дохнула.
   - Что ты сказал слугам, когда приказывал подогреть шоколад  и  подать
бананы?
   Фиалковые глаза неожиданно сверкнули в свете ночника.
   - Сказал, что решил перекусить на открытом воздухе.
   Шоколад. Банан. Неизведанные границы  страсти.  Три  дня  назад  сама
мысль о таком шокировала бы Энн до глубины души,
   - Майкл!
   Мужчина замер, и вместе с ним, казалось, замер воздух в комнате.
   - Как ты намереваешься  съесть  этот  банан?  Он  улыбнулся,  да  так
широко, что блеснули его белоснежные зубы.
   - По кусочку.
   Но пока пришла очередь пальцев на ее ногах. Майкл взял в рот  большой
палец и провел по нему языком. Ощущение оказалось более  эротичным,  чем
от шляпного пера, более интимным, чем поцелуй. Затем язык прошелся между
пальцами, и Энн вцепилась в простыни, чтобы не потерять сознание.
   Энн уже казалось, что свершится невозможное и она испытает оргазм  от
поцелуев ног, но в этот момент Майкл переместился  вверх  и  ткнулся  ей
между ног окруженными жесткой  щетиной  мягкими,  словно  шелк,  губами.
Банан подрагивал у нее во влагалище. Энн не сумела сдержать оргазма. Она
схватила Майкла за голову и притянула к себе. Но он вывернулся  и  снова
занялся ее ногами.
   Энн больше не думала о  гробах.  У  нее  внутри  будто  бы  сверкнула
молния. Майкл тут же нагнулся и поцеловал ее  клитор.  Его  язык  словно
опалил ее плоть огнем, и она закричала, испытав оргазм во второй раз.
   Он лизал ее живот, ее груди, брал соски меж зубов,  погружал  язык  в
пупок. Внезапно распрямился и поцеловал в губы. Язык переполнил ей  рот,
как банан промежность. И Энн ощутила вкус шоколада, вкус банана  и  вкус
себя самой.
   - Назови мое имя, - прошептал он ей прямо  в  рот.  Энн  сглотнула  и
выдавила:
   - Майкл.
   Он шире раздвинул ее бедра.
   - А  теперь  кричи!  -  И  стал  попеременно  то  лизать  клитор,  то
откусывать все уменьшавшийся в размерах фрукт, пока он не вышел весь  из
влагалища.  Тогда  он  принялся  слизывать  с  ее  губ  шоколад,  но  ей
требовалось гораздо большее.
   Внезапно он встал на колени меж ее ног  и,  не  переставая  лизать  и
покусывать, расстегнул  брюки.  Член  торчал  из  гнездовья  волос,  его
венчала красная  корона,  которая  ярче  слов  свидетельствовала  о  его
возбуждении.
   - О чем ты думаешь, Энн? - Голос Майкла дрожал.
   - О тебе, - ответила она с такой же дрожью в голосе.
   - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   - Вошел в меня. Скорее!
   - Скажи по-французски.
   - Нет! - Энн и в лучшие времена не была прилежной ученицей.  -  Я  не
помню слов.
   - Я тебе подскажу. Говори: "Jai euvie de toi". Я тебя хочу.
   Энн посмотрела в его  великолепные  фиалковые  глаза.  Он  должен  бы
знать, что она не настолько слаба во французском.
   - Jai envie de toi, - повторила она.
   По его смуглой коже тек, смешиваясь с шоколадом, пот.
   - Jai besoin de toi - ты мне нужен.
   Слезы жгли ей глаза.
   - Jai besoin de toi.
   - Je votidrais fake 1amour avec toi.
   - Что это значит?
   - Я хочу заниматься с тобой любовью.
   Вся неприглядность, с  которой  описывал  их  отношения  граф,  разом
рассеялась, но вернулся здравый смысл старой девы.
   - Как же моя диафрагма?
   - Доверься мне.
   Один раз она ему доверилась. И что из этого вышло?
