а сапожную мазь и щетку, вышла в гостиную и тут же, не затворяя дверь,
опустилась на колени и принялась начищать лучшую  пару  его  башмаков.  И,
усердно работая щеткой, не без грусти окликнула Джорджа:
   - Надеюсь, он вас вкусно покормит.  А  у  нас  опять  нынче  ветчина  с
горошком. И кусок-то какой распрекрасный! Я только поставила на  огонь,  а
тут и телефон позвонил.
   - Да, обидно, но что поделаешь! -  крикнул  в  ответ  Джордж,  впопыхах
натягивая брюки. - Вы уж ешьте сами,  а  обо  мне  не  беспокойтесь.  Меня
отлично накормят.
   - Он вас, конечно, в "Риц"  сведет,  -  чуть  надменно  заявила  миссис
Парвис.
   - Ну, не думаю, чтоб он любил такие места, - небрежно  заметил  Джордж,
надевая рубашку. - Люди этого сорта, как правило, ничего такого  шикарного
не любят! - крикнул он так уверенно, будто "люди  этого  сорта"  были  ему
закадычными приятелями. - Мак-Харгу, я думаю, вся эта  роскошь  до  смерти
надоела, тем более все последнее время его без  конца  таскали  по  званым
обедам. Я думаю, ему приятней пойти куда-нибудь попроще.
   - М-м... Оно бы и понятно, - раздумчиво согласилась  миссис  Парвис.  -
Сколько его принимали разные артисты да аристократы! Могло  и  опротиветь.
Мне-то уж верно бы опротивело. (Это означало, что  она  дала  бы  выколоть
себе правый глаз ради такой счастливой возможности.) А вы  его  сводите  в
ресторан Симпсона, - небрежно прибавила миссис  Парвис,  таким  тоном  она
обычно давала самые ценные свои советы.
   - Вот это мысль! - воскликнул Джордж. - Или можно в  закусочную  Стоуна
что на Пэнтон-стрит.
   - Тоже хорошо, - одобрила она. - Это которая рядышком с Хэй-Маркет?
   - Ну да, между Хэй-Маркет и Лестер-сквер, -  сказал  Джордж,  завязывая
галстук. - Такое, знаете, старое заведение, существует лет двести, а то  и
больше, не такое модное, как Симпсон, но это даже лучше.  Туда  женщин  не
пускают, - прибавил он с удовлетворением,  словно  не  сомневался,  что  в
глазах Мак-Харга это немалое достоинство.
   - Да, и у них,  говорят,  знаменитое  пиво  подают,  -  сказала  миссис
Парвис.
   - Оно там цвета красного дерева, - сказал Джордж,  торопливо  накидывая
пальто, - а на вкус мягкое, как бархат. Я один раз пробовал. Его подают  в
серебряных кружках. После двух кружек такого пива собственной  теще  и  то
готов цветы поднести.
   Миссис Парвис вдруг от души расхохоталась и, сияющая,  раскрасневшаяся,
почти вбежала в спальню.
   - Прошу прощенья,  сэр.  -  Она  поставила  перед  Джорджем  начищенные
башмаки. - Вы иной раз такое скажете, поневоле смех разбирает... А  только
у Симпсона... право слово,  пошли  бы  вы  к  Симпсону,  не  пожалеете,  -
продолжала миссис Парвис, хотя она ни разу в жизни не  заглядывала  в  эти
рестораны. - Коли он любит барашка... о-о, уж вы  мне  поверьте!  -  гордо
заявила она. - Барашка вы там получите - пальчики оближешь.
   Он обулся и глянул на часы - только десять минут прошло с тех пор,  как
Мак-Харг дал отбой, а он уже одет и совсем готов... И он шагнул за дверь и
спустился по лестнице, на ходу надевая пальто в рукава. Несмотря на ранний
час, от всех этих разговоров у него разыгрался аппетит, и он вполне  готов
был отдать должное предстоящей трапезе. Он вышел  на  улицу  и  хотел  уже
окликнуть такси, как вдруг из дому выбежала миссис  Парвис,  махая  чистым
носовым платком, - и аккуратно сунула ему этот платок в нагрудный кармашек
пиджака. Джордж поблагодарил ее и снова сделал знак такси.
