ющей, взгляд испуганного ребенка,  -  так  смотрит  тот,  кто,  даже
отпрянув от людской близости и  защиты,  в  которых  он  так  нуждается  и
которых так жаждет, в то же  время  немо,  жалобно  умоляет:  "Ради  всего
святого, если можешь, помоги! Мне страшно!"
   Эстер прочла все это в глазах Стивена в тот миг, когда он  надменно  от
нее отвернулся, и этот взгляд пронзил ее, как  ножом.  В  озарении  жгучей
жалости  она  ощутила,  как  странен  и  удивителен  человек,  какое   это
непостижимое чудо.
   "Ах ты бедняга! - думалось ей. - Что же это с тобой? Чего  ты  боишься?
Что тебя терзает, скажи на милость?.. Странное существо, - думала она  уже
спокойнее. - А ведь он такой тонкий, хороший и чистый!"
   И тут, словно прочитав  ее  мысли,  на  помощь  пришла  ее  дочь  Элма.
Хладнокровная, невозмутимая, очаровательная, она прошла через всю гостиную
к Хуку, сказала небрежно:
   - А, Стив, добрый вечер. Хотите чего-нибудь выпить?
   Спасительный вопрос. Стивен Хук очень любил эту девушку. Ему нравилось,
что она так безукоризненно держится и  с  таким  вкусом  одевается,  такая
приветливая и в то же время неприступно замкнутая.  С  нею  он  чувствовал
себя словно бы защищенным, в ней находил покровительство, которого ему так
не хватало. И он тотчас откликнулся.
   - То, что вы изволили предложить, для  меня  весьма  соблазнительно,  -
промямлил он, отошел к  камину  и  прислонился  к  нему,  точно  скучающий
зритель, повернулся чуть ли не спиной к присутствующим,  словно  вид  всех
этих угнетающе нудных и тусклых личностей был ему несносен.
   Этот изощренно уклончивый, вычурный  ответ  был  очень  характерен  для
Стивена Хука и давал своеобразный ключ к его  литературному  стилю.  Автор
множества рассказов, которые он печатал в журналах, чтобы прожить вдвоем с
матерью, он написал также несколько превосходных книг.  Они  принесли  ему
заслуженную известность, но не имели спроса. Он и сам  иронически  заметил
однажды, что, как видно, чуть ли не все прочли  его  книги,  но  никто  ни
одной не купил. В книгах этих, как и среди  людей,  он  пытался  напускной
презрительной скукой, сложными стилистическими  изысками  и  многословными
хитроумными иносказаниями прикрыть робость и застенчивость.
   Миссис  Джек  не  без  растерянности  посмотрела  вслед   Хуку,   потом
повернулась  к  его  сестре  (эта  жизнерадостная  старая  дева  с  весело
блестящими глазами и заразительным смехом обладала тем же обаянием, что  и
брат, но отнюдь не терзалась, как он, душевными  муками  и  сомнениями)  и
шепнула:
   - Что это сегодня со Стивом? У него такое  лицо,  словно  ему  являлись
привидения.
   - Нет, его только напугало очередное чудище, -  возразила  Мэри  Хук  и
засмеялась. - На прошлой неделе у него на носу вскочил прыщик,  и  он  все
разглядывал его в зеркале, покуда не уверил себя, что это рак. Мама чуть с
ума не сошла. Он заперся у себя в комнате, не выходил оттуда  и  несколько
дней ни с кем не разговаривал.  Четыре  дня  назад  послал  ей  записку  с
подробными наставлениями насчет своих похорон - он ни  за  что  не  хочет,
чтобы его сожгли. А третьего дня вышел в пижаме и со всеми нами простился.
Заявил, что больше ему не жить, все кончено. Ну, а сегодня он передумал  и
решил одеться и пойти к вам на прием.
   Мэри  Хук  опять  добродушно  рассмеялась,  комически  пожала  плечами,
покачала головой и смешалась с толпою гостей. А миссис  Джек,  все  еще  с
несколько  озабоченным  лицом,  обернулась  к  Джейку  Абрамсону,  который
подошел к ней в  конце  этого  странного  разговора  и  уже  минуту-другую
ласково поглаживал ее руку.


   Невоздержанность наложила на Джейка Абрамсона неизгладимую печать.  Это
был изнеженный, сластолюбивый, изрядно потрепанный жизнью старик  с  лицом
хищной птицы. Но, как ни странно, лицо это  не  лишено  было  своеобразной
притягательной силы.  Оно  дышало  и  бесконечным  терпением,  и  какой-то
цинической умудренностью, и усталым юмором. Казалось, этот  человек  умеет
по-отечески все на свете понять.  Словно  он  безмерно  старый  и  усталый
посланник жизни - и жил так долго, повидал  так  много,  изъездил  столько
разных стран, что даже носить фрак ему так же  привычно,  как  дышать,  он
держится с такой усталой, небрежной грацией, словно во фраке и родился.
