олова - с дыркой. Кто знает, на чем  у
кого крыша отъедет. Нормальный мужик был, а жена заболела  -
и крыша поехала. Он сам виноват в том, что случилось. Вдвоем
нам хорошо было работать. И ухо у него было чуткое", - и тут
Пацук ощутил смертельный холодок, шедший изнутри.
      Это  ощущение  посещало его последнее  время  довольно
часто. Раньше он любил, когда плыл на лодке, опускать руку в
воду,  прислушиваться к тому, как вода бежит сквозь  пальцы,
но  теперь  Пацук избегал даже смотреть на черную лоснящуюся
воду.   Ему   казалось,  что  в  любой   момент   лоснящаяся
поверхность воды может разорваться и из нее, весь в  тине  и
пиявках, покажется убитый им напарник. Стрельцов вопьется  в
его  шею  почерневшими ногтями и утащит за собой в воду,  на
дно,  в  омут, а лодка, тарахтя мотором, уплывет в туман.  И
Пацук  понял, что ему стало бы легче, найди кто-нибудь  труп
Стрельцова.
      Рука  сама собой поползла во внутренний карман  плаща,
пальцы  сжали теплое горлышко бутылки. Кузьма зубами вытащил
пластиковую  пробку и посмотрел, сколько же осталось  водки.
"Треть бутылки".
      Он  выплюнул  пробку прямо в воду, наперед  зная,  что
выпьет  все до последней капли, а хмель все равно не возьмет
его. Кузьма пил водку жадно, как пьют воду, резко выдохнул и
швырнул   бутылку  через  плечо.  Деревья  тянули   к   воде
извилистые  ветви.  Спиртное  постепенно  согревало  озябшее
тело. Пацук даже ворот расстегнул.
     Из тумана показалась нависшая над водой ива.
     - Так быстро приплыл, - прошептал Кузьма. - А казалось,
еще далеко.
      Он резко повернул рукоятку мотора, и лодка, вздрогнув,
изменила  курс. Ее нос ткнулся в густой тростник,  и  Кузьма
ощутил пьяный запах свежескошенной травы.
     - Вкусно пахнет, хоть ты ею закусывай!
      Он уже поднял мотор. Лодка по инерции дошла до берега,
остановилась,  чуть  заметно  покачиваясь  на  ею  самой  же
поднятых волнах.
      "Тишина,  никого", - прислушался Пацук и, стараясь  не
шуметь,  извлек  из  лодки  лопату  с  блестящим  лезвием  и
завернутый в полиэтилен металлоискатель.
      Лодку  он  до половины вытащил на берег и, пригнувшись
как вор, побрел к видневшемуся в тумане ветвистому дубу.  Он
не  сразу  нашел  место: попробуй отыщи  невысокий  колышек,
вбитый в землю среди травы.
     - Вот ты где, родимый! - Кузьма вывернул его и бросил в
сторону.
      Расчехлил  металлоискатель, настроил его  на  латунную
гайку.
     - Ишь ты, попискиваешь!
      Рамка металлоискателя заскользила над примятой травой,
a!("   o   росу,  крупную,  похожую  на  слезы.   Пацук   от
удовольствия  зажмурился, вслушиваясь в легкое  попискивание
металлоискателя - Есть, есть! - шептал он. Так  пищало  и  в
прошлые разы, когда они вдвоем со Стрельцовым откопали крест
и  оклад.  Они лежали совсем рядом, в десяти шагах  друг  от
друга.
     Сколько потом они ни копали, вблизи ничего не нашли, но
в  пятидесяти  метрах от старого места  Пацуку  повезло,  он
услышал  тонкий писк. Тогда его испугали грибники, бродившие
рано утром. Он отметил место и ушел. Теперь же вернулся.
     - Небесная музыка. Мне этот писк слаще голоса матери.
        Кузьма,   нетерпеливо   сорвав   наушники,   положил
металлоискатель на расстеленную пленку и взялся  за  лопату.