   То была старая черная колымага с решеткой для багажа на крыше,  похожая
на похоронные дроги, - американцу, привычному к  ярко  раскрашенным,  сыто
урчащим машинам, проносящимся, как  молнии,  по  улицам  Нью-Йорка,  такая
штуковина могла показаться пережитком  викторианской  эпохи,  да  так  оно
подчас и бывало; водителями этих ископаемых оказывались престарелые йеху с
моржовыми усами, которые правили  аристократическими  двуколками  еще  при
королеве Виктории. Вот такая-то древность степенно катила сейчас к Джорджу
не по той стороне улицы, по какой ему было привычно, а стало быть, по той,
по какой полагается у англичан.
   Джордж открыл дверцу, назвал моржу адрес и попросил ехать побыстрей:  у
него спешное дело. "Слушаю, сэр", - с чопорной  учтивостью  отвечал  морж,
развернул свой старый ящик и степенно покатил по улице с прежней скоростью
эдак миль двенадцать в час. Миновали Букингемский дворец, свернул на Молл;
обогнув   Сент-Джеймский   дворец,   проехали   по   Пэл-Мэл,   затем   по
Сент-Джеймс-стрит и еще через минуту остановились у дома,  который  указал
Мак-Харг.
   Это были меблированные комнаты для холостяков - тихое, степенного  вида
жилище, какие не редкость в Англии; они необычайно удобны и уютны, были бы
только деньги. Вся обстановка напоминала небольшой  клуб,  доступный  лишь
немногим избранным. Джордж обратился к служащему в крохотном кабинетике  у
входа.
   - Мистер Мак-Харг? - переспросил  тот.  -  Да,  конечно,  сэр,  он  вас
ждет... Джон, - окликнул он юнца в форменной одежде с медными  пуговицами,
- проводи джентльмена наверх.
   Они вошли в лифт. Джон аккуратно закрыл дверь, с  силой  потянул  шнур,
кабина стала неторопливо подниматься и  после  новых  маневров  со  шнуром
более или менее аккуратно остановилась на одном из  верхних  этажей.  Джон
отворил дверь, вышел первым и со словами "Пожалуйте, сэр"  провел  Джорджа
по коридору к полуоткрытой двери, из-за которой  слышался  неясный  говор.
Джон тихонько постучал, дождался разрешения войти и негромко доложил:
   - К вам мистер Уэббер, сэр.
   В комнате находились трое, но Джорджа так поразил  вид  Мак-Харга,  что
остальных он поначалу просто не заметил. Мак-Харг стоял посреди комнаты со
стаканом в одной руке,  с  бутылкой  в  другой  и  собирался  налить  себе
шотландского виски. При появлении  Джорджа  он  вскинул  голову,  отставил
бутылку и с протянутой рукой шагнул навстречу гостю.  Было  в  его  облике
что-то почти грозное. Джордж узнал его мгновенно.  Сколько  раз  он  видел
портреты Мак-Харга,  но  только  теперь  понял,  как  льстит  и  как  мало
раскрывает фотография. Знаменитый писатель был до неправдоподобия  уродлив
и притом неимоверно измотан, никогда еще Джордж не видал человека до такой
степени истощенного.
   Прежде всего  поражало,  что  весь  он  какой-то  огненно-красный.  Все
огненно-красное: волосы,  большие  оттопыренные  уши,  брови,  веки,  даже
костлявые руки, сплошь в веснушках, с узловатыми пальцами (поглядев на эти
руки, Джордж понял, почему все, кто знает Мак-Харга, называют его странным
прозвищем Костяшка). Краснота эта  просто  пугала.  Казалось,  раскаленное
лицо пышет жаром, и Джордж, наверно, не слишком бы  удивился,  если  б  из
ноздрей Мак-Харга вырвались струи дыма и заплясали по коже языки пламени.