   Несколько минут назад, отдав горничной пальто и  шелковый  цилиндр,  он
утомленной походкой вошел в гостиную и направился к хозяйке.  Сразу  видно
было, что он относится к Эстер Джек с  неподдельной  нежностью.  Пока  она
беседовала  с  Мэри  Хук,  он  молча  заботливо  глядел  на  нее,   словно
благодушный ястреб. Он не сводил глаз с ее  лица.  Под  крючковатым  носом
пряталась улыбка; потом он взял морщинистой  лапой  ее  маленькую  руку  и
принялся легонько поглаживать атласную кожу повыше кисти. Была  в  этом  и
откровенная  стариковская  ленивая  чувственность,  и  в   то   же   время
удивительная отеческая мягкость. Видно было, что этот человек  обладал  на
своем веку многими прелестными женщинами и еще не разучился  их  ценить  и
восхищаться  ими,  но  уже  перешел  от  сильных  страстей  к  родственной
благожелательности.
   И так же отечески благожелательно он заговорил.
   - Вы премило выглядите! - сказал он. - Вы нынче  прехорошенькая!  -  Он
все улыбался своей ястребиной улыбкой и все поглаживал руку миссис Джек. -
Цветет, как роза! - докончил он, по-прежнему не сводя с  нее  стариковских
усталых глаз.
   - О, это вы, Джейк! - удивленно  и  радостно  воскликнула  она,  словно
только сейчас его заметила. - Как мило, что вы пришли! Я и не  знала,  что
вы вернулись. Я думала, вы еще в Европе.
   - Был, да сплыл! - усмехнулся старик.
   - Вы чудно выглядите,  Джейк!  Путешествие  пошло  вам  на  пользу.  Вы
похудели. Наверно, лечились в Карлсбаде, да?
   - Нет, я не лечился,  -  с  важностью  сообщил  старик.  -  Я  соблюдал
убиету...
   Эстер Джек бурно расхохоталась. Вся красная, еле держась на ногах,  она
ухватилась за Роберту Хайлпринн и беспомощно простонала:
   - О, господи! Нет, ты слышала? Он сидел на диете! Ручаюсь, она его чуть
не прикончила! Ведь он так любит поесть!
   Мисс Хайлпринн превесело фыркнула, по приветливому лицу  ее  расплылась
широчайшая улыбка, так что глаза превратились в чуть заметные щелочки.
   - Я соблюдал убиету с самого отъезда, - сказал Джейк. - Уезжал я совсем
больной. А вернулся на английском пароходе, - докончил он  самым  грустным
тоном, но с такой многозначительной усмешкой, что обе  женщины  неудержимо
расхохотались.
   - Ох, Джейк! - воскликнула Эстер. - Как же вы, бедняжка,  исстрадались!
Я ведь знаю, вы всегда не слишком жаловали английскую кухню!
   - Ну, теперь я ее жалую еще в десять раз меньше, - горестно  и  покорно
молвил старик.
   Она опять зашлась от смеха, потом насилу выговорила:
   - Брюссельская капуста?
   - Она самая, - пресерьезно подтвердил Джейк. -  Та  же  самая,  которой
меня  там  кормили  десять  лет  назад.  В  эту  поездку  я  у  них  видел
брюссельскую капусту, которой место в Британском музее. И еще  они  кормят
все той же доброй старой рыбой, - прибавил он, многозначительно усмехаясь.
   - Рыбка из Мертвого моря? - проворковала Роберта Хайлпринн и расплылась
в улыбке и стала похожа на Будду.
   - Нет, - печально  возразил  старик,  -  рыба  Мертвого  моря  для  них
недостаточно мертвая. Теперь они подают на стол вареную фланель -  да  еще
под добрым старым соусом!.. Помните этот их прекрасный соус? -  И  он  так
ехидно усмехнулся,  что  миссис  Джек  снова  вся  затряслась  в  приступе
неодолимой веселости.
   - Это вы про  тот  жуткий...  безвкусный...  мутно-желтый  клейстер?  -
спросила она сквозь смех.
