о ли она выскочила из толпы,
то ли откуда-то из переулка, - Холмогоров не успел  этого  заметить.  Ее
лицо было бледным, в глазах застыл ужас. Она несколько секунд, не мигая,
смотрела на мужчину с длинными  темными  волосами,  ее  губы  кривились.
Андрею показалось, что она вотвот разрыдается. Ее плечи вздрагивали.
   - Куда они все бегут? Неужели им интересно. Спецназовца убили...
   - Витя! Витя! - послышался женский истошный вопль.
   Это кричала Машка. К телу застреленного спецназовца ее не подпускали.
   Холмогоров понял, что, если сейчас он не поддержит налетевшую на него
женщину, та потеряет сознание.
   - Давайте, я вас провожу, - Холмогоров взял ее под локоть.
   Женщина приходила в себя.  Она  была  в  джинсах,  в  длинном  темном
свитере с капюшоном. Ее локоть дрожал.
   - Ужасно... Неужели так интересно смотреть на  мертвого  человека?  -
произнесла она, глянув на трех парней, бежавших к месту убийства. Они же
не знали его.
   Еще один патруль промчался по улице мимо Холмогорова и его спутницы.
   - Не люблю военных.., с оружием ходят...
   - У каждого свое предназначение, -  произнес  Андрей.  А  мы  с  вами
знакомы.
   Женщина вырвала свой локоть.
   - Я вас не помню.
   - Вы были чем-то очень сильно расстроены.
   Я подвозил вас в Ельск. Потом мы встретились на кладбище.
   - А.., да, вспомнила.  У  меня  умер  отец.  Мне  туда...  -  женщина
показала левой рукой на темный переулок.
   - Я вас провожу.
   - Нет, спасибо, вы мне и так оказали услугу, вывели с ужасного места.
Мне стало очень плохо, голова кружилась. У меня есть дети, муж, я  скоро
к ним уеду. Не нравится мне Ельек.., еовсем не нравится.
   - Может, все-таки я доведу вас домой?
   - Нет, не надо.
   Холмогоров смотрел ей  вслед.  Женщина  торопливо  уходила  в  темный
переулок.
   Этой ночью подполковнику ФСБ Камневу повезло: на  месте  преступления
было  найдено  оружие  -  снайперская  винтовка  Драгунова.  Ее  отыскал
старшина местной милиции. Он принес ее к  беседке,  держа  на  вытянутых
руках, как рыбак держит огромную щуку.
   - Старшина, спокойно, не  трогай,  положи  ее  сюда,  -  указывая  на
скамейку под яблоней, руководил Камнев. - Никому не подходить к  оружию,
не трогать, на нем могут быть отпечатки.
   "Скорая помощь" не понадобилась. Боец  спецназа  Виктор  Прошкин  был
убит выстрелом в голову.
   Его подругу напоили валерьянкой, сделали укол.
   Она, сидя на кухне своего дома,  тихим  голосом,  глядя  на  Камнева,
повторяла одно и то же:
   - Мы с Витей хотели пожениться... Осенью хотели...  Он  был  хороший.
Моя мама не верила, что он хороший... А  я  знала  -  он  добрый,  очень
ласковый..,  мы  сидели  разговаривали...  Это  все  мама,  это  она  не
разрешала приходить ему  к  нам  домой,  вот  мы  и  сидели  в  саду,  в
беседке.., сидели и разговаривали...
   - Маша, ты ничего не заметила подозрительного?
   - Нет, ничего, - сказала девушка.
   По ее пухлым щекам опять покатились слезы, крупные, как фасолины.
   Афанасий Ильич Камнев поморщился, он  понял,  что  толку  от  нее  не
добьешься, и опять вышел на улицу.  Тело  спецназовца  уже  положили  на
носилки и поместили в машину скорой помощи.  Приехали  на  УАЗике  майор
Грушин и подполковник Кабанов.
   Кабанов сразу же насел на московского следователя.
