нать. Дела процветают. Только на днях Мак-Джадсон выложил  триста  тысяч
за Мануфактурный склад. Развалине этой, конечно, грош цена, но  он  платил
за землю. По пять тысяч за фут. Недурно для Либия-хилла,  а?  Фирма  Ривза
откупила всю землю по Паркер-стрит, начиная  от  Паркер-хилла.  Они  хотят
застроить этот участок под конторы и магазины.  И  так  по  всему  городу.
Через пять лет наш Либия-хилл будет самым большим  и  красивым  городом  в
штате. Помяни мое слово.
   - Да, - с понимающим видом поддержал Пастор Флэк и внушительно закивал.
- И я слышал, они хотели купить участок твоего дяди на  Южной  Мэйн-стрит,
на углу площади. Какой-то синдикат собирается снести скобяную лавку, а  на
ее месте построить большой отель, Но твой дядюшка продавать не  стал.  Его
не проведешь.
   В растерянности и недоумении Джордж вернулся  на  свое  место.  Он  уже
несколько лет не был дома, и ему хотелось увидеть родной город  таким  же,
каким тот оставался в памяти. А  там,  видно,  все  переменилось.  Что  же
происходит? Просто понять нельзя. Беспокойно и  Смутно  ему  стало  -  так
всегда бывает, когда вдруг тебе Откроется, как меняет Время все, что  было
знакомо и привычно с колыбели.
   Поезд пулей промчался по туннелю под Гудзоном, вылетел на слепящий свет
послеполуденного сентябрьского солнца и теперь несся  по  плоским,  унылым
равнинам штата Джерси. Джордж смотрел, как за  окном  сменяют  друг  друга
тлеющие груды мусора, болота, закопченные фабрики, и наслаждался: до  чего
же  это  здорово  -  катить  поездом!  Совсем  не  то,  что  смотреть   на
проносящийся поезд со стороны. Для стороннего зрителя поезд  -  налетающий
гром, сверканье рычагов, жаркий шквал свистящего  пара,  слитный  промельк
вагонов, стена движенья и шума, визг, вопль, а потом  -  пустота,  утрата:
вот все и уехали, - хоть и не знаешь, кто там был. И  вдруг  ощущаешь,  до
чего огромна и пустынна  Америка,  до  чего  ничтожны  все  эти  крохотные
существованьица, пронесшиеся мимо по необъятному материку. А вот когда  ты
сам в вагоне, тогда все по-иному.  Ведь  поезд  -  чудесное  создание  рук
человеческих, и все в нем красноречиво свидетельствует о человеческой воле
и целеустремленности. Чувствуешь, как  включаются  тормоза,  когда  состав
приближается к реке, и знаешь,  дросселем  управляет  искусная  и  твердая
рука.  Сидишь  в  поезде  -  и  сам  уверенней  ощущаешь  себя   мужчиной,
повелителем вещей. А люди, вокруг -  до  чего  они  живые,  настоящие!  На
толстого чернокожего проводника с ослепительно белыми зубами и  вздувшейся
за ухом шишкой глядишь как на старого друга, становится  теплее  на  душе.
Зорко всматриваешься во всех подряд хорошеньких  девушек,  и  чаще  стучит
сердце. С живым интересом смотришь на всех пассажиров,  и  кажется,  целую
вечность с ними знаком. Наутро почти  все  они  навсегда  уйдут  из  твоей
жизни; иные молчаливо исчезнут за ночь, под беспросветный храп  остальных,
одурманенных сном; но сейчас всех их в  стремительном  движении  соединила
странная мимолетная близость, оттого что этот пульмановский вагон на  одну
ночь стал их общим домом.
   Два торговых разъездных  агента  сошлись  в  купе  для  курящих,  мигом
признали друг в друге членов обширного братства коммивояжеров  и  вот  уже
рассуждают об огромной стране непринужденно, как о задворках  собственного
дома. Помянули о случайной встрече с таким-то в июле месяце в Сент-Поле, и
еще...
