нятный какой-то.
     - Камень за пазухой на других держит?
     - Нет вроде. В последнее время в церковь не ходил.
     - Что его толкнуло оклад подарить?
      -  Жене  его  вроде бы худо стало. А человеку,  вы  же
знаете,  Андрей Алексеевич, как плохо, так он сразу  к  Богу
обращается, поддержку у Всевышнего ищет. Нет чтобы  денно  и
-.i-.  молиться, Бога вспоминать, так и поддержка все  время
была бы, и ничего с ним плохого не случилось бы, беда бы его
обходила стороной.
     - Так-то оно так, - сказал Андрей, - но отец Михаил, он
же денно и нощно Богу молился и за себя и за других? Даже не
столько за себя, сколько за других.
      Старик  замер, поняв, что его мысль разбита в  прах  и
возразить нечего.
     - Пастырь за паству в ответе.
     - А за пастыря кто тогда отвечает?
      -  Всевышний, - сказал старик и быстро подхватился  со
скамьи,   найдя   универсальную  фразу  "неисповедимы   пути
Господни". - Неизвестного дарителя милиция ищет.
     - Успешно? - насторожился Холмогоров.
     - Ищет, а найти не может, всех мужчин перебрали, у кого
жены  в больнице с тяжелой болезнью лежат. А толку-то? Никто
не признается.
      -  Странно,  с чего бы это ему молчать?  Хорошее  дело
сотворил, а прячется? - спросил Холмогоров.
      -  Не  хочет  огласки. Боится, что его по следователям
затаскают или того хуже - оклад краденый.
      -  Может  и  так быть. Украл оклад, тут жене  плохо  и
стало. Решил откупиться.
     - Мне не нравится, что он в церковь не ходил.
     У церковного старосты имелись два критерия, которыми он
мерил   людей:   если   ходит  в   храм,   значит,   человек
положительный, а если не ходит, значит, никчемный если пьет,
то плохой, пьет в меру - спасение ему обеспечено.
     - Отец Михаил говорил, что мужчина тот не сильно пьющий
был. Я так считаю, - продолжил старик, - если мужчина с утра
пьет  или днем, значит, пропащий, никчемный, а если вечером,
пусть даже каждый день, то это не беда. Хотя сам я не пью  и
не  курю  уже пятьдесят лет, а здоровья все равно  нет.  Мой
сосед,  вы его видели, он только по вечерам да по праздникам
пьет.   Мужик  богатый,  непонятно,  откуда  у  него  деньги
берутся.  В последнее время нигде не работает, на  рынке  не
торгует,  а  дом какой отгрохал, видели? И лодка  у  него  с
мотором,  и  машина  новая. Деньги его испортят,  недавно  с
братом в усмерть поругался.
     - Из-за чего?
      -  Мало  ли  из-за чего два здоровых мужика поругаться
могут? Может, кто-то глянул не так, сказанул не то, пошутил,
вот  и  пошло-поехало.  Я им внушение  сделал,  о  заповедях
Божьих напомнил, вроде помогло.
     - А что же вы, Иван Спиридонович, священником не стали?
      -  Раньше  нельзя было, а потом уже поздно  сделалось.
Жизнь  быстро  проходит.  Я  своей  службой  доволен,  нашел
успокоение  на  закате  дней. За храмом  присматриваю,  отцу
Михаилу помогал чем мог. Вчера приходили ко мне ревизоры, из
милиции двое, из епархии приехал финансовый начальник; Казну
церковную проверили, думали, отца Михаила из-за денег убили.
Все   у   меня,  копеечка  в  копеечку,  сошлось.  Про   вас
спрашивали. Вы уж извините меня, Андрей Алексеевич,  мне  на
слово  не  поверили,  прямо из дому в патриархию  позвонили,
a/` "*( навели.
     - И что?
      - Остались довольны, удивились, что такой человек не в
столице  живет,  а у меня остановился, хотя из  Борисова  до
Минска всего-навсего час езды, если электричкой. А на машине
так еще быстрее.
     - Хорошо у вас здесь, - произнес Холмогоров.
      -  Было  до  этого, - сокрушенно покачал головой  Иван
Спиридонович.  -  В последний раз у нас священника  в  войну
убили.
     - Немцы?
      - Свои, партизаны, за сотрудничество с оккупантами.  А
какое  там  сотрудничество? - старик озлобленно  хихикнул  и
сжал  кулаки. - В школе закон Божий преподавал  при  немцах.
