й тишине белой ночи;
   Много  лет  спустя  соседка  по  подъезду,  измученная   страданиями,
столкнувшись с Холмогоровым на лестничной площадке, судорожно и суетливо
расстегнула  свою  сумочку  и  на  протянутых  ладонях   подала   Андрею
Холмогорову фотографию:
   - Мы уже полгода не можем ее найти.
   С фотографии на Андрея смотрела  и  радостно  улыбалась  темноволосая
девочка лет семи.
   - Это ваша дочь? - спросил Холмогоров.
   - Да, она пошла гулять во двор и не вернулась.
   Андрей взял фотографию и, держа  ее  прямо  перед  глазами  несколько
минут, упорно на нее смотрел, а затем тихо сказал:
   - Она жива. Она в другом городе.  Рядом  с  ней  мужчина.  Мужчина  в
очках, - продолжая смотреть на фотографию, шептал Андрей.  По  его  лицу
сбегали крупные капли пота. - Она сейчас смотрит в  окно,  мне  кажется,
она улыбается. Это слишком далеко, я плохо вижу.  У  мужчины  под  левым
глазом родимое пятно. Вы его знаете, вы обязаны его знать.
   - Господи, это невозможно! - воскликнула женщина.
   Холмогоров отдал фотографию в дрожащие руки и медленно, пошатываясь и
с трудом переставляя  ноги,  двинулся  вверх  по  лестнице,  держась  за
перила.
   - Это невозможно, невозможно, - слышал  Холмогоров  за  своей  спиной
голос женщины.
   Ларчик открывался просто. Девочку украл отец, живший в другом городе,
с которым женщина развелась, будучи беременной.
   И тогда, и потом Андрей вспоминал слова старца Иннокентия: "Для  тебя
тайное будет явным. Не бойся смерти, ее нет".
   Однако минуты чудесного прозрения случались крайне редко,  и  вызвать
их усилием воли Холмогоров не мог,  поняв,  что,  если  Богу  это  будет
угодно, он сам откроет ему глаза на происходящее.

Глава 5

   До самого вечера Холмогоров не беспокоил ни администрацию  гостиницы,
ни постояльцев.
   Дверь  его   номера   оставалась   закрытой.   Любопытных,   желающих
подсмотреть, что творится в номере, хватало, но даже любители  поглазеть
не могли узнать, что  происходит  внутри:  занавески  Андрей  Алексеевич
задернул плотно. Случались такие минуты в жизни, когда ему  не  хотелось
никого видеть, не хотелось ни с кем встречаться.
   И  это  не  было  капризом  избалованного  вниманием   человека   или
надменностью в житейском ее понимании.
   Дело было в другом. Лишь только Холмогоров оказался в Ельске, как тут
же почувствовал странную гнетущую атмосферу, царившую в  городе.  Сперва
он решил, что причиной тому гибель ОМОНовцев и  горожане  переживают  их
смерть. Но стоило ему всмотреться в лица людей, понял, что это  не  так:
смерть, поселившаяся в Ельске, еще не дошла до их сознания, люди еще  не
ощущают дыхание смерти.  Холмогоров  чувствовал,  что  в  городе  должны
случиться какие-то события,  еще  более  страшные,  чем  гибель  четырех
молодых  людей  в  Чечне.  Смерть  не  страшна  сама  по  себе,  страшны
необъяснимость, непредсказуемость ее прихода. Военные погибли на  войне,
и это обычно, такое в России не впечатляет. Парни  знали,  на  что  шли,
уезжая в командировку.
   Холмогоров лежал на широкой двуспальной кровати поверх  покрывала  и,
прикрыв глаза, прислушивался, словно надеялся вновь услышать голос,  уже
явившийся ему однажды в древнем Муроме.  Но  вместо  него  ему  чудились
странные звуки: то вроде бы кто-то шептал, то плакал, и было  непонятно,
откуда просачиваются эти звуки.
   Он погрузился в состояние забытья, словно пребывал вне  места  и  вне
времени. Серая густая пелена окутала его, будто предрассветный туман,  и
все звуки тонули  в  этой  серости,  глушились  ею,  исчезали,  лишались
смысла.
   Когда  Холмогоров  открыл  глаза,  то  с  удивлением  обнаружил,  что
пролежал неподвижно целых четыре часа, хотя ему казалось,  что  миновало
минут двадцать, не больше. За окном уже  смеркалось,  дневной  свет  еще
пронизывал шторы, но развеять темноту по углам номера уже не мог.
