светилось
ни капли теплоты. Что  ж,  довольно  одних  слов,  надо  надеяться,  что
довольно.
   Он не смог убить Энн, свою старую деву. И неизвестно, сумеет ли убить
Габриэля, своего друга. Майкл отворил дверь. В  холле  Рауль  возился  с
гиацинтами в горшках, а служанка в пришпиленном к черному  платью  белом
переднике энергично протирала пол. Что-то холодное, мокрое скользнуло  у
него по щеке. Майкл посмотрел в зеркало и понял, что его лицо до сих пор
в каплях дождя  и  грязи.  Волосы  свалялись,  рубашка  под  распахнутым
сюртуком прилипла к телу.
   Энн приняла Габриэля. Он хотел, чтобы она точно так же приняла его. И
выкрикивала имя - Майкл, которое отказывалась произносить  Диана.  Хотел
касаться ее. Убедить себя, что она в безопасности, хотя бы на одну ночь.
Однако в спальне Энн не оказалось.
   Воздух наполнял аромат стоявших на  тумбочке  роз.  Розовые  лепестки
были приколоты к сложенным на шезлонге коробкам.  Торговая  марка  мадам
Рене. Символ прошедшей юности и покоренной добродетели. Платья  прибыли,
когда ни его, ни Энн не было  дома.  Майкл  еще  так  много  намеревался
сделать для нее.
   Но где же она?
   Из-под двери в ванную показался парок. Майкл распахнул дверь и  замер
при виде Энн: женщина стояла перед унитазом, изогнув  спину  и  поставив
ногу на крышку, а ее правая рука скрывалась в ее промежности.
   Она моментально вспыхнула - никак не ожидала, что кто-то  ворвется  к
ней. Молчание нарушала только вытекающая из ванны вода.
   Что тут происходило? Ее покорила  красота  Габриэля  и,  не  в  силах
дольше ждать, она решила удовлетворить себя сама?
   - Я... - Энн смущенно облизала губы, по сравнению с пунцовыми  щеками
язык показался бледным. - Я... вставляю диафрагму.
   Майкл  вспомнил  ее  вопрос:  Энн  интересовалась,  извергал  ли   он
когда-нибудь  семя  женщине  во  влагалище,  не  надев  презерватива.  И
спрашивала,  какие  еще  бывают   контрацептивы,   чтобы   предотвратить
беременность.
   Ему сделалось очень больно, словно  со  всего  хода  ударила  карета,
которая чуть не убила Энн. Оказывается, она ходила не  по  магазинам,  а
обращалась к врачу.
   - Ты хочешь принять в себя мою сперму? - хрипло спросил он.
   - Да.
   Сердце у Майкла екнуло: эта женщина недавно могла умереть. И все ради
того, чтобы испытать  в  себе  обнаженную  плоть  продажного  мужчины  и
принять в себя его семя. Семя шлюхи.
   - Тебе помочь?
   По  ее  лицу  Майкл  понял,  что  Энн  вспомнила   свою   неудачу   с
презервативом, но сейчас она решительно поджала губы.
   - Нет, спасибо.
   Энн ждала, когда  он  уйдет,  чтобы  в  одиночестве  подготовиться  к
встрече с мужчиной, которого считала своим любовником.
   Отверстие в ванне с шумом засосало последние капли воды. Майкл все не
уходил, в ее светлых глазах мелькнула нерешительность.
   - Мне никогда не приходилось этого делать.
   Майкл не посмел бы утверждать то же  самое.  Один  раз  ему  пришлось
наблюдать, как женщина готовилась к свиданию с  ним.  Диана.  Но  он  не
вспоминал Диану, когда смотрел на Энн. Проходили секунды за секундами, а
она никак не могла решить, превращаться ли  ей  в  раскованную  женщину,
которой мечтала стать, или укрыться за привычной маской скромности.
   За нее решил Майкл:
   - Заканчивай, или закончу я.