Подкараулили его партизаны возле леса и выстрелили в  спину,
попали прямо в сердце. Побоялись ему в глаза смотреть. А  он
старенький  был, такой, как я сейчас. Немцы  похоронили  его
возле  церкви сами, потому что партизаны листовку  в  городе
повесили, мол, кто похоронит, тому смерть. Я сам ту листовку
не видел, но люди рассказывали.
     - Пойду к реке схожу.
     - Вам удочку дать?
      - Нет, я не рыбак. На воду посмотрю, посижу на берегу.
Может, что и надумаю.
     Старик не спрашивал, надолго ли Холмогоров задержится в
Борисове  или скоро уедет. Не спрашивал, какие  у  него  тут
дела,  почему  он здесь оказался. Ему было в высшей  степени
лестно,  что  Холмогоров  остановился  в  его  доме.  Старик
понимал,  что  такому человеку, пожелай он, лучшее  место  в
гостинице выделят и сам мэр на вокзале встречать станет.
      Холмогоров  легко поднялся, неторопливо  направился  к
реке, уклоняясь от низко распростертых ветвей яблонь. Иногда
советник  патриарха  поднимал  руку,  пальцы  прикасались  к
яблокам.
      -  Андрей Алексеевич, яблоки-то рвите, ешьте. Много их
уродилось.
      -  Красивые  больно, - оглянувшись, бросил Холмогоров,
закрывая за собой калитку.
      Холмогоров сидел у реки, смотрел на тростник, на яркую
воду.  Место  было  красивое.  Наверное,  поэтому  здесь   и
положили бревно. Под ногами поблескивали пивные и бутылочные
пробки,  втоптанные в землю. Но при всем при этом  тут  было
сравнительно  чисто: ни битого стекла,  ни  бумаг,  ни  даже
окурков.  "Странно все это, - думал Андрей,  -  сатанисты..,
оклад.., звонок мне в Москву, человек, подаривший оклад,  не
объявляется. А где же сам оклад, у кого он сейчас?"
     Холмогоров вытащил бумажник, извлек фотографию. Снимок,
на  котором оклад был изображен полностью, забрала  милиция,
как  и  негативы.  Снимок же, получившийся лишь  наполовину,
майор Братин разрешил взять Холмогорову. Андрей рассматривал
плохо  получившуюся фотографию - света мало,  а  вспышка  не
сработала.
      "Гроздья  винограда,  о которых говорил  отец  Михаил,
видны отчетливо, а вот кресты я бы не разглядел, не скажи он
,-%  о  них.  Где-то  нечто  похожее  я  уже  видел...  Надо
вспомнить,  где и при каких обстоятельствах. То,  что  оклад
старинный  и  ему  не менее четырех веков,  это  несомненно.
Возможно,  это  даже пятнадцатое столетие. А вот  гнезда  от
драгоценных камней".
     Низко пролетела, коснувшись воды, чайка и тут же взмыла
вверх, сжав в клюве небольшую трепещущую рыбку.
      ""Человек  -  это  мыслящий тростник"  -  так  говорил
Паскаль.   Да,  выразительно  сказано,  -  глядя  на   сухой
шелестящий тростник, подумал Холмогоров. - Но есть и  другая
фраза: "Человек - всего лишь влюбленный прах". И то и другое
-  правда,  как  правда и то, что человек -  творение  Бога,
искушаемое  сатаной.  Классификаций существует  множество...
Совсем  не обязательно, что убийцы отца Михаила - сатанисты.
Хотя  в  понимании милицейских чиновников сатанист - понятие
очень  неопределенное. Но даже мне пока нечего им возразить,
ведь  знаки,  нарисованные на стенах храма, могли  исполнить
только  сатанисты. Они не подделка, рисовал человек знающий,
рука  у  него  набита. Но настоящих сатанистов  в  маленьком
городке быть не может, их порождают мегаполисы. Чтобы  стать
сатанистом,  надо получить хорошее образование,  пресытиться
философией,  начитаться книг по психологии,  оккультизму  до
омерзения.  А тут и книг таких не отыщешь. Лишь  сатанист  в
истинном понимании этого слова мог сознательно поднять  руку
на  священника,  если  только мотивом  не  послужила  личная
месть.  Отец же Михаил - не тот человек, который мог  нажить
себе  врага.  Да  и  церковный староста  знал  бы,  если  бы
священник  кого-нибудь обидел или переспал с  чьей-то  женой
или дочерью. Такое случается среди клира. В моей практике, -
вспомнил Холмогоров, - был священник, отказавшийся поехать и
причастить  умирающего, потому что тот никогда до  этого  не
ходил  в  церковь  и  не  был крещеным.  Сын  умершего  убил
священника.  Пришел с охотничьим ружьем в дом и выстрелил  с
порога священнику в грудь".