Занес  ее,  словно  собирался отрубить  лежавшему  на  траве
человеку  голову.  Лопата с хрустом вошла  в  мягкую  землю.
Земля   была  влажная,  тяжелая,  прилипала  к  лопате,   ее
приходилось то и дело чистить.
     Копал Кузьма споро, исступленно. В прошлый раз пришлось
копать  глубоко, метра полтора - Стрельцов по плечи  влез  в
яму, лишь голова торчала над землей. Землю Кузьма далеко  не
отбрасывал,  чтобы  потом  аккуратно  засыпать  ею  яму,  не
оставить лишних следов.
      "К  чему  пересуды? Не я один в городе  кладоискатель.
Лишь  только заподозрят, что удалось отыскать золото,  сразу
же  налетят как вороны. Переворошат всю землю, да и  милиция
наедет.  Раньше никому не приходило в голову  искать  именно
здесь,  на  болоте, до этих мест мы добрались со Стрельцовым
первыми".
      Яма  становилась глубже, шире, в ней уже  было  трудно
разворачиваться.  Пацук  перепачкался  в  земле,  матерился,
каждый  новый слой снимал аккуратнее. Наконец лезвие  лопаты
чуть слышно скрежетнуло по металлу. Пацук затаил дыхание, он
испугался, что лопата может поцарапать золото. Кузьма поднес
лопату  к  самому  лицу, всматриваясь  в  блестящий  металл,
пытаясь  рассмотреть  на  нем стружку  желтого  металла.  Но
вместо этого увидел глубокую зазубрину.
     "Черт, мать твою, неужели железо? Но Стрельцов говорил,
что   на   железо,   если   правильно  отстроить,   искатель
реагировать  не  будет  - только на  бронзу,  золото,  медь,
серебро".
      Пацук опустился на колени и принялся руками разгребать
рыхлую  землю. Лишь когда он извлек предмет, то  понял,  что
это   такое.  Пацук  держал  в  руках  кавалерийский  палаш,
рукоятку  венчал серебряный шар. Лезвие хоть и было  тронуто
ржавчиной, но форму и прочность сохранило.
      "Долларов  пятьдесят потянет, если очистить,  -  решил
Пацук,  счищая пальцами с клинка черную землю. -  Даже  сток
для крови сохранился и надпись есть", - рассматривал находку
в неверном свете Кузьма.
      Он  воткнул  палаш в кучу земли и, взяв щуп,  принялся
прокалывать им землю, пытаясь определить, есть  в  яме  что-
нибудь  еще  или  нет. Вначале он колол беспорядочно,  затем
понял, что не сможет определить, где проверял, а где нет,  -
дырки затаптывались, и принялся колоть ровными рядами.
      Он  так  увлекся, что не слышал ничего, кроме  шипения
входящего  в  землю стального прута. Пацук  вздрогнул,  лишь
когда  за  спиной  у него осыпалась земля, несколько  комьев
упало   на  дно  ямы.  Он  резко  распрямился,  щуп  остался
воткнутым в землю.
      На краю ямы, широко расставив ноги, стоял пасечник.  В
левой руке он держал топор.
      -  Золото,  мил  человек, ищешь?  -  ласково  произнес
пасечник.
      - Нельзя, что ли? Эта земля - ничья, кто хочет, тот  и
копает,  -  почему-то  сразу принялся  оправдываться  Кузьма
Пацук.
     - Нашел.., смотрю, - и не успел Пацук шевельнуться, как
правая  рука  пасечника  легла на  рукоять,  пальцы  сжались
намертво, ладонь словно приросла к палашу. Он вытащил его из
земли, поднял над головой, крутанул неожиданно ловко, умело.
      Кузьма  распрямился, потянул руку  к  лопате,  надеясь
схватить  ее.  Пасечник,  ногой  подцепив  черенок   лопаты,
отбросил ее в сторону.
      -  Хорошую  яму  выкопал, - все так же ласково  сказал
пасечник. - Большую, как могила.