   - Неужели, месье, тебе приятно смотреть, как  женщина  заталкивает  в
тело посторонний предмет? - задиристо спросила она.
   В другое время Майкл улыбнулся бы ее наивности. В другое,  но  только
не теперь.
   - А тебе приятно сознавать, что я за тобой наблюдаю?
   Энн не ответила, да этого и не требовалось.
   Они все стремились быть желанными: и она, и Майкл, и Габриэль.
   Энн напряглась - каждый ее мускул, каждая жилка. И вернулась к своему
занятию. А Майкл вспомнил, что не предупредил,  что  презервативы  имеют
еще и иную функцию, кроме предотвращения беременности. Какой-нибудь хлыщ
мог без презерватива наградить ее гораздо большей неприятностью,  но  он
знал, что с ним все в порядке.
   Энн предложила ему такую близость, о которой Майкл давно  не  мечтал.
Он повел плечами, скинул мокрый сюртук и придвинулся ближе.  Энн  билась
из последних сил, намереваясь выиграть битву между резиной и  плотью.  А
он наблюдал, как двигались мышцы у нее на спине, смотрел на приставший к
влажной после ванны коже волосок и капли на округлых ягодицах. В чреслах
возникло напряжение.
   Энн казалась удивительно уязвимой, неспособной себя защитить - и  вот
она готовилась принять  его  сперму.  Не  совладав  с  соблазном,  Майкл
осторожно провел пальцем по ее ягодицам и положил ладонь на  чувственную
кожу на пояснице. От его прикосновений Энн машинально изогнулась,  Майкл
улыбнулся довольной мужской улыбкой.
   - Я тебе солгал, - произнес он, а сам подумал: не только в этом, а  и
во многом другом. - Мне не приходилось трогать ничего мягче твоей  кожи.
Шелковый бархат не дышит, не пульсирует от вожделения. А ты - да. Каждый
раз, прикасаясь к тебе,  я  ощущаю  твою  страсть.  Скажи  мне,  что  ты
чувствуешь, Энн? Ты мне рассказывала, что воображала, как я тебя сосу, и
в этот момент дотрагивалась до грудей. А представляла когда-нибудь,  что
я трогаю тебя изнутри? Вкладывала ли в себя пальцы, когда  грезила,  что
лежишь со мной в постели?
   Энн протестующе напряглась. Майкл легонько погладил ее промежность.
   - Любовники  должны  делиться  друг  с  другом  всем.  -  "Только  не
правдой", - подумал он. - Так как?
   - Нет, - сдавленно проговорила она.
   - А хотела?
   - Да.
   - А почему не делала?
   - Боялась, что это повредит моей девственности.
   Майкл начал массировать ей позвоночник - то самое место,  которое  он
гладил менее сорока восьми часов назад.
   - Когда наша связь завершится, станешь  ли  ты,  вспоминая  обо  мне,
вводить в себя пальцы?
   Энн  действительно  не  знала,  можно  ли  таким  способом   побороть
одиночество. И будет ли  она  вообще  вспоминать  искалеченного  шрамами
продажного мужчину, который предал ее доверие.
   - Заведешь себе другого мужчину?
   - Нет, - категорично ответила она.
   Майкл не сумел побороть прилив естественного удовлетворения,  которое
вызвал ее ответ. Он не хотел бы, чтобы другой мужчина делал с ней то же,
что делал с ней он. А она - с другим то же, что с  ним.  Только  тут  он
заметил между ее лопаток багровый синяк и нежно коснулся его рукой.
   - Больно?
   Энн вздрогнула от боли.
   - Меня толкнул подметальщик.
   Подметальщик!  Пульсация  из  члена  поднялась  по   позвоночнику   и
сосредоточилась в висках. Вокруг  склоненной  головы  Энн  возник  ореол
пара. Синяк был оставлен тупым предметом. Габриэль тоже сказал, что  Энн
толкнул подметальщик.
