ше
становилось на душе, хотелось выть по-волчьи.
   - Мы поклялись, - напомнил Куницын и протянул руку ладонью вниз.
   Рука ложилась на руку, сжимались пальцы.
   - Смерть за смерть...
   - Отомстим...
   - Мы им покажем...
   - Черт, - выругался Куницын.
   Он так долго стоял на одном месте, что не заметил,  как  его  ботинки
увязли в раскисшей земле.
   В какой-то момент ему показалось, будто кто-то невидимый схватил  его
ноги мертвой хваткой.
   - Бывает, - вздохнул Сапожников, - перенервничали.
   ОМОНовцы, не оглядываясь, двинулись к  мосту.  Холмогоров  чувствовал
себя опустошенным,  хотелось  подойти  к  спецназовцам,  сказать  слова,
способные унять злость и ненависть в их душах, но не существовало  таких
слов - он оставался чужим для них, их горе  не  было  его  горем.  Слова
утешения всегда лживы.

***

   Перед отъездом Холмогоров навестил мэра Цветаева. Тот так и не понял,
почему церковь не может стоять в конце Садовой улицы.
   - Андрей Алексеевич, вы пока  поработайте  по  своим  каналам,  я  по
своим, потом встретимся и примем компромиссное решение.
   - Я приеду не раньше, чем через две недели.
   - Вот и отлично.
   - Они ничего не изменят. Место или подходит для строительства  храма,
или нет.
   - Значит, Ельску еще повезло, - грустно усмехнулся Цветков.
   - До встречи, - довольно холодно попрощался Холмогоров.

Глава 7

   Какие бы ужасы с тобой ни случались вдали  от  дома,  но  как  только
возвращаешься на родину, все они словно уходят в далекое прошлое. И  уже
не существует разницы, чеченская ли это была кампания, афганская  война,
Великая Отечественная, первая мировая или  Куликовская  битва.  Все  это
случилось там, в далеком прошлом, и, кажется, даже не с тобой.
   Отряд из бригады спецназа, сформированный из лучших, самых надежных и
проверенных, вернулся из чеченской командировки, опоздав на две  недели.
Поездки на Кавказ становились обыденными, а  встречи  -  будничными.  Не
было уже пафоса первых встреч из командировок: не гремел  медью  духовой
оркестр, не полоскались на ветру знамена, не звучали зычные приказы,  не
бежали к поезду дети с цветами.
   Родина есть родина. Здесь даже дышится легче и воздух совсем  другой.
Нет в нем запаха  смерти,  пахнет  травой,  мокрыми  тополями,  дымом  с
заводов и всем тем, к чему  привык  с  детства,  что  успокаивает  лучше
валерьянки. Здесь не надо озираться на каждом шагу, не надо пригибаться,
боясь растяжек на тропинках и засад в лесопосадках. Не опасаешься  здесь
снайпера или фугаса, заложенного на дороге, который может  подбросить  в
воздух тяжелый БТР так, как большой палец подбрасывает спичечный коробок
или пачку сигарет. Здесь все по-другому, все понятно, близко,  а  потому
на душе становится спокойно. Если что-то и продолжает  мучить,  так  это
память, ведь за горизонтом остались  самые  тяжелые  переживания,  самые
сильные чувства, там осталась часть жизни,  и,  возможно,  как  полагали
многие из отряда, не худшая.
   Отряд спецназа за время последней  командировки  никого  не  потерял,
если не считать пулеметчика Гриши Бондарева.  Командование  особенно  не
распространялось о том, что с ним произошло. Гриша пропал  в  Чечне,  не
было его почти неделю. Потом его случайно подобрали десантники. Он сидел
у дороги - израненный,  будто  его  собаками  травили,  но  перевязанный
бинтами. Парень окончательно  тронулся  рассудком.  Твердил  о  какой-то
кавказской овчарке. "Я ее видел, - говорил  он,  -  она  меня  раздирала
когтями, а потом отпустила, - и тут же улыбался:
   - Я помню ее глаза".
   Десантники привезли Гришу в бригаду спецназа. Лишь только  он  увидел
друзей, вместе с которыми клялся на кладбище, тут же наотрез отказался с
ними говорить: "Вы мертвые, - прошептал он, - а меня она  отпустила".  -
"Кто?" - допытывался у него майор Грушин. "Ты  живой,  я  тебе  скажу  -
кавказская овчарка", - шепотом произнес Гриша  и  принялся  прутиком  на
земле рисовать огромные глаза.
   Бондарева отправили в госпиталь, оттуда  его  определили  в  "дурку".