   - А всего неделю назад в Денвере выхожу я из Браун-отеля и  сталкиваюсь
нос к носу - с кем бы вы думали?
   - Да неужели! А я старика Джо уже сто лет не видал!
   - А про Джима Уизерса слыхали? Его перевели в отделение в Атланте!
   - Вы сейчас в Новый Орлеан?
   - Нет, в эту поездку не попаду. Я там был в мае.
   Такие разговоры сближают мгновенно.  Просто  и  естественно  входишь  в
жизнь людей, которых свело здесь на одну только ночь и швырнуло через  всю
страну со скоростью шестьдесят миль в час, и становишься  членом  огромной
семьи, населяющей землю.
   Быть может, таково странное, тревожное противоречие всей жизни у нас  в
Америке - мы чувствуем себя  прочно  и  уверенно  только  в  движении.  По
крайней мере, так казалось молодому Джорджу Уэбберу, - никогда не бывал он
так полон уверенности и  решимости,  как  в  часы,  когда  ехал  куда-либо
поездом. И никогда не было в нем так сильно ощущение дома, как  по  дороге
домой. Но стоило доехать - и тут-то он чувствовал себя бездомным.


   В дальнем конце вагона поднялся человек и пошел по  проходу  в  сторону
уборной. Он шел прихрамывая, опираясь на палку, а свободной рукой держался
за спинки скамей: вагон сильно качало. Человек этот поравнялся с Джорджем,
который по-прежнему сидел, глядя в окно, и вдруг  остановился.  И,  словно
поток яркого света, хлынул в сознание Джорджа звучный, добродушный  басок,
приветливый, непринужденный, чуть насмешливый, бесстрашный, такой знакомый
- все тот же, что когда-то, в четырнадцать.
   - Провалиться мне на этом месте! Да это ж Обезьян! Ты куда собрался?
   Услыхав свое давнее шуточное прозвище, Джордж вскинул голову. Перед ним
стоял  Небраска  Крейн.  Квадратная,   веснушчатая,   обожженная   солнцем
физиономия светилась прежним насмешливым дружелюбием, угольно-черные глаза
истого  индейца  чероки  смотрели  с  прежним   откровенным,   беспощадным
бесстрашием.  Протянулась  огромная  смуглая  лапа,   и   они   обменялись
крепчайшим рукопожатием. И сразу стало так, будто он вернулся под надежный
и приветливый кров. Через минуту они сидели  рядом  и  разговаривали,  как
самые близкие люди, которых но изменит и не разлучит никакая пропасть - ни
годы, ни расстояния.
   За все годы с тех пор,  как  Джордж  впервые  уехал  из  Либия-хилла  и
поступил в колледж, он только однажды встретился с Небраской  Крейном.  Но
не терял его из виду. Никто не терял из виду  Небраску  Крейна.  По  всему
облику жилистого бесстрашного мальчонки-индейца, который что ни день шагал
под гору по Локаст-стрит с бейсбольной  битой  через  плечо  и  лоснящейся
рукавицей "принимающего", торчащей  из  кармана,  можно  было  предугадать
завидную будущность: Небраска стал профессиональным игроком,  его  с  ходу
брали в самые знаменитые команды, и о его спортивных подвигах  изо  дня  в
день трубили газеты.
   Газеты и помогли им свидеться в прошлый раз. Это  случилось  в  августе
1925-го, когда Джордж только что вернулся в Нью-Йорк после первой  поездки
за границу. В тот же вечер, вернее  незадолго  до  полуночи,  он  сидел  в
ресторане Чайлда, пил кофе с горячими пирожками и просматривал еще влажный
оттиск завтрашнего номера "Гералд трибюн", и вдруг в  глаза  ему  бросился
крупный заголовок: "Крейн отбивает еще один мяч". Джордж  жадно  впился  в
отчет об игре, и ему отчаянно захотелось вновь увидеть  Небраску  и  опять
ощутить всем существом дух истинной Америки. Повинуясь внезапному  порыву,
он решил позвонить. Конечно же, имя Небраски значилось в телефонной книге,
адрес - где-то в Бронксе. Джордж назвал  номер  и  стал  ждать.  Отозвался
мужской голос, Джордж не сразу его узнал.