      В  пальцах советника патриарха подрагивала фотография,
небольшая, девять на двенадцать.
      -  Оклад... - проговорил Холмогоров. Когда он произнес
это  слово  многократно вслух, то ему показалось,  будто  от
него осталось лишь одно слово - клад. "Оклад - ценность,  но
опять-таки  для  специалиста, знающего ему  цену.  Священник
всегда  самый большой в городе знаток церковной  утвари,  но
даже отец Михаил не сумел определить ценность оклада, звонил
мне.  В  городе никто не мог представлять себе его  истинной
ценности. Так что пока нужно забыть об окладе". Подумав так,
Холмогоров резко спрятал фотографию в бумажник, чтобы больше
не смотреть на нее.
      Майор  Брагин  не был особо разговорчив  с  советником
патриарха, сказал ему прямо:
      -  Вы занимайтесь своими делами по церковной части,  а
убийство  расследовать  станут  мои  люди.  Они  для   этого
специально обучены.
       Поэтому   деталей,  выявленных  в   ходе   следствия,
Холмогоров  не  знал.  Но он присутствовал  при  том,  когда
убитого  доставали  из  ямы, и он,  как  обнаруживший  тело,
/.$/(ak"  +  протокол.  Опись вещей, найденных  при  мертвом
священнике, составляли при нем.
      "Так  что же имелось с собой у отца Михаила? -  напряг
память  Холмогоров.  -  В портфеле - молитвенник  и  Библия,
несколько   восковых  свечей,  спички,   перочинный   ножик,
блокнот,  ручка, бумажник со смешной суммой денег. Летун  не
собирался  надолго  покидать дом. К чему  деньга  на  лесной
тропинке  на  ночь глядя? Велосипед - не автомобиль,  бензин
ему не нужен. Вот, в общем-то, и все, что оказалось при себе
у  отца Михаила. Возможно, было и что-то еще, то, что забрал
убийца или убийцы.., но вряд ли".
      Холмогоров хорошо знал отца Михаила, знал, что тот  не
стал  бы  рисковать  окладом - вещью, не принадлежащей  ему,
вынося ее в такое время из дома.
     "Погоди-ка, - остановил сам себя Андрей, - нужно думать
не о том, что было при себе у отца Михаила, а о том, чего  у
него   не  было.  Ключи!  -  хлопнул  себя  по  лбу  ладонью
Холмогоров и даже улыбнулся. - У него не оказалось при  себе
ключей. Жена уехала в Минск, значит, священник, покидая дом,
должен  был  его  закрыть.  Город  -  все-таки  не  деревня.
Ключи..,  у  него  не было ключей, значит, убили  его  из-за
ключей, взяли их, чтобы попасть в дом".
      Холмогоров поднялся и посмотрел вдоль реки. Вначале он
увидел,  а  затем услышал моторную лодку. Та медленно  плыла
вверх по течению.
     "Ключи!"
      Холмогоров  вспомнил дверь с простым  замком,  которую
можно  при желании открыть и согнутым гвоздем, к тому  же  в
дом  можно  попасть  и  через окно, выбить  дверь.  "Не  все
сходится.  Возможно, как это водится в частных  домах,  отец
Михаил просто прятал ключ где-нибудь на балке, под крыльцом,
за  ставней. Ключи - не то, из-за чего стоило убивать, но их
при  отце Михаиле не оказалось, да и оклад пропал. Возможно,
я  прав,  но  лишь отчасти. Приди бандитам  в  голову  убить
священника,  они могли наведаться к нему прямо в  дом.  Тело
прятали без расчета на сокрытие улик".

                             ***

      Для  Холмогорова не было тайной, что жизнь в маленьких
городках  скучна  лишь на первый взгляд. Ездил  он  много  -
повсюду, где есть православные приходы. Жизнь - везде жизнь,
и  в городишке она кипит так же бурно, как в столицах. И тут
происходят  свои трагедии, комедии, заговоры, драмы,  только
масштаб  у  них  иной.  Если в столице человека  убивают  за
тысячи,  то  здесь - за сотни. Но страдания и  смерть  везде
одинаковы,  они  цены  не  имеют, человеку  везде  одинаково
больно.
      Начинать  близкое знакомство с городом лучше  всего  с
кладбища. На могильных плитах, памятниках, как на скрижалях,
выбита история города с его трагедиями и драмами.