   - Je voudrais faire lamour avec toi.
   Майкл ввел  пальцы  ей  во  влагалище,  очень  глубоко.  И  от  этого
внезапного проникновения она замерла. Он вставил ей диафрагму,  а  затем
вошел сам. И был намного больше, чем банан. Больше, чем пальцы. И проник
гораздо глубже. Энн радостно приняла его вес, вкус  пота  и  шоколада  и
переполняющий ее поток его наслаждения.
   - Он любил твою мать.
   Майкл замер.
   - Он убил мою мать.
   - Иногда я мечтала, чтобы мать умерла и я могла бы уснуть, хотя бы на
одну ночь.
   - Но ты же ее не убивала?
   - Нет, даже когда она сама об этом попросила.
   Энн  ждала,  что  возвратится  знакомое  чувство  вины,  но  оно   не
приходило.
   Майкл долго держал ее в объятиях, и  Энн  слышала,  как  утихает  его
сердцебиение. Наконец он пошевелился.
   - Пойду налью для нас ванну.
   В душе у Энн шевельнулся страх.
   - А что ты собираешься делать потом?
   - Убить дядю.

Глава 20

   Ворота стояли  открытыми.  И  никакого  признака,  что  где-то  рядом
находился привратник. Проходимцы редко медлят, когда в дело  вмешивается
полиция. Посаженные на цепь собаки неистово лаяли, словно понимали,  что
принесет с собой наступающий рассвет.
   От быстрого бега конь под Майклом  задохнулся  и  судорожно  раздувал
крутые бока, изо рта вырывались клубы белого пара. Он мотал головой,  не
желая входить в ворота.
   Майкл тоже хотел бы повернуться и во весь  опор  нестись  к  Энн.  Но
вместо этого только пришпорил коня.
   Графская  усадьба  выделялась  темным  силуэтом  на   фоне   бледного
рассвета. Окна мерцали, словно волшебные глаза. Майкл мрачно  улыбнулся.
Нет, его не застать врасплох. И никаких признаков: там полиция  или  уже
отбыла.
   Майкл не  сомневался,  что  суперинтендант  брезгливо  отмахнется  от
правды. И слава Богу, он это сделает ради своих детей, внуков и  будущих
правнуков.
   Что еще ему оставалось? Да, некто  держал  взаперти  женщину,  а  еще
раньше  заставлял  мальчика  спать  в  гробу.  Но  ни  то,   ни   другое
преступление не представляло угрозы для общества. Магистрат  никогда  не
осмелится осудить семидесятилетнего старика, чье состояние  и  имущество
составляли основу благополучия Девоншира.
   Он соскочил с лошади,  которую  позаимствовал  в  конюшне  у  Энн,  и
привязал поводья к набиравшему  бутоны  кусту.  А  когда  поднимался  по
каменным  ступеням,  сознание  смутно  отмечало  неровность  плиты   под
сапогом, боль в паху и  однообразное  позвякивание  его  шпор.  Парадная
дверь оказалась открытой - ее больше  не  сторожил  долговязый  человек,
который выдавал себя за дворецкого.
   По спине побежали тревожные мурашки. Ни  привратника,  ни  собак,  ни
дворецкого,  ни  слуг.  Однако  кто-то  его  все-таки  поджидал.   Майкл
чувствовал его присутствие и словно бы видел пустые гробы на чердаке.
   На стенах в золоченых рамах висели картины. Все сюжеты суровые,  даже
грозные. Вдоль широкой лестницы из красного дерева стояли папоротники  в
горшках. Они скрывали не убийцу, а того, кто его поджидал.
   Майкл подумал об Энн, которая спала в своей старомодной  кровати.  Но
спала ли она на самом деле? Женщина не  проронила  ни  звука,  когда  он
освободился из ее объятий и выпутался из прядей влажных от  пота  волос.
Она плакала, когда он рассказывал ей о своем детстве. На  губах  остался
привкус шоколада, но вкус Энн казался гораздо слаще.