   - Алло!.. Алло!.. Мистер Крейн дома?.. Это ты, Брас?
   - Алло. -  Небраска  говорил  неуверенно,  медлительно,  в  голосе  его
слышались  настороженность  и  недоверие,  как  у  всякого  жителя  гор  в
разговоре с чужими. - Кто это?.. Кто?.. -  И,  вдруг  узнав,  закричал:  -
Обезьян, неужто ты?!  Черт  меня  подери!  -  Теперь  в  голосе  слышались
радость, изумление, самая  дружеская  сердечность,  и  он  звучал  выше  и
протяжней, как-то  нараспев  (горцы  нередко  так  говорят  по  телефону):
громко, звучно, совсем не по-городскому и чуть растерянно, будто он с горы
окликал кого-то на другой горной вершине в непогожий осенний день, под шум
листвы, исхлестанной порывами ветра.  -  Откуда  ты  взялся,  парень?  Как
живешь, черт возьми? - заорал он прежде, чем Джордж успел ответить.  -  Ты
где пропадал столько времени?
   - Был в Европе. Только сегодня утром вернулся.
   - Черт меня подери совсем! - все еще с изумлением, но и  с  неудержимым
радостным дружелюбием. - Когда ж увидимся? Может, придешь завтра поглядеть
игру? Я тебя проведу. И вот что, - торопливо продолжал Небраска, - если  у
тебя найдется время, после игры поедем ко мне, я тебя познакомлю с женой и
с малышом. Идет?
   На том и порешили. Джордж пошел на  стадион  я  полюбовался  еще  одной
победой Небраски, но куда памятней осталось  то,  что  было  после.  Когда
спортсмен принял душ и оделся, двое друзей направились к выходу, а там,  у
ворот, подстерегала толпа мальчишек. Это была смуглолицые,  темноглазые  и
темноволосые сорванцы, что вырастают  на  грязных  нью-йоркских  мостовых,
словно там посеяны зубы дракона, но,  как  ни  странно,  в  не  по-ребячьи
огрубевших лицах и хриплых голосах еще сохраняется чистота и доверчивость,
свойственные детям во всем мире.
   - Вот он, Брас! - орали ребята. - Эй, Брас! Привет, Брас!  -  Его  вмиг
облепила буйная орда, в ушах звенело от  пронзительных  криков,  мальчишки
вопили, клянчили, дергали его за рукав,  наперебой,  теснясь  и  толкаясь,
протягивали  грязные  клочки  бумаги,  огрызки   карандашей,   потрепанные
записные книжечки, - они жаждали автографа.
   Небраске и тут не изменили доброта и отзывчивость. Ловко  протискиваясь
сквозь толпу орущих, напирающих, прыгающих  от  нетерпения  мальчишек,  он
наскоро нацарапал свое имя на  десятке  мятых  бумажонок  и  при  этом  не
умолкая сыпал шуточками, добродушно поддразнивал и поругивал своих чумазых
поклонников.
   - Ладно, давай сюда!.. Отцепились бы хоть на время, нашли бы себе  кого
другого... Эй, ты! - Он  вдруг  нацелился  грозным  указующим  перстом  на
какого-то злополучного малыша. - Ты чего сегодня опять явился? Я для  тебя
уж двадцать раз расписывался!
   - Нет, сэр, мистер Крейн! - с жаром возразил мальчишка. - Это был не я,
вот ей-богу!
   - Ведь я прав? - призвал Небраска в свидетели остальных. -  Разве  этот
малый не приходит сюда каждый день?
   Мальчишки заулыбались, огорчение товарища их забавляло.
   - Верно, верно, мистер Крейн! У  него  цельная  тетрадка  такая,  и  на
каждом листочке вы расписались!
