д Ельском выдалось мрачное. Благо, хоть дождь не шел, но ветер
пронизывал город насквозь. Особенно неистовствовал он на высоком  берегу
Липы - там, где стояли монастырь и кладбище.
   Двое солдат в бушлатах с поднятыми воротниками взбирались по косогору
к желтевшим песчаным холмикам. Еще вчера вечером  они  привели  площадку
возле могил в порядок, каким  он  видится  военным,  в  результате  чего
могилы напоминали окопы, вырытые для ведения стрельбы в полный рост.  Не
хватало только выложенной дерном огневой позиции на  брустверах  да  ниш
под боеприпасы.
   - Вот же, черт, - сказал один из солдат, разглядывая следы  на  песке
возле будущих могил, - мы с тобой  вчера  граблями  по  всей  площадочке
прошлись, красиво сделали, как плац  для  торжественного  построения.  А
какая-то падла ночью тут походила.
   - Не сидится людям! Понесло же кого-то ночью на кладбище!
   И солдаты, ругаясь вполголоса и вжимая от холодного  ветра  головы  в
плечи, принялись  граблями  ровнять  рассыпанный  песок.  Под  железными
зубьями исчезали следы ботинок.

***

   Еще  только  светало,  а  по  городу  уже  ползали  машины,   рабочие
развешивали на фонарных столбах флаги с черными траурными ленточками.  С
первыми лучами солнца, осветившего город совсем ненадолго и почти тут же
скрывшегося за облаками, грузовые машины и рабочие в  ватниках  исчезли,
словно были призраками.
   Мэр Цветков на служебной машине  объехал  центральные  улицы  города,
проверяя, все ли сделали так, как он распорядился.  Флаги  казались  ему
помятыми, но ветер быстро сделал свое дело, разгладив складки. "Молодцы,
ничего не скажешь,  -  подумал  Цветков,  -  не  хуже,  чем  в  столице,
получается!"
   Он любил сравнивать свой город с Москвой и странным образом постоянно
приходил к выводу, что  Ельск  ничуть  не  хуже  столицы.  По  закоулкам
Цветков ездить не стал, не желая себя расстраивать. Он понимал, что кучи
мусора  никто  убрать  не  успел,  облезшие  и  покосившиеся  заборы  не
покрасили и не выровняли.
   Заместителя министра Цветков встречал в десяти километрах от  города.
С чиновниками такого высокого ранга ему  прежде  даже  стоять  рядом  не
приходилось, поэтому Иван Иванович очень волновался.
   Волновался и шофер.
   - Мы их не пропустим,  Иван  Иванович?  -  всматриваясь  в  пустынное
шоссе, спросил водитель.
   - Не пропустим, - без особой уверенности отвечал мэр.
   - Он на чем приедет?
   Цветков молчал.
   - С эскортом или без? - Думаю, с эскортом и с мигалками.
   - А вдруг просто на машине проедет и мы его не заметим?
   - Не может того быть! - Цветков потянулся к рации и связался со своим
заместителем:
   - В Доме офицеров все сделали?
   - Так точно, Иван Иванович, все в лучшем виде.  Гробы  уже  привезли.
Постарались, слов нет, красивые. Как и обещали, из дуба,  с  резьбой  на
крышке и с литыми бронзовыми ручками.
   Цветков хмыкнул. Гробы взялся изготовить мебельный цех  строительного
комбината, обещали сделать их бесплатно.
   - Одно только не очень, - вздохнул заместитель мэра, - лак просохнуть
не успел, пахнут растворителем, и руки к ним липнут.
   - Так всегда, - сквозь зубы процедил Цветков.
   - Но красивые. Я бы и  сам  от  такого  не  отказался,  -  проговорил
заместитель мэра. - Мебельщики говорят, даже не думали, что  так  хорошо
получится, теперь прикидывают, не выгодно ли на  тарном  участке  выпуск
элитных гробов наладить. Баксов по двести за каждый зарядить можно.
   - Об этом потом поговорим. Ты сейчас проследи, чтобы в морге все  как
следует сделали да чтобы с родственников санитары деньги не вымогали.
   - Что вы, такого у нас отродясь не бывало!
   - Рассказывай! Когда мою тетку хоронили, то с ее зятя...
   - Они же не знали, что она ваша тетя, у нее же фамилия другая, -  тут
же отозвался заместитель.
   - Венки привезли?
   - Уже в фойе стоят.
   - Ты надписи на ленточках читал?
   - Читал.
   - И что?