   Нет, это не было багрово-румяное пухлое лицо человека,  давно  и  много
пьющего. Ничего похожего. Мак-Харг был тощ, как скелет, притом очень высок
- ростом, наверно, шесть футов и два или три дюйма, а от крайней худобы  и
костлявости казался еще выше. Какой-то он больной, изнуренный,  подумалось
Джорджу. Лицо по самому складу своему  насмешливое  и  недоброе,  а  когда
присмотришься поближе - воинственное, но необычайно притягательное, в  нем
и  свирепый  задор,  и  полная  редкостного  обаяния  смесь  мальчишеского
озорства   с   непритязательной   скромностью   некрасивого   веснушчатого
северянина; но сейчас лицо  это  так  кривилось  и  морщилось,  будто  его
обладатель непрестанно жевал лимон, и  притом  казалось,  оно  иссушено  и
обожжено все тем же пылающим внутри безжалостным огнем. И на этом  лице  -
необыкновеннейшие, единственные в мире глаза. Когда-то они, наверно,  были
светло-голубыми, а сейчас выцвели,  вылиняли  чуть  не  добела,  будто  их
варили в кипятке.
   Он быстро подошел к Джорджу,  приветственно  протянув  костлявую  руку,
губы его кривились, обнажая крупные зубы,  голова  запрокинулась  вверх  и
вбок, выражение лица и свирепое и опасливо беспокойное, и, однако,  что-то
в нем трогательное, что говорит ясней слов: дух и  сердце  этого  человека
жестоко  изранены,  истерзаны  и  кровоточат,  внутренне  он   беззащитен,
бесконечно уязвим, и жизнь изодрала его в клочья безжалостными когтями. Он
сжал и потряс руку Джорджа, а его  недоброе  лицо  воинственно  кривилось,
точно у драчуна-мальчишки перед стычкой с другим  мальчишкой.  Всем  своим
видом он будто говорил: "Ну, ну, давай! Только тронь, и уж я  тебе  задам,
своих не узнаешь!" Но произнес он нечто другое.
   - Ах, вы... вы... обезьяна вы этакая!  Нет,  вы  только  посмотрите  на
него! - вдруг пронзительно выкрикнул он, полуобернувшись к  тем  двоим.  -
Слушайте, вы... кто вам сказал, что вы умеете писать, черт подери? - И тут
же мягко, дружески: - Как живете, Джордж? Да входите же, входите!
   Все еще сжимая руку Джорджа  костлявыми  пальцами,  Мак-Харг  взял  его
свободной рукой за плечо и повел через всю комнату к двум другим гостям. И
вдруг отпустил его, стал в позу, напыжился и пошел разглагольствовать,  ни
дать ни взять присяжный говорун после плотного обеда:
   - Леди и джентльмены! Мне выпало редкое счастье и, смею  даже  сказать,
особая  честь  представить  членам  Дамского  Артистически-литературно   -
культурного  Общества   Безмозглых   Балаболок   нашего   высокоуважаемого
почетного гостя, автора до того длиннющих и толстенных книг, что  читателю
их не поднять. Автора, чья литерату-урная мане-ера  столь  соверше-енна  и
язык  столь  бога-ат,  что  он  почти  всегда  употребляет  двадцать  одно
прилагательное там, где за глаза хватило бы четырех.
   Он круто оборвал свою речь, встряхнулся и вдруг  судорожно,  отрывисто,
визгливо засмеялся и костлявым пальцем ткнул Джорджа в бок.
   - Как это вам нравится, Джордж? - очень непосредственно,  дружелюбно  и
ласково спросил он. - Похоже, верно? Ведь правда, они так и разговаривают?
Недурно, а?
   Он явно был доволен разыгранной сценкой.
   -  Джордж,  -  продолжал  он  уже  совсем  просто  и   естественно,   -
познакомьтесь с моими друзьями. Вот это мистер Бендиен из Амстердама.