   Холмогоров ощутил голод, хотя обычно ужинал позже. Он чувствовал себя
так, словно целый день провел на ногах и не было четырехчасового отдыха.
"Довольно, я уже напугал их своим видом", - подумал Холмогоров,  подходя
к зеркалу большого раздвижного шкафа-купе.
   Стоило ему сменить рубашку с черной на светло-бежевую, как  он  сразу
же стал выглядеть абсолютно по-светски, даже можно  было  подумать,  что
длинные волосы и борода - всего лишь дань ушедшей моде, тому времени, на
которое пришлась юность Холмогорова.  Многие  его  сверстники  сохранили
приверженность к моде конца семидесятых.
   Волосы Андрей Алексеевич аккуратно собрал в "хвост" и  стянул  тонким
кожаным ремешком.
   Расчесал бороду и стал  похож  не  то  на  рок-музыканта,  не  то  на
художника, собирающегося на открытие  собственной  выставки.  Бросив  во
внутренний  карман  пиджака  тонкое  портмоне,  он  легкой,  пружинистой
походкой покинул номер.
   Когда хотел, Холмогоров умел не привлекать к себе внимания. Никем  не
замеченный, он миновал стойку администратора и, даже не  останавливаясь,
отыскал взглядом белую табличку "Ресторан".
   Ресторанов в городе было несколько, но ни один из них хорошей  славой
не пользовался. Все-таки Ельск никогда не был университетским городом, а
это накладывает отпечаток на население. Из всех  учебных  заведений,  не
считая школ, здесь имелись финансовый техникум, переименованный  недавно
в колледж, и  филиал  политехнического  института,  ковавший  инженерные
кадры для местного цементно-шиферного завода.
   "В других городах нет и этого.  На  двести  пятьдесят  тысяч  жителей
вполне достаточно".
   За последние десять лет в Ельске открылось довольно  много  небольших
ресторанчиков, кафе и просто  забегаловок.  Но  основными  местами,  где
можно было оттянуться по  полной  программе,  с  музыкой  и  танцами,  а
возможно, и  с  мордобоем,  оставались  несколько  старых  ресторанов  с
огромными залами и маловразумительным оформлением. Главным  из  них  был
ресторан при гостинице, носивший то же название, что и местная  река,  -
"Липа". Эти четыре буквы ярко горели  неоном  в  закатном  небе  Ельска,
словно напоминая, что сегодня последний день, когда еще  можно  погулять
так, словно в городе ничего и не случилось. С завтрашнего дня  в  Ельске
начинался объявленный мэром траур.
   Обычно  публика  в  зале  собиралась  одна  и  та  же  -  офицеры   и
контрактники  из  бригады  спецназа,  ракетчики,   кавказцы,   державшие
торговлю на местном рынке и большую часть жизни проводившие в гостинице,
а также местные проститутки. Сменялись  лишь  приезжие  командировочные,
старавшиеся не встревать в местные разборки.
   Обычно три основные  силы  -  спецназовцы,  ракетчики  и  кавказцы  -
уживались в ресторане довольно мирно. Они знали  друг  друга  не  первый
год, а женщин, ходивших в  ресторан  в  надежде  снять  мужиков,  сумели
поделить.
   Но  мирное  сосуществование  продолжалось  обычно  недели  две,  пока
кто-нибудь не  позволял  себе  выпить  лишнего  и  это  не  совпадало  с
неприятным происшествием в городе. Тогда  начинались  попытки  выяснить,
кто же в нем виноват. Все  три  группировки  считали  себя  хозяевами  в
городе.
   Кавказцы - потому что обладали самыми  большими  в  Ельске  деньгами,
спецназовцы - потому что их часть располагалась почти в самом центре,  а
ракетчики - поскольку появились в городе раньше остальных, если брать во
внимание  принцип  преемственности  от  кавалерии  через  артиллерию   к
ракетно-космическим войскам.
   Кавказцев,  хоть  они  и  принадлежали  к   разным   национальностям,
объединяла одна  общая  черта  -  осторожность,  очень  уместная,  когда
находишься на вражеской территории. Еще днем они трезво  рассудили,  что
сегодня появляться в ресторане не стоит. Погибли ОМОНовцы, и  ясно,  что
их сослуживцы попытаются отыскать виновных в этом.
   Разобраться, кто чеченец, кто дагестанец, кто  ингуш,  -  задача  для
человека  в  милицейской   форме   такая   же   сложная,   как   решение
дифференциального уравнения на пьяную  голову.  Поэтому,  чтобы  и  лицо
сохранить, и  в  драку  не  ввязываться,  сходка  кавказцев  постановила
исчезнуть сегодня из города.