     - Ты же меня знаешь! Ты что задумал, леший?
     - Яму, говорю, хорошую вырыл, большую, закопать тебе ее
придется.
     - Иди на хрен! Что ты мне сделаешь?
     - Что захочу, мил человек, то и сделаю. Захочу - утоплю
в реке, как ты Стрельцова утопил, захочу - голову отрублю, -
и палаш просвистел над самой макушкой Пацука.
     Кузьма пригнулся и понял: с ним не шутят.
     - Ты что, умом тронулся?
     - Чужого захотелось?
     - А что, оно твое?
      - Не мое, но и не твое, - пасечник говорил так, словно
он был не один, словно рядом с ним - еще кто-то невидимый, с
кем  он  советуется  и чьи безмолвные приказания  слышит,  а
затем исполняет.
     - Дай вылезу, помоги, дай руку!
     - Веревку могу предложить.
       -  Веревку?  Давай  веревку,  -  попытался  перевести
разговор Пацук.
      - Вылезай, - пасечник отступил, дав возможность Кузьме
самому выбраться из ямы.
     Пацук даже в глубине души не чувствовал себя виноватым.
Другое  дело,  если  бы  перед  ним  стоял  милиционер.   Но
распоряжаться  землей и тем, что она прячет,  пасечник  имел
такое  же  право, как и Кузьма. Оказавшись на  траве,  Пацук
немного  осмелел. Пасечника он знал неплохо, если,  конечно,
учесть,  что  тот был человеком нелюдимым,  никто  из  всего
города не мог назвать его своим другом.
     - Чего тебе?
     - Это правильно, что ты Стрельцова порешил, - добрейшим
тоном произнес пасечник.
     - Ты чего?
     - Я все видел.
      "Ах,  вот  оно  что!  - подумал Пацук,  вспомнив  свои
недавние страхи на воде. - Вот он где, Стрельцов, вынырнул!"
     Кузьма смерил взглядом яму. Мертвый пасечник вполне мог
навсегда в ней скрыться.
      - Засыпай, - пасечник поскреб ногтями волосатую грудь,
качнул  старый  медальон  и вновь, устрашая  Кузьму,  рассек
воздух палашом.
     - Иди ты на хрен! - зло бросил Папу к и сделал вид, что
уходит.
      Он  бы  и  в  самом деле ушел, если бы  не  упоминание
пасечником о смерти Стрельцова.
      -  Ты,  наверное, не понял, - мягко окликнул  пасечник
Пацука.
      -  Ладно,  засыплю,  -  притворно  согласился  Кузьма,
нагнулся,  приподнял  лопату и, чтобы  усыпить  бдительность
своего  стража, бросил на дно ямы несколько комьев земли.  А
затем  ловко, по-зековски, взмахнул лопатой, надеясь рассечь
пасечнику шею.
     Хрип Пацука потонул в тумане.
      -  Тебе  уже  ничего не поможет, - выдохнул  пасечник,
уклонившись от вспоровшего утренний туман лезвия лопаты.
      Пацук еще несколько раз пытался ударить пасечника,  но
даже  не сумел его достать. Отбросил лопату и схватил  врага
за  шею.  Мужчины сцепились и покатились по траве.  Странной
была   эта   схватка,   мужчины   кусались,   хрипели.   Все
происходящее казалось Кузьме дурным сном. Он не мог  понять,
что   движет  пасечником  -  желание  отомстить  за   смерть
Стрельцова  или не дать чужаку выкопать клад?  Неизвестность
пугает и отбирает силы.
     Пасечник оказался сверху. Пацук, изловчившись, выхватил
из кармана нож и готов был уже всадить его в бок противнику,
но  тот  придавил  его руку коленом к земле.  Пальцы  нехотя
разжались, и нож с выкидным лезвием упал в росистую траву.
      -  Все,  хватит, пусти! - хрипел Пацук. - Твоя  взяла!
