ом деле желал.  А
желал он смерти человеку в кресле, чтобы его закопали в  землю  и  чтобы
его жрали черви.
   - Спасибо, сэр, - холодно произнес он.
   В антисептически белой ванной он вылил содержимое утки  в  унитаз.  И
пока мыл над раковиной сосуд, на  мгновение  прильнул  к  зеркалу  лбом.
Иногда ему казалось, что боль и паралич свели человека в кресле  с  ума,
но потом заглядывал в его фиалковые глаза и видел в них правду.
   За последние двадцать девять лет он понял, что Бога не существует. Но
в сатану по-прежнему верил. Человек в кресле воплощал  в  себе  все  зло
мира.
   Нельзя позволить себя уничтожить, надо потерпеть еще несколько минут.
Больной окажется в постели,  а  у  него  появится  время,  чтобы  искать
утешения.
   Он молча готовил  больного  ко  сну:  раздел,  натянул  через  голову
шерстяную ночную рубашку, взбил матрас на гусином пуху, поправил подушку
под седой шевелюрой и укрыл одеялом высохшие ноги. Больной был доволен -
все мысли только о его последней жертве. Чтобы не поддаться  соблазну  и
не  прижать  к  его  высохшему  морщинистому  лицу   подушку,   пришлось
сосредоточиться   па   ежевечернем   ритуале,   который   неукоснительно
соблюдался все двадцать девять лет.
   Он поднял глаза и застыл под взглядом  больного.  На  голове  у  него
зашевелились волосы.
   - Ты все организовал, чтобы завтра утром слуги отбыли на выходной?
   - Да.
   - Гробы готовы?
   - Готовы.
   - Ты рад, что после пребывания в Лондоне мы возвращаемся в Дувр?
   - Рад,  сэр.  -  Он  заставил  себя  казаться  подобострастным,  хотя
единственное, что хотел, - убить старика и разом покончить со всем.
   Он так часто убивал. Чего же теперь колеблется?
   Но он прекрасно знал причину своих  колебаний.  Страх  держал  его  в
повиновении, как охраняющих усадьбу дрессированных псов.
   - Что-нибудь еще  нам  понадобится,  сэр?  Бескровные  губы  больного
скривились в ядовитой улыбке.
   - Я слышал, миссис Гетти - твое доверенное лицо?
   У него моментально онемел позвоночник. Дело было только  во  времени,
чтобы всплыли его свидания с вдовой поварихой. Не  оставалось  сомнений,
что кто-то из поощряемых высоким жалованьем  слуг  счел  себя  обязанным
шепнуть, что лакей увечного хозяина таскался на кухню  чаще,  чем  самый
разнесчастный поваренок.
   Он понравился миссис Гетти, быть может, она  его  даже  полюбила,  но
отнюдь не стала доверенной. Иначе он бы не исполнял повелений человека в
инвалидном кресле. И  дай  Бог,  чтобы  его  хозяин  как  можно  быстрее
скончался от естественных причин.
   Колеса приведены в движение, и теперь их ничто не могло остановить.
   - Все устроено в соответствии с вашими  приказаниями,  -  доложил  он
бесцветным голосом.
   - Замечательно. - Калека не скрывал своего удовлетворения.  -  Теперь
можешь отправляться блудить с моей кухаркой.
   Он повернулся, немного помедлил, рука  легла  на  дверную  ручку.  Но
вопрос неожиданно сорвался с его губ:
   - Зачем?
   Не было никакой разумной последовательности в событиях ни в  прошлом,
ни в настоящем. Инвалид взял книгу в кожаном  переплете.  Он  больше  не
обращал внимания на слугу, пропустил мимо ушей  его  вопрос,  вообще  не
хотел видеть в нем человеческое существо.
   Но слуга и не ожидал ответа.
   Ему еще ни разу не ответили.
   Оставалось  выполнять  приказания  и  надеяться,  что   господин   не
рассердится.

