олжал небрежно: - А  если  хочешь  -
хо-хо!  -  у  миссис  Чарлз  Монтгомери  Хоппер  есть  премилая  свободная
комнатка, и она будет только рада заполучить тебя в гости!
   При имени этой дамы Джордж смущенно  поежился.  Слов  нет,  она  весьма
достойная  особа  и  он  прекрасно  ее  помнит,   но   вовсе   не   жаждет
останавливаться  в  ее  пансионе.  Маргарет  посмотрела  ему  в   лицо   и
рассмеялась.
   - Что, не повезло тебе? Это ж надо, блудный сын возвращается  домой,  а
мы ему предлагаем выбор - гараж или миссис Хоппер?  Да  разве  это  жизнь,
скажи на милость?
   - Нет-нет, я не против!  -  возразил  Джордж.  -  Гараж  -  это  просто
роскошно. И потом... - все трое опять с веселой нежностью  улыбались  друг
другу, они слишком давно и хорошо друг друга знали и понимали  без  лишних
слов, - если я стану по ночам куролесить, так не разбужу вас,  когда  буду
возвращаться... А кстати, кто такой мистер Меррит?
   - Видишь ли... - Теперь Рэнди, казалось, обдумывал и  взвешивал  каждое
слово. - Это... это очень важный человек в нашей фирме... мое  начальство,
понимаешь? Он объезжает отделения Компании в  разных  городах,  проверяет,
все ли в порядке. Отличный парень. Он тебе понравится, - серьезно докончил
Рэнди. - Мы ему про тебя рассказывали, и он хочет с тобой познакомиться.
   - Мы так и знали, что ты не обидишься, - сказала Маргарет. - Понимаешь,
это деловые отношения, мы его подчиненные, и, конечно,  надо  быть  с  ним
полюбезнее. - Но такая расчетливость была  слишком  чужда  ее  открытой  и
радушной натуре, и она прибавила: - Мистер Меррит неплохой человек. Мне он
нравится. Мы рады, что он у нас остановился.
   - Дейв отличный парень,  -  повторил  Рэнди.  -  И  он  хочет  с  тобой
познакомиться, это уж точно... Ну что ж, -  продолжал  он,  и  взгляд  его
снова стал озабоченным, - если тут больше  делать  нечего,  пойдемте.  Мне
пора назад в контору. Меррит наверняка уже там. Пожалуй, я довезу  вас  до
дому и оставлю, а после увидимся.
   Так и договорились, Рэнди еще разок улыбнулся, -  беспокойной  улыбкой,
подумалось Джорджу, - подхватил чемодан и торопливо зашагал через перрон к
своей машине, стоявшей поодаль у обочины.


   В день похорон Джорджу Уэбберу показалось, что старый деревянный домик,
который давным-давно построил своими  руками  отец  тети  Мэй  и  его  дед
Лафайет Джойнер, ничуть не изменился с тех пор, как он, Джордж, жил  здесь
мальчишкой. Дом был все тот же, прежний. И,  однако,  он  словно  бы  стал
меньше, в памяти Джорджа он не был таким убогим и жалким.  Он  выходил  не
прямо на улицу, а стоял немного в глубине, по одну  его  сторону  был  дом
Шеппертонов, по другую - огромный кирпичный  домина,  где  жил  дядя  Марк
Джойнер. Вдоль всей улицы выстроились автомобили, почти сплошь  -  древние
расхлябанные колымаги, заляпанные рыжей  глиной  горных  дорог.  Во  дворе
перед домом тесными кучками стояли  мужчины  и  серьезно  переговаривались
вполголоса; все они, с непокрытыми головами, в  чопорных  черных  парадных
костюмах, казались оробело-смущенными и скованными.
   В крохотных комнатках набилось битком народу, перед  лицом  смерти  все
притихли, только снова и снова кто-нибудь  сдавленно  кашлял,  приглушенно
всхлипывал  иди  сморкался.  Здесь  было  много  Джойнеров,  три  дня  они
съезжались с гор - старики и старухи, на чьих лицах лежал отпечаток тяжких
трудов и забот, двоюродные братья и сестры тети Мэй, дальние  родственники
и свойственники. Иных Джордж видел  впервые,  но  во  всех  узнавал  племя
Джойнеров - по выражению вечной скорби и еще по особенной складке поджатых
губ, словно они с угрюмым торжеством бросали вызов смерти.