   - Подполковник, вы же говорили - все под контролем, а теперь я  вижу,
мой солдат мертв и снайпер скрылся. Какого черта вы тут делаете?
   - И без ваших упреков тошно. Вы  так  говорите,  будто  я  хотел  его
смерти! Сидел бы в части - был бы жив!
   - Вы предлагаете  бригаду  превратить  в  тюремную  зону?  Никого  не
выпускать?! Они все были в Чечне.  Они  там  приказы  выполняли  и  свою
работу делали, а вы свою тут не делаете. Я буду жаловаться!
   - Жалуйтесь куда хотите! Ни там, ни тут порядка нет, нигде приказы не
выполняются. Я же вас просил  бойцов  этого  подразделения  в  город  не
пускать, в наряды не ставить...
   - Вы хотите, чтобы ребята в трусов превратились, сидели в казармах  и
дрожали, как последние шавки, - подполковник  Кабанов  громко  выругался
матом.
   Где-то рядом завыл пес, протяжно и печально.
   - Извините, подполковник, - сказал Кабанов, - нервы  сдают.  Это  уже
четвертый.
   Майор Грушев стоял под деревом и,  пряча  сигарету  в  кулак,  нервно
курил.
   - Поехали, майор, - позвал его Кабанов.
   - Нет, я еще побуду здесь.
   - Ну как знаете, - Кабанов сел в  УАЗик  и  уехал  вслед  за  машиной
скорой помощи.
   Естественно, прочесывание огородов ничего не дало, снайпер исчез, его
следы, если они и были, затоптали любопытные. "Теперь  ему  не  из  чего
стрелять, - думал подполковник Камнев, - теперь у него нет  оружия,  мое
начальство будет рвать и метать".
   - Пустите, я журналист, - услышал Камнев знакомый голос.
   "Слетаются как вороны, - подумал он, - зеваки, журналисты".
   - Майор, - обратился он к милиционеру, толстому и потному,  -  никого
не пускать, гони всех прочь!
   - Слушаюсь, товарищ подполковник! -  майор  милиции  набычился,  сжал
кулаки и двинулся на журналиста. - Куда прешь?! Тебе что,  не  понятно?!
Нельзя!
   - Я представитель средств массовой информации. Я хочу знать, что  тут
происходит.
   - В городе человека убили. Вот что происходит! Иди отсюда, Олег, иди!
   Бобров понял,  что  спорить  с  майором  бессмысленно,  и  попытался,
перегнувшись через забор, обратиться к Камневу. Тот пошел в дом, где его
помощник  старался  выудить  хоть  что-нибудь   ценное   у   девушки   -
свидетельницы убийства.
   Другой помощник вместе с  милиционером  допрашивал  соседей,  которые
собрались во дворе Маши Дерюгиной. Все в один голос заявляли, что никого
и ничего подозрительного не видели. Витя же, по  их  мнению,  был  очень
хорошим парнем, несмотря на то что иногда любил выпить  и  поскандалить.
Эти качества мужчин не портят, хотя, можеч  быть,  и  не  украшают.  Все
сходились во мнении что это кто-то сводит с ребятами счеты ***

   На кладбище стало одной могилой больше.
   И в городе как-то незаметно  для  самих  жителей  прижилось  название
"Военное кладбище".  А  огороды  у  реки  местные  острословы  окрестили
"чеченскими".  Олег  же  Бобров  доставал  мэра  Цветкова   предложением
переименовать улицу Садовую в  Спецназовскую.  Жители  улицы  немедленно
возмутились,   посчитав   это   оскорбительным.   Один   из   них,    не
представившись, в прямом эфире пообещал назавтра  же  набить  журналисту
морду, а мэру, если он пойдет на поводу, - ни много ни мало - импичмент.
   Спецназовцы - друзья покойного Прошкина по  отряду  -  уже  не  могли
пить. Алкоголь их не брал. Они рвались  в  Чечню,  но  командир  бригады
сказал:
   - Рано об этом думать.