Единственная родственница Гриши - жившая в Ельске  незамужняя  сестра  -
отправилась его вызволять, но пока не вернулась в город.
   Были ранения, контузии,  но  все  выжили,  во  всяком  случае,  пока.
Спецназовцы расхаживали по Ельску,  никого  не  боясь.  Ракетчики  сразу
поутихли.  На  камуфляжных  куртках  ОМОНовцев  поблескивали   новенькие
награды. Ходили спецназовцы вразвалочку, как  настоящие  хозяева  жизни,
иногда  вместо   головных   уборов   повязывали   камуфляжные   банданы.
Единственное, чего не делали, так это не раскрашивали  лица  в  пятна  и
полосы. Все  были  загорелые,  обветренные,  чувствовали  себя  героями.
Казалось, что от них пахнет не одеколоном, а порохом и  гарью  сожженных
деревень.
   Разговаривали спецназовцы для горожан  непривычно  громко,  короткими
фразами: "дай", "подай", "уйди", "сгинь". В долгие рассуждения никто  не
пускался, особенно на трезвую голову.
   Трезвый человек понимает, что смерть несправедлива и  бессмысленна  в
любом случае: погиб ли твой друг или  враг.  Лишь  крепко  выпив,  парни
бросались в воспоминания - искренние и правдивые. От  этих  воспоминаний
начинало мутить.
   Приехав в  родную  часть,  в  родной  Ельск,  без  водки  спецназовцы
продержались лишь сутки, а затем, получив деньги, ударились в загул. Тут
даже майор Грушин ничего сделать не мог, да и  не  хотел,  понимая,  что
выпивка для бойцов лучший выход и  никакой  психотерапевт  не  даст  его
ребятам такой действенной разгрузки  от  стресса,  как  сорокаградусная,
прозрачная, словно слеза младенца, водка местного производства.
   Водку покупали не по одной-две бутылки, а сразу рюкзаками или ящиком,
забывая о выстраданной  не  одним  поколением  русских  людей  мудрости:
"Сколько водки ни бери, все равно в магазин два раза бегать".
   Выхватывали из ящика бутылки так, словно это  были  гранаты,  а  враг
находился так близко, что вот-вот небритые рожи появятся над  бруствером
окопа и с криком  "Аллах  акбар!"  посыплются  на  головы  спецназовцев.
Пробки сдирали зубами быстро и резко, словно от этого зависит  жизнь,  -
так выдергивают чеку из гранаты:
   - Быстрее, что резину тянешь! Возишься, как на пляже!
   Водку пили из горла, закусывали огурцами и колбасой.
   Пьянели  спецназовцы  медленно,  больно  уж  напряжена  была  нервная
система. И местным казалось, что прошедших огонь  и  воду  мужиков  даже
водка не берет. Но водка свое дело сделала, стресс сняла. На третий день
мужики остепенились и  улыбались  уже  не  озлобленно,  хотя  глаза  еще
оставались холодными, словно  спецназовцы  продолжали  смотреть  на  мир
сквозь узкую амбразуру бетонного бункера на блокпосту.
   На третий день  большие  компании  стали  распадаться  на  группы  по
интересам, некоторых бойцов выдергивали жены, пришедшие к месту пьянки с
сопливыми детьми.  И  батя  вынужден  был  возвращаться  в  семью.  Дети
рассматривали медали, пытаясь дознаться, за что же дали такую красоту, а
батя нахлобучивал на лоб старшему свой спецназовский  берет  и  говорил:
"За дело, сынок, дали. Когда подрастешь, все сам узнаешь".
   На четвертый  день  после  возвращения  в  Ельск  неженатые  сержанты
Куницын и Сапожников, оставшись вдвоем, толком не могли  вспомнить,  где
они провели эти три дня, где ночевали, с кем дрались и  сколько  выпили.
Всплывали лишь обрывки событий и интерьеров, в которых "употребляли": то
чья-то плохо  освещенная  кухня,  то  стройка,  то  балкон,  с  которого
Сапожников норовил спрыгнуть, а когда ему друзья-товарищи  не  позволили
совершить подвиг, он, расстегнув ширинку,  принялся  мочиться  прямо  на
машины,  стоящие  во  дворе.  Восстанавливая   хронологию   событий   по
обрывочным воспоминаниям, Куницын  и  Сапожников  то  умилялись,  то  им
становилось жутко стыдно. Но у кого  именно  просить  прощения,  они  не
могли решить, поэтому, посовещавшись, тяжко поворочав языками,  поплавав
в холодной реке, поныряв, погонявшись друг за  другом,  они  вылезли  на
берег без определенных планов на ближайшее будущее.