   В комнатушке, где при свете керосиновой лампы, перед зыбким огнем очага
сиживала зимними вечерами  тетя  Мэй  и  рассказывала  маленькому  Джорджу
нескончаемые истории смерти и скорби, лежала она теперь  в  черном  гробу,
который еще не закрывали, чтобы все могли  на  нее  наглядеться.  И,  едва
переступив порог, Джордж понял, что, по крайней мере,  в  одном  отношении
тетя Мэй, одержимая при жизни, восторжествовала и после смерти. Весь  свой
век эта целомудренная старая дева трепетала и ужасалась при  одной  мысли,
как бы вдруг когда-нибудь какой-нибудь мужчина случайно не увидел хотя  бы
кусочек ее тела. Старея, она все больше думала о  смерти  -  и  ее  терзал
страх и стыд, что кто-то может увидеть ее  обнаженной,  когда  она  умрет.
Поэтому похоронных дел мастера внушали ей ужас,  и  она  заставила  своего
брата Марка и его жену Мэг торжественно пообещать ей, что ни один  мужчина
не увидит ее мертвого тела без одежды, что обряжать ее будут одни женщины,
а главное - что ее не станут бальзамировать. И вот уже три  дня,  как  она
умерла - три долгих жарких знойных дня, - и какая это мрачная,  но  весьма
подходящая развязка, подумалось Джорджу: в пору его детства в этом домишке
все разило смертью заживо, а напоследок останется в памяти зловоние  самой
доподлинной смерти.
   Марк Джойнер сердечно пожал племяннику руку и сказал, как он  рад,  что
Джорджу удалось приехать. Марк держался просто, со спокойным достоинством,
которое яснее слов говорило о тихой скорби, ведь он всегда искренне  любил
старшую сестру. Но его жена Мэг, которая пятьдесят лет кряду вела  нудную,
непрестанную  войну  с  тетей  Мэй,  теперь  разыгрывала  самую  неутешную
плакальщицу и явно наслаждалась этой новой ролью.  Во  время  нескончаемой
заупокойной службы, пока баптистский проповедник резким  гнусавым  голосом
воздавал покойнице хвалы и перебирал шаг за шагом всю ее жизнь, Мэг  то  и
дело разражалась громкими рыданиями  и,  широким  жестом  откинув  длинный
траурный креп, утирала платком опухшие, покрасневшие глаза.
   С бездумной черствостью завзятого фарисея проповедник длинно и  ненужно
пересказывал старый семейный скандал. Говорил  о  том,  как  отец  Джорджа
Уэббера покинул свою  жену,  Эмилию  Джойнер,  ради  бесстыдного  грешного
сожительства с другой  женщиной,  и  как  Эмилия  вскоре  скончалась,  ибо
"разбитое сердце свело ее в могилу". О том, как "брат Марк Джойнер  и  его
богобоязненная супруга Мэгги Джойнер", исполнясь праведным гневом, пошли в
суд и вырвали осиротевшего мальчика из-под  опеки  грешника  отца;  и  как
"добрая женщина, что покоится сейчас перед нами", взяла на себя  попечение
о сыне сестры и воспитала его по-христиански. И он рад  видеть,  продолжал
оратор,  что  молодой  человек,  на  коего  обращено  было  сие  достойное
милосердие, вернулся домой, чтобы отдать последний долг  той,  кому  столь
многим обязан.
   Так  он  разглагольствовал,  и  все  это  время   Мэг   всхлипывала   и
захлебывалась, изображая неутешную скорбь, а  Джордж  сидел,  не  поднимая
глаз, и то кусал губы, то до боли стискивал челюсти, и пот градом  катился
по его лицу, багровому от стыда, злости и омерзения.


   День уже  клонился  к  вечеру,  и  наконец-то  служба  кончилась.  Люди
выходили из дома, рассаживались по машинам, и длинная  процессия  медленно
двинулась к кладбищу. С огромным облегчением Джордж улизнул  от  ближайших
родичей, подошел к Маргарет  Шеппертон,  и  они  вдвоем  сели  в  одну  из
заказанных закрытых машин.
   Автомобиль уже  готов  был  тронуться  и  занять  свое  место  в  общей
веренице, и тут  какая-то  женщина  распахнула  дверцу  и  подсела  к  ним
третьей. Это оказалась миссис Делия  Флад,  старинная  подруга  тети  Мэй,
Джордж знал ее всю свою жизнь.
   - А, здравствуй, юноша, - сказала она Джорджу,  забираясь  в  машину  и
садясь с ним рядом. - Вот бы гордилась твоя тетка Мэй, если б  знала,  что
ты прикатил домой в такую даль к ней на похороны. Мэй всегда была  о  тебе
самого высокого мнения, сынок. -  Она  рассеянно  кивнула  Маргарет.  -  Я
увидала, что у вас тут есть свободное место. Не пропадать же ему,  говорю.