Сколько тебе надо? Я заплачу... - он старался выгадать время
в надежде, что сумеет придумать путь спасения.
      Грубые  пальцы  пасечника сошлись на шее  Пацука.  Тот
несколько  раз дернулся, пытаясь высвободиться, но  даже  не
сумел оторвать спину от земли.
      - Деньги отдам, золото! - слова Кузьмы захлебнулись  в
хрипе.  Пасечник мертвой хваткой сжал его шею.  В  глазах  у
Кузьмы  померк свет, он уже не чувствовал боли, и последнее,
что  он  услышал, было: "Каждый, кто посягнет на это  место,
должен умереть!"
     Пасечник медленно разжал пальцы, поднялся и отряхнулся.
Веревкой,  которой  был  связан металлоискатель,  он  стянул
Пацуку ноги, руки, в рот затолкал кляп из скомканной тряпки.
В  его  глазах  при этом не было ни злости, ни  радости,  ни
сожаления.  Он  оставался  спокойным,  как  любой   сельский
житель,  занятый привычной работой, делающий ее  с  утра  до
ночи, внешне ничем не проявляющий ни эмоций, ни усталости.
     Он неторопливо засыпал яму, бросив на дно старый палаш,
заложил ее дерном. Металлоискатель, лопату, пленку спрятал в
кустах,  забросав  ветками, и вернулся  к  Пацуку.  Тот  уже
-%,-.#. пришел в себя, постанывал. Дышать ему мешал кляп,  в
простуженном носу булькало. Но пасечник не обращал  внимания
на  страдания  Кузьмы. Он подхватил его за  брючный  ремень,
широкий,  военный, и легко поднял с земли. Пацук  извивался.
Пасечник  принес его к реке, бросил на дно лодки и вытолкнул
ее на середину реки.
      Заурчал  мотор,  и лодка двинулась в густом  тумане  к
городу.
      Было еще очень рано. Охотников оказаться в такое время
на  свежем  воздухе  на берегу реки в Борисове  не  нашлось.
Пацук затаился, сберегая силы для того момента, когда у него
окажутся свободными руки.
      "Неужели  в ментовку везет? - думал он. - Непохоже  на
пасечника, он сам ментов не любит".
      Пацук почувствовал, что лодка поворачивает, вскоре она
ткнулась  носом  в мостки. Лишь когда пасечник  поднял  его,
Кузьма  увидел,  что  находится возле собственного  причала.
Тропинка  от  мостков вела к небольшому  дощатому  сараю,  в
котором   он   хранил   дрова,  весла  и   другие   лодочные
принадлежности.  Его дом стоял подальше от  реки,  на  сухом
месте, сквозь деревья и кусты виднелась лишь крыша.
      Пасечник  вновь  подхватил Кузьму за ремень  и  понес.
Тонкие  доски мостков скрипели, прогибались под его  тяжелой
поступью.  В  сарае царили полумрак и предрассветный  холод.
Легкий  пар  клубился возле губ пасечника, когда  он  шагнул
туда. Пацука он, как вещь, бросил на пол. И тут Кузьма, если
бы  не кляп во рту, закричал бы так, что его услышали  бы  в
самом  Борисове:  в  углу  сарая среди  весел  и  рыболовных
снастей стоял мертвый Стрельцов. Посиневшее, распухшее  тело
облепили пиявки, у ног натекла огромная лужа грязной,  дурно
пахнущей  воды. Глаза у трупа были широко открыты.  На  лице
безобразно  вывернулись края раскисших в воде  ран  -  следы
ударов веслом.
      Мелкая дрожь пробежала по телу Пацука. Кузьма повернул
голову, чтобы посмотреть, что делает пасечник. Тот, став  на
ящик из-под бутылок, прилаживал к балке веревочную петлю.
      -  Вот  и  порядок,  -  миролюбиво  заметил  пасечник,
спрыгивая на земляной пол.
      Держа  перед  собой  нож, он подошел  к  Кузьме.  Тот,
связанный, попытался отползти к поленнице дров, уперся в нее
боком и захрипел.
