
     Началось с того, что мы со Степаном Трофимовичем,  явившись  к  Варваре
Петровне ровно в двенадцать часов, как она назначила, не  застали  ее  дома;
она еще не возвращалась от обедни. Бедный друг мой  был  так  настроен  или,
лучше сказать, так расстроен, что это обстоятельство тотчас же сразило  его;
почти в бессилии опустился он на кресло в гостиной. Я предложил  ему  стакан
воды; но несмотря  на  бледность  свою  и  даже  на  дрожь  в  руках,  он  с
достоинством  отказался.  Кстати,  костюм  его   отличался   на   этот   раз
необыкновенною изысканностию: почти бальное, батистовое  с  вышивкой  белье,
белый галстух, новая шляпа в руках,  свежие  соломенного  цвета  перчатки  и
даже, чуть-чуть,  духи.  Только  что  мы  уселись,  вошел  Шатов,  введенный
камердинером,  ясное  дело,  тоже  по  оффициальному   приглашению.   Степан
Трофимович привстал было протянуть ему руку,  но  Шатов,  посмотрев  на  нас
обоих внимательно, поворотил в  угол,  уселся  там  и  даже  не  кивнул  нам
головой. Степан Трофимович опять испуганно поглядел на меня.
     Так просидели мы еще несколько минут  в  совершенном  молчании.  Степан
Трофимович начал было  вдруг  мне  что-то  очень  скоро  шептать,  но  я  не
расслушал; да и сам он от волнения не  докончил  и  бросил.  Вошел  еще  раз
камердинер поправить что-то на столе; а вернее -  поглядеть  на  нас.  Шатов
вдруг обратился к нему с громким вопросом:
     - Алексей Егорыч, не знаете, Дарья Павловна с ней отправилась?
     - Варвара Петровна изволили поехать в собор одне-с,  а  Дарья  Павловна
изволили остаться у себя наверху, и не так здоровы-с, - назидательно и чинно
доложил Алексей Егорыч.
     Бедный друг мой опять бегло и тревожно со мной переглянулся, так что  я
наконец стал от него отворачиваться. Вдруг у подъезда прогремела  карета,  и
некоторое отдаленное движение в доме возвестило нам, что хозяйка воротилась.
Все мы привскочили с кресел, но опять неожиданность: послышался  шум  многих
шагов, значило, что хозяйка возвратилась не одна, а это  действительно  было
уже несколько странно, так как сама она назначила нам этот час.  Послышалось
наконец, что кто-то входил до странности скоро, точно бежал, а так не  могла
входить Варвара Петровна. И вдруг она почти влетела в комнату запыхавшись  и
в чрезвычайном волнении. За нею, несколько приотстав и гораздо  тише,  вошла
Лизавета  Николаевна,  а  с  Лизаветой  Николаевной  рука  в  руку  -  Марья
Тимофеевна Лебядкина! Если б я увидел это во сне, то и тогда бы не поверил.
     Чтоб объяснить эту совершенную неожиданность,  необходимо  взять  часом
назад и рассказать подробнее о  необыкновенном  приключении,  происшедшем  с
Варварой Петровной в соборе.
     Во-первых, к обедне собрался почти весь город, то-есть  разумея  высший
слой нашего общества. Знали, что пожалует губернаторша в первый  раз,  после
своего к нам прибытия. Замечу, что у нас уже пошли  слухи  о  том,  что  она
вольнодумка и "новых  правил".  Всем  дамам  известно  было  тоже,  что  она
великолепно и с необыкновенным изяществом будет одета; а потому наряды наших
дам отличались на этот раз изысканностью  и  пышностью.  Одна  лишь  Варвара
Петровна была скромно и по-всегдашнему одета во все  черное;  так  бессменно
одевалась она в продолжение последних  четырех  лет.  Прибыв  в  собор,  она
поместилась на обычном своем месте, налево, в первом ряду, и ливрейный лакей
положил пред нею бархатную подушку для коленопреклонении, одним словом,  все
по-обыкновенному. Но заметили тоже, что на этот раз она, во все  продолжение
службы, как-то чрезвычайно усердно молилась; уверяли даже потом,  когда  все
припомнили, что даже слезы стояли в глазах ее. Кончилась наконец  обедня,  и
наш протоиерей, отец Павел, вышел сказать  торжественную  проповедь.  У  нас
любили его проповеди и ценили их высоко; уговаривали его даже напечатать, но
он все не решался. На этот раз проповедь вышла как-то особенно длинна.