Сяду да и поеду. Чего церемонии разводить. Все равно  кому-то  ехать,  так
отчего бы и не мне.
   Делия Флад была  бездетная  вдова  более  чем  зрелых  лет,  низенькая,
плотная и крепкая, с черными как  смоль  волосами,  пронзительными  карими
глазками  и  неугомонным  языком.  Вцепится  мертвой  хваткой  в   первого
встречного - и говорит, говорит, душит  какими-то  нудными  историями  без
начала  и  конца.  Женщина  состоятельная,   она   больше   всего   любила
распространяться  о  недвижимом  имуществе.  Еще  задолго   до   нынешнего
земельного бума, безудержной спекуляции и  бешеного  роста  цен  она  была
просто  помешана  на  купле-продаже  земельных  участков  и  весьма  тонко
разбиралась в их стоимости. Некое шестое  чувство  неизменно  подсказывало
ей, в каком направлении  станет  расти  город,  и  когда  ее  предсказания
сбывались, почти всегда оказывалось,  что  она  завладела  самыми  лучшими
участками и теперь может перепродать их с немалой для себя  выгодой.  Жила
она просто и скромно, но слыла богачкой.
   Несколько минут миссис  Флад  хранила  задумчивое  молчание.  Но  когда
похоронная процессия медленно двинулась по улицам Либия-хилла,  она  стала
бросать быстрые взгляды то в правое, то в левое окно и вскоре, без  всяких
предисловий, принялась рассказывать своим спутникам историю каждого дома и
владения, мимо которого они проезжали. Это было однообразно,  до  одурения
подробно и утомительно. Она болтала без передышки,  коротко,  беспорядочно
взмахивая рукой, и если изредка на миг  смолкала,  то  лишь  затем,  чтобы
важно покивать в знак одобрения собственным речам.
   - Понимаете, да? - говорила она и убежденно кивала сама себе, нимало не
заботясь, слушают ее или нет,  благо  сидят  какие-то  истуканы  на  ролях
слушателей. - Понимаете, что они тут задумали учинить,  да?  Ну,  как  же,
Фред Барнс, Рой Симс и Мак Джадсон, вся эта шатия -  ну,  как  же!  Да-да!
Постойте-ка! - воскликнула она, сосредоточенно хмуря брови. - Я же про это
читала, так? Это ж было в газете... ну да,  ну  да...  неделю  назад  или,
может, две... про то, как они надумали снести  весь  этот  квартал,  а  на
месте старых домов построить роскошный гараж, в наших краях такого еще  не
бывало! Понимаете, громаднейший гараж, целый квартал  займет,  а  над  ним
шикарный домина, восемь этажей, и второй этаж тоже отведут  под  машины  и
станут сдавать помещения докторам под прием больных... да-да, как же, а на
самом верху, на крыше, даже разобьют сад и устроят  большой  ресторан.  Им
все это  влетит  в  полмиллиона  долларов,  да  еще  с  хвостиком,  каждый
квадратный фут обойдется в две тысячи! - восклицала она. - Тьфу, пропасть!
Это ж цены для Главной улицы... За такие деньги можно в самом центре землю
отхватить. Сказала бы я им, что к чему, да куда  там...  -  она  легонько,
презрительно качает головой, - нет, дудки! Им только здесь землю  подавай,
ничего другого не хотят. Ну  и  потеряют  все  до  последней  рубашки,  их
счастье, если сами целы останутся!
   Джордж и Маргарет не отозвались ни словом, но Делия Флад словно этого и
не  заметила  и,  когда  процессия,  проехав   по   мосту,   свернула   на
Престон-авеню, продолжала гнуть свое:
   - Поглядите-ка вон на тот дом и участок при нем. Два года  назад  я  за
него заплатила двадцать пять тысяч, а сейчас ему цена все пятьдесят  и  ни
пенни меньше. Да-да, и уж я эту  цену  возьму.  Тьфу,  пропасть!  Нет,  вы
слушайте! - Она энергично замотала головой. - Меня-то им не облапошить!  Я
сразу поняла, что у него на уме. Да! Мак Джадсон  ко  мне  приходил,  так?
Хотел со мной сторговаться, так? Ну как же, еще в  начале  апреля.  -  Она
нетерпеливо отмахнулась, будто это должно быть известно всем и каждому.  -
И вся шайка с ним заодно, он за них и действует,  ясно,  как  дважды  два.