   - Никакой крамолы. Все, как говорится, неформально, но державно.
   - Не о том спрашиваю: ошибок  в  надписях  нет?  Телевидение  снимать
будет, опозоримся на всю страну.
   - Насчет ошибок сказать не могу, у меня в  школе  "три"  по  русскому
было.
   - Позвони в газету, пусть корректора пришлют, - распорядился Цветков.
   - Как это мне в голову не пришло?
   - Все, конец связи. Если что  не  так,  головой  ответишь,  -  сказал
Цветков, завидев, как из-за поворота выезжает кортеж черных автомобилей.
- Я же говорил, с мигалками едут.
   - Красиво идут! - с восхищением проговорил шофер.
   Цветков выбрался из автомобиля и стал на обочине, солидный, в  черном
костюме, белой рубашке и серебристом галстуке. На  лацкане  его  пиджака
поблескивал значок с гербом Ельска.
   Главная машина пронзительно  засигналила,  когда  Цветков  шагнул  на
асфальт. Мэр в испуге отпрянул. Не  сбавляя  скорости,  кортеж  пронесся
мимо. Мэр  даже  толком  не  успел  разглядеть,  в  какой  машине  сидит
заместитель министра.
   Кортеж унесся за горку, оставив после себя ветер и сумятицу в  голове
мэра.
   - Догоняй! - Цветков вскочил в машину.
   Но сделать это оказалось непросто. Водитель  Цветкова  настиг  кортеж
только в городе и лишь потому, что машина сопровождения заблудилась.
   Цветков  покраснел,  завидев,   как   кортеж   заместителя   министра
пробирается по незаасфальтированной улочке частного сектора. На этот раз
выходить из машины он не рискнул.
   - Пусть сами выбираются, - скрежетнул зубами Цветков. - Дуй к  мэрии,
встретим их там.

***

   Все похороны похожи друг на друга. Неизменно  в  них  присутствуют  и
неразбериха, и четкий, который невозможно отменить, ритуал.
   Траурный зал Дома офицеров открыли для посетителей, как и обещали,  в
двенадцать дня.
   Город с населением в двести пятьдесят - триста  тысяч  по  российским
меркам - небольшой, и чуть ли не каждый горожанин посчитал своим  долгом
прийти проститься  с  погибшими.  Для  кого-то  это  было  чем-то  вроде
развлечения - все равно объявлен траур и деваться некуда,  -  другие  же
шли, поскольку знали если не самих погибших,  то  их  родственников  или
знакомых.
   На  площади  у  Дома  офицеров  выстроилась   внушительная   очередь.
Разговаривали негромко, так, чтобы не нарушать скорбной торжественности.
   - Молодцы наши, - слышался шепот ветерана второй  мировой,  -  только
мало они бандитов бьют. Мешают им.., понаехало туда всяких... из этих..,
как их там...
   - Советов Европы, - подсказала интересующаяся политикой старушка.
   - Во-во, - ветеран расправил плечи, зазвенев медалями на  пиджаке.  -
Без них бы наши там давно порядок навели. Они все бандиты,  -  негодовал
ветеран, - от стариков до малолетних детей. Правильно Сталин сделал, что
их выселил, а потом Хрущев  -  свинья  кукурузная  -  назад  их  пустил.
Миротворцы долбанные!
   Ветерану не возражали, никому не хотелось нарываться на скандал.
   В  другом  месте  очереди  рассуждал  мужчина  лет  сорока,  успевший
повоевать в Афганистане.
   Он не был так категоричен:
   - Против партизан ни хрена не сделаешь.
   Он все никак не  мог  придумать,  куда  пристроить  букет  гвоздик  в
шелестящей целлофановой обертке.
   - В Афгане как было? Днем они вроде бы все мирные крестьяне, мухи  не
обидят. А лишь стемнеет, достают оружие и давай наших колошматить.  Даже
немцы и те против партизан ничего сделать не могли. Хотя ребят, конечно,
жалко.
   И самое обидное, - добавил "афганец" со слезой в голосе, - уже  через
год или два их убийцами называть станут те самые люди, что их  на  бойню
посылали. Ему хорошо, - он  покосился  на  ветерана  второй  мировой,  -
награды свои открыто носит. А я свой орден хотел надеть сегодня,  но  не
отважился.
   На ступеньках собрались  одноклассники  погибшего  Бориса  Батюшкова.
Пока тот был жив, его в городе не любили, за  глаза  иначе  как  "ментом
поганым" не называли. И теперь  одноклассники,  словно  оправдываясь,  в
один голос вспоминали, каким милым и компанейским был Батюшков в школе.