Глава 15

   На его веки упала тень, и в тот же момент он услышал похожий на выдох
звук.
   Смерть пришла!
   Майкл моментально пробудился  и  увидел  над  собой  лицо  дворецкого
Рауля. Тревога прогнала  остатки  сна.  Его  обоняния  коснулись  земные
запахи: ночной любви, пота и роз. Сквозь тонкие  желтые  шелковые  шторы
просачивался бледно-розовый рассвет.
   Ночь кончилась, дождь перестал.
   Лицо дворецкого выглядело изможденным, тусклый  свет  масляной  лампы
смазывал знакомые черты. На его голове все еше красовался ночной  колпак
- белая  шерсть  контрастно  выделялась  на  фоне  смуглой  кожи  Рауля.
Дворецкий явился в одной рубашке из шотландки.
   Он не походил на человека, который собирался убивать.  Беглый  взгляд
успокоил Майкла: у Рауля, по крайней мере  в  руках,  не  было  никакого
оружия.
   - В чем дело? - тихо спросил  Майкл.  На  его  левой  руке  покоилась
голова Энн, а ее  мягкие  ягодицы  прижимались  к  его  бедру.  Глубокое
дыхание свидетельствовало о том, что она спала - пресыщенная,  принявшая
в тело его семя. Майклу не хотелось без нужды ее будить.
   Если бы без нужды... Майкл понял, что не сумел бы достаточно проворно
дотянуться до тумбочки, чтобы спасти Энн. Он высвободил руку  из-под  ее
головы. От недостаточного кровообращении рука затекла.
   - В чем дело? - повторил он шепотом.
   - Месье Габриэль... - Рауль тоже понизил голос, чтобы не  потревожить
спящую женщину.
   - Что с ним? - Майкл моментально напрягся.
   -  Прибежал  посыльный  от  месье  Гастона...  Майкл  содрогнулся  от
недоброго предчувствия. Гастон был управляющим в доме свиданий.
   - И что?
   - Мальчишка утверждает, что у них случился  пожар  и  месье  Габриэль
попал в огонь,
   Кровать покачнулась под Майклом.
   Габриэль попал в огонь.
   Сгорел.
   Стал восьмой жертвой.

***

   Энн  сквозь  сон  почудились  голоса.  Потом  приснилось,  что  Майкл
укутывал ее одеялом, словно  она  ребенок,  а  ребенком  ей  никогда  не
доводилось себя ощущать. Он поцеловал ее в щеку, и женщина почувствовала
на коже печать его дыхания. Наконец он задул лампу и куда-то исчез.
   Но оказалось, что это не сон.
   Простыни успели остыть, хотя и остались влажными. А влажная кожа  меж
ее бедер горела. Майкл заставил ее позабыть  об  осмотре  у  гинеколога.
Каждый дюйм ее тела  пылал  после  соприкосновений  с  покрытой  волосом
плотью мужчины. Как будто  Майкл  пробил  туннель  в  самые  сокровенные
уголки ее существа.
   Энн лежала не шевелясь,  стараясь  ощутить  внутри  диафрагму.  И  не
могла. Тусклый утренний лучик просочился  сквозь  желтый  шелк  штор.  В
третий раз Энн  просыпалась  в  постели  мужчины.  В  третий  раз  Майкл
извергнул в нее свое семя.
   Мускусный аромат, не похожий на запах пота, забивал благоухание  роз.
Энн  осторожно  выбралась  из  постели  и  освободилась  от   скрученных
простыней, в которых запутались  пряди  ее  волос.  Сами  простыни  тоже
отдавали незнакомым мускусным ароматом.
   Энн встала и инстинктивно поджала пальцы  на  холодном  полу.  Теплая
влага потекла по ее бедрам.