   Чувствовалось, что говорит он с чужого голоса.
   Решение было за московскими следователями.
   Подполковник   Камнев,   руководивший   следственной   бригадой,    в
неофициальной беседе сказал  командиру  бригады  и  мэру  Цветкову,  что
опасаться снайпера не стоит. Экспертиза подтвердила, что все бойцы убиты
из одной и той же винтовки.
   По его мнению, снайпер уже покинул Ельск.
   Но пока следствие не окончено, отменить прежнее  распоряжение  он  не
может. Вооруженные патрули круглые сутки ходили по городу, останавливали
всех подозрительных, проверяли  документы,  дважды  проводили  рейды  на
местном рынке. Из Ельска исчезли все "лица кавказской национальности", а
вместе с ними дыни, арбузы, персики и гранаты.
   Майор Грушин  переживал  гибель  своих  бойцов  в  мирной  обстановке
намного острее,  чем  на  войне.  Он  осунулся,  ходил  небритым,  могло
показаться, что его запас прочности исчерпан.  Часто  ранним  утром  его
видели на Военном кладбище.  Он  стоял,  опираясь  на  новую  ограду,  и
смотрел на одинаковые могильные холмики. С его губ слетали тихие  слова.
Он смотрел на фотографии, просил прощения  у  своих  подчиненных  за  то
решение, которое уже почти принял.
   Теперь он догадывался, почему один за другим в  мирное  время  гибнут
его бойцы, прошедшие огонь и воду и много раз смотревшие смерти в глаза.
Но кому были нужны его страшные догадки? Командованию - нет!  Оставшимся
в живых спецназовцам?..
   С  этими  невеселыми  мыслями  майор  возвращался  в  часть,  отдавал
приказы, распоряжения, проводил занятия. Но они не могли отвлечь его, не
могли заставить не думать о том, что в войне не бывает победителей,  она
- беспросветный кошмар,  цепная  реакция  смертей.  И  пуля,  выпущенная
тобой, убив кого-то, не остается ржаветь в теле врага, а возвращается, и
ни бронежилет, ни толстые стены, ни каска  не  спасут,  потому  что  ояа
пробивает навылет твою душу.
   А еще майора  Грушина  странно  беспокоил  Холмогоров.  Один  раз  он
столкнулся с ним у кладбища, а второй раз - у сгоревшего пивного ларька.
   Холмогоров с неестественно прямой спиной сидел на корточках  рядом  с
бывшим  спецназовцем  Гришей  Бондаревым.   Они   вдвоем   рисовали   на
растрескавшемся асфальте: один - обломком  красного  кирпича,  другой  -
обломком белого - женское лицо с огромными, как тарелки, глазами. Кривой
крест из красных обломков кирпича был шагах в пяти от них. "Интересно, -
подумал майор, - о чем и почему  сумасшедший  Гриша,  всегда  нелюдимый,
говорит с советником патриарха?"
   Майор  тогда  принес  своему  бывшему  подчиненному  несколько  банок
тушенки,  дешевые  сигареты,  печенье  и  новые  башмаки.  Грушину  было
неприятно, что его солдат,  имеющий  боевые  награды,  ходит  по  городу
босой, небритый и, скорее всего, голодный. Деньги,  собранные  ребятами,
майор решил отдать Гришиной сестре.
   Гришка на мгновение оторвал взгляд от рисунка, посмотрел на майора, и
тот понял, чтэ Бондарев его не узнает.
   - Гриша, это я - майор Грушин.
   Сумасшедший, сморгнув слезу, спросил:
   - Тебе чего, военный?
   Майор скрежетнул зубами и сглотнул комок:
   "Наверное, лучше пуля в сердце, чем такая жизнь".
   Гриша хихикнул, а затем отчетливо, словнв диктовал, проговорил:
   - Я ее видел. Меня  она  отпустила,  -  приложил  палец  к  губам,  -
кавказская овчарка. Только тихо, она всегда рядом. - Закрыл лицо  руками
и задрожал всем телом.