   Пришло запоздалое понимание: он не хотел умирать, а хотел остаться  с
этой женщиной. Хотел показать ей все, чему  научился  сам.  Но  холодное
предчувствие подсказывало: мужчины  редко  обладают  тем,  чего  желают.
Револьвер оттягивал карман сюртука. Каблуки, как бы насмехаясь над  ним,
гулко  отстукивали  в  высоком  вестибюле:  смерть,   желание;   смерть,
желание...
   Мускулы напряглись, когда он  миновал  открытую  дверцу  лифта  и  по
бесконечному коридору направился к  дверям  кабинета.  Путеводной  нитью
служила вереница электрических бра. Кто-то явно за ним  наблюдал.  Майкл
почувствовал на себе взгляд и словно вернулся в прошлое.
   Оказывается, по коридору  шел  не  один,  а  три  человека:  мальчик,
которому вскоре предстояло умереть, мужчина, ублажавший старую  деву,  и
человек, который наблюдал за Майклом Стердж-Борном. Мальчик  помнил  все
страхи, будто он жил не двадцать семь лет назад, а  существовал  сейчас.
Ублажавшего женщину мужчину занимало, когда в дом провели электричество.
До или после того, как граф похитил Диану?  Может  быть,  старик  боялся
пожара от газового рожка? Боялся изжариться в аду? Неужели дядя в  самом
деле любил его мать? Под дверью кабинета виднелась полоска яркого света.
   Майкл немного повременил, за спиной никаких шагов.  Но  некто  третий
присутствовал, панели коридора отражали его дыхание. Дерево трепетало  в
унисон с биением его сердца.
   Майкл молил, чтобы любовь оказалась сильнее ненависти. Он  взялся  за
ручку двери и медленно отворил створку из красного дерева.
   Над головой сияла хрустальная люстра. Дядя  ждал  его  за  письменным
столом. Позади с бесстрастным лицом, в строгой  черной  с  белым  ливрее
стоял его цербер. Фоном обоим служил мраморный камин - голубое с желтыми
язычками пламя очерчивало силуэты их фигур.
   Светлые волосы цербера поредели, а в остальном он выглядел  так,  как
помнил его Майкл. Такое же  ничего  не  выражающее  лицо.  Жестокость  и
садистское удовлетворение, когда Майкл выходил из себя и в очередной раз
проигрывал безнадежную битву, - то был удел его дяди,  а  цербер  всегда
оставался непроницаемым.
   - Привет, Фрэнк, - мягко проговорил Майкл. Цербер не ответил.
   - Это ты, Майкл? - Дядя не проявил ни малейшего  неудовольствия,  что
его игры были прерваны суперинтендантом полиции.  Шелковые  лацканы  его
красного бархатного клубного сюртука отсвечивали  черной  кровью.  -  Ты
заставил себя ждать.
   Интересно, как долго?
   Майкл спокойно изучал лицо  дяди.  Электрический  свет  не  отличался
милосердием. Граф сильно постарел, волосы совершенно поседели,  потухшие
глаза свидетельствовали о полном отсутствии сил.
   - Вы любили мою мать?
   Губы графа искривила довольная усмешка. Он нисколько не  переменился.
Все двадцать семь лет  Майкл,  засыпая,  видел  эту  усмешку.  И  с  ней
просыпался каждое утро. Он пожалел, что ненависть, которая  поддерживала
в нем жизнь, умерла за последние пять часов.
   - Эта твоя мисс Эймс,  -  граф  хмыкнул,  будто  каркнула  ворона,  -
оказалась проницательной девчушкой. Удивляюсь, что она добивалась  тебя.
Да, я любил твою мать.
   - Но вы ее убили!
   Старик улыбнулся еще шире, он утратил несколько передних зубов.
   - Ты никогда ничего не  слушаешь,  Майкл.  Много  лет  назад  я  тебе
сказал, что не убивал твоей матери.
   Где же правда?