   Майкл! Женщина провела пальцем  по  бедру  и  поднесла  к  свету.  На
подушечке осталась вязкая белая  субстанция  -  мужская  сперма.  Она  и
пропитала простыни и ее тело мускусным запахом.
   Энн положила ладонь на живот, вспоминая бурное извержение  семени,  и
внезапно испытала необыкновенную жажду - развлечений,  встряски,  любви.
Всего, что являлось запретным плодом до недавнего времени.
   Она подняла простыни и осмотрела их; влажные круги  свидетельствовали
об их страсти.
   Майкл целовал ее в промежность, потом в рот. Правоверная старая  дева
испытала бы отвращение, но Энн больше не чувствовала себя старой  девой.
Она ощущала себя женщиной, которая испытала  все  дамские  причуды.  Энн
аккуратно вытерла палец о шелк и оставила на простыне влажные следы.
   На шезлонге были сложены обтянутые  шелком  с  прикрепленными  к  ним
розовыми лепестками коробки.  Энн  поддалась  любопытству  и  открыла  у
верхней крышку. В коробке  лежал  васильково-серый  шелковый  с  шерстью
двубортный  жакет  с  по-военному  высоким  воротником   и   серебряными
пуговицами.
   В следующей  она  нашла  шесть  пар  шелковых  панталон  с  кружевной
отделкой и лентами. Посреди апреля наступило Рождество.
   Мадам Рене прислала шелковые рубашки, шелковые  нижние  юбки,  черный
атласный корсет, шелковые чулки. До смешного  игривый  турнюр  с  шестью
рядами бантиков. Сумочку. Шляпку. Туфли. Одежда шикарной женщины,  а  не
усохшей старой девы.
   Последняя коробка была длиннее остальных. В  ней  лежала  васильковая
юбка со складками и плетеным серебряным пояском.
   Мадам Рене оказалась мастером смешения изящества  и  простоты.  И  за
свою работу не иначе запросила целое состояние. Энн  решила,  что  будет
носить ее шедевры. И наденет сразу же, как только примет ванну.
   Она подошла к туалетному столику без зеркала. Грудь пронзила  сладкая
боль - она заметила, что Майкл аккуратно сложил ее заколки.  Сколько  же
времени потребовалось, чтобы превратить  тринадцатилетнего  мальчишку  в
мастера удовлетворения женских желаний?
   Энн не спеша расчесала перепутанные пряди и заколола в пучок. Бра над
мраморной раковиной в ванной оказались зажжены, хотя фитили  прикручены.
Еще одна любезность  со  стороны  ее  любовника.  Очень  о  многом  надо
расспросить его сероглазого друга, подумала она, прибавляя свет.
   Единственные помещения, где не было в доме цветов, - вот эта ванная и
туалет  на  первом  этаже.  Почему  мужчина   окружил   себя   цветущими
растениями? Почему тот, кто  так  страшится  огня,  спит  при  зажженной
лампе?
   Габриэль  чувствовал  себя  в   кондитерской   по-свойски.   Энн   не
представляла, чтобы Майкл пил чай из грубых фаянсовых чашек.  Как  могли
двое настолько  разных  мужчин  двадцать  семь  лет  оставаться  добрыми
друзьями?
   Энн отвернула вентиль из слоновой кости на фарфоровом кране. И  снова
удивилась, когда в раковину забила обжигающая  струя.  Первое,  что  она
сделает, когда возвратится в Дувр, - заменит всю устаревшую сантехнику.
   Диафрагму  оказалось  гораздо  легче  извлечь,  чем   вставить.   Энн
ополоснула ее и положила резиновый кружок в розовую  коробочку,  которую
вечером оставила на мраморном столике раковины.
   Вода приятно горячила  тело.  Энн  посмотрела  на  изящный  унитаз  и
подумала: сумеет ли она когда-нибудь в жизни войти в  туалет  без  того,
чтобы не вспомнить прошедшую ночь?