   - Да вы что! - вскричала жертва, возмущенная  таким  предательством.  -
Врете нахально, чего выдумали! Вот  ей-богу,  мистер  Крейн.  -  Он  опять
поднял умоляющие глаза на Небраску. - Не слушайте вы  их!  Вы  только  мне
подпишите ай-то-граф. Пожалуйста, мистер Крейн, это ж одна минутка!
   Еще мгновенье Небраска с притворной суровостью  смотрел  на  мальчонку;
потом взял протянутую тетрадку, наскоро нацарапал через всю страницу  свое
имя и отдал тетрадь владельцу. На миг накрыл широкой  ладонью  встрепанную
макушку, неловко погладил, тотчас легонько, шутливо  оттолкнул  и  зашагал
прочь.
   Жилище Небраски в точности походило на сто  тысяч  таких  же  в  районе
Бронкса. Уродливое здание рыжего кирпича с ложным фасадом - по углам крыши
торчали какие-то бессмысленные башенки, во всем  чувствовались  потуги  на
роскошь. Комнаты, маленькие и тесные,  казались  еще  тесней  оттого,  что
заставлены были громоздкой и  чересчур  пышной  мебелью.  Стены  гостиной,
какие-то рыжеватые в крапинку, украшены были только двумя сентиментальными
цветными литографиями, а  с  почетного  места  над  камином,  из  овальной
позолоченной рамы, с увеличенной, ярко раскрашенной фотографии серьезно, в
упор смотрел на каждого входящего Небраскин  сынишка,  снятый  в  возрасте
двух лет.
   Жена Небраски Миртл была маленькая, кругленькая, с миловидным кукольным
личиком. Его венком окружали круто завитые кудряшки цвета спелой кукурузы,
пухлые  щеки  ярко  нарумянены,  пухлые  губы  намазаны.  Но  держалась  и
разговаривала она просто, безыскусственно  и  сразу  пришлась  Джорджу  по
душе. Она встретила его теплой, дружелюбной улыбкой и сказала, что муж  ей
много про него рассказывал.
   Все уселись. Мальчуган,  которому  было  уже  года  три-четыре,  сперва
застенчиво прятался за мамину юбку и только изредка из-за нее  выглядывал,
но потом осмелел, перебежал через комнату к отцу и стал карабкаться ему на
колени и на плечи. Небраска и Миртл наперебой расспрашивали  Джорджа,  как
он жил все эти годы, что делал, а больше всего - о  поездке  в  Европу,  о
разных странах, где он побывал. Похоже, Европа казалась им неправдоподобно
далекой, и всякого, кто повидал ее своими  глазами,  окружал  некий  ореол
романтической необычайности.
   - Где ж ты там ездил? - спросил Небраска.
   - Да почти повсюду, - сказал Джордж. - Был  во  Франции,  в  Англии,  в
Голландии, Дании, Швеции, Италии - все объездил.
   - Вот, черт меня подери! - простодушно изумился  Крейн.  -  Здорово  ты
всюду поспеваешь!
   - Ну, не так, как ты, Брас. Ты-то всегда в разъездах.
   - Кто, я? Черта с два. Я ж ничего нового не вижу, все  одно  и  то  же.
Чикаго, Сент-Луис, Филадельфия - там я тысячу раз бывал, завяжи мне глаза,
и то дорогу найду!  -  Он  досадливо  отмахнулся.  И  вдруг  уставился  на
Джорджа, словно в первый раз увидел, наклонился и хлопнул его по  коленке.
- Ах, черт меня подери совсем! Так как же ты живешь, Обезьян?
   - Да не жалуюсь. А ты-то как? Хотя чего  спрашивать.  Я  про  тебя  все
время читаю в газетах.
   - Верно, Обезьян. Год у меня был неплохой. Но знаешь, брат...  -  Крейн
вдруг покачал головой и усмехнулся. - Старость не радость.