      Холмогоров  под моросящим дождем, прикрывшись  большим
черным  зонтом с деревянной изогнутой ручкой, остановился  у
полуразрушенных  кладбищенских ворот.  Люди,  их  строившие,
/.+  #  +(,  что  они будут стоять вечно.  Кованая  решетка,
массивные  петли, хорошо обожженный красный  кирпич.  Может,
кто-то,  замаливая  грех перед усопшим, пожертвовал  большие
деньги на сооружение бесполезной арки, а возможно, городские
власти  еще  в  девятнадцатом веке решили  оставить  о  себе
память  и  соорудили  ворота с кованой  оградой.  От  ограды
остались  лишь  столбы  из  красного  кирпича  да  несколько
кованых  решеток,  изрядно проржавевших. В глубине  кладбища
мелькнул  серый пес. Советник патриарха даже не был  уверен,
видел он его или же пес ему померещился.
      Холмогоров  перекрестился и ступил на кладбище,  густо
заросшее,  как старый неплодоносящий сад. Он брел не  спеша,
читая надписи, вглядываясь в медальоны.
      "Полковник  Петр Григорьев. Умер от ран в  1814  году.
Память любящей жены и детей".
      Жизнь  полковника-артиллериста была недолгой, тридцать
пять  лет.  Черный  лабрадорит памятника,  отшлифованный  до
зеркального блеска, и глубоко просеченные буквы, витиеватые,
как  и  все,  что делалось в девятнадцатом веке.  "Наверное,
когда-то  на  этом  памятнике сверху был двуглавый  орел  из
бронзы".
     Холмогоров провел рукой по мокрому камню. Ограда вокруг
памятника  не  сохранилась,  густая  трава,  кусты   сирени,
наверное,  такой  же  старой, как памятник.  Рядом  братская
могила красноармейцев двадцатых годов.
      "На  кладбище сходится все, - подумал Андрей, - разные
времена, разные люди. Враги, избегавшие встречаться  друг  с
другом даже взглядом, оказываются рядом. Может, один из этих
красноармейцев  стрелял  из  нагана  или  сбивал   прикладом
винтовки двуглавого орла с памятника царскому полковнику, не
подозревая,  что  стоит в это время на  собственной  могиле.
Жизнь  сложна  и  в  то  же  время проста.  Смерть  замиряет
непримиримых  врагов,  уравнивает  их  возможности,  вернее,
лишает возможностей и того и другого. Перед Богом все равны.
Возможно,  я тоже найду успокоение в земле, и может  статься
так,  что  моя могила окажется рядом с могилой какого-нибудь
безбожника, закоренелого атеиста, который даже перед смертью
распорядится,  чтобы над ним не ставили  креста.  Все  может
случиться".
      Аллейка  вывела  Холмогорова  к  разрушенной  часовне,
сложенной из такого же красного кирпича, как и ворота. И тут
советник  патриарха ощутил: он на кладбище  не  один,  рядом
есть еще кто-то и тот наблюдает за ним.
       Холмогоров   услышал   шаркающие   торопливые   шаги,
обернулся.  К  нему  спешил  странный  мужчина  под  пестрым
женским зонтиком. Одет он был в непомерно длинный плащ,  из-
под  которого  выныривали черные блестящие  галоши,  надетые
поверх ботинок. Рукава плаща закатаны высоко - до локтя.
     Такие галоши Холмогоров видел лишь в детстве, он помнил
их,  стоявшие  в прихожей, помнил их красное  мягкое  нутро.
Возраст  мужчины определить было сложно, ему могло быть  как
шестьдесят пять лет, так и пятьдесят. Роговые очки на тонком
носу,   гладко  выбритые  запавшие  щеки.  Огромные   глаза,
увеличенные  линзами очков, смотрели на  Холмогорова  вполне
$`c&%+n!-..
     - Здравствуйте, - сказал мужчина.
      - Здравствуйте, - спокойно ответил Андрей, словно ждал
этой встречи.
      Незнакомец располагал к себе с первого взгляда.  Такие
лица встречаются у тех, кто проводит большую часть жизни  не
с  людьми,  а  с  книгами,  -  у архивистов,  библиотекарей,
музейных   работников.  "Он  умен,  образован",  -   подумал
Холмогоров.
     - Вы что-то ищете? - мужчина поднял палец. - Я давно за
вами  наблюдаю. Видел, как вы вошли на кладбище, видел,  как
перекрестились,  как разглядывали ворота и  памятник.  Редко
кто посещает старое кладбище, к тому же вы человек приезжий,
а всех местных я знаю.
      -  Андрей  Холмогоров, - советник  патриарха  протянул
руку.
      Мужчина засуетился, зачем-то сложил зонтик, сунул  его
под   мышку   и   мокрой  ладонью  пожал  руку  Холмогорова,
представившись:
     - Казимир Петрович Могилин.