   Люди проходили сквозь траурный зал, огибая гробы у изголовья. Усердие
мэра не осталось незамеченным: все  восхищались  гробами,  мол,  Цветков
денег не пожалел. Но тут же находились недоброжелатели, сообщавшие,  что
мэрия на гробы не потратила ни рубля, достались они Ельску даром.
   По расписанию, составленному похоронной комиссией, выходило, что сами
похороны уже должны  начаться.  Томился  в  комнате  для  приема  гостей
заместитель министра,  компанию  ему  составляли  подполковник  Кабанов,
священник, приехавший из областного города, и  мэр  Цветков.  Только  им
четверым  была  известна  истинная   причина   затянувшегося   прощания,
остальные терялись  в  догадках.  А  причина  была  донельзя  банальной:
задерживалась  съемочная  группа  российского  телевидения,  а  короткий
репортаж с похорон уже был запланирован  в  вечернем  выпуске  новостей,
поэтому мертвым приходилось ждать живых.
   - Меня родственники  на  куски  разорвут,  -  вздохнул  мэр  Цветков,
поглядывая на заместителя министра.
   - Я, Иван Иванович, ничего здесь не решаю, -  сказал  генерал,  -  вы
хозяин, считаете нужным, начинайте без телевизионщиков.
   - Вам легче, вы люди  московские,  между  собой  договорились  бы,  -
сокрушенно покачал головой мэр. - Еще полчаса ждем и, если  не  приедут,
начинаем.
   Подполковник Кабанов выглянул в окно на площадь. К стеклу  он  близко
подходить побаивался, опасался, что его узнают.
   - Народу еще много, - с облегчением проговорил он, - давайте  объявим
по внутреннему радиоузлу, мол, в связи с  тем,  что  попрощаться  пришло
много народу, погребение отодвигается на более позднее время.
   - Дело говорит, - восхитился подчиненным заместитель  министра,  -  и
уважение к людям проявим, и дело сделаем.
   Священник старался не лезть в мирские дела.
   - Вам уже приходилось участвовать в подобных мероприятиях? -  спросил
у заместителя министра мэр Цветков.
   - Да, тяжело.
   - Сочувствую.
   - И часто телевидение опаздывало?
   - Почти всегда.
   - А бывало, что, не дожидавшись телевизионщиков похороны начинали?  -
наконец выдал истинный интерес Цветков.
   - Что-то не припомню, Иван Иванович.
   Холмогоров легко мог бы попасть в траурный зал безо  всякой  очереди,
но он прошел вместе со всеми, вслушивался в разговоры,  запоминал  слова
горожан.  Когда  проходил  мимо  гробов,  положил  на  стол,  уже   весь
заваленный цветами, четыре гвоздики - две красные и две белые.
   - Я бы ни за что не разрешила своего мужа в казенном зале ставить,  -
услышал он за спиной женский шепот, - домой бы забрала и все.
   Пришли бы только те,  кого  сама  позвала,  -  обращалась  женщина  к
подруге. - Глазеют все. Ты представь себя на месте родственников.  Скоро
телевидение приедет, примутся в самое лицо объектив  совать.  Они  слезы
снимать любят. Попробуй актера заставить плакать! Пока штуку  баксов  не
заплатишь, он слезу не пустит. А тут получи задаром такое удовольствие!
   Пришли на похороны и ракетчики. Держались вместе, боясь  расходиться.
В части все знали о вчерашнем происшествии  в  ресторане,  неровен  час,
нарвешься на обиженного ОМОНовца.
   Наконец на площади появился микроавтобус с телевизионщиками. Проехали
они нагло, не обращая внимания на знаки. Микроавтобус въехал на тротуар,
водитель остановил его у самой стены Дома офицеров. Оператор  с  камерой
на плече отбежал от здания и, присев, принялся снимать флаги с траурными
лентами.
   - Крупнее бери, - громко, словно они здесь  были  одни,  распорядился
режиссер. - Прошлый раз мелко снял.
   - Флаги зато красиво вышли.
   - Мне не флаги нужны, а ленты на них. Панораму площади дай.
   Режиссер  еле  успевал  перебегать  с  места  на  место,  так,  чтобы
постоянно находиться за спиной у оператора и не попасть в кадр. Затем он
потащил оператора за рукав:
   -  Вдоль  очереди  камеру  проведи,  чтобы  можно  было   сказать   о
нескончаемом потоке людей.