   Он чуть помолчал, потом продолжал негромко:
   - Я в спорте уже семь лет, с девятьсот девятнадцатого, для  нашей  игры
это не шутка. Редко кто протянет дольше.  Когда  столько  времени  гоняешь
мяч, можно и со счету  сбиться,  только  считать  ни  к  чему,  ноги  сами
подскажут - упрыгался, мол.
   - Помилуй, Брас, ты-то еще молодцом! Стоило сегодня поглядеть,  как  ты
лихо носился по полю - жеребенок, да и только!
   - Угу, - пробурчал Небраска. - Поглядеть - так, может, и  жеребенок,  а
только чувствую я себя вроде старой клячи в борозде.  -  Он  опять  умолк,
потом смуглой рукой тихонько потрепал старого друга по  коленке  и  сказал
коротко: - Нет, брат. Когда покрутишься с мое, так уж знаешь,  что  тут  к
чему.
   - Да будет  тебе  дурака  валять!  -  заспорил  Джордж,  вспомнив,  что
Небраска старше его только двумя годами. - Тоже  старик  нашелся.  Тебе  ж
всего двадцать семь!
   - Да-да, ясно, - спокойно  сказал  Небраска.  -  Только  я  верно  тебе
говорю. В этом деле много дольше моего  не  продержишься.  Понятно,  Кобб,
Спикер и еще кой-кто - эти играли подолгу, но таких по пальцам  перечтешь.
Обыкновенно бейсболиста хватает на восемь лет, а я уж  семь  отыграл.  Так
что, коли меня хватит еще годика на три, жаловаться нечего... Черта с два!
- прибавил он, чуть помолчав, и в голосе его вновь зазвучал былой задор. -
Мне и так и сяк жаловаться нечего. Пускай хоть завтра дадут отставку,  все
равно, я знаю, я свое дело делал неплохо... Верно,  жучишка?  -  весело  и
громко сказал он сыну, примостившемуся у него на  коленях,  подхватил  его
могучими руками и стал баюкать, как младенца. -  Старина  Брас  свое  дело
делал неплохо, верно я говорю?
   - Мы с Брасом оба так считаем, - вставила Миртл; во все время разговора
она раскачивалась в качалке и безмятежно жевала  резинку,  -  прошлый  год
раза два мы уж думали, Браса сплавят в команду поплоше. Помню, перед игрой
он мне говорит: "Ну, говорит, старушка, чует мое сердце, коли я  нынче  не
отобью мячей, двинемся  мы  с  тобой  в  путь-дорогу".  -  "Куда,  говорю,
двинемся"? А он мне: "Я, говорит, не знаю, куда, а только пошлют они  меня
подальше, коли не будет мне удачи, уж чует мое сердце: нынче или никогда!"
А я гляжу на него, - все так же безмятежно продолжала Миртл, -  и  говорю:
"Так ты,  говорю,  чего  от  меня  хочешь?  Приходить  мне  нынче  или  не
приходить?" Он вообще-то, знаете, не любит, чтоб я там была, когда он мяча
не отобьет, говорит, от этого ему и невезенье. А тут поглядел он на  меня,
вижу, вроде призадумался, а потом враз решился и  говорит:  "Коли  хочешь,
говорит, приходи, все равно, мол, мне уж так  не  везло,  хуже  некуда,  а
может, пора бы этому делу перемениться, так ты, мол,  приходи".  Ну,  я  и
пошла, и уж не знаю, я ли ему счастье  принесла  или  еще  что,  а  только
тут-то ему и повезло, - докончила она, мирно раскачиваясь в качалке.
   - Ясно, это она, черт меня подери, - усмехнулся Брас. - В  тот  день  я
взял три из четырех, да какие! Два шли точно в цель.
   - Ага, - подтвердила Миртл. - Да еще кто эти мячи бил -  самый  быстрый
игрок в Филадельфии.
   - Это уж точно! - сказал Небраска.