   И он подвел Уэббера к тучному немолодому голландцу  с  багровым  лицом;
тот сидел у стола по соседству с  высокой  глиняной  кружкой  голландского
джина,  к  которому,  судя  по  цвету  лица,  он  успел  уже  основательно
приложиться.
   - Леди и джентльмены! - вскричал Мак-Харг и снова стал в позу  оратора.
- Сейчас вы  увидите  потрясающее,  смертельно  опасное,  леденящее  кровь
представление, чудо, которому не было равного в веках! Зрителей  пробирает
дрожь восторга, волосы встают дыбом едва ли не на всех венчанных головах в
Европе и на всех деревянных  башках  в  Амстердаме.  Впервые  под  куполом
цирка! Леди и джентльмены,  имею  честь  и  удовольствие  представить  вам
мингера [mynheer - господин (голландск.)] Корнелиуса Бендиена, знаменитого
голландского  артиста!  Он  изобразит  перед  вами  свой  коронный  номер:
балансирование живым угрем на кончике носа с  одновременным  заглатыванием
подряд, без передышки, трех,  -  считайте  сами!  -  трех  кружек  лучшего
импортного голландского  джина.  Разрешите  представить:  мистер  Бендиен,
мистер Уэббер...  Каково,  мальчик,  каково?  -  Мак-Харг  опять  визгливо
засмеялся и ткнул Джорджа пальцем под ребра.
   После чего он сказал посуше:
   - С мистером  Дональдом  Стоутом  вы,  очевидно,  встречались.  Он  мне
говорил, что знает вас.
   Стоут поглядел из-под густых бровей и важно кивнул.
   - Да, я как будто имел честь познакомиться с мистером Уэббером.
   И Джордж вспомнил этого человека, хотя видел его только раза два, да  и
то много лет назад. Стоут был из тех, что не так-то легко забываются.
   Бросалось в глаза, что Мак-Харг мучительно взвинчен,  издерган,  притом
его явно раздражало присутствие  Стоута.  Он  резко  отвернулся,  бормоча:
"Это... это уж слишком... слишком..." - и внезапно, совсем другим тоном:
   - Ладно, Джордж. Промочите горло. Что будете пить?
   - По собственному опыту замечу, - с медлительной важностью начал мистер
Стоут, - что  с  утра  самый  подходящий  напиток  (тут  он  бросил  косой
многозначительный взгляд из-под  косматых  бровей)...  напиток,  достойный
джентльмена, если мне позволено так  выразиться...  это  стаканчик  сухого
хереса. (Именно такой стаканчик он сейчас и держал в руке и,  одобрительно
поигрывая  бровями,  понюхал  его,  чем,  кажется,  еще  сильней   взбесил
Мак-Харга.) Разрешите мне, - высокопарно возвестил он,  -  порекомендовать
это питье вашему вниманию.
   Мак-Харг порывисто зашагал из угла в угол.  "Слишком...  слишком..."  -
бормотал он. Потом сердито спросил:
   - Итак, Джордж? Что будете пить - виски?
   Тут счел нужным вмешаться мингер Бендиен. Он поднял свой стакан, уперся
свободной рукой в толстое колено и гортанно, торжественно произнес:
   - Фам нато фыпить тшину. Пошему фам не попропофать голландский тшин?
   Похоже, этот совет тоже раздосадовал Мак-Харга. Он  свирепо  глянул  на
Бендиена и порывисто воздел костлявые руки к небесам.
   - О господи! - воскликнул он, отвернулся и  вновь  зашагал  из  угла  в
угол, бормоча себе под нос: "Это... это слишком... слишком...  слишком..."