   Но  какой  смысл  уличному  бродяге  покушаться  на  убийство   из-за
какого-то медяка? И уж совсем никакого резона бить свою  жертву  метлой,
когда рукой это сделать гораздо удобнее и незаметнее.
   Только одну ночь, вот что обещал Габриэль,  Мальчик-посыльный,  a  не
Божий посланник. У  Майкла  свело  внутренности.  Что  можно  сказать  о
Габриэле?  Разделял  ли  он  неспособность  Майкла  убить  женщину,  чья
единственная вина заключалась в том, что она хотела, чтобы ее  касались?
Он наклонился и поцеловал ее синяк, потом нежно  смочил  языком,  словно
извиняясь за то, что с ней сделали два падших ангела. Шероховатые пальцы
ласкали ее бархатистые ягодицы.
   - Скажи, когда закончишь.
   - Что ты делаешь? - Несмотря на разгоравшееся желание, Энн  сохраняла
самообладание.
   - Готовлю себя для тебя. - Майкл начал освобождать  свой  напряженный
член.
   Энн вскинулась и натолкнулась спиной на его грудь - теплой  кожей  на
влажную прохладную ткань рубашки. Рука Майкла скользнула  под  ее  ногу,
прежде чем она успела снять ее с крышки унитаза.
   - Не отстраняйся.
   Она вздрогнула:
   - Ты холодный и мокрый. - Но не отпрянула. Чувственность переборола в
ней старую деву. Майкл располагал одной ночью,  чтобы  удовлетворить  ее
страсть. Он сжал зубы и подогнул колени.
   Промежность Энн была горячей и приглашающе раскрылась.
   - Врач сказал, что в этом положении влагалище сокращается.
   - Это правда.
   Майкл прикоснулся членом к ее промежности, и жар  ее  тела  передался
ему. У Энн сократились мускулы.
   - Расслабься, - прошептал Майкл.
   - Сейчас,  -  так  же  тихо  ответила  она.  Чувствовалось,  что  Энн
напугана.
   - Энн, я не хочу причинять тебе боль, помоги мне. - Помоги  сохранить
тебя на эту ночь.
   - Как?
   - Коснись себя сама. - Майкл направил головку члена в  ее  влагалище.
Влага их тел смешалась - мужская и женская, продажного мужчины и  старой
девы. - Покажи, как ты это делала, когда думала обо мне.
   - Не могу, - потрясение прошептала она.
   - Можешь. - Правой рукой он взял ее за грудь, пальцы Энн  протестующе
сжались в кулак. - Сейчас я проникну в тебя, - объявил Майкл. - И  когда
я это сделаю, ты коснешься себя так, как рассказывала. Запомни, я  хочу,
чтобы здесь все время ощущалась мягкость. - Он надавил ладонью на  грудь
и сделал рывок сквозь кольцо сведенных мышц.  Энн  вскрикнула  и,  чтобы
избавиться от боли, невольно разжала кулак. - И  еще  запомни  твердость
внутри себя.
   Как запомнит ее он. Этот миг, этот день. Враг отнимет все, кроме этой
ночи.
   Майкл заставил Энн положить руку на грудь, а сам  продвинулся  глубже
на дюйм.
   Хватка ее влагалища была крепче  кулака.  Старая  дева  уже  испытала
радости чувственного наслаждения, но ей  еще  предстояло  узнать  горечь
предательства. Семь человек уже мертвы. Что ж, скоро  к  ним  прибавятся
еще двое.
   - Твои соски уже отвердели? Скажи мне, Энн.
   Влагалище сопротивлялось его продвижению.
   - Если я отпущу твое бедро, ты откроешься?
   Мышцы на ее ноге напряглись у него под пальцами.
   - Да.
   - И примешь меня всего?
   Если бы был выбор, приняла бы она Майкла точно так же, как Мишеля?
   - Я попытаюсь.