   Холмогоров  положил  руку  на   плечо   сумасшедшего.   Майор   сразу
почувствовал, что здесь ему делать нечего.  Он  переступил  через  криво
выложенный крест и пошел, глядя под ноги, все ускоряя и ускоряя  шаг.  К
воротам части он подбежал, уже тяжело дыша.
   Гриша Бондарев, проплакав четверть часа, вдруг улыбнулся  и  принялся
босой ногой затирать рисунок на шершавом сером асфальте.
   Но этого майор Грушин уже не видел.  Он  заперся  в  своем  кабинете,
вытащил из стола лист бумаги, взял шариковую  авторучку,  долго  и  тупо
смотрел на нее, хотя знал до последнего слова, что надо написать.  Ручка
хрустнула в сильных пальцах, так и не прикоснувшись к  бумаге.  В  дверь
кабинета постучали, и майор Грушин по-воровски  быстро  убрал  со  стола
лист.
   - Разрешите, товарищ майор.
   Это был сержант Куницын.
   - Проходи, Паша. Ну и видок у тебя, сержант, в гроб краше кладут.
   - Знаю. У вас не лучше.
   Майор поскреб щеку.
   - Да, надо побриться.
   - Думаете, поможет?
   - Надеюсь.
   - А мы  уже  ни  на  что  не  надеемся.  Если  вы  не  отправите  нас
куда-нибудь из казармы, мы с ума сойдем. У мужиков уже  крыши  едут.  На
блокпост хотим, в караул. Говорят, их скоро ликвидируют. , - И то дело.
   Куницын вынашивал  одну  мысль,  которая  после  гибели  Прошкина  не
покидала его. Но за пределы части он вырваться не мог.
   - Я договорюсь, - пообещал Грушин,  -  считай,  уже  договорился.  Ты
давно видел Гришку?
   - Недели две.
   - А я недавно. Смотрел на него раньше  и  думал:  во  мужик  крепкий,
ничто его не сломит, - а сейчас глаза отвожу. Не узнает он меня.
   - Я к нему подходить боюсь, - признался  Куницын,  -  он  всех  наших
ребят мертвецами  называет.  И  Прошкину  сказал,  вроде  как  удивился:
"Почему ты пришел? Ты же мертвый, уходи..."
   - А Прошкин что?
   - Засмеялся и к Машке пошел.
   - Как в воду глядит. Глядел, - поправил себя Грушин.
   - Пойду ребят обрадую. Разрешите?
   - Разрешаю.

***

   Солнце медленно садилось за реку. Холмогоров стоял за спиной у Гриши,
наблюдая, как тот складывает  из  кусков  кирпича  странное  сооружение.
Кривой, крест рос вверх. Холмогоров подумал: "Гриша здесь целый день.  И
за все это время он не пил и не ел".
   - Что ты строишь, Гриша?
   - Дом.
   - Для кого?
   Сумасшедший передернул сильными  плечами,  повернулся  к  Холмогорову
лицом, поднял указательный палец:
   - Угадай. Ты же все знаешь?
   - Ничего я не знаю.
   - Нет. Знаешь, только говорить не хочешь.
   - Кому я должен сказать?
   - Всем.
   - И что тогда?
   - Принеси еще кирпичиков.
   Холмогоров отправился к разваленной кирпичной стене. В  ржавом  ведре
он принес битого кирпича. Только сейчас Андрей  Алексеевич  заметил,  на
каком красивом месте он стоит. Солнце еще не село,  но  над  рекой,  над
лугами, над дорогой уже стлался туман. По  шоссе  с  зажженными  фарами,
которые были бледнее солнца, ехал военный "Урал".  Рокот  мотора  гас  в
тумане, растворяясь в нем.
   - Красота-то какая, - глядя на горизонт, произнес Холмогоров.
   - Ыгы, - отозвался Гриша, не прерывая строительства, -  завтра  крышу
покрою.