   - Вот именно. - Старик устало покивал, у  него  был  облик  утомленного
жизнью мудреца. - Вот именно... Вы угадали...  Они  и  сейчас  кормят  тем
соусом... Так что всю обратную дорогу я  сидел  на  убиете!  -  Впервые  с
начала разговора в  его  томном  голосе  послышалась  нотка  оживления.  -
Карлсбад просто  ничто  по  сравнению  с  убиетой,  которую  мне  пришлось
выдержать на английском пароходе. - Он чуть помедлил,  усталые  глаза  его
блеснули язвительной насмешкой. - Такая еда годится только для  несчастных
христиан.
   Это упоминание об иноплеменниках, в котором сквозила  пренебрежительная
усмешка, как-то  по  особенному  соединило  всех  троих,  и  внезапно  они
предстали в новом свете. На губах старика играла  чуть  заметная  умная  и
холодная улыбка, а женщины веселились безмерно, и все они отлично понимали
друг друга. И теперь видно было,  что  они  по-настоящему  заодно  -  дети
древнего, одаренного, всезнающего племени, - и со стороны,  отчужденно,  с
насмешливым презрением глядят  на  темных  и  невежественных  людей  иной,
низшей породы, не причастных к их познаниям, не отмеченных той же печатью.
И тотчас оно  миновало  -  мгновенье,  в  котором  сказалась  их  извечная
обособленность. На лицах женщин теперь светилась  лишь  спокойная  улыбка,
все трое вновь принадлежали всему миру.
   - Бедняжка Джейк! - сочувственно промолвила Эстер.  -  И  худо  же  вам
было! - И вдруг, вспомнив, восторженно воскликнула: -  А  Карлсбад  красив
просто до невозможности, правда?.. Знаете, ведь когда-то мы  с  Берти  там
побывали! - При этих словах она ласково взяла Роберту под руку  и  весело,
оживленно продолжала: - Я вам  никогда  не  рассказывала  о  той  поездке,
Джейк?.. Это  было  чудесно!  О,  господи!  -  громко  рассмеялась  она  и
повернулась  к  улыбающейся  подруге.  -  Разве  можно  забыть  те  первые
три-четыре дня, Берти? Помнишь, какие мы были голодные? Думали, что больше
не выдержим! Вот был ужас,  правда?  -  И  серьезно,  даже  с  недоумением
попыталась объяснить: - А потом... сама не знаю... это очень странно... но
мы как-то привыкли, правда, Берти? Первые дни были просто ужасные, а потом
стало вроде как все равно. Наверно, от слабости, что ли... Я знаю  только,
что мы с Берти три недели не вставали с постели - и после первых дней  это
было уже не так страшно. - Она вдруг от души рассмеялась. -  Я  помню,  мы
совсем замучили друг друга - все вспоминали разную самую вкусную снедь. Мы
тогда  задумали:  как  только  закончим  курс  лечения,  сразу  пойдем   в
какой-нибудь  шикарный  ресторан  и  закажем  громаднейший,   роскошнейший
обед!.. Ну и вот, - она опять засмеялась, -  хотите  верьте,  хотите  нет,
настал день, когда лечение  кончилось  и  доктор  нам  разрешил  встать  и
поесть... а мы с Берти еще несколько  часов  лежали  и  мечтали  о  разной
вкусной еде. Это было чудесно! - Она сжала  кончики  пальцев  и  комически
причмокнула, изображая  наслаждение  от  чего-то  неслыханно  лакомого,  и
восторженно  взвизгнула,  как  маленькая,  сощуренные  глаза   ее   весело
блестели. - Вы и не  слыхали  про  все  вкусности,  которыми  мы  с  Берти
собирались объедаться. Мы решили устроить самый настоящий пир!.. Ну и вот,
наконец мы встали и оделись. И подумать только! Мы до того ослабели,  едва
держались на ногах, но все равно  надели  свои  самые  нарядные  платья  и
наняли по такому торжественному случаю "роллс-ройс" и шофера в ливрее!  Уж
наверно, вы за всю свою жизнь не видали таких шикарных дам! Мы  уселись  в
машину и покатили прямо как королевы. Велели шоферу отвезти  нас  в  самый
дорогой, роскошный ресторан. И он отвез  нас  за  город,  там  было  очень
красиво. Этот ресторан был как настоящий замок! - Она оглядела  слушателей
сияющими глазами. - Нас увидели еще издали  и,  наверно,  решили,  что  мы
члены королевской семьи, так они все переполошились. Лакеи  выстроились  в
ряд чуть ли не на полквартала и все время кланялись и  расшаркивались.  О,
это было великолепно! Ради такого стоило мучиться,  выстрадать  весь  этот
курс лечения... Ну и вот! - Она обвела собеседников взглядом  и  испустила
тяжкий вздох, исполненный глубочайшего уныния и  разочарования.  -  Хотите
верьте, хотите нет, сели мы наконец за стол, и оказалось, кусок не идет  в
горло! Мы так долго мечтали  об  этом  пиршестве...  так  старательно,  до
мелочей продумали меню... а только всего и съели, что по яйцу всмятку,  да
и то целиком не одолели! И уже сыты вот так! - Она провела маленькой рукой
поперек горла. - Мы  чуть  не  расплакались  от  огорчения!  Как  странно,
правда? Наверно, пока сидишь на  голодной  диете,  желудок  съеживается  и
становится совсем крошечный. Столько дней лежишь в постели и все  думаешь,
какой огромный обед уплетешь, как только встанешь,  а  когда  садишься  за
стол, не можешь даже справиться с несчастным яйцом всмятку!