   Кавказцы, сбросившись, арендовали небольшую местную турбазу в  десяти
километрах от города, прихватили с  собой  маринованное  мясо,  мангалы,
уголь, выпивку,  девушек  и  в  полном  составе  на  машинах  отбыли  на
загородную гулянку в надежде, что никто о них в этот вечер не  вспомнит.
Ракетчики и спецназовцы на родной  земле  чувствовали  себя  уверенно  и
никуда прятаться не собирались. Повод выпить был и у тех и у других.
   У командира роты обеспечения  из  ракетной  части  капитана  Пятакова
случился юбилей. Он бы и рад был забыть о  своем  тридцатипятилетии,  но
куда денешься, если в сейфе командира части лежит твое  личное  дело?  О
юбилее сослуживцы  ему  напоминали  давно,  и  капитан  Пятаков  заранее
заказал в ресторане столики. Все старшие лейтенанты,  капитаны,  майоры,
подполковники и полковники были приглашены в ресторан  "Липа".  То,  что
празднование пришлось на день  перед  похоронами,  ракетчиков  особо  не
смущало: их торжества были запланированы заранее, и кто же виноват,  что
ребят будут хоронить именно завтра?
   Могилы, приготовленные для спецназовцев, желтели на склоне  холма  на
другой стороне реки Липы, и их можно было видеть с любого конца  Ельска,
стоило выйти на открытое пространство.
   А его  в  городе  хватало.  Лишь  самый  центр  да  микрорайоны  были
застроены каменными домами  в  несколько  этажей.  Остальная  территория
представляла  собой  однообразную  деревянную  застройку,  лишь  кое-где
попадались новомодные особняки современных богатеев. Их в  городе  знали
пофамильно и в лицо.
   Ракетчики появились в ресторане первыми.
   Офицеры, хоть и были мужчинами  серьезными,  считавшими  себя  "белой
костью" в Российской армии,  глупо  ухмылялись.  Четверо  из  них  несли
тяжелые вместительные саквояжи, в которых глухо, как камни,  позвякивали
полные бутылки.
   Прошли те  времена,  когда  офицер  считал  ниже  своего  достоинства
приносить спиртное  с  собой;  теперь  даже  официанты  и  официантки  в
ресторане были в курсе этого ритуала и не препятствовали ему, следя лишь
за тем, чтобы для приличия было заказано хотя бы граммов по сто водки на
одного посетителя.
   Метрдотель,  полная  яркая  блондинка,  отвела  капитана  Пятакова  в
сторонку:
   - Вы же говорили, что гостей будет восемь?
   Капитан Пятаков развел руками, мол, разве такое учтешь?
   - Придется неучтенным сидеть на простых  стульях,  -  жестко  сказала
женщина, - посетителей у нас сегодня много.
   Вариант был далеко не худшим, и капитан Пятаков согласился на него  с
радостью, зная наперед, что уж ему-то,  имениннику,  на  разваливающемся
гостиничном стуле сидеть точно не  придется.  Кресла  в  ресторане  были
добротные и настолько тяжелые, что даже во время редких потасовок никому
не приходило в голову использовать их для нападения или защиты.
   Ракетчики собственноручно сдвинули столы и сели, не зная, чем  занять
руки. Пятаков держал перед собой большой букет гвоздик и тщетно  пытался
ощутить несуществующий запах цветов.
   - Эх, - вздохнул он, - легче два часа на жутком морозе ждать  поезда,
чем пять минут в тепле ста граммов водки.
   Гости оживились, завидев вышедшую из-за  перегородки  официантку.  Та
умудрялась нести в руках сразу шесть тарелок с нарезанной закуской.
   - Это вам.
   Главное начать. И вскоре перед мужчинами уже стояли рюмки с  холодной
водкой - других напитков ракетчики не признавали, разве что спирт.
   Первый тост, как и заведено,  произнес  командир  части.  Говорил  он
долго, пространно, прочувствованно и нежно, так, будто  капитан  Пятаков
был его родным сыном. Вспомнил все - и развал  великой  страны,  которой
все  боялись  в  мире,  в  первую  очередь  благодаря  ракетам,  и  годы
неопределенности, которые почему-то назвал  "темными",  и  с  осторожным
оптимизмом перешел  к  дням  сегодняшним,  которые,  по  его  разумению,
выдвинули  на  первые  позиции  людей  молодых,  мыслящих   и   честных.