И вдруг пронзительно, со злостью выкрикнул: - Пускай пьет, что хочет, черт
возьми! Валяйте, Джорджи, - отрывисто бросил  он.  -  Пейте,  что  вам  по
вкусу. Налейте себе виски. - Он вдруг остановился перед Уэббером, лицо его
преобразила проказливая усмешка, губы подергивались, обнажая белые зубы. -
Нет, это просто замечательно, а, Джорджи? Великолепно, а? К-к-к-кхи! -  Он
ткнул Уэббера в бок костлявым пальцем и отрывисто, пронзительно, судорожно
засмеялся. - Видали вы что-нибудь подобное?
   - Признаться, - начал тут мистер Дональд Стоут тоном елейным и в то  же
время напыщенным, - я еще не читал сочинение нашего юного друга,  которое,
как  мне  кажется...  (елейность  явственно  переходила  в  язвительность)
которое, как мне кажется, иные наши знатоки  объявили  шедевром.  В  конце
концов в наши дни появляется великое множество шедевров, не так ли? Редкая
неделя проходит, чтобы я, раскрыв  "Таймс",  -  понятно,  я  имею  в  виду
лондонский "Таймс", а не его младшего и несколько  менее  зрелого  собрата
"Нью-Йорк таймс",  -  не  обнаружил  бы,  что  еще  один  молодой  человек
осчастливил   нашу   литературу   еще   одним    блистательным    образцом
не-у-вя-даемой прозы!
   Все это высказано было тягуче  и  тяжеловесно,  с  косыми  взглядами  и
ехидным  поигрыванием  густых  усов,  которые  почему-то  росли   у   сего
джентльмена на месте бровей. Мак-Харг явно с каждой  минутой  все  сильней
злился и все шагал из угла в угол, что-то бормоча  себе  под  нос.  Однако
Стоут был чересчур толстокож, чересчур упивался собственным красноречием и
не замечал признаков надвигающейся грозы.  Он  с  ехидной  внушительностью
пошевелил бровями и вновь заговорил:
   - Могу только надеяться, что наш юный друг не слишком преданно  следует
учению тех, кого я назвал бы Творцами Дурного Вкуса.
   Мак-Харг приостановился и  через  плечо  свирепо  сверкнул  глазами  на
Стоута.
   - Вы это о чем? Вы что, имеете в виду Хью Уолпола,  Джона  Голсуорси  и
прочих опасных радикалов, так, что ли?
   - Нет, сэр, - неторопливо возразил Стоут,  -  я  говорю  не  о  них.  Я
подразумеваю   сочинителя   бессвязной   чепухи,   поставщика    мерзости,
специалиста по непристойности, автора книги, которую мало  кому  под  силу
прочитать и никому не под силу понять, но которую иные наши  молодые  люди
восторженно провозглашают величайшим творением нынешнего века.
   - О какой же это книге вы толкуете? - сердито осведомился Мак-Харг.
   - Если не ошибаюсь, она называется "Улисс", - небрежно уронил Стоут.  -
Говорят, ее написал какой-то ирландец.
   - А-а! - воскликнул Мак-Харг, словно его вдруг  озарило,  и  глаза  его
блеснули недобрым озорством, но  Стоут  ничего  этого  не  заметил.  -  Вы
говорите о Джордже Муре, верно?
   - Вот именно! - торопливо закивал Стоут, очень довольный. Он  пришел  в
азарт, и брови его ни секунды не оставались в покое. - Вот именно! Это  он
самый и есть! А уж книга... брр! - Слово "книга" он даже  не  выплюнул,  а
вытошнил, и его искривленные омерзением брови высоко всползли на  выпуклый
лоб. - Один раз я  попробовал  прочесть  несколько  страниц  и  бросил,  -
продолжал он театральным шепотом. - Да,  бросил.  Я  отбросил  эту  книгу,
точно падаль. И хорошенько... вымыл... руки... мылом,  -  хрипло  докончил
он.
   - Вы совершенно правы, дорогой сэр!  -  словно  бы  от  чистого  сердца
воскликнул Мак-Харг, но в глазах его все неудержимей  разгорался  недобрый
огонек. - Совершенно с вами согласен!