"Вот что я вам скажу, - говорит. - Мы, говорит, знаем, вы женщина деловая,
проницательная, мы вас высоко ставим, войдите с нами в компанию, вот, мол,
я вам отдам три отличных участка на Сосновой дороге в Риджвуде, а вы мне -
этот дом и участок на Престон-авеню. Вам, говорит, в  это  дело  ни  цента
вкладывать не надо. Это, говорит, честный обмен, так на так, просто мы  не
хотим, чтоб вы остались в стороне". А я ему: "Что ж, говорю, очень мило  с
вашей стороны, Мак, спасибо за любезность. Хотите, говорю,  получить  этот
дом и мой участок на Престон-авеню - отчего ж, извольте. Цена моя, говорю,
вам известна - пятьдесят тысяч". И так напрямик и спрашиваю - а ваши, мол,
риджвудские участки почем? А он мне: "Да как,  мол,  сказать.  Я,  мол,  в
точности не знаю, сколько они  сейчас  стоят.  Цены  на  землю  все  время
растут". А я гляжу ему прямо в глаза и говорю: "Так вот, говорю, Мак, я-то
знаю цену этим участкам, они сейчас  не  стоят  и  того,  что  вы  за  них
заплатили. Город растет не в ту сторону. И ежели хотите получить этот  дом
и участок, говорю, выкладывайте наличные и  получайте.  А  меняться  я  не
стану". Так я сказала, и, понятно, на том дело и кончилось. Больше он  про
это не заговаривал. Да-да, я сразу поняла, что у него на уме.
   Приближаясь к кладбищу, вереница машин миновала перекресток - немощеная
дорога вела меж полей вверх, к редким  сиротливым  соснам.  Там,  где  эта
дорога вливалась в шоссе, по обе стороны ее стояли два столба из  тесаного
гранита - ими отметили как бы вход в прекрасный, еще не построенный город,
что величаво поднимется здесь на холмах, волнами откатившихся  от  реки  к
зеленым чащам. Но пока о грядущем великолепии свидетельствовали одни  лишь
эти пышные врата да вбитый среди поля шест и на нем доска с надписью.
   - А? Что такое? - испуганно вскрикнула миссис Флад. - Что там написано?
   Все вытянули шеи, пытаясь на ходу разобрать надпись, и Джордж  прочитал
вслух:

   "Риверкрест.
   В честь всех жителей здешнего края
   и во славу нового и лучшего города,
   который они здесь воздвигнут".

   Миссис Флад выслушала это с явным удовольствием. Она медленно наклонила
голову в знак совершенного согласия.
   - Ага! - сказала она. - Так оно и будет.
   Маргарет подтолкнула Джорджа локтем в бок и наклонилась  к  самому  его
уху.
   - "В честь"! - презрительно прошептала она и продолжала жеманным  тоном
светской дамочки. - Не правда ли, как мило? В честь того, что вас  возьмут
за горло и обдерут как липку.
   По дороге, огибающей кладбище, процессия медленно втянулась в ворота  и
наконец остановилась близ округлой вершины холма, пониже  места  упокоения
Джойнеров. В одном углу этого участка росло огромное  рожковое  дерево,  и
под его сенью издавна хоронили всех Джойнеров. Тут стоял семейный памятник
- тяжелая  квадратная  глыба  чугунно-серого,  до  блеска  отполированного
гранита, на лоснящейся  глади  его  выступали  буквы:  "Джойнер".  По  обе
стороны этой главной надписи - имена и  даты  рождения  и  смерти  старика
Лафайета и его жены; а вокруг серой  гранитной  глыбы  на  пологом  склоне
рядами располагались могилы детей Лафайета. На каждой - памятник  поменьше
и на нем, под именем и датами, вырезан прописью какой-нибудь  трогательный
стишок.
   С краю этого семейного кладбища мрачно зияла  свежевырытая  яма,  рядом
осыпалась комьями  горка  желтой  глины.  Выше,  на  склоне  холма,  ждали
расставленные рядами складные стулья. К ним и направлялись теперь все, кто
вылезал из машин.
   Марк, Мэг и все прочие Джойнеры заняли передние ряды, Джордж с Маргарет
и миссис Флад, которая по-прежнему не отставала от них, сели  в  последнем
ряду. Все остальные - друзья, дальние родственники  и  просто  знакомые  -
стали кучками позади.
   Напротив кладбища густо зеленели, примерно мили на две, поросшие  лесом
холмы и лощины, они спускались к извилистой речке, а как раз напротив,  на
другом  берегу,  располагался  самый  центр  города,  деловая  его  часть.
Отчетливо видны были шпили и дома - и  старые  постройки,  и  великолепные
новые здания: гостиницы, учреждения и конторы,  гаражи,  церкви,  а  среди
знакомых очертаний, дерзко сверкая, вздымались леса и бетонные стены новых
строений. Это было великолепное зрелище.