   - Если бы я без тебя там был, то сдох бы, зуб даю.
   - И я без тебя сдох бы. Казалось, рукой пошевелить уже не могу.
   - Да, раньше мы с тобой, Пашка,  так  не  квасили.  Стыдно...  Хорошо
хоть, мама не видела.
   - И моя меня не видела. Ну, да ладно,  домой  поедем  в  понедельник,
скажем, что командир нас из части не отпускал.
   Жили они оба в городском поселке при кирпичном заводе и  лесопилке  в
тридцати километрах от Ельска.
   - Сколько денег осталось?
   - Я боюсь в карман заглядывать, а вдруг там ничего нет?
   - Есть, - сказал сержант Сапожников, - у  тебя  карманы  торчат,  как
грудь у девки.
   - Может, я туда мятую газету засунул?  -  Куницын  принялся  опасливо
щупать карман. Тот отозвался характерным хрустом. - Нет - деньги!
   - И это  все  мои?  -  глядя  на  мятые,  скомканные  купюры,  бурчал
Сапожников. - За что же мы с тобой тогда пили?
   В это время его приятель Павел Куницын вытряхивал  из  всех  карманов
своей одежды купюры на траву. Денег было еще много.
   - Фу ты, - сказал Павел Куницын, - даже от сердца отлегло! И половины
не пропил.
   - Я тоже.
   С не просохших после купания волос вода капала на деньги.  Сапожников
их прессовал, сперва  разглаживая  каждую  купюру  на  колене,  а  затем
прихлопывая одну к другой. Это занятие ему нравилось, и занимался он  им
минут десять.
   - Резко останавливаться в питье нельзя, для здоровья вредно.
   - Точно, надо постепенно сбавлять обороты.
   - Давай по-культурному продолжим, слышь, Паша? Чтобы наутро стыдно не
было, - рассовывая крупные и мелкие купюры по  разным  карманам,  сказал
сержант Сапожников.
   - По-культурному это как? С музыкой, что ли?
   - Можно и без музыки, но чтобы за столиком  сидеть  и  вилкой,  а  не
ножом тушенку ковырять.
   -  Оно,  конечно,  можно,  -  мечтательно  произнес  Куницын,   -   с
минералочкой, с холодным пивком и не из горла пить.
   - В гости пойдем или в ресторан?
   - В гости - нет, - сказал Павел Куницын, - в гостях  нажремся  -  сто
пудов. Опять воспоминания пойдут, вопросы, хрень всякая...
   Наговорим лишнего, мне не хочется, чтобы посторонние узнали, что мы в
Чечне натворили. Хватило разбирательств на месте,  благо,  майор  Грушин
нас выгородил. Лучше пойдем на люди, на миру  и  смерть  красна.  Займем
столик в углу, нас как героев обслужат по первому разряду.
   Куницын поправил медаль,  отошел  на  пять  шагов,  весь  подобрался,
щелкнул каблуками.
   - Ну, как я тебе?
   - Орел, ни дать ни взять! Только небритый.
   - Хрен с ним. Мы с тобой не с парада, Олежка, вернулись,  а  с  войны
приехали. Целостность России защищали. Если  бы  не  мы,  эти  долбанные
"духи" всю Россию как подушку с перьями распотрошили бы.
   - Какую подушку? - спросил сержант, глаза его тут же погасли.
   Они оба вспомнили Чечню, вспомнили, как после автоматной стрельбы  по
дому летал пух, легкие перышки кружились  и  беззвучно,  будто  огромные
снежинки, падали на дощатый пол, забрызганный кровью,  а  в  наступившей
тишине им мерещился детский крик.
   - Никогда не жалей о том, что уже сделано.
   - Пошли!
   - Гришку жаль. Думаю, сеструха его вытащит.
   - Что толку? Доктор сказал, он надолго рехнулся.
   Куницын обнял за плечи Сапожникова, и они двинулись вдоль реки, криво
поглядывая на перелесок, вдоль которого им предстояло пройти к городу.
   - И тут кусты, деревья, и там заросли... Но у нас  это  лесом,  рощей
называется, а у них - "зеленкой", мать ее!
   - Не трынди, - сказал Куницын, толкая приятеля в спину.
   По городу спецназовцы шли, гордо задрав подбородки. Все  им  уступали
дорогу. Местные смирились с тем, что спецназ пьет четвертый день и лучше
их обходить стороной. А уж если подзывают и тычут в  тебя  бутылкой,  то
лучше выпить вместе с ними - за смерть, за жизнь, за здоровье, за  пулю,
которая просвистела у виска, или  за  шальную  гранату,  которая  Божьей
волей не взорвалась между ног.