   Оператор был настоящим профессионалом.
   Ему было все равно, что снимать, все  выходило  одинаково  красиво  и
впечатляюще, режиссеру оставалось лишь правильно сформулировать задачу.
   - Потеснитесь-ка, разойдитесь, пропустите,  -  трое  телевизионщиков,
расталкивая народ, пробивались в траурный зал.
   И все-таки гробы  с  погибшими,  заплаканные  родственники  заставили
замолчать и режиссера.
   Он лишь неодобрительно  покосился  на  завешенные  красной  и  черной
материей окна. Света было явно недостаточно.
   - Вытянем, - оператор кивнул режиссеру.
   В зале появились заместитель министра, священник, мэр и  подполковник
Кабанов. Оператор снял то, что от него требуется, наперед  зная  запросы
неприхотливого режиссера выпусков новостей: четыре гроба  общим  планом,
затем каждый по отдельности, фотографии и таблички временных  памятников
с годами жизни и фамилиями погибших.
   Напоследок оператор отснял стол, заваленный цветами.  На  этом  плане
кнопку камеры он держал включенной целую минуту,  зная,  что,  возможно,
здесь прозвучит финальный текст диктора. Да и молчание в конце репортажа
должно продлиться секунд семь - минута молчания.
   - Теперь можно и на кладбище ехать, - прошептал на ухо мэру режиссер,
умудряясь при этом пожать Цветкову руку. - Вы особенно  не  затягивайте,
нам еще репортаж о жизни военных у ракетчиков снять  надо,  -  сказал  и
пошел, не дожидаясь ответа, словно его слово было здесь  законом  и  все
происходящее в городе - частью уже написанного сценария.
   Телевизионная  группа  отсняла   выступление   заместителя   министра
целиком, остальных снимали выборочно по две-три фразы,  почти  наверняка
зная, что они в эфир не попадут.
   - Теперь, - важно произнес мэр  Цветков,  -  пусть  останутся  только
родственники и близкие погибших. Всех остальных прошу покинуть  траурный
зал.
   Из динамиков лилась негромкая траурная музыка. В зале пахло  цветами,
но это был не аромат, а удушливый запах мертвых  растений,  смешанный  с
запахом церковных свечей.
   Пока вокруг были люди и телекамеры, Марина Комарова,  жена  погибшего
сержанта Алексея, даже не всплакнула. Она сидела, подвинув стул к гробу,
держала мертвого мужа за руку, поглаживала ее и шепотом разговаривала  с
покойным.
   Даже обычно любопытные люди старались не  вслушиваться  в  ее  шепот,
будто боялись, что смерть коснется и их, лишь только им станет  понятным
смысл тихо произносимых слов.  И  лишь  когда  у  гробов  остались  одни
родственники, Марина позволила себе разрыдаться, уткнувшись лбом в  край
пахнущего свежим лаком гроба.
   - Леша, - прошептала она, - ты меня слышишь? Я знаю, ты меня слышишь.
Так не бывает, чтобы человек исчез сразу... Прости меня за  все  плохое,
что я принесла в твою жизнь!
   Марина сидела, плотно закрыв глаза, и  ей  казалось,  что  она  видит
насмешливые глаза Алексея и он говорит: "Что плохого могло  случиться  у
меня из-за тебя? Это  ты  прости,  что  я  не  вернулся.  Другие  смогли
уцелеть, а я нет. За это и прости".
   - Я приду к тебе на кладбище сразу, как только  разойдется  народ,  -
прошептала Марина. - Ты же понимаешь, я не могу  плакать  при  всех.  Не
позволяла себе этого, пока ты был жив, не позволю и теперь.
   В зал вошли ОМОНовцы, самые высокие и статные  из  всей  бригады.  Им
подполковник Кабанов поручил нести  гробы.  Марина  нашла  в  себе  силы
отстраниться от гроба.
   Похоронами распоряжался какой-то неизвестный ей майор,  который  знал
все тонкости: кто и за чем должен следовать,  где  нести  портреты,  где
крышку от гроба, на каком отдалении полагается следовать родственникам.
   - Пошли! - распорядился он.
   Двери траурного зала  распахнулись.  Никогда  еще  Марина  не  видела
столько людей на площади. Но ей было все  равно,  пришла  толпа  или  не
появился никто. Ельск ей стал чужим в одно мгновение, потому что ее Леши
Комарова больше здесь не было.
   Резко вступил оркестр. Большое начальство прошло с народом до  первой
улицы, а  затем  стыдливо  отступило,  пропуская  похоронную  процессию.