   Майкл отпустил ее  бедро,  но  Энн  оставила  левую  ногу  в  том  же
положении, так  что  влагалище  сохранило  прежнюю  конфигурацию.  Майкл
положил ей ладони под груди и почувствовал  жар  ее  тела  и  внутреннее
напряжение. Недостаточно! Он продвинулся еще на дюйм.
   - Подожди! - Энн запрокинула голову. Майкл пощекотал губами  ее  ухо,
стараясь прогнать страх.
   - В чем дело?
   - Диафрагма...
   Майкл все еще боролся с надеждой выжить, хотя бы в ребенке.
   - На месте?
   - Нет... Да... Не помню, чтобы внутри было настолько полно.
   А Майкл помнил. Помнил смех Габриэля и его серебристые  глаза,  когда
он следил, как неуклюжий английский мальчонка стянул французскую  булку.
Помнил, как обливался потом, когда мадам поучала, как ублажать женщин. И
не  мог  дождаться,  чтобы  закончился  день.  Тогда  они  запирались  с
Габриэлем в своей клетушке, тесно сидели голова  к  голове,  и  он  учил
француза читать и писать. Чтобы казаться джентльменом, хотя ни  один  из
них не мог рассчитывать им стать.
   Он вернулся в настоящее  и  глубоко  похоронил  память.  Мускулы  Энн
сопротивлялись полному проникновению и доили его,  будто  голодный  рот.
Черт! О Боже! На него снизошла истина.
   Майкл прижал губы к ее виску.
   - Ш-ш-ш... Все в порядке.
   Еще одна ложь.
   - Я... Ты сегодня какой-то не такой...
   А она,  наоборот,  казалась  невероятно  знакомой.  Единственной  его
связью с нормальным в этом сошедшем с ума мире.
   - Это я... - успокаивающе пробормотал он. - Я, а не резинка.
   Майкл потянул обратно свой  член,  чтобы  внутри  у  Энн  образовался
вакуум.
   - Ты чувствуешь ее? - забеспокоилась женщина.
   Он чувствовал саму Энн. Внутри накапливалась боль, которая  требовала
выхода. Майкл чувствовал все. Он вошел так глубоко,  чтобы  она  ощутила
его всего.
   Боль, наслаждение.
   Что же враг дал Габриэлю, что не сумел дать ему Майкл?
   Принимая его всего, Энн потянулась к нему губами.
   - Я хочу знать... - Слова сорвались на едином выдохе.
   - Что... что ты хочешь знать? - так же выдохнул он. На  ресницах  Энн
блестели капельки воды, мокрые пряди волос щекотали ему щеку,
   - Что  ощущает  мужчина,  когда  находится  внутри  женщины?  Как  ты
сейчас...
   Майкл слепо наклонился, и горящая плоть  скользнула  сквозь  влажные,
пружинящие волоски ее лобка. Он нежно  зажал  напрягшийся  клитор  между
большим и указательным пальцами. Мягкая снаружи,  внутри  Энн  оказалась
напряженной, под стать ему, и вся пульсировала. Вокруг его члена и между
пальцами.
   - Вот что ты хочешь знать, Энн Эймс.
   - Да, - выдохнула она. Их руки встретились у нее на груди,
   - Я чувствую вокруг себя твой пульс. Ты сжимаешь меня,  но  с  каждым
ударом  сердца  все  больше  раскрываешься.  -  Майкл  сделал  несколько
движений, продемонстрировав, что он ощущает.
   Интересно, как долго Габриэль ему  лгал?  Несколько  дней?  Несколько
недель? Несколько лет? И ощутит ли Энн тот же привкус предательства?
   - Приспосабливайся к моему ритму, - сказал он и  вошел  так  глубоко,
чтобы забыть того человека, забыть Габриэля, чтобы остались только он  и
она. - Сейчас я стисну твой клитор, а ты  стисни  меня.  Приготовься,  я
выхожу.
   - Майкл... - вздрогнула Энн.