   О том, что в цивильной жизни существуют  обеденные  перерывы,  вконец
одичавшие бойцы спецназа забыли напрочь. Им казалось,  что  все  в  мире
существует исключительно для их удобства, ведь  они  защищали  страну  и
выжили, а значит, и рестораны, и киоски, и  школа  -  все  теперь  к  их
услугам.  В  Чечне   у   каждого   спецназовца   имелись   универсальные
ключи-отмычки - автомат или граната. Если какая-либо дверь перед ними не
открывалась сама, то следовало "постучаться" - выдернуть чеку из гранаты
и бросить в окно. Дверь открывалась взрывной волной. Заходи и бери  все,
что уцелело.
   Куницын дернул ручку стеклянной двери ресторана,  по  другую  сторону
которой красовался навесной замок.
   - Постучи, - услышал он привычное слово, брошенное Сапожниковым.
   Рука Куницына тут же потянулась к поясу, и  он  удивился,  обнаружив,
что там нет гранаты.
   Похлопав себя по груди, он не обнаружил и  бронежилета.  Естественно,
не было и "загрузки".
   - Что делать будем?
   По другую сторону стеклянной двери появилась женщина в белом халате и
недовольно крикнула:
   - Мы в четыре открываемся.
   - Ты, мать, че, не поняла, кто пришел? - и Паша  хлопнул  ладонью  по
медалям.
   Олег мягко отстранил приятеля и тыльной стороной ладони  так  саданул
по  бронзовой  ручке  двери,  что  та  чудом  уцелела.  Толстые   стекла
дребезжали  еще  секунд  пять.  Женщина  в  халате  с  истошным   криком
"Петровна, спасай!", бросилась в ресторанный зал. Оттуда пулей выскочила
раскрашенная, расфуфыренная заведующая  рестораном.  Она  держала  перед
собой руки с растопыренными пальцами, словно демонстрировала, что оружия
при ней нет.
   - То-то, - сказал Паша.
   Трясущимися  руками  заведующая   открыла   замок   и,   приговаривая
"проходите, мальчики", впустила двух спецназовцев. Осмотрела улицу  и  с
облегчением вздохнула: их однополчан нигде не было видно, если только те
не замаскировались по привычке в близлежащих кустах.
   - Проходите, - она провела их в зал ресторана, словно  сержанты  были
самыми  желанными  гостями,  которых  ждали  уже  битую  неделю,   глаза
проглядели. - Где желаете: у окна, в глубине, поближе к  эстраде  или  у
барной стойки? - заискивающе, глядя в глаза героям чеченской кампании  и
поблескивая золотой фиксой, лебезила заведующая.
   Она прекрасно понимала, что оказывать сопротивление бесполезно.  Даже
если она умудрится забежать в кабинет и по телефону вызвать милицию,  то
подмога прибудет слишком поздно.
   Паша осмотрелся:
   - Непорядок, мать, - сказал он, причем "мать" прозвучало не как часть
ругательства, а как дань уважения немолодой женщине.
   - Что такое, мальчики?
   - Мы одни гулять не привыкли, запускай народ.
   - Народ, он к шести-семи подтянется. Вы как раз перекусить успеете, у
нас борщ свежий, лангеты, антрекоты.
   - Водка у вас есть? - спросил Сапожников, недовольно оттопырив губу.
   Глаза его говорили: "Пусть только не найдется!"
   - И водочка холодненькая, и коньячок, и винишко, и шампунь.
   - Хорошо, нам пива для начала, - он глянул на Сапожникова. -  По  три
бутылки?
   - По четыре, - произнес тот, потирая виски. - И салатика поклевать.
   - Клубнички не хотите, мальчики?
   - Мы не девочки без трусиков. Не хотим,  -  расплылся  в  добродушной
улыбке Куницын, уса-живаясь за ближайший к сцене столик.
   Когда заведующая находилась уже у перегородки,  отделяющей  кухню  от
зала, Сапожников крикнул ей в спину - крикнул, как выстрелил (заведующая
даже вздрогнула):
   - Стой!
   В голове у бедной женщины уже  промелькнула  следующая  в  логическом
ряду фраза: "Стрелять буду, стерва!"
   Она повернулась, но вместо этой.непотребщины услышала ласковое:
   - И водочки сразу подай, хозяйка.
   На  кухне  заведующая  смерила   взглядом   молодую   соблазнительную
официантку и сказала:
   - Ты, Маша, пока спецназовцы тут, в зал не ходи.
   - Пьяные пришли?
   - Пока еще нет.
   - Злые?