     И вот, во время уже проповеди подкатила к собору одна дама на  легковых
извозчичьих дрожках прежнего фасона, то-есть на которых  дамы  могли  сидеть
только сбоку, придерживаясь  за  кушак  извозчика  и  колыхаясь  от  толчков
экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих  пор
еще разъезжают. Остановясь у  угла  собора,  ибо  у  врат  стояло  множество
экипажей и даже жандармы, - дама соскочила с дрожек и подала  ваньке  четыре
копейки серебром.
     - Что ж, мало разве, Ваня! - вскрикнула она, увидав его  гримасу,  -  у
меня все, что есть, - прибавила она жалобно.
     - Ну, да бог с тобой, не рядясь садил, - махнул рукой ванька и поглядел
на нее как бы думая: "Да и грех тебя обижать-то";  затем,  сунув  за  пазуху
кожаный кошель,  тронул  лошадь  и  укатил,  напутствуемый  насмешками  близ
стоявших извозчиков. Насмешки и  даже  удивление  сопровождали  и  даму  все
время, пока она пробиралась к соборным вратам между  экипажами  и  ожидавшим
скорого  выхода  господ  лакейством.  Да   и   действительно   было   что-то
необыкновенное  и  неожиданное  для  всех  в  появлении  такой  особы  вдруг
откуда-то на улице средь народа. Она была болезненно  худа  и  прихрамывала,
крепко набелена и нарумянена,  с  совершенно  оголенною  длинною  шеей,  без
платка, без бурнуса, в одном только стареньком, темном платье,  несмотря  на
холодный и ветряный, хотя и ясный сентябрьский день; с  совершенно  открытою
головой, с волосами, подвязанными в крошечный узелок на затылке, в которые с
правого боку  воткнута  была  одна  только  искусственная  роза,  из  таких,
которыми украшают вербных херувимов. Такого вербного  херувима  в  венке  из
бумажных роз я именно заметил вчера в углу,  под  образами,  когда  сидел  у
Марьи Тимофеевны. К довершению всего, дама шла хоть и скромно опустив глаза,
но в то же  время  весело  и  лукаво  улыбаясь.  Если  б  она  еще  капельку
промедлила, то ее бы может быть и не пропустили в  собор...  Но  она  успела
проскользнуть, а, войдя во храм, протиснулась незаметно вперед.
     Хотя проповедь была на половине,  и  вся  сплошная  толпа,  наполнявшая
храм, слушала ее с полным и беззвучным вниманием, но все-таки несколько глаз
с любопытством и недоумением покосилось на вошедшую. Она упала на  церковный
помост, склонив на него свое  набеленое  лицо,  лежала  долго  и  невидимому
плакала; но, подняв опять голову и привстав с колен, очень скоро  оправилась
и развлеклась. Весело, с видимым чрезвычайным удовольствием, стала скользить
она  глазами  по  лицам,  по  стенам  собора;   с   особенным   любопытством
вглядывалась в иных дам, приподымаясь для этого даже на цыпочки, и даже раза
два засмеялась, как-то странно при этом хихикая. Но проповедь  кончилась,  и
вынесли крест. Губернаторша пошла к кресту первая, но, не дойдя двух  шагов,
приостановилась, видимо желая уступить  дорогу  Варваре  Петровне,  с  своей
стороны, подходившей слишком уж прямо и как бы  не  замечая  никого  впереди
себя. Необычайная учтивость губернаторши, без  сомнения,  заключала  в  себе
явную и остроумную в своем роде колкость; так все поняли; так поняла  должно
быть и  Варвара  Петровна;  но  попрежнему  никого  не  замечая  и  с  самым
непоколебимым видом достоинства  приложилась  она  ко  кресту  и  тотчас  же
направилась к выходу. Ливрейный лакей расчищал пред ней дорогу, хотя  и  без
того все расступались. Но у самого выхода, на паперти, тесно сбившаяся кучка
людей на мгновение загородила  путь.  Варвара  Петровна  приостановилась,  и
вдруг странное, необыкновенное существо, женщина с бумажной розой на голове,
протиснувшись между людей, опустилась пред ней на колени. Варвара  Петровна,
которую трудно было чем-нибудь  озадачить,  особенно  в  публике,  поглядела
важно и строго.