   Энн наслаждалась, когда он смотрел на нее. Она дотронулась  кончиками
пальцев до изгиба шеи. И укусил, когда  наступила  кульминация  страсти.
Даже это показалось ей приятным.
   Энн быстро ополоснулась и  вытерлась.  Майкл,  без  сомнений,  внизу.
Возможно, после завтрака она позволит ему самому вставить диафрагму. Она
улыбнулась и в этот  миг  совсем  не  походила  на  старую  деву.  Хотя,
наверное, не позволит...
   Энн хотела позвонить горничной,  чтобы  та  помогла  ей  одеться,  но
передумала. Единственный  предмет,  который  требовал  помощи,  -  серый
атласный корсет, но, как бы элегантно он  ни  выглядел,  Энн  не  хотела
стеснять груди и легкие панцирем из китового уса. Свобода так же пленила
ее, как и чувственные удовольствия. Она так расхрабрилась, что подумала:
уж не корсеты ли держат женщин в такой покорности?
   Энн отворила  дверь  из  ванной,  но  тут  вспомнила,  что  диафрагма
осталась на раковине. Она была такой легкой,  что  горничная,  убираясь,
могла решить, что коробочка густа, и выбросить ее. Или открыть и понять,
что в ней находится. Энн вернулась и забрала розовую  жестянку.  Открыла
ящик рядом с  широкой,  на  бронзовых  столбиках,  кроватью  и  положила
диафрагму подле упаковки с презервативами Майкла. Рядом с суровым  лицом
Грейстоуна блеснул металл. Энн вспомнила опасное сияние солнца на острие
шляпной булавки. Но то, что лежало в ящике, повергло ее в ужас.
   По спине пробежал холодок. Отец тоже хранил револьвер в  прикроватной
тумбочке, как он утверждал, для  самообороны.  Но.  Энн  понимала  -  из
мужской гордости. Зачем мужчине кинжал рядом с  постелью?  Она  опустила
руку и ящик. Пальцы нащупали что-то твердое и тяжелое.
   Пистолет.
   Миниатюрнее, чем допотопный отцовский.  Гладкий  металл  поблескивал,
словно его недавно отполировали. Майкл ценил оружие, как женское тело.
   Мысль  явилась  неизвестно  откуда,  буравила  мозг  и   отказывалась
уходить. Всплыли все страхи, которыми Энн пичкала ее гувернантка.
   Дети будут ей гадить, потому что завидуют. Мужчины станут соблазнять,
поскольку захотят ее состояние.
   Энн швырнула коробочку в ящик и с такой силой захлопнула дверцу,  что
задребезжал плафон на лампе и на стол посыпались лепестки роз.
   Многие мужчины умеют обращаться  с  оружием.  В  Лондоне  воров  пруд
пруди, не то что в малолюдных предместьях Дувра.
   Майкл не причинит ей зла. Он сам так сказал... после того как  бросил
ее шляпную булавку на пол.
   Энн поспешно распахнула дверь в спальню, которая стала свидетельницей
ее чувственных излишеств, и натолкнулась  на  огненно-рыжего  мужчину  -
очень привлекательного, с небесно-голубыми глазами.
   Энн едва подавила крик. Мужчина носил  черную  ливрею.  Лакей,  а  не
убийца. Рыжеволосый лакей отступил назад и поклонился:
   - Прошу прощения, мэм, мне показалось, я слышал какой-то шум.  Будете
завтракать сейчас?
   - Да, спасибо. - Энн заставила себя улыбнуться: негоже  даме  вопить,
как бы ни были напряжены ее нервы. - Проводите меня к месье д'Анжу.
   - Его нет дома.
   Коридор моментально помрачнел, прежние страхи показались  глупыми,  а
стены чрезвычайно тонкими.
   Если лакей  услышал,  как  она  хлопнула  дверцей,  он  наверняка  не
пропустил мимо ушей ее ночные крики. И другие слуги тоже. Энн  вздернула
подбородок - ну и пусть себе думает все, что угодно.