   Миссис Джек замолчала, пожала плечами и развела руками с такой забавной
недоумевающей миной, что все вокруг рассмеялись.  Даже  усталый,  видавший
виды старик Джейк Абрамсон, который, в сущности,  вовсе  и  не  слушал  ее
оживленных речей, а только все время с  застывшей  улыбкой  смотрел  ей  в
лицо, теперь улыбнулся чуть теплее,  прежде  чем  отойти  и  заговорить  с
другими.


   Мисс Хайлпринн и миссис Джек остались вдвоем  посреди  гостиной  -  два
столь разных и столь ярких олицетворения богато одаренной женской  натуры.
Каждая была словно создана  для  своей  роли.  Каждая  превосходно  с  нею
освоилась и нашла способы полней и свободней,  без  помех,  проявить  свой
талант.
   Мисс Хайлпринн была женщина весьма достойная, и это явственно  читалось
во всем ее облике. Прирожденный  организатор,  она  умела  наладить  любое
дело,  и  с  первого  взгляда  ясно  было,  что  в  передрягах  и  стычках
практической жизни  эта  любезная  дама  даст  сто  очков  вперед  всякому
мужчине. В ней было что-то маслянистое - маслянистость  горючего,  которое
наделяет жизнью и движением самые мощные моторы.
   Уже многие годы она царила на Бродвее, возглавляя прославленный  театр,
и ее  острым  умом  и  деловой  хваткой  поневоле  восхищались  даже  ярые
противники. В ее задачу входило продвигать пьесу, руководить  постановкой,
следить за сборами и при том, как они скудны  и  ненадежны,  не  позволить
бродвейским хищникам обобрать труппу до нитки. Блистательные  успехи  этой
женщины, сила ее воли, стойкость и мужество видны были во всем ее чеканном
облике. Даже не слишком искушенный наблюдатель мог понять, что в  неравном
поединке между мисс Хайлпринн и хищниками с Бродвея победа доставалась  не
хищникам.
   Быть может, в этой яростной, непрестанной  борьбе,  пробуждающей  такие
злые страсти, такую неугасимую ненависть, что глаза наливаются  желчью,  а
рот кривится недоброй гримасой, будто застарелый шрам на изможденном лице,
- быть может, черты мисс Хайлпринн посуровели и огрубели? Быть может, губы
ее угрюмо поджались? И подбородок выступает вперед, словно гранитный утес?
Заметны ли на ней следы  сражений?  Ничуть  не  бывало.  Чем  ожесточенней
борьба, тем любезней ее лицо. Чем коварней интриги, в которые вовлекает ее
жизнь Бродвея, тем благодушней и мелодичней звучит ее  сочный  смешок.  На
этой-то почве она и процветает. Кто-то из ее коллег так и сказал: "Роберта
и сама не понимает, что она всего счастливей и  вполне  чувствует  себя  в
своей стихии, когда резвится среди гремучих змей".
   И вот она стоит и разговаривает с миссис Джек, удивительно  красивая  и
ни на кого не похожая. Седые волосы зачесаны  а-ля  Помпадур,  невозмутимо
уверенная осанка еще подчеркнута великолепным свободным и изящным платьем.
И во всем облике почти неправдоподобная мягкость и  вкрадчивость,  но  без
тени лицемерия.  И,  однако,  приглядевшись,  замечаешь,  что  эти  весело
блестящие глаза, которые так добродушно щурятся в улыбке,  на  самом  деле
остры, точно стальные лезвия, и от них ничто не укроется.
   Как ни странно, миссис Джек была  натура  несложней,  чем  ее  милая  и
любезная подруга. По существу, ничуть не менее проницательная, искушенная,
хитроумная, полная не меньшей решимости добиваться своего в  этом  суровом
мире, она, однако же, шла к цели иными путями.
