акапывать. А немцев потом будто
бы специальная команда расстреляла, всех до единого. Как? Не
знаю... Потом овчарки немецкие еще долго бегали, даже  зимой
их  видели и в городе, и на болоте. Страшные животные,  люди
их боялись панически.
     - Ваш дядя, Иван Спиридонович, сам видел убитых немцев?
      -  Да, видел. Они все были убиты там же, в лагере.  Из
военнопленных,  дядя  мне  говорил,  только   два   человека
оставались живы. Люди падали друг на друга, а у немцев то ли
времени  не хватило всех прикончить, то ли какая-то  заминка
случилась,  но  потом эти военнопленные тоже умерли,  уже  в
госпитале, когда наши пришли.
     - Кто немцев убил? - спросил Холмогоров.
     - Дядя говорил, в лагере что-то произошло. Кто их убил,
как  это было, ни те двое, ни кто либо другой рассказать  не
могли.  Может быть, это какой-нибудь наш диверсионный  отряд
всех  немцев уложил... Я вам скажу, Андрей Алексеевич,  дело
это темное. Потом, когда наши пришли, долго разбирались, что
да как, местных всех опрашивали.
     - Кто опрашивал?
     - НКВД, ясное дело. Но так никто ничего и не понял: что
немцам  пленные  строили,  зачем  ямы  копали,  почему  всех
военнопленных  расстреляли.  Тогда  время  такое  было,  что
человек  привычным к смерти стал, забот хватало, все думали,
как  бы выжить. Особо и не задумывались, почему да зачем,  -
говорил  церковный староста, вертя в руках большое  наливное
яблоко.
     Холмогоров первым услышал вой сирены. Иван Спиридонович
положил яблоко на стол:
      -  Сильно плохо кому-то, если ночью "скорая" с сиреной
мчится, - он посмотрел в окно, но синих сполохов мигалки  не
увидел.
     Вой сирены понемногу становился все тише и тише.
      -  Иван  Спиридонович, где был в войну ваш  знаменитый
пасечник?
      -  Пасечника здесь не было, вновь он появился в  сорок
шестом.
     - Воевал?
      -  Кто  его знает, воевал, не воевал. У него, говорят,
даже  какая-то медаль есть и документы. То ли он партизанил,
а может, в эвакуацию попал и на Урале просидел всю войну. Ах
да,  -  встрепенулся Цирюльник, - знаете, Андрей Алексеевич,
он  же  раненый. А где и кто ранил, я не знаю. Документик  у
него имеется, мне приятель из военкомата рассказывал, что  в
ногу  его ранили. Сразу, как появился в сорок шестом, сильно
прихрамывал. Потом оперировали его то ли в Минске, то ли еще
где,   но  сейчас  он  нормально  ходит.  Кого  это  повезла
"скорая"?  Наверное,  у  кого-то  сердце  хватануло.  Погода
каждый  день  меняется: то дождь, то солнце. Давление  туда-
сюда  прыгает, не поймешь, как бороться с ним,  -  Цирюльник
посмотрел на часы и засобирался.
      Он  пожал  Холмогорову руку, извинился, что так  долго
'  -(,  +  его время болтовней, и покинул домик.  На  пороге
остановился:
      - Андрей Алексеевич, может, вам все-таки в большой дом
перебраться? Там и теплее, и удобнее.
      - Нет, спасибо, Иван Спиридонович, мне и здесь хорошо.
Я люблю одиночество.
      -  Ну, смотрите, мое дело предложить. А матушка совсем
плоха, так мается бедняга, что аж жалко ее.
      -  Человека, который мучится, всегда жалко, -  заметил
Холмогоров и подумал, что завтра с утра обязательно навестит
вдову  своего  друга.  Постарается утешить,  попробует  хоть
немного облегчить ее страдания.
     Шумел ветер, яблони поскрипывали, яблоки падали одно за
другим  на  мокрую  землю.  Иван Спиридонович  поднял  ворот
старой куртки и, втянув голову в плечи, торопливо зашагал по
узкой  дорожке, мощенной камнем, к большому дому.  Открыл  и
тотчас закрыл на тяжелый засов дверь в коридор.
      -  Скоро полночь, - сам себе сказал Иван Спиридонович,
ощущая  радость  оттого,  что он с холодной  улицы  попал  в
тепло.
      Посмотрел  на икону, перекрестился. Вдруг  он  услышал
стук  и  испуганно  вздрогнул.  "Холмогоров",  -  решил  он,
отодвигая белые занавески в окне.