   - Тогда проводите в комнату, где накрыт  завтрак.  Лакей  отступил  в
сторону, но лазурные глаза остались непроницаемыми.
   - Слушаюсь, мэм. Извольте следовать за мной.
   У подножия лестницы их поджидал дворецкий; он весь отливал серебром -
серебро в седеющей голове, серебро в затянутой в перчатку руке.
   - Мадемуазель Эймс!
   У Энн похолодело в животе.
   Дворецкий держал перед собой серебряный поднос для корреспонденции, а
рыжекудрый лакей  безмолвным  свидетелем  замер  у  витых  металлических
перил. Рауль точно так же протягивал почту Майклу, когда она играла роль
безмолвного свидетеля. Такие официальные послания всегда не к добру. Энн
ухватилась рукой за перила.
   -  Письмо  доставил  курьер.   -   Темные   глаза   дворецкого   были
вежливо-равнодушными. - Оно адресовано вам, мадемуазель.
   У  Энн  вырвался  вздох  облегчения.  Должно   быть,   мистер   Литтл
возвратился. Рауль с поклоном протянул серебряный поднос, и она схватила
конверт и прочитала свое имя.
   - Спасибо.
   Почерк оказался не мистера Литтла. Более того, письмо было адресовано
в ее городской дом. Энн нахмурилась. На  конверте  стоял  не  лондонский
штамп, обратный адрес отсутствовал.
   - Мэм!
   Она подняла глаза на рыжеволосого лакея.
   - Комната для завтрака вон там.
   - Спасибо. - Ей не требовался провожатый:  аромат  ветчины  и  бекона
красноречиво указывал путь. Солнечные зайчики сверкали  на  полированном
дереве и столовом серебре. Эркер  выходил  в  прямоугольный  садик,  где
кусты роз окаймляли кирпичную стену.
   Другой лакей - скорее брюнет, чем блондин, с янтарно-искристыми, а не
голубыми глазами - усадил ее за круглый дубовый стол. На дубовом  буфете
стояли закрытые крышками, источающие горячий аромат блюда.
   - Что предпочитаете, мадемуазель? - Лакей говорил с явным французским
акцентом.
   Щеки женщины зарделись. Неужели все французы настолько внимательны  к
дамам?
   - Бекон с яйцами и тосты.
   - Tres bien.
   Будь то англичане или французы, слуги Майкла нисколько не  отличались
от ее собственных - такие же бесстрастные. Может быть, чуть симпатичнее.
Но как смешно опасаться их  неодобрения.  Ведь  приличную  зарплату  они
ценят куда выше морали господ.
   С языка готов был сорваться вопрос: сколько лет он провел в Англии  -
год, пять? Дворецкий тоже говорил с акцентом. Интересно,  когда  француз
начинает изъясняться без акцента? Однако прежде чем Энн успела спросить,
лакей повернулся и вышел.  Она  аккуратно  открыла  скрепленный  печатью
конверт.

   "Дорогая мисс Эймс!
   У меня не вызывает ни малейших сомнений, что вы меня не помните.  Тем
не менее я являлся близким другом ваших родителей. Они часто  гостили  у
меня, пока нездоровье не приковало их в постели. Пожалуйста, примите мои
соболезнования,  какими  бы  они  вам  ни  показались  запоздалыми.  Мое
собственное здоровье слабеет и не позволяет выезжать из дома, иначе я бы
засвидетельствовал вам сочувствие лично.
   Я не решился бы даже на это письмо,  однако  суперинтендант  полиции,
который извещен о вашем пребывании в Лондоне, испрашивал у меня  совета.
И к тому же влекла меня дружба с вашими покойными родителями. С глубоким
прискорбием сообщаю, что над могилой вашей матушки жестоко  надругались.
Не хочу расстраивать деталями, скажу одно - это дело недостойных  людей.