     - Очень приятно, Казимир Петрович, - сказал Андрей.
     - Никак не могу понять, из какого вы города.
     - Из Москвы.
       -  Странно..,  говор  у  вас  не  московский,  скорее
питерский. Но даже для Питера вы говорите слишком правильно.
       -   Стараюсь  пользоваться  литературным  языком,   -
усмехнулся Холмогоров.
      -  Вы,  наверное, священник. Хотя нет, но  с  религией
связаны...  Вы  не  чиновник,  наверное,  регент  хора,   но
говорите  вы не нараспев... Скорее всего, я снова ошибся,  -
смутился  Могилин,  не  сумев  сходу  отгадать  род  занятий
Холмогорова.
      -  Вряд  ли вам удастся угадать, хотя вы двигаетесь  в
правильном направлении.
      -  Я кружусь на месте, - пробормотал Казимир Петрович,
глядя  на  начищенные  ботинки  Холмогорова.  -  И  как   вы
умудрились их не испачкать в нашем городишке?
     - Стараюсь, - произнес Холмогоров.
     - Так кто же вы? - глаза мужчины весело блестели.
     - Человек.
      -  Человек  в  черном, - уточнил  Казимир  Петрович  и
отступил на шаг от советника патриарха.
      -  Вы  близки к разгадке, Казимир Петрович, я советник
патриарха.
       Мужчина  отступил  еще  на  шаг,  смерил  Холмогорова
критическим  взглядом  от  ботинок  до  купола   зонтика   и
присвистнул:
      - Такие птицы в наши края не залетали. Я даже не знаю,
что  сказать,  я  растерян. И что же  вы  искали?  Наверное,
могилы предков, знакомых? Холмогоровых на этом кладбище нет,
это  я  могу  сказать  точно. Я с молодых  ногтей  занимаюсь
краеведением, про город и окрестности знаю абсолютно все, во
всяком  случае, больше, чем кто-либо, потому как  все  знать
невозможно.
      - Согласен, - сказал Андрей, - что вы знаете много. Но
поверьте, есть тот, кому известно все.
      - Конечно, - согласился краевед и посмотрел в небо.  -
Тут я с вами даже спорить не стану, хотя спорить люблю.
      -  Мои  предки жили в других местах, и  в  Борисове  я
впервые,  но здесь служил близкий мне человек - отец  Михаил
Летун.
      -  Он  знал  вас?  И  ни разу не похвастался  подобным
знакомством.  Пойдемте,  я  вам кое-что  покажу,  -  мужчина
бережно  взял  Холмогорова за локоть. Купол черного  зонтика
прикрыл  двух  мужчин,  и  Казимир  Петрович  повел   своего
спутника в самую заросшую часть кладбища. - Вот, смотрите, -
сказал он, раздвигая ветви сирены.
      Перед  Холмогоровым открылось шесть идеально ухоженных
могил.
      - Это мои предки: дедушка, прадед, его брат, мой дядя.
Женские могилы в другом ряду.
     Фамилия на каменных плитах повторялась:
     "Могилин Петр, Иосиф".
       -  Поручик  Петр  Могилин,  -  прочел  Холмогоров,  -
восемьсот тринадцатый год. Воевал? - спросил он.
      -  Да,  умер от ран. Был награжден именным оружием  от
самого фельдмаршала Кутузова.
     - Хорошие у вас предки.
      -  Не  жалуюсь,  - произнес Казимир  Петрович  не  без
гордости.  -  Все  честно служили. Здесь не  хватает  многих
могил,  жизнь разбросала моих предков по миру. У  меня  есть
фотографии  могил  моих родственников, которые  находятся  в
Германии, во Франции, в Польше, в России. Я уже на пенсии, -
сказал   Казимир   Петрович,  -  хотя   пенсия   -   понятие
относительное. Все равно продолжаю работать, пишу книгу.
     - О своих предках?
     - И о них тоже. Они часть истории этой земли.
      - Благородное занятие, - сказал советник патриарха,  -
без памяти человек слаб.
      -  Вот  если бы все так думали, как вы, тогда жили  бы
совсем по-другому... - и бывший школьный учитель бросился  в
пространные рассуждения о времени, о судьбе человека.
      Глаза  его  блестели, он говорил горячо,  возбужденно,
забыв  о  дожде,  о  холоде. Холмогоров внимательно  слушал,
слушать  он умел. Ни одной новой истины для себя  Андрей  не
почерпнул,  зато его собеседник выговорился и  резко  погас,
став  похожим  на сосуд, из которо