      Иван  Спиридонович Цирюльник, вглядываясь  в  темноту,
приник  лицом  к стеклу. Прямо перед лицом возникла  крупная
мужская   рука,   затем  голова.  Церковный  староста   даже
отшатнулся, мурашки пробежали по стене:
      -  Господи,  спаси  и  сохрани. Помилуй,  -  испуганно
пробормотал  Цирюльник,  бросая  беглый  взгляд   на   плохо
освещенную икону.
     Рука за окном сжалась в кулак и постучала в стекло.
      "Стряслось  что-нибудь, что ли?" - человека  церковный
староста узнал.
     - Кто там, Ваня? - спросила жена.
     - Спи, это ко мне.
      - Ходят по ночам, отдохнуть добрым людям не дадут. Дня
им не хватает! - жена церковного старосты привыкла, что мужа
иногда будят поздним вечером, ранним утром. Такая уж у  него
работа - церковный староста. Может, рабочие краску привезли,
кирпич,  доски.  Мало  ли  чего? Мужчина  он  хозяйственный,
приехала  машина, значит, нужно идти и решать, куда положить
доски, куда пристроить бочки с краской или свечи.
     Иван Спиридонович открыл дверь:
     - Что случилось?
     - Пойдем со мной, дело есть.
     - Полночь на дворе!
      У  крыльца стоял пасечник в расстегнутой телогрейке  с
непокрытой головой. Кепку держал в руке.
     - Куда, зачем?
      -  Идем,  идем,  - дважды настойчиво  повторил  ночной
гость.
     - Погоди, я жене скажу.
     - Мы ненадолго.
      Иван  Спиридонович  тихо прикрыл  дверь  и  торопливо,
-(g%#.  не понимая, двигался за пасечником. Тот вроде  бы  и
медленно  переставлял ноги, но двигался быстро -  так  ходят
охотники  и  те, кто привык преодолевать большие расстояния.
Шел  пасечник, легко неся большое тело. Ивану Спиридоновичу,
сухощавому старику, иногда казалось, что пасечник не идет, а
скользит впереди него.
      Калитка  у  церковной  ограды  оказалась  открытой,  а
церковный староста помнил, что после службы он закрыл ее.  У
церкви  белел  крест,  дерево  еще  не  успело  потемнеть  и
обветриться.  На  крест пасечник даже не  взглянул,  а  Иван
Спиридонович приостановился и быстро трижды перекрестился.
     - Что ты мешкаешь, быстрее!
     - Куда ты меня торопишь?
      -  Дело важное, идем. Открывай церковь. Ключи от храма
церковный   староста  носил  при  себе.  Запасной   комплект
находился дома, в ящике стола под телевизором. Он, ничего не
понимая,  даже  не  задавая вопросов, словно  находился  под
гипнозом,  открыл тяжелый замок и, держа его в  левой  руке,
потянул  на  себя дверь. Пахнуло воском, запах  был  густой.
Ноздри пасечника хищно затрепетали, этот запах он любил,  он
его всегда радовал.
      Ивану  Спиридоновичу же показалось, что запах в церкви
какой-то  не тот, что-то необычное, гнетущее есть в воздухе,
наполнявшем храм.
     - Чего тебе, говори, - прижимая холодный замок к груди,
спросил церковный староста.
     - Пошли.
     - Куда? Мы пришли.
     - Веди в церковь. Боишься, что ли?
     - Я ничего не боюсь, со мной Господь наш.
     - Тогда чего стал? Пойдем на колокольню.
      -  Звонить,  что ли? Так не всенощная же сегодня.  Или
стряслось что?
     - Идем, расскажу.
       Мужчины   вдвоем  поднимались  на  колокольню.   Иван
Спиридонович тяжело дышал, ему не хватало воздуха. Последний
раз он поднимался на колокольню два месяца тому назад, когда
показывал рабочим, где надо починить ступени.
       Деревянные   ступени   из   широких   толстых   досок
пронзительно  скрипели,  повизгивали.  Держась   за   стены,
церковный староста поднимался выше и выше.
     - Ну, открывай люк, - услышал он голос пасечника.
      Все  происходило в кромешной тьме, даже свет  в  храме
Иван  Спиридонович не зажег. А почему не  зажег,  он  и  сам
этого не знал.
     Тяжелый деревянный люк поднялся и громко упал на мокрые
доски  настила.  На мгновение луна выскользнула  из-за  туч,
яркая,  белая,  похожая на кусок сыра. Испуганные  голуби  и
вороны  кружились  над колокольней. Вороны истошно  каркали.
Иван  Спиридонович  дрожал и не от пронзительного  холодного
ветра, а от леденящего душу страха. "Зачем он здесь? Что ему
надо?" - эти вопросы вертелись в его голове.