Ждем ваших распоряжений, после чего я готов предпринять все  необходимые
меры, чтобы ваша благословенная матушка вновь упокоилась с миром.
   У. Стердж-Борн".

   Энн вглядывалась в сделанную грубо отточенным пером  подпись.  Уильям
Стердж-Борн был графом  Грэнвиллом,  Она  ни  разу  его  не  видела,  но
родители отзывались о нем как о надежде  и  опоре  обездоленных  в  этом
мире. Когда сама Энн достигла достаточно  зрелого  возраста,  мать  была
прикована к кровати, и их визиты к графу прекратились.
   Энн оттолкнула тарелку, теперь  запах  бекона  вызывал  тошноту.  Она
содрогнулась при мысли, что могила матери осквернена.
   Ее первой мыслью было связаться со своим  адвокатом,  но  она  и  так
знала, что он ей посоветует.
   - Кофе или чай, мадемуазель?
   Энн вскинула голову. Симпатичный лакей стоял  рядом  с  ее  стулом  и
терпеливо ждал. Энн почувствовала, что ее тошнит. Ей претила мысль,  что
она снова окажется в имении в Дувре, где все было  пропитано  горечью  и
смертью. Родители умерли десять месяцев назад.  Когда  же  всему  придет
конец?
   - Простите, вы  что-то  сказали?  -  Она  едва  шевелила  пересохшими
губами.
   - Я спросил, мадемуазель, что вы желаете: чай  или  кофе?  -  Но  его
искристые глаза говорили совсем другое: долг  или  вожделение;  телесные
наслаждения или дочерние обязанности?
   Однако выбора не было. Однажды  она  не  сумела  спасти  мать.  Этого
больше не повторится.
   - Пришлите ко мне Рауля.
   Человек в ливрее поклонился:
   - Как вам угодно, мадемуазель.
   Как ей угодно!
   За  спиной  звякнул  металл.  Солнечный  луч  согрел  ей  щеку.   Энн
перечитала  письмо  -  архаичный  стиль,   чрезмерно   прочувствованный.
Написано  пожилым  человеком,  который   явно   преувеличивал   масштабы
совершенного  какими-нибудь  подростками   преступления.   Ни   к   чему
волноваться! Она приедет и обнаружит, что могила матери заляпана краской
или захламлена.
   Боль постепенно  отпустила.  Энн  нашла  в  себе  смелость  предаться
чувственным удовольствиям. Потом  подвергнуться  осмотру  у  гинеколога.
Настало время вернуться домой и примириться с матерью. Договор с Майклом
подписан. Нет нужды выбирать между тем или  другим,  хватит  времени  на
все.
   - Вы посылали за мной, мадемуазель?  -  Дворецкий  стоял  на  пороге,
заложив руки за спину.
   Энн свернула письмо и решительно встала.
   - Когда вернется месье д'Анж?
   - Не могу сказать.
   Зато Энн хорошо знала, сколько времени занимает дорога  в  экипаже  в
Дувр и обратно.
   - Я хочу знать расписание поездов в Дувр.
   - Tres bien. Я пошлю лакея на вокзал.
   - Я никогда не ездила на поездах. - Энн нарушила этикет,  который  не
позволял господам откровенничать со слугами. Но Энн и до этого  нарушала
приличия,  которые  гласили,  что  старым  девам  негоже  связываться  с
мужчинами, чьей профессией  стало  ублажение  дам.  -  Скажите,  женщине
безопасно ехать одной, без сопровождающего?
   - Вполне, мадемуазель. Дувр всего в шестидесяти трех милях от Лондона
- расстояние небольшое. Во многих  вагонах  есть  женские  купе.  Я  вас
провожу, а в Дувре встретит возница или конюх.
   Энн еще раз поступилась гордостью.
   - Моя поездка не запланирована. Как вы считаете, на  вокзале  удастся
нанять кеб?
   Рауль смотрел в некую то