   Наконец Майкл отчетливо понял то, чего не  видел  двадцать  семь  лет
назад, его сковало знакомое чувство вины.
   Не важно. Граф умрет за Литтла, Диану  и  Энн.  За  мальчика  Майкла,
каким он когда-то был. Но сначала...
   - Какого мальчика вы похоронили?
   - Ты его не  знал.  Нечесаного,  такого  же  черноволосого,  как  ты,
оборванца, который продал жизнь в обмен на обещание еды.
   В душе у Майкла  закипел  гнев.  Еще  одна  жизнь...  Где  же  предел
роковому счету; восемь, девять?
   - У вас, дядя,  особая  склонность  к  мальчикам  и  женщинам.  Можно
подумать, что вы трус.
   Улыбка исчезла с лица старика.
   - Я делал все, чтобы ты не унаследовал титул.
   - И одновременно наслаждались?
   - Да, Майкл, наслаждался. Но больше всего, когда имел дело  с  тобой.
Какая женщина принесла тебе больше наслаждения: леди Уэнтертон или  мисс
Эймс? С какой оказалось тяжелее расставаться?
   С его старой девой.
   - Чего вы боитесь, дядя Уильям? - Голос  Майкла  прозвучал  спокойно,
даже бесстрастно.
   - Ничего. Ты меня усадил в инвалидное кресло. Что может быть хуже?  А
теперь явился убить?
   - Да, дядя, убить.
   - Я так и подумал, - произнес он почти сочувственно. - А  я  все-таки
жив. Не предполагал, что ты приведешь  с  собой  полицию.  У  тебя  была
прекрасная возможность меня убить. Ты ею не воспользовался. Почему?
   Майкл не ответил. В этом не было необходимости. Они оба понимали, что
его страсть к женщине пересилила чувство ненависти. И еще оба знали, что
Майкл никогда не будет в безопасности, покуда жив его дядя.
   Улыбка понимания осветила лицо старика.
   - Ты не убийца, Майкл, но вынужден  убивать.  Потратил  столько  лет,
чтобы отыскать свидетелей. Хотел посмотреть, как меня будут вешать?
   Майкл пытался извинить Мишеля, который по своей наивности упорно,  но
безрезультатно пытался собрать доказательства и предать графа  суду.  Но
последние пять лет, когда он оплакивал Диану и зализывал  раны,  открыли
ему глаза. Графа придется убивать ему, а не закону и не возрасту.
   - Почему вы не покончили со мной  двадцать  девять  лет  назад,  дядя
Уильям? - поинтересовался он у графа. - Надеялись, что в конце концов  я
найду способ прервать вашу убогую жизнь?
   - Наблюдать за тобой, мой мальчик, стало для меня огромным утешением.
Я никогда не желал тебе смерти. Я хотел, чтобы ты страдал. И проявлял  в
этом деле большую изобретательность.
   Майкл вынул из кармана револьвер и прицелился  дяде  в  голову.  Граф
победно ухмыльнулся. Холодный металл  уперся  Майклу  в  левый  висок  -
пистолет, но его рука не дрогнула.
   - Сколько денег тебе предложили, Габриэль?
   - Я не убиваю за деньги, - послышался спокойный ответ.
   Майкл ощутил, как что-то екнуло у него в груди: реальность  оказалась
сильнее надежды. Граф смотрел на  него  со  злым  любопытством,  а  лицо
Фрэнка осталось непроницаемым. Майкл не глядя знал,  что  лицо  Габриэля
такое же бесчувственное.
   - Чего стоят двадцать семь лет дружбы?
   В ухо повеяло горячим дыханием.
   - Расплаты.
   - За что?
   - За наслаждения и за боль.
   За наслаждения Майкла и за боль  Габриэля.  Майкл  почувствовал,  как
кровь стучит о металл - в виске и в пальце на спусковом крючке.
   - Оказывается, ты ревнив.