      Лезвие  рассекло веревки на ногах Пацука.  Он  тут  же
сделал отчаянную попытку ударить пасечника, но сразу получил
удар в грудь, от которого невозможно стало дышать.
      - Поднимайся, урод! - пасечник поставил Пацука на ноги
и  за  шиворот подтащил к мертвому Стрельцову. -  Вот  вы  и
встретились, друзья-товарищи, охотники до чужого добра.
      Кляп  пасечник вырвал внезапно, чуть не выломав Пацуку
зубы. Тот хватал воздух широко открытым ртом и даже забыл  о
том, что можно кричать.
     - Зачем? Что? Ты чего?! - запричитал он.
      -  Стрельцова  я  должен был  убить,  -  тихо  заметил
пасечник,  -  спасибо, что сделал мою  работу.  Каждый,  кто
посягнул на то место, должен умереть.
     Пасечник подтащил сопротивляющегося Пацука к веревочной
петле, взгромоздил его на табурет и, как ни упирался Кузьма,
как  ни втягивал голову в плечи, набросил петлю ему на  шею.
Веревка тут же скользнула по балке, и петля впилась в  кожу.
Пацук  машинально  приподнялся  на  цыпочки,  чтобы  жесткая
веревка не так мучила его, но пасечник на это и рассчитывал:
несильный  рывок, и теперь уже Кузьма не мог  опуститься  на
каблуки  -  надежный узел закрепил веревку на  балке.  Пацук
попробовал крикнуть, но не мог широко раскрыть рот,  веревка
прижимала  нижнюю челюсть. И все же крик прозвучал,  жалкий,
несильный.
     Пасечник упер ладонь Пацуку в плечи:
     - Еще раз крикнешь - толкну.
     - Нет, что ты!
     - Тогда стой тихо.
       Кузьма  косил  глазами,  отслеживал  каждое  движение
пасечника.  Тот не искал, а твердо знал, где лежит  то,  что
ему  нужно, выдвинул на деревянном стеллаже ящик со  старыми
ржавыми  болтами  и гайками, высыпал их на пол.  В  неверном
утреннем   свете  из-под  белой,  перепачканной  в  ржавчину
материи сверкнул серебряный оклад.
      - Не свое ты взял, - произнес пасечник, пряча оклад за
полу куртки. - Не свое на место вернуть надо.
     - Я сам верну... - зашептал Пацук.
      -  Уже  не  вернешь. Ты прикоснулся  к  нему.  Материя
осталась  лежать  на  верстаке. В  поленнице  дров  пасечник
отыскал  неширокую,  но  довольно  длинную  чурку,  с  одной
стороны  криво  спиленную, поставил ее  возле  табурета,  на
котором балансировал Кузьма.
     - Переступай.
      -  Не  могу!  -  заикаясь, произнес  Кузьма.  Пасечник
несильно  ударил сапогом по ножке табурета. Тот дернулся,  и
Кузьма ощутил, как петля еще сильнее затянулась на его  шее.
Пасечник  вновь занес ногу, и Кузьма понял, что на этот  раз
табурет  выбьют. Обмирая от страха, он перенес ногу на  край
чурки.  Табурет с грохотом вылетел из-под ноги, и Пацук  еле
успел  упереться в неровный спил дерева. Он качался, пытаясь
установить равновесие, но попробуй это сделать со связанными
за  спиной  руками!  Глаза  его бегали.  Мертвец,  казалось,
следит неподвижным взглядом за мучениями своего убийцы,  две
пиявки упали на земляной пол.
       Пасечник  стоял  у  приоткрытой  двери,  за   которой
виднелась  река,  такая  близкая, но  уже  недосягаемая  для
Кузьмы.
      - Не знаю, чего тебе надо, но пощади, отпусти меня!  -
хрипел Пацук.
     Пасечник отрицательно покачал головой:
     - Нельзя.