   Холмогоров следил взглядом за грузовиком до  тех  пор,  пока  тот  не
сполз в ложбину, исчезнув в розовом тумане.
   - Спасибо тебе, Гриша.
   - Ыгы.
   Холмогоров возвращался в гостиницу, понимая,  что  скоро  он  покинет
Ельск, очень скоро.
   Может быть, через день или два. А  затем,  через  несколько  лет,  он
будет ехать по шоссе.
   Возможно, таким же летним вечером его  машина  вынырнет  из  розового
тумана, и он увидит... и подумает: "Бог вкладывает истину  либо  в  уста
младенца, либо в уста блаженного... "Блаженны нищие духом, ибо  их  есть
царствие небесное"".

***

   Наряд сержанта Куницына принял блокпост.
   Ни спать,  ни  есть  четырем  спецназовцам  не  хотелось.  Здесь,  на
блокпосту,  они  чувствовали  себя  в  полной  безопасности.  Они   были
вооружены и за все свои действия  отвечали  сами.  Оружие,  как  дорогие
украшения женщинам, мужчинам придает уверенность  в  собственных  силах.
Может быть, впервые со дня  похорон  Прошкина  они  шутили.  Шутки  были
дурацкие и даже злые.
   - Я вчера министру рапорт написал, - сказал Ваня Маланин.
   - И что министр? - спросил Бронников.
   - Не знаю.
   - Не пустят они нас в Чечню. Побоятся. Если б меня сейчас  туда...  Я
бы их не щадил...
   - Успокойся, - одернул Уманца Куницын, - лучше сигарету дай.
   - А сто грамм тебе не налить, сержант?
   - Сто грамм не  хочу,  а  вот  канистры  с  бензином,  который  ты  с
заправщика слил, я приказал вынести в кусты. Воняют.
   - Вот так все брошу и побегу. Когда приспичит отлить, тогда и вынесу.
Договорились?
   - Договоришься?
   Послышался шум подъезжающей машины.
   - "Москвич" валит.
   - Нет, "Жигуль".
   - Пошли, гадалы, - сказал Куницын, подхватывая автомат.
   Никто  не  спешил,  знали,  что  машина  и  так  остановится,  дорога
перегорожена  шлагбаумом.  Дураков  нарываться  на  автоматную   очередь
озлобленных спецназовцев нет. Машина нагло просигналила.
   - Что за урод? Борзой  какой-то.  Щас  мы  тебя  построим,  -  Уманец
передернул затвор и стал за угол, готовый крикнуть привычное:
   "Выходи из машины. Руки на крышу. Не оборачиваться".
   "Жигули" резко сбросили скорость и  врезались  бампером  в  шлагбаум.
Уманец ослепил водителя мощным фонарем, тот разразился матом:
   - ..вы что, в Чечне? Своих не признал? Охренели в конец с горя?
   Из "Жигулей" выбрался прапорщик в такой же  серо-голубой  камуфляжной
форме, как и наряд на блокпосту, но без бронежилета и оружия.
   - Здорово, орлы!
   - Здоровей видали, - сказал Куницын. - От тещи прешь, Павлов?
   - От нее, родимой, что б  она  сдохла,  -  прапорщик  Павлов  показал
ладони в кровавых мозолях.
   - Она тебя пытала?
   - Косить заставила. Что нового?
   В вопросе звучал намек - не хлопнули ли еще кого следом за Прошкиным?
Взглядом Павлов пересчитал спецназовцев и улыбнулся, - все были живы.
   - Снайпера не взяли? Я б ему этими руками яйца выдрал с корнями,  как
картошку.
   - И мы бы не против.
   - Павлов, тебе канистра бензина халявного не нужна?
   - А то? Бензин, как и водка, всегда в цене, особенно если даром.
   - Дай машину на часок  в  город  смотаться,  и  можешь  две  канистры
забирать.
   - Завезу, не вопрос, - прищурился Павлов.
   - У меня дело такое, что вдвоем несподручно.