   - Я-то знаю, - безмятежно жуя, продолжала Миртл. - Я слыхала, ребята из
команды после говорили, он так подает, будто мяч летит с  самого  заду,  с
галерки, невесть откуда, его и не видно, мяча. А Брас все ж  таки  увидал,
или ему просто повезло, два верных мяча отбил, и подающему это  не  больно
понравилось. Когда Брас второй мяч отбил, так  он,  подающий-то,  до  того
озлился - ногами затопал, землю роет, ну прямо бык бешеный.  Прямо  совсем
сбесился, - по обыкновению, самым безмятежным тоном договорила Миртл.
   - Я такого бешеного отродясь не видал! - в восторге подхватил Небраска.
- Я уж думал, он землю насквозь пробуравит, аж до самого Китая. Но это все
равно. Миртл правду говорит. С того дня я и пошел в гору. Один парень  мне
после так и сказал: "Брас, говорит, мы уж  все  думали,  тебя  из  команды
вышибут, а теперь ты, стало быть, здорово укрепился". В этой  игре  всегда
так. Я сам видал, Бэби Рут неделя за неделей ляпал все  мимо  да  мимо,  а
потом вдруг пошел бить без промаха. И уж больше он  вроде  просто  не  мог
промахнуться.


   Четыре года прошло с тех пор. И  вот  двое  друзей  снова  встретились,
сидят рядом в несущемся поезде и  торопятся  узнать  все  новости  друг  о
друге. Услыхав, почему Джордж едет домой, Небраска так удивился, даже  рот
раскрыл, а потом нахмурился, и на смуглом простодушном лице его выразилось
искреннее огорчение.
   - Ну что ты скажешь, - вымолвил он. -  Очень  сочувствую,  брат.  -  Он
растерянно помолчал, не зная, что сказать. Потом тряхнул  головой.  -  Ох,
она и здорово же стряпала, твоя тетка. Век не  забуду!  Помнишь,  как  она
когда-то нас кормила -  всю  малышню  со  всей  округи?  -  Он  застенчиво
улыбнулся Джорджу. - Вот бы мне сейчас ее печенья, я бы не отказался!
   Правая щиколотка у него была забинтована, меж колен он поставил толстую
палку. Джордж спросил, что у него с ногой.
   -  Растянул  сухожилие,  -  сказал  Небраска,  -  пришлось  дать   себе
передышку. Вот я и надумал навестить своих. Миртл не поехала, ей нельзя  -
мальчишку надо в школу снаряжать.
   - Как они оба? - спросил Джордж.
   - Они-то отлично, лучше некуда! - Небраска помолчал, улыбнулся  (Джордж
узнал в улыбке друга терпеливое мужество истинного чероки) и договорил:  -
А я разваливаюсь, Обезьян. Меня ненадолго хватит.
   Джордж не поверил - Небраске теперь было всего тридцать  один.  Но  тот
опять добродушно улыбнулся.
   - Для бейсбола ото уже старость, Обезьян. Я начал в  двадцать  один.  Я
долго продержался.
   От этой спокойной покорности Джорджа взяла тоска. Трудно и  горько  ему
было видеть, что сильный, бесстрашный Небраска, который с детства был  для
него олицетворением храбрости и побед, теперь так  безропотно  мирится  со
своим поражением. И он заспорил:
   - Что ты, Брас! Ты же в этом году бил так же метко, как прежде! Я читал
про тебя в газетах, все так писали.
   - Ну, я еще попадаю по мячу, - спокойно согласился Небраска.  -  Насчет
меткости я не беспокоюсь. Это теряешь в последнюю очередь.  По  крайности,
со мной так будет, да и другие ребята то же  говорят.  -  И  продолжал  не
сразу, понизив голос: - Вот если нога вовремя заживет,  я  еще  вернусь  и
доиграю этот сезон. А если крепко повезет,  может,  меня  не  выставят  из
команды еще год-другой, потому как знают, что я бью метко. Да  только  они
знают, что я человек конченый, - спокойно  договорил  он.