     Пасечник тоже выбрался на площадку, стоял, дыша глубоко
и ровно.
      3  -  Ну,  говори,  - дрожащим голосом  произнес  Иван
Спиридонович.
     - Что тебе говорить? - - Как это что, зачем мы здесь?
      -  Ты  еще  не  понял? - ласково произнес  пасечник  и
засмеялся.
      Белые широкие зубы зловеще сверкнули, отразив неверный
свет  луны. Птицы закричали еще громче, вороны сорвались  со
старых  деревьев, растущих вокруг церкви.  Они  метались  по
небу, словно черное густое облако.
      Пасечник  покачивался  из стороны  в  сторону,  стоял,
уперев руки в бока.
     - Так значит, ты не понял, зачем мы здесь?
       -  Нет,  и  не  догадываюсь  даже,  -  бормотал  Иван
Спиридонович,  -  я  даже не знаю, почему  послушался  тебя,
сидел бы сейчас дома.
     - Ты не мог не послушаться меня.
     - Почему?
      -  Ты  живешь на белом свете последний день, последние
минуты.  Хочешь  - помолись Богу, а если не хочешь  молиться
своему Богу, то прямо сейчас иди к нему, - и пасечник развел
руки в стороны.
       Иван   Спиридонович  видел,  как   пальцы   пасечника
зашевелились  и  руки  медленно стали  сходиться.  Они  были
устремлены к его шее. Иван Спиридонович отшатнулся.
      -  Боишься  смерти? Все вы смерти боитесь,  -  ласково
бормотал  пасечник, надвигаясь на церковного  старосту  всей
громадой своего тела.
      Церковный  староста сделал еще один шаг назад,  колени
подогнулись. Пасечник вцепился руками в церковного старосту,
приподнял его, потянул вначале на себя, а затем резко бросил
в  проем. Иван Спиридонович перевернулся в воздухе. Пасечник
негромко и беззлобно хохотал - так смеется человек, играющий
с  котенком,  мягким,  пушистым,  ласковым.  Раздался  удар,
тяжелый, с глухим хрустом.
      Даже  не  закрывая  люк, пасечник принялся  спускаться
вниз,  что-то невнятно бормоча себе под нос. Он прошел рядом
с  трупом церковного старосты, лишь немного скосив глаза  на
безжизненное тело старика, вышел за калитку и растворился  в
темноте улицы.
      Вороны  и голуби, испуганные ночным появлением  людей,
понемногу  стихли, возвратившись на свои прежние места:  кто
на  колокольню,  кто  в гнезда на деревьях,  кто  под  крышу
церкви.

                          Глава 17

      Майору  Брагину  поспать не дали и  в  эту  ночь.  Его
разбудил настойчивый звонок.
      - Товарищ майор, - услышал он голос дежурного офицера,
- тут у нас ЧП.
      - Не понял, - прошептал в трубку сонным голосом Брагин
и принялся тереть глаза. Он нашарил на тумбочке будильник. -
Вашу  мать! - рявкнул Брагин в трубку злым голосом.  -  Что,
подождать не могли?
      -  Не  могли,  товарищ майор. Сейчас еду  к  вам,  все
расскажу. Буду через пять минут, одевайтесь.
      Жена Брагина чертыхнулась, проклиная мужа, его работу,
сослуживцев  и  гадкую  безденежную  жизнь.  Майор  одевался
быстро. Дежурный офицер позвонил в дверь через шесть  минут.
Майор с еще не зажженной сигаретой в зубах открыл дверь.
     - Что у тебя, старлей?
      -  Товарищ майор, Анатолий Павлович, есть две новости,
одна плохая, вторая еще хуже.
     - Говори, не тяни кота за хвост. И дай мне зажигалку.
     Старлей дал майору прикурить, и они сбежали по лестнице
к дежурному уазику. Майор забрался на заднее сиденье.
      -  У  нас  опять  труп  и есть один  потерпевший  -  в
реанимации  с поломанными ребрами и сотрясением мозга.  Ждут
утра, чтобы перевезти в Минск.
     - Кто в реанимации?
     - Слепой Игорь Богуш.
     - Ди-джей, что ли?
      - Он самый. Отделали его, Анатолий Павлович, по полной
программе. Если бы женщины вовремя не обнаружили  его  между
домом и магазином на улице Садовой, было бы два трупа.
      -  Второй кто? - майор Почему-то подумал, что  труп  -
Холмогоров.  Этот человек не выходил у него  из  головы  все
последнее  время; даже неприятности, которые  происходили  в
городе, майор связывал исключительно с его появлением.
     - Второй - Цирюльник.