     Поспешу заметить здесь, по возможности вкратце,  что  Варвара  Петровна
хотя и стала в последние годы  излишне,  как  говорили,  расчетлива  и  даже
скупенька, но иногда не жалела денег, собственно на благотворительность. Она
состояла членом одного благотворительного общества  в  столице.  В  недавний
голодный год, она отослала в Петербург, в главный комитет для приема пособий
потерпевшим, пятьсот рублей, и об этом у  нас  говорили.  Наконец,  в  самое
последнее время, пред назначением нового губернатора, она  было  совсем  уже
основала местный дамский комитет, для пособия самым беднейшим родильницам  в
городе и в губернии. У нас сильно упрекали ее  в  честолюбии;  но  известная
стремительность характера Варвары Петровны и в  то  же  время  настойчивость
чуть не восторжествовали над препятствиями; общество почти уже устроилось, а
первоначальная  мысль  все  шире  и  шире  развивалась  в  восхищенном   уме
основательницы: она уже мечтала об основании такого же комитета в Москве,  о
постепенном  распространении  его  действий  по  всем  губерниям.  И  вот  с
внезапною переменой губернатора, все приостановилось; а новая  губернаторша,
говорят, уже успела высказать в обществе несколько колких и, главное, метких
и дельных возражений насчет будто бы непрактичности основной мысли подобного
комитета, что, разумеется с прикрасами, было уже передано Варваре  Петровне.
Один бог знает глубину сердец, но  полагаю,  что  Варвара  Петровна  даже  с
некоторым удовольствием приостановилась  теперь  в  самых  соборных  вратах,
зная, что мимо должна сейчас же пройти губернаторша, а затем и все, и "пусть
сама увидит, как мне все равно, что бы она там  ни  подумала  и  что  бы  ни
сострила еще насчет тщеславия моей благотворительности. Вот же вам всем!"  -
Что вы, милая, о чем вы просите? - внимательнее всмотрелась Варвара Петровна
в коленопреклоненную пред  нею  просительницу.  Та  глядела  на  нее  ужасно
оробевшим,  застыдившимся,  но  почти   благоговейным   взглядом   и   вдруг
усмехнулась с тем же странным хихиканьем.
     - Что она? Кто она? - Варвара  Петровна  обвела  кругом  присутствующих
повелительным и вопросительным взглядом.
     Все молчали.
     - Вы несчастны? Вы нуждаетесь во вспоможении?
     - Я нуждаюсь... я приехала... - лепетала "несчастная" прерывавшимся  от
волнения голосом. - Я приехала только, чтобы вашу ручку  поцеловать...  -  и
опять  хихикнула.  С  самым  детским  взглядом,  с  каким  дети   ласкаются,
что-нибудь выпрашивая, потянулась она схватить ручку  Варвары  Петровны,  но
как бы испугавшись вдруг отдернула свои руки назад.
     -  Только  за  этим  и  прибыли?  -  улыбнулась  Варвара   Петровна   с
сострадательною  улыбкой,  но  тотчас  же  быстро  вынула  из  кармана  свой
перламутровый  портмоне,  а  из  него  десятирублевую   бумажку   и   подала
незнакомке. Та взяла. Варвара Петровна была очень заинтересована и видимо не
считала незнакомку какою-нибудь простонародною просительницей.
     - Вишь, десять рублей дала, - проговорил кто-то в толпе.
     -  Ручку-то  пожалуйте,  -  лепетала  "несчастная",  крепко   прихватив
пальцами левой руки за уголок  полученную  десятирублевую  бумажку,  которую
свивало  ветром.  Варвара  Петровна  почему-то  немного  нахмурилась   и   с
серьезным, почти строгим видом протянула руку; та с благоговением поцеловала
ее. Благодарный взгляд ее заблистал каким-то даже восторгом.  Вот  в  это-то
самое время подошла губернаторша  и  прихлынула  целая  толпа  наших  дам  и
старших  сановников.  Губернаторша   поневоле   должна   была   на   минутку
приостановиться в тесноте; многие остановились.
     - Вы дрожите, вам холодно? - заметила вдруг Варвара Петровна и, сбросив
с себя свой бурнус, на лету подхваченный лакеем, сняла с  плеч  свою  черную
(очень не дешевую) шаль и собственными руками окутала обнаженную шею все еще
стоявшей на коленях просительницы.
     - Да встаньте же, встаньте с колен, прошу вас! - Та встала.
     - Где вы живете? Неужели никто наконец не знает, где она живет? - снова
нетерпеливо оглянулась кругом Варвара Петровна.  Но  прежней  кучки  уже  не
было; виднелись все знакомые, светские лица, разглядывавшие  сцену,  одни  с
строгим удивлением, другие с лукавым любопытством и в то же время с невинною
жаждой скандальчика, а третьи начинали даже посмеиваться.