     Чурка наклонилась. Пацук в отчаянии попытался выровнять
ее,  но слишком сильно качнулся. Он ощутил, как опора уходит
из-под ног.
      Тело  его дернулось и закачалось на короткой  веревке.
Язык  вывалился  изо  рта, из уголка губ потекла  вспененная
слюна.
      Выждав  несколько минут, пасечник разрезал веревки  на
руках  Кузьмы,  остановил раскачивающееся тело  и  не  спеша
покинул сарайчик, оставив двух мертвецов наедине.
      Лодку  он  отвязал и пустил вниз по течению. Дождался,
пока та исчезнет в тумане, и зашагал вдоль берега. На пасеке
открыл  крышку одного из ульев и опустил оклад между рамками
с медом. Потревоженные пчелы гудели, но хозяина не трогали.
      -  Побудь  пока  здесь, - ласково  произнес  пасечник,
проводя  пальцами по серебру оклада. - Здесь тебя  никто  не
найдет.

                             ***

      -  Принято делить людей на сов и жаворонков. Жаворонки
встают  рано  утром,  основную работу  успевают  сделать  до
обеда.    Вечером    же    их   работать    не    заставишь,
работоспособность не та, в сон клонит. Сов же,  наоборот,  с
утра лучше не трогать. Ближе к вечеру, когда солнце клонится
к западу, они оживают. Большинство творческих людей - совы.
      К  совам  относился и Алексей Холмогоров. В Москве  он
легко  вписывался  в жизнь большого города, активизирующуюся
обычно к вечеру. В Борисове, где улицы вымирали после десяти
часов,  ему приходилось туго. Церковный староста, у которого
Холмогоров   поселился,  несмотря  на  предложение   местных
властей   перебраться  в  бесплатный  номер   в   гостинице,
поднимался  ни свет ни заря, будучи уверенным, что  этим  не
тревожит  Холмогорова. Цирюльник крался по  двору,  а  затем
дверь, ведущая в летнюю кухню, громко хлопала.
     - Это не я вас разбудил, Андрей Алексеевич? - улыбнулся
Цирюльник,  когда  Холмогоров вышел  из  небольшого  домика,
который отвел ему церковный староста.
     - Нет, что вы.
     - Вид у вас заспанный.
      Холмогоров,  стоя в двери кухни, жадно втянул  в  себя
запах  свежесваренного кофе. Ради гостя  церковный  староста
перестал  заваривать  чай  и перешел  на  более  благородный
напиток.
      -  Сегодня вести службу приедет батюшка из  Минска,  -
хвастался Цирюльник.
     - Да, хорошо, - рассеянно отвечал Холмогоров.
      -  Может,  вы его знаете? Отец Максим, Заславский  его
фамилия.
      Холмогоров  пожал плечами. Это имя ему  ни  о  чем  не
говорило.
      Кофе Цирюльник разлил в большие чайные чашки, поставил
на  стол  молочник  и  толсто порезанный  самодельный  пирог
позавчерашней выпечки.
      -  Вы,  смотрю,  совсем газет не читаете?  -  советник
патриарха окинул взглядом столовую. У него дома на кухне, на
холодильнике,  всегда  высилась  стопка  газет  и  журналов,
которые   он   просматривал  за  завтраком,  ел,   читал   и
одновременно  в пол-уха слушал радио. Телевизионные  новости
смотрел  исключительно вечером, если,  конечно,  в  мире  не
случалось что-нибудь сверхъестественное.
      -  А  что  толку?  -  вздохнул  Цирюльник.  -  Новости
происходят не у нас, а далеко - в Минске, в Москве, в других
столицах. О нас если и скажут слово, то в последнюю очередь.
Какой смысл новости знать, если в них не участвуешь?
     - Тоже правильно, - согласился Холмогоров.
      Цирюльник для советника патриарха был собеседником  не
слишком  интересным. Он говорил о вещах  банальных,  хотя  и
правильных,  с  которыми  не поспоришь.  За  столом  зависло
неловкое  м