     - Тот самый, у которого Холмогоров остановился?
     - Церковный староста, товарищ майор.
     - Что с ним?
     - С ним все в порядке.., он мертв.
      -  Совсем  мертв? - выбрасывая окурок,  с  придыханием
спросил начальник райотдела.
      -  Мертвее не бывает. С ним полные непонятки, Анатолий
Павлович.  Дверь в церковь открыта, калитка  нараспашку,  на
колокольне люк поднят. То ли он выбросился, то ли  сорвался,
то ли его.., в общем, неясно.
     - Где он сейчас?
      -  У  церкви.  Я поставил ребят и приказал  никого  не
подпускать.
      "Опять  понадобится новенькая желтая лента, -  подумал
майор  Брагин со злостью и горечью. - Задолбало все!  Может,
бросить  службу  и  свинтить  в  деревню  участковым?  Тихо,
спокойно,  никто голову не дурит, живи себе  припеваючи.  Ни
трупов,  ни сатанистов, ни наркоманов, ни попов зарубленных,
ни утопленников, ни повешенных".
      Когда  милицейский уазик подъехал к  церкви,  там  уже
слышались  вой  и  крики.  Истошно  вопила  жена  церковного
старосты.  К мужу ее не подпускали, она цеплялась за  прутья
ограды  и  кричала.  Рядом с ней стоял Холмогоров  в  черном
плаще.
     - С женщиной разговаривал? - спросил майор у старлея.
     - Что она может сказать? Плачет, кричит, не соображает.
Единственное, что мы выяснили, - что муж появился ночью дома
и тут же ушел. Кто-то его позвал, постучав в окно.
     - И старуха не знает кто?
     - Не знает, товарищ майор.
     - А этот?
     - Кто "этот"?
      - Советник патриарха, - плюнув под ноги, буркнул майор
Брагин.
     - Я с ним переговорил. Он видел Цирюльника, тот заходил
к нему незадолго до гибели.
      -  О  чем  говорили? - старлей передернул  плечами.  -
Ладно, я сам узнаю. Никого туда не пускать.
     Два минских следователя появились на месте происшествия
в  шестом  часу утра. Оба с красными глазами, невыспавшиеся,
злые.  Их знобило от холода, мужчины ежились, нервно курили.
У  церкви дежурили "скорая помощь" и две милицейские машины.
К  храму  по-прежнему никого не подпускали. В  семь  утра  у
ограды собралось уже человек пятьдесят местных жителей;  они
прижимали головы к прутьям решетки, пытаясь разглядеть,  что
происходит  у  колокольни. Но разглядеть можно  было  только
белеющий крест на могиле отца Михаила.
     - Они так дружили с отцом Михаилом!
      Вот  он  за  собой  его и позвал! -  выкрикнула  вдова
церковного старосты, обмирая на глазах соседей.
      К ней подбежали врачи, положили на носилки и понесли в
машину "Скорой помощи".
      -  Ну,  что  вы скажете, Андрей Алексеевич?  -  Брагин
тронул за локоть Холмогорова. Тот повернулся. От его взгляда
майор даже качнулся. - Вы меня слышите?
     - Да, слышу, - произнес Холмогоров.
      -  Я  бы  хотел с вами поговорить. Давайте  отойдем  в
сторонку.
     Через минуту майор спросил:
     - Вам что-нибудь известно?
     - Никаких фактов, Анатолий Павлович.
      -  Но  вы  же последний, кто разговаривал с  церковным
старостой.
     - Думаю, это не так. Вы заблуждаетесь, майор.
      -  Как  вы  считаете: это самоубийство или  несчастный
случай?
     - Убийство.
     - Однозначно - убийство? - майор пристально посмотрел в
глаза Холмогорову.
     - Да, я уверен и, боюсь, не последнее.
     - Кто же станет следующей жертвой?
     - Я не готов ответить на этот вопрос и думаю, ответа не
знает  никто. Возможно, даже убийца еще не решил, кто станет
жертвой.  Хотя,  может  быть,  это  не  так,  возможно,  ему
известно имя или занятие очередной жертвы.
     - О чем вы?
      -  Все  смерти - звенья одной цепи. Вначале священник,
затем Кузьма Пацук, теперь церковный староста. Все смерти, я
в этом уверен, крутятся вокруг одного и того же.
     - Чего же?
     - Вы сами знаете.
     - Вокруг оклада?
      - - Оклад - лишь часть чего-то большего, намного более
весомого и значимого.
      - Вы не собираетесь уезжать, насколько я знаю? - майор
прервал молчание Холмогорова.
     - Пока нет.
       -  Пожалуйста,  не  уезжайте,  не  поставив  меня   в
известность.