   Уманец подозрительно посмотрел на сержанта Куницына:
   - К Вальке собрался? Тогда и двух часов мало.
   - Ей мало, а с меня хватит, - раздраженно произнес Куницын.
   Павлов размышлял. Но Куницыну он отказать не мог, да и  сорок  литров
дармового бензина на дороге не валяются.
   - Бери, но на час, от силы полтора, если понадобится. Только не пей у
Вальки.
   Куницын сбросил бронежилет и отдал оружие:
   - Ты, Павлов, отдохни часок, вздремни, заморила тебя теща.
   - Чтоб она сдохла, -  с  ласковой  улыбкой  проговорил  прапорщик.  -
Счастливая, падла, у нее  в  восемьдесят  лет  все  зубы  целые,  только
почернели, и то потому, что не чистит. Подымай  палку,  время  пошло,  -
Павлов глянул на часы.
   Уманец поднял шлагбаум и, дурачась, козырнул.  "Жигули"  понеслись  к
городу.
   - К Вальке спешит. Приспичило мужику, терпеть не  может,  как  понос.
Что они, бабы, с нами, мужиками, вытворяют?
   - Насчет поноса это точно. Не нравится мне в последнее время Куницын,
кислый он какой-то, сдается мне, задумал что-то нечистое.  Ходит,  будто
живот у него прихватило. Не смеется последнее время, - проводил взглядом
машину Маланин.
   - И не пьет наш сержант, - выложил  Бронников  неубиенный  козырь,  -
матом даже не ругается. Только на похоронах три рюмки выпил  да  сказал:
"А пошли вы..." А потом как отрезало.
   Переживает.
   - Может, от  страха  крыша  едет?  -  лениво  позевывая,  предположил
прапорщик Павлов.
   - Ты бы его в Чечне видел, не знает он, что такое страх, - заступился
за друга Уманец, - червяк его точит изнутри, как яблоко.
   - Надавлю я на массу, мужики, часок и пролетит незаметно.  Приедет  -
толкните. - Павлов заглянул под лавку,  где  стояли  четыре  канистры  с
бензином, и с наслаждением втянул запах:
   - Воняет!

***

   Куницын мчался не к Вальке. При всем желании  она  помочь  ему  могла
немногим. "Жигули" прапорщика Павлова остановились у гостиницы.
   - Ты куда? - спросила администратор.
   - Мне надо к Холмогорову.
   - Поздно уже, посетителей пускаем до одиннадцати.
   - Мне надо, - два слова были сказаны так, что администратора  прижало
к стене.
   - Под вашу ответственность, - пролепетала женщина.
   Холмогоров сидел в кресле лицом к двери, словно ждал кого-то.
   - Я хочу поговорить с вами, - выпалил Куницын и стушевался.
   - Садитесь. Я ждал, но не вас.
   Сержант заговорил, глядя в пол, говорил четверть часа  без  перерыва.
Он вспотел, руки иногда дрожали, и тогда сержант сжимал кулаки. Это была
исповедь отчаявшегося человека, даже без  надежды  на  отпущение  тяжких
грехов...
   ...Отделение спецназовцев из девяти бойцов напоролось  в  зеленке  на
боевиков. Их было всего трое.  Обстреляли  их  больше  для  острастки  и
начали отходить  к  селению.  Двоих  положил  сержант  Сапожников  одной
очередью,  когда  те  выскочили  из  леса,  третий  добрался  до  сарая,
отстреливался, потом затих. Убитые боевики  оказались  пацанами  лет  по
четырнадцать. В плен брать  мы  перестали,  после  того  как  похоронили
наших. Перебежками мы подбирались к домам, стреляли. В  окно  высунулась
девочка-чеченка с белым платком в руке. Маленькая, худенькая.
   Она кричала: "Не стреляйте, в доме нет боевиков!" Мы были  ослеплены,
мы ненавидели их всех, мы мстили. Мы забросали дом  гранатами,  а  потом
ворвались в него