Машины уже ждали  чиновников  на  неширокой  улочке.  Лишь  подполковник
Кабанов махнул рукой назойливому мэру:
   - Я пешком.
   Первый  квартал  толпа  шла  в  молчании,  а  затем  вновь  зазвучали
разговоры, к счастью для родственников перекрываемые военным  оркестром.
Телевизионщики медленно ехали вдоль процессии,  оператор  снимал  сквозь
открытое окно, ругаясь  каждый  раз,  когда  кто-нибудь  из  провожающих
исподтишка махал рукой в надежде, что  именно  его  покажут  в  вечерних
новостях. Обогнав колонну,  микроавтобус  рванул  вперед  -  помчался  к
кладбищу, чтобы оператор мог занять удобную позицию для съемок.
   Похоронная процессия медленно двигалась по городу, а когда  оказалась
на ажурном металлическом мосту через Липу, ветер внезапно стих  и  из-за
облаков  появилось  солнце.  "Как  здесь  красиво,  -  подумала  Марина,
вспомнив, как расписывал ей Леша город, который она ни разу не видела, -
монастырь на высоком берегу и рядом с ним кладбище. Странно, но когда  я
приехала сюда впервые, то  не  видела  этой  красоты.  Я  теперь  только
понимаю, почему он так любил свой Ельск, почему звал меня сюда".
   - Красиво идут! - воскликнул режиссер, заглядывая в окуляр камеры.
   - Не они красиво идут, - отозвался оператор,  -  а  я  красивый  план
выбрал.
   - Ты тут ни при чем. Место для могил нашли  отличное,  хотя,  на  мой
взгляд, под березками было бы лучше.
   Ветер, бушевавший вверху  и  совсем  не  чувствовавшийся  над  речкой
наконец донес до кладбищенского холма звуки музыки.
   - Ты хотел бы, чтобы тебя с почестями весь город провожал? -  спросил
режиссер.
   - Я был бы не против, но с одним условием, - усмехнулся оператор,  не
забывая делать свое дело.
   - С каким же?
   - Если назавтра можно будет снова пиво пить и деньги зарабатывать.
   - Кстати, ты пиво свое спрячь, нехорошо как-то, - режиссер указал  на
бутылку, стоявшую под треногой. Оператор примостил ее туда, чтобы, когда
появится народ, ее не растоптали.
   Процессия ненадолго застряла в прокисшей после зимы земле, но наконец
выбралась  на  сухое  место.  Гробы  с  телами  установили   на   низких
подставках, и, поскольку здесь  был  косогор,  они  стояли  так,  словно
погибшим давали возможность в последний раз полюбоваться городом.
   Холмогоров не лез в первые ряды,  он  стоял  в  отдалении  на  склоне
холма. Первым выступил заместитель министра, говорил  довольно  складно,
но душу его слова не трогали. Чувствовалось, что человек говорит  не  от
сердца, а повторяет то, что ему приходилось говорить уже не один раз.
   "Жизнь каждого человека уникальна, - подумал Холмогоров, - значит,  и
слова для прощания должны быть разными".
   Отгремел прощальный салют, священник покадил, проговорил  молитву,  и
вскоре солдатские лопаты заскребли  по  песку.  Землю  засыпали  быстро,
будто боялись, что кто-нибудь из родственников не даст доделать начатое,
запретит закапывать. Не прошло и минуты, как вместо ям на  склоне  холма
появились четыре по-военному аккуратных холмика, обложенных  дерном.  На
каждом из них возвышался деревянный, покрытый олифой крест с  табличкой.
Обычно  спокойный  и  считавший  себя  уравновешенным   человеком,   мэр
почувствовал, как к глазам подкатываются слезы.
   Замерзшие на холодном ветру люди потянулись по дороге  с  кладбища  к
мосту. О том, что в  ресторане  Дома  офицеров  уже  накрыты  столы  для
поминального ужина, никто открыто  не  объявлял.  Секретарша  мэра  сама
обходила приглашенных и шепотом сообщала им об этом:
   - Вы к автобусам подходите, вас подвезут.
   Мэр почувствовал на себе взгляд и обернулся.
   Холмогоров стоял у берез и смотрел на  расходившуюся  толпу  с  видом
человека, не имеющего к происходящему никакого отношения. "Вот, черт,  -
подумал мэр, - его-то я и забыл пригласить на  ужин,  список  составляли
еще до его приезда".
   Как всегда бывает в таких случаях, десяток мест за столом остав