      Холмогоров  подошел к машине "Скорой  помощи",  тронул
врача за плечо.
     - Как она? - спросил советник патриарха.
      - Как всегда в подобных случаях, - поблескивая очками,
сказал  врач. - Старая женщина, сердце слабое.  Сделали  два
укола, но думаю, все обойдется.
      Холмогоров  скользнул взглядом по  толпе.  И  тут  же,
расталкивая зевак, к нему рванулась Регина Могилина:
     - Андрей Алексеевич, что же это такое творится? Кошмар,
ужас!
     - Успокойся, Регина, - перейдя на "ты", произнес Андрей
Алексеевич, взял женщину за плечи, застегнул на ней плащ.
     - Мы с отцом, как узнали, сразу сюда.
     - Что с Игорем? - задал вопрос Холмогоров.
     - Его уже увезли в Минск. Отец хочет с вами поговорить,
он там, - она махнула рукой в направлении двух "Волг".
      Холмогоров увидел Казимира Петровича. Тот,  размахивая
руками,  что-то  исступленно объяснял  мужчине  с  мобильным
телефоном в руке.
     - Отец считает, - тихо произнесла Регина, - что во всем
виноват человек в сером плаще, которого он увидел в городе.
      -  Вполне  возможно, - сказал Холмогоров.  -  Пойдемте
отсюда. Зачем вы сюда пришли?
      -  Это  мой город, этих людей я знаю, я здесь выросла,
жила, я здесь работаю. Это моя родина.
      -  Да,  да,  все  правильно, - думая о  чем-то  своем,
Холмогоров уводил Регину подальше от ограды.
      Казимир  Петрович  догнал дочь и  Андрея  Алексеевича,
когда те медленно шли по улице.
      -  Ничего  не хотят понимать - ни тогда, ни сейчас,  -
размахивая руками, негодовал Казимир Петрович.
      -  Погодите,  -  прервал  его  Холмогоров,  -  Казимир
Петрович,  вы  можете  организовать  лодку  и  показать  мне
окрестности?
       -   Что   именно  вас  интересует?  Те   места,   где
переправлялся Наполеон, возле деревни Студенка?
     - В общем-то, да.
     - У моего соседа есть лодка, я все устрою.
      -  Папа, меня с собой возьмете? - Регина посмотрела на
отца, затем на Холмогорова.
      -  Если  Андрей Алексеевич не возражает,  то  и  я  не
против, втроем будет веселее.

                             ***

      В  два  часа дня Холмогоров, Казимир Петрович и Регина
садились в большую деревянную лодку, старую, но еще крепкую.
Bсе были в сапогах. На дне лодки плескалась вода.
      -  Это  ничего, - вычерпывая воду, пробормотал Казимир
Петрович,  -  я  на  этой самой лодке не раз  плавал,  лодка
хорошая.
     Регина устроилась на носу, Казимир Петрович - у мотора,
а  Холмогоров оказался в центре. Казимир Петрович  оттолкнул
лодку,  упершись  веслом  в  мостки,  принялся  возиться   с
мотором.  Тот с первого раза не завелся. Регина и Холмогоров
смотрели на него, скептически улыбаясь.
      -  Не волнуйтесь, заработает. Это я вам гарантирую. Не
зря же я соседу бутылку водки дал!
      Может,  от слова "водка", а может, от слова  "бутылка"
мотор  затарахтел. Казимир Петрович замахал шляпой, разгоняя
клубы дыма.
     - Ну вот, я же вам говорил, а вы не верили, улыбались!
      Тяжелая  лодка  со слабым мотором медленно  поплыла  к
центру  реки, сносимая течением. Ветер, почти не ощущавшийся
на берегу, на реке усилился, лодку покачивало на волнах.
      -  Куда  плывем, отец? - придерживая сумку на коленях,
спросила Регина.
     - К Студенке поплывем.
      И город, и берега выглядели со стороны реки совсем по-
иному.   Холмогоров  рассматривал  пейзажи,  словно  пытался
увидеть  что-то знакомое, найти приметы, известные лишь  ему
одному. Регина поглядывала на Холмогорова. Андрей ей был  не
просто  приятен и симпатичен, он ей по-настоящему  нравился.
Ей   никогда  раньше  не  встречались  мужчины,  похожие  на
Холмогорова.
     Дорога прошла в молчании.
     - Вот эти знаменитые места, - поворачивая мотор, сказал
Казимир  Петрович,  -  смотрите, какая прелесть!  Тот  берег
высокий,  а этот низкий, болота. Но на болота мы не  пойдем,
там даже наши сапоги не помогут,