     - Кажется, это Лебядкиных-с, - выискался наконец один добрый человек  с
ответом на запрос Варвары Петровны, наш почтенный и многими уважаемый  купец
Андреев,  в  очках,  с  седою  бородой,  в  русском  платье  и   с   круглою
цилиндрическою шляпой, которую держал теперь в руках; - они у  Филипповых  в
доме проживают, в Богоявленской улице.
     - Лебядкин? Дом Филиппова? Я что-то  слышала...  благодарю  вас,  Никон
Семеныч, но кто этот Лебядкин?
     - Капитаном прозывается, человек, надо бы так сказать, неосторожный.  А
это уж заверное их сестрица. Она, полагать надо, из-под надзору теперь ушла,
- сбавив голос, проговорил Никон Семеныч и значительно взглянул  на  Варвару
Петровну.
     - Понимаю  вас;  благодарю,  Никон  Семеныч.  Вы,  милая  моя,  госпожа
Лебядкина?
     - Нет; я не Лебядкина.
     - Так, может быть, ваш брат Лебядкин?
     - Брат мой Лебядкин.
     - Вот что я сделаю, я вас теперь, моя милая, с собой возьму, а от  меня
вас уже отвезут к вашему семейству; хотите ехать со мной?
     - Ах, хочу! - сплеснула ладошками г-жа Лебядкина.
     - Тетя, тетя? Возьмите и меня с собой к вам! - раздался голос  Лизаветы
Николаевны. Замечу, что  Лизавета  Николаевна  прибыла  к  обедне  вместе  с
губернаторшей, а Прасковья Ивановна, по  предписанию  доктора,  поехала  тем
временем покататься в карете, а для развлечения увезла с  собой  и  Маврикия
Николаевича.  Лиза  вдруг  оставила  губернаторшу  и  подскочила  к  Варваре
Петровне.
     - Милая моя, ты знаешь, я всегда тебе рада, но что скажет твоя мать?  -
начала  было  осанисто  Варвара  Петровна,  но  вдруг   смутилась,   заметив
необычайное волнение Лизы.
     - Тетя, тетя, непременно теперь с вами, - умоляла Лиза,  целуя  Варвару
Петровну.
     -  Mais  qu'avez  vous  donc,  Lise!  -  с   выразительным   удивлением
проговорила губернаторша.
     - Ах простите, голубчик, chйre cousine, я к тете, - на лету повернулась
Лиза к неприятно-удивленной своей chйre cousine и поцеловала ее два раза.  -
И maman тоже скажите, чтобы сейчас  же  приезжала  за  мной  к  тете;  maman
непременно, непременно хотела заехать, она давеча сама  говорила,  я  забыла
вас предуведомить, - трещала Лиза, - виновата, не сердитесь, Julie...  chйre
cousine... тетя, я готова!
     - Если вы, тетя, меня не возьмете, то  я  за  вашею  каретой  побегу  и
закричу, - быстро и отчаянно прошептала она совсем на ухо Варваре  Петровне;
хорошо еще, что никто не слыхал. Варвара Петровна даже на шаг отшатнулась  и
пронзительным взглядом посмотрела на сумасшедшую девушку.  Этот  взгляд  все
решил: она непременно положила взять с собой Лизу!
     - Этому надо  положить  конец,  -  вырвалось  у  ней.  -  Хорошо,  я  с
удовольствием  беру  тебя,  Лиза,  -  тотчас  же  громко  прибавила  она,  -
разумеется, если Юлия Михайловна согласится тебя  отпустить,  -  с  открытым
видом и с прямодушным достоинством повернулась она прямо к губернаторше.
     - О, без сомнения, я не захочу лишить ее этого удовольствия, тем более,
что я сама... - с удивительною любезностью залепетала вдруг Юлия Михайловна,
- я сама... хорошо знаю, какая на наших плечиках фантастическая  всевластная
головка (Юлия Михайловна очаровательно улыбнулась)...
     - Благодарю вас  чрезвычайно,  -  отблагодарила  вежливым  и  осанистым
поклоном Варвара Петровна.
     - И мне тем более приятно, - почти  уже  с  восторгом  продолжала  свой
лепет Юлия Михайловна, даже вся покраснев от приятного волнения, - что кроме
удовольствия быть у вас, Лизу, увлекает теперь такое прекрасное, такое, могу
сказать,   высокое   чувство...    сострадание...    (она    взглянула    на
"несчастную")... и... и на самой паперти храма...