   Почти все считали, что она "очень романтичная особа". Друзья говорили о
ней: "такая красивая", "такая добрая", "совсем ребенок". Да, все это  было
верно. Ибо она рано поняла, что это очень удобно,  когда  у  тебя  веселое
розовое личико  и  от  тебя  так  и  веет  наивным  удивлением  и  детским
простодушием. Ее неуверенная, но добродушная улыбка, обращенная к друзьям,
словно говорила: "Вы, кажется, надо мной смеетесь? А почему? Уж  не  знаю,
что я такого сделала и сказала. Конечно, мне за вами не угнаться,  вы  все
ужасно умные и сообразительные... но все равно мне весело  и  я  вас  всех
очень люблю".
   Почти для всех Эстер Джек была именно и только такая. И  лишь  немногие
знали, сколько в ней скрыто всякого, чего сразу не разглядишь. Знала это и
любезная дама,  которая  сейчас  с  нею  разговаривала,  стоя  посреди  ее
гостиной. От взгляда мисс Роберты Хайлпринн не ускользала ни единая уловка
этого почти бессознательно обманчивого простодушия. Быть  может,  как  раз
поэтому, когда Эстер  досказала  свою  забавную  историю  и  с  комическим
недоумением посмотрела на Джейка Абрамсона,  смешливая  искорка  в  глазах
мисс Хайлпринн вспыхнула чуть ярче,  загадочная  улыбка,  подобная  улыбке
Будды, стала  еще  немного  безмятежней,  а  сочный  смех  -  еще  чуточку
заразительней. И,  может  быть,  оттого-то,  повинуясь  внезапному  порыву
всепонимающего  сочувствия  и  неподдельной   нежности,   мисс   Хайлпринн
наклонилась и поцеловала румяную щечку Эстер.
   А та, хоть выражение удивленного восторженного простодушия ни на миг не
сошло с ее лица, прекрасно понимала, что происходит в душе подруги. Ибо на
краткий, едва уловимый миг женщины посмотрели друг другу прямо в глаза, не
туманя взгляд пеленою лукавой  уклончивости.  И  это  был  миг,  достойный
гомерического смеха богов.


   Миссис Джек, сияя улыбкой, приветливо встречала друзей,  а  меж  тем  в
дальнем уголке ее сознания таилась совсем другая забота.  Ибо  один  гость
еще не явился, и она неотступно думала о нем.
   "Где он, хотела бы я знать? - думалось ей. - Почему не пришел? Хоть  бы
не выпил вчера лишнего! - Она окинула тревожным  взглядом  нарядную  толпу
гостей. - Если б он так  не  избегал  бывать  в  обществе!  -  нетерпеливо
подумала она. - Если б ему было приятно  встречаться  с  людьми...  ходить
куда-нибудь по вечерам! Ну  да  что  там...  уж  такой  он  есть.  Его  не
переделаешь, и стараться нечего. Да я и не хотела бы, чтоб он был другим".
   И тут он пришел.
   "Наконец-то! - радостно и с облегчением подумала она. - Пришел  -  и  в
полном порядке!"
   По правде говоря, перед тем как выйти из дому,  Джордж  Уэббер  изрядно
хватил крепкого, чтобы получше приготовиться к предстоящему испытанию.  От
него разило дешевым джином, в глазах был диковатый  блеск,  а  движения  -
быстрей и несколько порывистей обычного. И все же он был,  как  выразилась
про себя Эстер, "в полном порядке".
   "Если б только он поспокойней относился к людям... к моим друзьям... ко
всем моим знакомым, - думала она. - Просто не понимаю, отчего они его  так
раздражают. Вчера, когда он мне позвонил, он был такой странный! Наговорил
какого-то вздора. Что это на него нашло? А, ладно... сейчас это не  важно.
Главное, он пришел. Как я его люблю!"
   Лицо ее засветилось нежностью, сердце забилось  быстрей,  и  она  пошла
навстречу Джорджу.
   - А, здравствуйте, милый! - сказала она ласково. -  Наконец-то.  Как  я
рада! Я уж боялась, что вы и правда не придете.
   Он поздоровался и ласково и грубовато, тут все смешалось: застенчивость
и  воинственность,  смирение   и   вызов,   гордость,   надежда,   любовь,
подозрительность и сомнения.
   Он вовсе не желал идти на этот прием. С первой же минуты, как  она  его
пригласила, он яростно отбивался, так и сыпал отговорками.  День  за  днем
они препирались и, наконец, она взяла  верх  и  вырвала  у  него  обещание
прийти. Но близился  назначенный  день,  и  Джордж  снова  заколебался,  а
накануне