   - Я сказала не ходи, спрячься где-нибудь! Я сама их обслужу, на  меня
они бросаться не станут, не с моим счастьем.
   - Спасибо, Петровна, - Маша хихикнула, припала глазом  к  щели  между
портьерами.
   Сержанты, положив береты на белую скатерть, чинно сидели  в  ожидании
холодного пива.
   Они напоминали пингвинов, вынырнувших у белой льдины.
   Петровна расстаралась. За один раз на подносе она умудрилась принести
и восемь бутылок холодного пива, и две  бутылки  ледяной  водки,  и  две
большие тарелки с мясным салатом.
   - Вы бы, ребятки, борща для начала похлебали.
   - Борщом только сырость в желудке разводить, толку от него  никакого.
Потом чего-нибудь мясного рубанем. А пока - пивка.
   И они, забыв об обещании, данном друг другу на берегу реки, чокнулись
пивными бутылками и, не отрываясь, выпили по первой прямо  из  горлышка.
Пустые бутылки тут же механически поставили под стол.
   - Ой, хорошо! - сказал Куницын, доставая мятую пачку с  сигаретами  и
бросая ее на стол. - Хозяйка, а музыка какая у тебя есть?
   - Конечно, хорошая, ребята!
   По вечерам в ресторане играла "живая" музыка, в другое же  время  для
развлечения посетителей использовали три набора кассет:  так  называемую
"военную музыку", песни для "братвы" и для  гостей  с  Кавказа.  Военные
были завсегдатаями ресторана, поэтому вкусы этой публики Петровна  знала
как свои собственные.
   Она зашла за портьеру и прошептала:
   - Маша, "Комбата" ставь.
   Загремела музыка, запел Коля Расторгуев.
   Спецназовцы  напряглись,  но,  лишь  заслышали  знакомое  "Комбат,  е
комбат", тут же просветлели лицами.
   Руки сами потянулись к водке:
   - За нашего майора.
   - Давай, - сказал Куницын.
   На этот раз о культуре пития вспомнили вовремя: водку налили в бокалы
для минералки, большие и пузатые, в них вмещалось  по  триста  пятьдесят
граммов. Чокнулись, выпили. Поклевали салат, затем принялись  вымакивать
хлебом сметану. Тут подоспели и мясные блюда.
   - Хорошая музыка, душевная. Молодец, мать, наш человек, - сказал Паша
Куницын, поглаживая медали, словно хотел, чтобы они приросли к  груди  и
не бряцали.
   Заведующая  рестораном   стояла   у   эстрады,   любовно   глядя   на
спецназовцев.
   - Ты, мать, не сомневайся, деньги у нас  есть.  Нам  за  командировку
заплатили на всю катушку, ты не беспокойся. Но лучше мы сразу  заплатим,
- Куницын сунул руку в тот  карман,  куда  отложил  мелочь,  выгреб  все
деньги и вывалил на стол.
   Петровна, откровенно говоря, не знала, сколько с них взять. На всякий
случай, она взяла еще за две бутылки водки и  за  два  антрекота.  Сдачу
подвинула к Куницыну. Тот взглянул на нее  так,  словно  взглядом  хотел
сказать: "Ты че, мать, спецназовцев не уважаешь? Гусары сдачу не берут".
   Деньги так и остались лежать на столе.
   - Уважает, - сказал Сапожников, смахивая пену с  усов,  и  глянул  на
улицу.
   Хотелось чего-то большего, иной жизни. Ресторанный персонал уже лежал
у их ног. Вроде и поели, и выпили, но на душе все равно было противно.
   Куницын и  Сапожников  даже  не  заметили,  как  ресторан  наполнился
людьми. Оживились же они, когда за соседним столиком  раздались  женские
голоса и веселый призывный  смех.  Сержанты,  как  два  охотничьих  пса,
повернули головы в направлении добычи, их ноздри затрепетали.
   Смеялись не  над  ними,  а  просто  так,  от  полноты  жизни.  Девицы
спецназовцам понравились с  первого  взгляда:  хорошие,  чистенькие,  не
местные.
   Лица у девушек были русские, простые, открытые. Да и девицам парни  в
камуфляже за соседним столиком тоже понравились.
   Познакомились быстро, без затей.
   - Девочки, хотите пива бесплатного попить?
   Уже через две минуты Куницын и  Сапожников  свой  стол  придвинули  к
соседнему, загородив место  для  прохода.  Заведующая  и  это  стерпела,
понимая, что развязка близка, все четверо скоро уйдут.
   Так оно и случилось. Раздался крик Сапожникова:
   - Хозяйка, подойди