   - Ш-ш-ш... Расслабься, а теперь крепче.  Теперь  ты  поймешь,  что  я
ощущаю внутри тебя. Еще крепче.  Стискивай,  отпускай  -  так.  же,  как
бьется сердце. О Боже! Вот так! Хорошо! C'est  bon.  Мне  так  хорошо  с
тобой, Энн. - Майкл  потерся  щекой  о  ее  шею,  вдохнул  ее  аромат  и
прислушался к бушующей в ее теле страсти.
   Сути Энн Эймс. Но  как  долго  это  может  продолжаться?  Прерывистое
дыхание совпало с ритмом  их  движений.  На  левую  грудь  упала  чистая
капелька влаги. Что это? Дождь, слеза или пот?
   Он плакал только тогда, когда над ним издевался враг. А  враг  в  это
время смеялся. С тех пор Майкл не плакал ни разу.
   Он  обнял  Энн,  прижав  ее  ладони  к  ее  груди,   И,   преодолевая
сопротивление, слился с ней воедино. И тогда исчезло все на свете, кроме
движений его пениса у нее во  влагалище  и  подрагивания  клитора  между
пальцами. Не осталось ни прошлого, ни будущего...
   Время остановилось. И она закричала:
   - О Господи! Мишель... О Мишель!
   Тогда он укусил ее в шею, чтобы прекратить ее  крик  и  не  позволить
словам сорваться с собственных губ: "Мое имя не Мишель, а Майкл".

***

   А в грезах ждала его Диана. Плоть почернела от жара, белокурые волосы
пожрало пламя. Именно такой он видел ее в последний раз. "Я люблю  тебя,
Мишель!" - "Не делай этого, Диана. Разреши помочь. Черт возьми,  я  могу
тебе помочь! Дай мне возможность". - "Ты не  способен  мне  помочь,  mon
amour, но можешь воссоединиться со мной".
   Майкл отпрянул от ее пальцев. Ей не удалось его схватить,  но  она  к
нему прикоснулась. Ее плоть уничтожала его плоть точно так же,  как  его
прошлое разрушало ее прошлое.
   Дыхание Дианы - дым - щекотало его ноздри. "Мы тебя ждем, Мишель". За
плечом Дианы возникло лицо Литтла. Губы  обожжены,  почернели.  Стряпчий
осуждающе смотрел на Майкла. За колени, за поясницу, за  плечи,  за  шею
его хватали чьи-то руки -  детские,  взрослые,  женские,  мужские.  Руки
всех, кого он когда-либо любил. И все они были мертвы.
   Шею лизнуло пламя - язык Дианы. "Ты  представляешь,  что  он  с  нами
творил?"
   Майкл хотел закричать, его тошнило. Он не желал знать правды. В конце
концов, он ничего не мог предпринять. Да, он знал,  что  враг  творил  с
мертвецами. И особенно с Дианой.
   Майкл был совсем  ребенком,  когда  он  взял  его  к  себе.  А  Диана
оставалась женщиной, с женскими страстями. Враг отнял  у  нее  все.  Как
отнял у Майкла детство.
   Внезапно перед ним оказался Габриэль, а Диана исчезла. Его кожа  тоже
почернела, а вместо белокурых  волос  на  голове  шевелились  голубые  и
оранжевые языки пламени. Друг прижался к  нему  щекой.  "Знаешь,  что  я
совершил, Майкл?"

Глава 14

   Всю жизнь  им  правила  ненависть,  билась  в  груди,  словно  сердце
затравленного зверя. И только ненависть двадцать девять лет поддерживала
в нем жизнь, только она заставляла оставаться в этом аду.
   Он умело вывел из лифта  деревянное  кресло  на  колесах.  Человек  в
кресле не проронил ни звука.  Он  держал  спину  очень  прямо,  а  ноги,
наоборот, оставались скрюченными. Верхняя площадка была всего  в  десяти
футах позади них. Очень просто сейчас развернуть кресло.
   На лбу выступили капли пота - настолько живо он представил громыхание
колес и удивленный возглас больного: "Что ты собираешься делать?"