   - Да, Майкл, я ревнив. С самого первого дня,  когда  увидел,  как  ты
голодными глазами заглядываешь в лавку булочника. Стоило тебе попросить,
он бы дал тебе хлеба, но ты не просил. Ты никогда не просил о помощи.  И
мадам тоже. Не просил женщин, которые предпочитали  тебя  мне.  Тебе  не
приходилось просить. Что бы ты ни пожелал, тебе все отдавали даром.
   Вот она, мука падшего ангела. Майкл чувствовал, что пора кончать.
   - Ты обещал присматривать за Энн,
   - Обещал.
   Габриэль никогда не нарушал обещания.
   - В таком случае вот она,  твоя  расплата.  -  В  глубине  души,  где
сохранилась способность чувствовать, он испытывал удовлетворение.
   Граф больше не  улыбался,  он  понял,  что  придется  умереть.  Время
перестало существовать. Возникло сожаление о смерти,  но  вместе  с  тем
ощущение свободы. Майкл медленно оттянул боек. Щелчок эхом  отозвался  в
тиканье часов на каминной полке.
   Их всех окружала смерть,
   Губы графа скривились.
   - Ты не убьешь меня, Майкл. Не  убьешь  человека,  который  дал  тебе
жизнь. Разве ты сможешь убить отца?
   Вот как! Его мать... и его дядя... Майкл медлил. Жизнь  научила  его,
что все  на  свете  возможно.  Мать  была  блондинкой,  живой  женщиной,
красавицей. Очень похожей на Диану. Возможно, она любила этого  человека
больше, чем своего мужа. Больше детей.
   Он выяснит это в аду.
   Майкл начал считать: "Раз..."
   - Не надо, Майкл.  -  Это  сказал  Фрэнк.  Цербер  вынул  руку  из-за
кресла-каталки и направил на него пистолет.
   Майкл не удосужился взглянуть на оружие: не все ли равно, какое оно -
то, что в руке, то, что прижато к  виску  или  нацелено  в  голову,  Все
револьверы были снабжены двойным  механизмом:  самовзводом  для  ведения
быстрого огня и ручным взводом для прицельной стрельбы. С такой короткой
дистанции подойдет и то и другое. Он взглянул Фрэнку в лицо. Оно  больше
не было бесстрастным, на лбу блестели капельки пота.
   Боже!  Неужели  этот  цербер  испытывал  какое-то  чувство  к  своему
хозяину? Майклом овладел мрачный юмор.
   - Я могу умереть всего лишь раз. Посмотрим, чья пуля  быстрее:  твоя,
Фрэнк, Габриэля или моя. -  Он  перевел  взгляд  на  графа  и  продолжил
считать:
   - Два...
   - Он не убивал твоих родных. - Внезапное вмешательство верного пса не
вызвало у графа ни малейшего удивления. - Их убил я!
   В  усадьбе  человека,  который  выдавал  себя  за  его  отца,  Майкла
третировал любой слуга, не говоря уже о Фрэнке.
   - Зачем? - Майкл продолжал смотреть на графа.
   - Расскажи ему, Фрэнк, - приказал старик. Отнимая чужие жизни, он  не
сохранил беззаботность души.
   - Я подрезал вожжи.
   Вот она, правда!
   Майкл вспомнил топот копыт.  Отец  пытался  поймать  обрывки  кожаных
вожжей. Девочки плакали, мать кричала. И наконец, короткий треск,  когда
экипаж опрокинулся с обрыва.
   - Но зачем? - прохрипел он.
   - Я был бродягой, твой  отец  нанял  меня,  а  на  следующий  день  я
напился, и он меня прогнал. Я знал, что он собирается ехать в экипаже, и
подрезал вожжи.
   Майкл перестал ощущать тяжесть револьвера в руке.  Он  изо  всех  сил
сдерживался,  чтобы  не  броситься  на  старика.  Лицо  графа   выражало
откровенное самодовольство.
   - Значит, вы все знали, но обвиняли меня?