Сослуживцы главного ракетчика томились в наглухо застегнутых  кителях  с
рюмками, уже приподнятыми над столом.
   - За  тебя,  капитан,  -  подытожил  командир  части  странную  смесь
политинформации, исторических экскурсов и тоста.
   - Ура! -  негромко  произнес  старший  лейтенант,  сидевший  напротив
Пятакова.
   -  Ура!  -  тихо,  как  заговорщики,  прошептали  другие  офицеры,  и
наступила минута молчания, прерываемая лишь  чавканьем  и  позвякиванием
приборов.
   В этот момент в зале ресторана появился Холмогоров. Когда  хотел,  он
умел держаться незаметно, не привлекая к себе внимание.  Это  раньше  на
человека, у которого длинные волосы,  стянутые  на  затылке  в  "хвост",
пялились во все глаза,  теперь  даже  в  Ельске  к  этому  привыкли.  Он
осмотрелся, на ходу пересекая площадку  для  танцев.  Выражение  "лучший
столик приберегли для вас" довольно неконкретно, расшифровка его зависит
от того, с какой целью ты пришел в ресторан: если поглазеть на танцующих
и на эстраду, - это одно, а если, наоборот,  уединиться  и  не  мозолить
глаза танцорам, - другое.
   Холмогоров  увидел,  что  лишь  на  одном  столике   стоит   табличка
"Заказано". Этот столик от  других  отгораживали  две  довольно  высокие
перегородки с пластиковыми вьющимися растениями.
   - Извините, но этот столик занят, - официант развернул к  Холмогорову
табличку.
   - Да, занят мной, - усмехнулся Андрей Алексеевич.
   К  столику  уже   спешила   метрдотель,   лицо   ее   было   злым   и
сосредоточенным. Директор предупредила ее,  что  в  гостинице  проживает
важный гость и ничто не должно нарушать его покой.
   По ее разумению, этому гостю было самое время пожаловать на  ужин,  а
кто-то посторонний нагло занял  зарезервированный  столик.  Злой  взгляд
женщины-метрдотеля встретился со спокойным взглядом Холмогорова,  и  она
помимо желания улыбнулась:
   - Этот столик занят.
   - По-моему, произошло недоразумение, -  Холмогоров  поднялся,  -  мне
сказали, что столик  для  меня  зарезервирован,  но,  наверное,  вас  не
предупредили.
   Спокойный тон Холмогорова и его уверенная манера держаться заронили в
душу метрдотеля сомнение. Директор,  описывая  ей  советника  патриарха,
сказала: "У него длинные волосы".
   Холмогоров повернулся к ней  в  профиль,  и  только  теперь  женщина,
разглядев "хвост" волос, туго стянутых на затылке, всплеснула руками:
   - Извините, не признала!
   - Вы меня раньше не видели.
   - Мне описали вас, но... Что же  ты,  Василий,  -  обратилась  она  к
официанту, - гость ждет.
   - Садитесь, -  официант  услужливо  подставил  стул,  протянул  меню,
нервно  протер  полотенцем  и  без  того  сиявшую  чистотой  хрустальную
пепельницу, причем ухитрился сделать все это одновременно, будто у  него
было не две руки, а целых шесть.
   - Извините нас.
   - Не беспокойтесь, со всеми случается.
   Холмогорову была неприятна возня вокруг него, он не  любил  причинять
неудобства. Андрей Алексеевич читал меню, пытаясь разгадать  ресторанные
кроссворды: "Фирменная  котлета  "Липа"",  "Шницель  по-Ельски",  "Салат
старомонастырский". У него было предчувствие, что под  этими  названиями
прячутся хорошо известные ему блюда, которые  можно  встретить  в  любом
провинциальном ресторане. Из хороших сухих вин имелись "Заговор монахов"
и "Молоко любимой женщины".
   И тут внезапно стих гул голосов  в  зале,  ножи  и  вилки  больше  не
скребли по дну тарелок, стало  слышно,  как  жужжит  попавшая  в  абажур
люстры рано проснувшаяся от зимней спячки муха.
   Холмогоров продолжал сидеть, склонившись над меню в красной  облбжке,
очень похожей на юбилейную папку. Он лишь поднял глаза. Дверь  ресторана
со стороны холла, где располагался гардероб, была широко открыта на  две
створки.
   В дверях стояли четверо хмурых ОМОНовцев, все в форме, с беретами  на
головах. Можно было подумать, что  они  пришли  с  очередным  рейдом  на
проверку документов, если бы не отсутствие оружия и черных масок.