   До этой минуты мистер  Стоут  держался  весьма  надменно,  а  тут  явно
оттаял, уж очень ему польстило, что его вдруг открыто признали знатоком  и
судьей в делах литературных.
   - Вы бесспорно и неопровержимо правы! -  объявил  Костяшка;  теперь  он
стоял посреди комнаты, расставив ноги и  держась  костлявыми  пальцами  за
лацканы пиджака. - Вы попали в  самую  точку!  -  Словно  подчеркивая  эти
слова, он криво усмехнулся, окинул всех взглядом. - Свет не  видал  такого
гнусного... мерзкого... растленного...  извращенного  писаки,  как  Джордж
Мур. А его "Улисс"!  -  выкрикнул  Мак-Харг.  -  Да  это  ж,  вне  всякого
сомнения, сквернейшая...
   - ...поганейшая! - крикнул Стоут...
   - ...похабнейшая! - взвизгнул Мак-Харг...
   - ...зловреднейшая! - пропыхтел Стоут...
   - ...первосортнейшая...
   - ...чушь! - подхватил Стоут, едва не поперхнувшись от восторга.
   - ...И никогда еще подобная дрянь не  оскверняла  страницы,  не  марала
имя, не пятнала честь...
   - ...английской литературы! - захлебнулся ликованием  Стоут  и  разинул
рот, точно рыба, вытащенная из воды.  -  Да,  -  продолжал  он,  с  трудом
переведя дух,  -  и  та,  другая  штука...  его  так  называемая  пьеса...
скверная, поганая, похабная... так называемая трагедия в пяти действиях...
как бишь ее?
   - А! - воскликнул Мак-Харг, словно его осенила догадка. - Бы,  наверно,
имеете в виду "Как важно быть серьезным"?
   - Нет, нет, - нетерпеливо возразил мистер  Стоут.  -  Не  то.  Та  была
раньше.
   - А, ясно! - словно бы вдруг понял Мак-Харг. - Вы, конечно, говорите  о
"Профессии миссис Уоррен"?
   - Вот именно! - вскричал Стоут. - Вот именно! Я повел на этот спектакль
жену... мою жену... мою собственную жену!..
   - Его соб-ствен-ную жену! - словно бы в изумлении повторил Мак-Харг.  -
Ну и ну, черт меня побери! Как вам это нравится?
   - И можете себе представить, сэр? - Стоут  снова  перешел  на  хриплый,
ненавидящий, полный отвращения шепот, брови его зловеще  извивались.  -  Я
погибал от стыда... погибал от стыда! Я не мог смотреть ей в глаза! Мы  не
дождались конца первого действия, сэр... мы встали и  ушли...  мы  были  в
ужасе, как бы нас там не увидел кто-нибудь из знакомых. Я головы  не  смел
поднять, будто меня самого заставили участвовать в какой-то мерзости.
   - Нет, как вам это нравится? - сочувственно молвил Мак-Харг. -  Ужасно,
правда?  Ужас,  черт  возьми!  Ужас!  Мерзость!  -  вдруг  выкрикнул   он,
отвернулся и опять забормотал  сквозь  судорожно  стиснутые  зубы:  -  Это
слишком... слишком...
   Он вдруг остановился перед Уэббером, перекошенное лицо его пылало, губы
кривились, он визгливо засмеялся  и  опять  несколько  раз  ткнул  Джорджа
пальцем в бок. Потом пронзительно выкрикнул:
   - А ведь он издатель! Он издает книги!  К-к-кхи!  Видали  вы  подобное,
Джорджи? - Голос его  сорвался.  Он  ткнул  костлявым  большим  пальцем  в
сторону  ошеломленного  Стоута,  опять  визгливо  выкрикнул:  -  О,   боже
милостливый! Видали вы издателя?! - и снова неистово заметался по комнате.



        "34. ДВА ПОСЕТИТЕЛЯ"

   С той самой минуты, как Джордж вошел в эту комнату,  он  не  переставал
удивляться, что  Мак-Харг  принимает  столь  несообразных  и  неподходящих
п