   - Я знал, что говорил. Это ты убил свою мать. Она  не  собиралась  на
пикник - хотела отговориться под предлогом недомогания. Но вы  уговорили
ее: мой мягкотелый брат и ты с сестрами. Когда  я  приехал  в  ваш  дом,
Фрэнк протрезвел и во всем мне признался. Я бы и пальцем  не  пошевелил,
если бы не узнал, что она с вами. Но она была  в  экипаже.  Я  почти  ее
спас, но тут она швырнула мне в руки тебя. Я ее любил, но она  предпочла
любовнику сына. Да, это ты ее убил, и ее смерть была со мной каждый день
моей жизни.
   Майкл думал, что больше не способен удивляться. Но,  оказывается,  он
ошибался. Столько людей погибли из-за любви графа к его матери...
   Старик подался вперед, дерево протестующе скрипнуло.
   - Ты никогда не убивал, Майкл, а  я  убил  еще  до  твоего  рождения.
Некоторые  называют   это   захватничеством,   другие   -   божественным
превосходством, а я скажу так: война - это джентльменский спорт. От тебя
было легко избавиться, но я хотел, чтобы ты понял,  каково,  когда  тебя
отвергает любимая женщина. Поэтому я наблюдал и ждал. Ты  вырос  и  стал
"жеребцом", племянничек. Что ты почувствовал, когда от тебя  отвернулась
леди Уэнтертон? Тебя опалило ее намерение покончить жизнь с тобой,  а  я
радовался твоей боли, твоим страданиям. Наконец ты  понял,  каково  это,
когда  от  тебя  отворачивается  любимая  женщина,  а   ты   не   можешь
предотвратить  ее  смерть.  Но  я  понимал:  наступит  день,  когда   ты
оправишься от ожогов и станешь искать другую женщину. Проститутка -  она
и есть проститутка! Вообрази мой восторг, когда я узнал, что тебя наняла
мисс Эймс! Тебе пришлось выбирать между нами.
   Майкл, я знаю, как ты жаждешь  меня  убить.  Нажми  курок  и  умри  с
сознанием, что ты ничем не отличаешься от меня.
   Счет подошел к концу:
   - Три...
   Майкл  почувствовал  легкое  дуновение  воздуха  и  шелест   поцелуя.
Габриэль, который так давно ни до кого не дотрагивался, коснулся  губами
его покрытой шрамами щеки.
   - Ради тебя, Майкл...
   Раздался выстрел, голову графа разнесло  в  клочья.  Во  все  стороны
брызнула кровь и серое вещество,  но  пуля  вылетела  не  из  револьвера
Майкла.
   Фрэнк оцепенел. Майкл видел, как из него уходила жизнь и бледнело его
лицо. Орудие в чужих руках. Красные  брызги  испачкали  его  белое,  как
пергамент, лицо, на черной ливрее повис серый сгусток.  Двадцать  девять
лет ада остались позади. Его пальцы разжались - револьвер  грохнулся  на
пол. Майкл тоже опустил оружие.
   Габриэль отступил на шаг - Божий посланник,
   - Он умирал, - пробормотал Фрэнк, взглянув на  старика,  который  так
долго им помыкал. - Еще несколько месяцев, и все бы было кончено.
   Майкл почувствовал почти что жалость к бедняге церберу, по тот поднял
голову, и в его глазах не было ни угрызений  совести,  ни  раскаяния  за
отнятые жизни.
   - Он не твой отец, - глухо произнес Фрэнк. И  Майкл  ему  поверил.  -
Твоя мать его не любила, поэтому он не мог тебя простить.
   Похоже, Энн права - граф ненормальный.
   Полиция все расследует. Что скажет полицейским Фрэнк?
   Что скажет полицейским он сам?
   - Повариха... - Майкл направлялся к двери, где его ждал Габриэль,  но
голос Фрэнка его остановил. - Ее зовут миссис Гетти. У меня под матрасом
письмо. Граф отпустил на эти дни слуг,  чтобы...  чтобы  без