     - Такой  взгляд  делает  вам  честь,  -  великолепно  одобрила  Варвара
Петровна. Юлия  Михайловна  стремительно  протянула  свою  руку,  и  Варвара
Петровна с полною готовностью дотронулась до нее своими  пальцами.  Всеобщее
впечатление  было  прекрасное,  лица  некоторых  присутствовавших   просияли
удовольствием, показалось несколько сладких и заискивающих улыбок.
     Одним словом, всему городу  вдруг  ясно  открылось,  что  это  не  Юлия
Михайловна пренебрегала до сих  пор  Варварой  Петровной  и  не  сделала  ей
визита,  а  сама  Варвара  Петровна  напротив  "держала  в   границах   Юлию
Михайловну, тогда как та пешком бы, может, побежала к ней с визитом, если бы
только была уверена, что Варвара Петровна ее не прогонит". Авторитет Варвары
Петровны поднялся до чрезвычайности.
     - Садитесь же, милая, - указала Варвара Петровна  m-lle  Лебядкиной  на
подъехавшую карету; "несчастная" радостно  побежала  к  дверцам,  у  которых
подхватил ее лакей.
     - Как! Вы хромаете! - вскричала  Варвара  Петровна,  совершенно  как  в
испуге, и побледнела. (Все тогда  это  заметили,  но  не  поняли...)  Карета
покатилась. Дом Варвары Петровны находился  очень  близко  от  собора.  Лиза
сказывала мне потом, что Лебядкина смеялась истерически все эти  три  минуты
переезда, а Варвара Петровна сидела  "как  будто  в  каком-то  магнетическом
сне", собственное выражение Лизы.


ГЛАВА ПЯТАЯ


     Премудрый змий

I.

     Варвара Петровна позвонила в колокольчик и бросилась в кресла у окна.
     - Сядьте здесь, моя  милая,  -  указала  она  Марье  Тимофеевне  место,
посреди комнаты, у большого круглого стола; -  Степан  Трофимович,  что  это
такое? Вот, вот, смотрите на эту женщину, что это такое?
     - Я... я...-залепетал было Степан Трофимович... Но явился лакей.
     -  Чашку  кофею,  сейчас,  особенно  и  как  можно  скорее!  Карету  не
откладывать.
     - Mais chиre et excellente amie, dans quelle inquiйtude... - замирающим
голосом воскликнул Степан Трофимович.
     - Ax! по-французски, по-французски! Сейчас видно, что  высший  свет!  -
хлопнула в  ладоши  Марья  Тимофеевна,  в  упоении  приготовляясь  послушать
разговор по-французски. Варвара Петровна уставилась на нее почти в испуге.
     Все мы молчали и ждали какой-нибудь развязки. Шатов не поднимал головы,
а Степан Трофимович был  в  смятении,  как  будто  во  всем  виноватый;  пот
выступил на его висках. Я взглянул на Лизу (она сидела в углу, почти рядом с
Шатовым). Ее глаза зорко перебегали от Варвары Петровны к хромой  женщине  и
обратно; на губах ее кривилась улыбка, но нехорошая. Варвара Петровна видела
эту улыбку. А  между  тем  Марья  Тимофеевна  увлеклась  совершенно:  она  с
наслаждением и  ни  мало  не  конфузясь  рассматривала  прекрасную  гостиную
Варвары  Петровны,  -  меблировку,  ковры,  картины  на  стенах,   старинный
расписной потолок, большое бронзовое  распятие  в  углу,  фарфоровую  лампу,
альбомы, вещицы на столе.
     - Так и ты тут, Шатушка! - воскликнула она вдруг, - представь, я  давно
тебя вижу да думаю: не он! Как он сюда проедет! - и весело рассмеялась.
     - Вы знаете эту женщину? - тотчас обернулась к нему Варвара Петровна.
     - Знаю-с, - пробормотал Шатов,  тронулся  было  на  стуле,  но  остался
сидеть.
     - Что же вы знаете? Пожалуста поскорей!
     - Да что...-ухмыльнулся  он  ненужной  улыбкой  и  запнулся...  -  сами
видите.
     - Что вижу? Да ну же, говорите что-нибудь!
     - Живет в том доме, где я... с братом... офицер один.
     - Ну?
     Шатов запнулся опять.
     - Говорить не стоит... - промычал он и решительно смолк, Даже покраснел
от своей решимости.
     - Конечно от вас нечего больше ждать! - с негодованием оборвала Варвара
Петровна. Ей ясно было теперь, что все что-т