   Странная это была компания.  Обычно  подчиненные  не  пьют  вместе  с
командирами, субординацию и в армии, и в милиции соблюдают свято.
   Но это касается лишь мирной жизни, а на войне  даже  полковник  может
позволить себе выпить с рядовым - перед лицом смерти все  равны.  Теперь
война докатилась и до Ельска.
   Подполковник Кабанов, майор Грушин и сержанты  Сапожников  и  Куницын
специально не готовились к походу в ресторан. Их свели вместе похоронные
дела, оформление документов.
   Как  водится  среди  русских,  кто-то  первым  задал  сакраментальный
вопрос: "Ну что?" Мужчины переглянулись и, как были  в  форме,  прямиком
отправились в ресторан, чтобы как  следует  помянуть  павших  товарищей.
Завтра, когда в бригаду понаедет начальство, сделать это будет сложно.
   Никто не произносил вслух того, о чем думал, но мозг каждого ОМОНовца
сверлила одна и та же мысль - увидим "черных", покажем  им!  И  неважно,
что под руку могут попасть не чеченцы, все они  одним  миром  мазаны.  В
том, что сегодня никто  не  станет  заступаться  за  кавказцев,  они  не
сомневались. И в том, что сегодня ОМОНовцам простят все, что  угодно,  -
тоже.
   Теперь,  когда  все  четверо  оказались  в  ресторане,  разочарование
отразилось на лицах спецназовцев: ни одного кавказца, хотя обычно  здесь
ими прямо-таки кишело! Выбор оставался небольшим: убраться восвояси  или
просто напиться.
   В гробовом молчании спецназовцы прошли через зал, и каждый, кого  они
миновали, с облегчением вздыхал: пронесло! Загремели стулья  и  ботинки.
Майор Грушин негромко кашлянул, как бы давая понять залу, что  опасаться
больше нечего, жизнь продолжается.
   -  Водку  и  закусить,  -  сделал   довольно   неопределенный   заказ
подполковник Кабанов.
   Он ни к кому конкретно не обращался, просто  бросил  в  зал  короткую
фразу, которая оказалась действеннее, чем обещание щедрых чаевых.
   Официанты в миг сервировали столик.
   - Не знаю, как оно там положено, - произнес подполковник  Кабанов,  -
не знаю,  что  говорит  по  этому  поводу  церковь,  но  помянуть  ребят
рюмкой-другой надо непременно.
   Он неумело перекрестился, несколько  секунд  раздумывая,  к  которому
плечу сначала - к правому или к левому - приложить три пальца.
   Сержанты Сапожников и Куницын в упор смотрели на майора Грушина. Тому
пришлось разлить  водку.  Спецназовцы,  грохоча  стульями,  поднялись  и
выпили не чокаясь.
   - Не повезло ребятам, - зашептал ракетчик капитан Пятаков,  глядя  на
пьющих стоя спецназовцев.
   - Я бы на их месте лучше на природе выпил, поближе к кладбищу.
   - Они не выпить сюда пришли, - возразил  ему  старший  лейтенант,  на
тарелке которого покоился нетронутый кусок курицы.
   - Тоже мне, скажешь! - пробурчал именинник. - Выпить по любому поводу
не грех - и с радости, и с горя.
   - Менты думали, что тут кавказцы сидят, драку затеять собирались.
   Пятаков почувствовал, что его день рождения  основательно  подпорчен.
Настроение в зале ресторана царило такое, будто тут у всех на виду стоял
гроб с покойником.
   - Им виднее, - вздохнул старший лейтенант, -  но  с  такими  мрачными
рожами на людях появляться нельзя.
   -  Выпьют  -  повеселеют,  -  капитан  Пятаков  среди  офицеров  слыл
весельчаком и оптимистом, среди же солдат - отъявленным мерзавцем.
   - Может, их к нашему столу пригласить? - предложил самый  молодой  из
всех военных - лейтенант, прослуживший в  армии  меньше  полугода,  лишь
осенью получивший диплом и офицерские погоны.
   - Хочешь в морду получить - приглашай.
   Обычную  концертную  программу  в  ресторане   все-таки   решили   не
разворачивать, хотя и не было официального  запрещения.  Конферансье  на
сцену не выходил. Эстрада ресторана являлась  единственным  местом,  где
здешние  таланты  могли  опробовать  себя  на   публике.   Администрация
ресторана им практически ничего не  платила,