   Провожающие занимали свои места и ждали, пока несущие  гроб  одолеют  с
этой ношею последний медленный и тяжелый подъем на вершину  холма,  а  тем
временем миссис Флад, сложив руки  на  коленях,  пристально  рассматривала
город.   Потом   принялась   задумчиво   качать   головой,   сожалеюще   и
неодобрительно поджала губы и сказала словно бы про себя:
   - Гм, гм, гм! Плохо дело, плохо, плохо дело!
   - Что такое, миссис  Флад?  -  перегнувшись  к  ней,  шепотом  спросила
Маргарет. - Что плохо?
   - Да вот, что такое место выбрали под кладбище, - с сожалением  сказала
та. Она говорила таким театральным шепотом, что все вокруг слышали  каждое
слово. - Только вчера я говорила Фрэнку Кэндлеру - надо же, два самолучших
участка, где бы городу строиться,  а  их  взяли  и  отдали  черномазым  да
покойникам! Вот ведь что сделали! А я всегда говорила - два лучших участка
под застройку, с самым  отличным  видом,  это  Черный  поселок  и  Верхнее
кладбище. Я им сто лет назад могла это растолковать, да они бы сами  могли
понять,  если  б  видели  хоть   немного   подальше   собственного   носа:
когда-нибудь наш город станет расти, и эта земля  подскочит  в  цене.  Ну,
скажите на милость!  Когда  присматривали  участок  на  кладбище,  почему,
скажите на милость, не выбрали хоть Бакстон-хилл? И вид  там  отличный,  и
земле не та цена. А тут, - все громче шептала она, - тут же самое  что  ни
на есть подходящее место для застройки! Для жилья лучше не  придумаешь.  А
насчет черномазых -  я  всегда  говорила,  им  же  будет  лучше,  если  их
переселить в низину, что возле станции. Теперь-то, конечно, поздно, ничего
не поделаешь, а только тут крепко ошиблись! - докончила  она  все  тем  же
шепотом и покачала головой. - Я-то всегда это знала!
   - Да, наверно, вы правы, - прошептала Маргарет. - Я раньше  никогда  об
этом не думала, но, наверно, вы правы, - и подтолкнула  Джорджа  локтем  в
бок.
   Гроб поставили, и проповедник уже читал краткую, волнующе торжественную
последнюю молитву. Медленно опустили гроб в могилу. И когда черной  крышки
не стало видно, Джорджа пронзила такая острая, не выразимая словами  боль,
такая горечь, какой он никогда еще  не  испытывал.  Но  и  в  тот  миг  он
понимал, что это не скорбь о тете Мэй. Это мучительная  жалость  к  самому
себе и ко всем людям на свете, оттого что человеку даны  считанные  дни  и
так ничтожно мала жизнь человеческая, слишком быстро наступает  неизбежная
тьма и нет ей конца. И еще: вот не стало  тети  Мэй,  во  всей  родне  нет
больше ни одного близкого ему человека, и теперь он ясней прежнего ощутил,
что завершилась  некая  эпоха  в  его  жизни.  Перед  ним,  как  пропасть,
разверзлось будущее,  и  на  миг  его  охватили  ужас  и  отчаяние,  точно
заблудившегося ребенка, ведь оборвалась последняя нить, что связывала  его
с родным краем, и он теперь бездомный, одинокий,  лишенный  корней,  и  на
всей огромной планете нет двери, которая открыта ему, нет дома, который он
мог бы назвать своим.
   Люди уже отходили от могилы, медленно шли к своим машинам. Но  Джойнеры
не вставали с мест, пока не легла на могильный холмик и  не  была  примята
поплотней  последняя  лопата  земли.  Тогда  лишь,  исполнив  свой   долг,
поднялись и они. Иные стояли тут же и негромко, протяжно переговаривались,
другие пошли бродить среди  памятников,  наклонялись,  читали  надписи,  а
потом выпрямлялись и вспоминали вслух какой-нибудь забытый случай из жизни
какого-нибудь забытого Джойнера. Но наконец и они тоже стали расходиться.
   Джорджу не хотелось возвращаться вместе с ними, волей-неволей  пришлось
бы слушать, как они судят и рядят о тете Мэй, перебирают по  зернышку  всю
ее жизнь; и он взял Маргарет под руку  и  повел  через  гребень  холма  на
другую его сторону. Они молча постояли  здесь  в  косых  лучах  заходящего
солнца, глядя, как огромный огненный шар опускается за край далеких гор. И
величественная красота заката, и тихое присутствие женщины рядом  принесли