   "Собираюсь убить вас, сэр".
   Дальше этого воображение не шло.
   Его слова не вызовут страха, который он так  ярко  воображал.  Скорее
всего человек в кресле рассмеется, прекрасно  понимая,  что  у  него  не
хватит храбрости встретить лицом к лицу последствия своих действий.
   - Для этого времени года,  пожалуй,  слишком  прохладно,  -  произнес
больной.
   Он скрипнул зубами,  услышав  знакомый  насмешливый  тон.  Человек  в
кресле,  как  всегда,  догадался,  о  чем  он  подумал.   И,   глядя   в
полированный, красного дерева, пол,  а  не  в  его  седовласый  затылок,
вежливо ответил:
   - Да, сэр.
   Надел на лицо бесстрастную маску  и,  чтобы  не  поддаться  съедающей
ненависти и не совершить того, что воображал, покатил кресло по коридору
- подальше от соблазнительных пролетов лестницы. Ряды дверей из красного
дерева стали свидетелями их безопасного проезда.
   Отделанный  богатыми  панелями  коридор  украшали  бронзовые  бра   с
хрустальными плафонами. Резкие электрические  лампы  освещали  бесценные
картины в золоченых рамах,  стул  в  стиле  рококо.  Человеку  в  кресле
нравилось утверждать, что все это когда-то принадлежало Наполеону I.
   Они проехали в предпоследнюю дверь, и он, прежде чем распахнуть дверь
в спальню, привычно  затянул  тормоз.  Красные  шторы  обрамляли  ручной
работы камин из красного дерева. За решеткой пылало желтое пламя. Из-под
красных бархатных покрывал на кровати виднелась каемка белых  простыней.
На столике под лампой с  абажуром  из  шелкового  газа  лежала  книга  -
золотой обрез мерцал  в  круге  электрического  света.  Высокие  колонки
кровати скрывались в тени под потолком.
   Все было как должно.
   Человек в кресле сидел в той же позе,  в  какой  он  его  оставил,  -
голова прямо, не повернута ни вправо, ни влево. Он молча отпустил тормоз
и перекатил кресло через порог.
   - Я посижу у камина, вымоешь меня там.
   -  Слушаюсь,  сэр.  -  Он  не  взялся  бы  сказать,  какое  испытание
неприятнее: купание господина в ванне или обтирание губкой.
   - Но сначала мне надо помочиться.
   По коже побежали  мурашки  отвращения.  Его  помощь  была  совсем  не
обязательной: человек в кресле мог справиться сам. Он наказывал  его  за
своевольные мысли. Пальцы сжались в кулаки.
   Господь Вседержитель! В такие минуты он готов был согласиться,  чтобы
его повесили. Он боялся не смерти, а того, что последует за ней.
   Он принес металлическую утку из ванной и присел на корточки  рядом  с
камином у кресла. Его сверлил пронзительный взгляд,  под  сукном  пальцы
ощутили дряблую плоть больного. За спиной шипели и  потрескивали  дрова.
Задержав дыхание, он извлек из ширинки вялый пенис и направил в утку.
   Мраморные часы на каминной полке громко отсчитывали  секунды.  И  вот
струйка желтой жидкости потекла внутрь металлического сосуда.
   - Подмой. - От этого приказа закружилась голова.
   Сукин сын! Он играл с ним, как рысь с  раненым  кроликом  -  жестоко,
расчетливо. Уверенный, что изувеченное животное не способно убежать.
   - Пожалуй, не надо ванны. Я хочу отдохнуть.
   Едва дыша, он привел в порядок одежду на больном и, ощущая на ладонях
капли мочи, поднялся.  Человек  в  кресле  запрокинул  голову  -  из-под
высохших век сверкнули глубоко запавшие глаза.
   - Ты не желаешь меня поблагодарить за то, что  я  освободил  тебя  от
неприятной обязанности?
   На секунду ему захотелось признаться, чего он на сам