азговоры развели! До вечера  еще
далеко.
      Лукин отходил в сторону, доставал карту Кузьмы Пацука,
смотрел  на  нее. Он верил, что, пользуясь картой покойника,
отыщет клад.
      Три землекопа-старателя не знали, что они на болоте не
одни.  Прячась  за кустами, за каждым их движением  наблюдал
h(`.*./+%g()  дюжий  мужик  в старой  телогрейке  и  высоких
рыбацких сапогах. В руках мужик держал тяжелый ржавый топор.
Его  лицо с крупными чертами, с глубоко посаженными  глазами
оставалось   непроницаемым.  Он   смотрел   на   пришельцев,
прислушивался к шуму ветра, птичьим крикам, шороху травы.
      Телогрейка,  сапоги, серые штаны и  грубое  лицо  были
словно высечены из старого дуба. Фактура телогрейки походила
на  фактуру  серой  дубовой коры,  тронутой  мхом.  Мужик  с
топором то исчезал на полчаса, то появлялся вновь, но уже  в
другом месте. Он смотрел на холмики черной земли, и его губы
кривились.  Он  скреб  широкую  грудь,  расстегнув  пуговицы
заношенной  рубашки.  На  темной загорелой  шее  покачивался
странный  медальон на кожаном шнурке - почерневшая половинка
то ли медали, то ли монеты.
      Лодочник, которого наняли Лукин и его люди, должен был
приплыть  в восемь вечера, так условились. Деньги  пообещали
ему отдать лишь тогда, когда он отвезет их в город.
      В  половине восьмого пасечник, прятавшийся  в  кустах,
услышал  треск  лодочного  мотора.  Землекопы  засобирались.
Когда  Лукин  и  его люди ушли и моторка вновь  затарахтела,
увозя  землекопов  в  город,  пасечник  с  топором  в  руках
выбрался из густых зарослей и неторопливо направился к одной
из ям.
      Он  шел, широко ступая, так, как идет хозяин по земле,
которая  по праву и по закону принадлежит лишь ему и  никому
другому,  уверенный в том, что никто во всем мире  не  может
посягать на его владения без его ведома.
      Пасечник  долго стоял на краю широкой и глубокой,  как
могила на три гроба, ямы. Он смотрел в черную глубину  ярко-
синими глазами и при этом по-детски искренне улыбался. Ветер
шевелил седые курчавые волосы.
      -  Выродки!  -  прошептал пасечник, толкая  ногой  ком
черной земли в яму. Он наклонился, взял тяжелую сырую  землю
в  руку,  сжал  пальцы. - Выродки! - уже  проревел  он,  как
разбуженный,  разъяренный  медведь.  Взвесил  слипшийся  ком
земли  на ладони, резко швырнул его в яму. Вытерев  о  траву
ладони, засунул топор за пояс и, обойдя все ямы, бесшумно  -
ни  одна ветка не хрустнула под тяжелой ногой, даже трава не
зашелестела - исчез, растворившись в густом олешнике.
      Казимир  Петрович  Могилин  исходил  нетерпением.  Ему
необходимо   было   с   кем-то   поделиться   открытиями   и
соображениями по поводу случившегося сегодня и произошедшего
во  время  второй мировой войны. Он был буквально переполнен
информацией.  Могилин пошел к школе, чтобы поскорее  увидеть
дочь.
     - Что случилось, папа?
     - Родная, идем, я тебе все расскажу.
      Регина  уже готова была услышать очередную  неприятную
новость. Отец, держа ее за руку, словно она была школьницей,
принялся быстро рассказывать:
      -  Ты не поверишь, родная, Эрих Цигель сегодня прислал
письмо,  и  мои  предположения  подтвердились!  Но  не   это
главное, важно, что я видел сегодня человека в сером плаще.
     - Кого именно, папа?
      -  Того  самого,  дочь,  который  руководил  земляными
работами.
     - О чем ты говоришь...
      -  Пойдем  быстрее,  дома все  объясню.  Молодец  Эрих
Цигель,  мне везет на хороших людей. То ли я такой  везучий,
то ли провидение само посылает мне их навстречу. И представь
себе,  с  ними  со  всеми  я  встречаюсь  исключительно   на
кладбище, вот что характерно!
      Регина  слушала отца рассеянно, ее мысли были  заняты.
Женщина   размышляла   о  судьбе  своих   бывших   учеников,
оказавшихся в милицейском обезьяннике.
      Фотографии, книги, рукописи, развязанные папки  -  все
было  разбросано в гостиной на круглом столе. Дочь  краеведа
не  успела даже снять куртку, а Казимир Петрович уже схватил
ее за руку и потащил в комнату:
      -  Ты  сама все увидишь и поймешь, какой человек  твой
отец. Ты мне не веришь.
      -  С  чего ты взял, что я тебе не верю? Дай  хоть  чаю
попить, отец.
      -  Потом  попьешь.  Наука требует сосредоточенности  и
полнейшей отдачи.
      -  Папа, не морочь мне голову! Я голодная, у меня было
шесть часов...
     - Смотри, вот письмо, вот книги, вот карта.
     Все абсолютно точно, проверено, я больше не сомневаюсь,
-  отец  ткнул  указательным  пальцем  в  фотографию,  затем
приложил   к  ней  увеличительное  стекло  лупы.  -   Видишь
штатского мужчину в шляпе?
     - Вижу, ну и что?
      - Я тебе рассказывал, если ты, конечно, не забыла, что
руководил  всеми  работами  в  концентрационном  лагере   на
противоположном берегу реки какой-то загадочный тип. Так вот
он, этот тип, видишь его хорошо? Гнусное лицо, согласись?
     - Неприятный товарищ.
      -  Какой  он товарищ, он самый настоящий нацист,  враг
человечества!
     - Хорошо, папа, ну и что из этого?
      -  Так  вот,  я  его  сегодня видел,  все  мои  худшие
подозрения  подтверждаются. Мне никто не  верил,  что  здесь
немцы  искали золото. Ни доты, ни окопы, ни рвы, ни  траншеи
они  здесь не строили. В свое время еще при советской власти
я  ходил к начальству, ездил в Минск, доказывал, убеждал. Но
мне  никто не верил, они думали, что я - сумасшедший учитель
истории,   вообразивший   невесть  что.   Отписки   какие-то
присылали, всякую чушь писали, возводили на меня напраслину,
чуть  в  больницу  не упекли. Ты еще тогда  была  маленькая,
ничего  этого  не знаешь. Так вот, дочка, я  этого  человека
сегодня видел в городе.
     Регина взглянула вначале на фотографию, затем на отца:
     - Папа, в своем ли ты уме?
     - У меня болела голова, но сейчас она в полном порядке.
Я  готов поклясться, готов пройти проверку на детекторе лжи,
что  именно  этого человека я видел на привокзальной  улице,
когда он шел навстречу.
     - Что ты там делал? - спросила Регина.
       -   Ходил   на  почту,  -  бывший  школьный   учитель
расхохотался.  -  Абсолютно банальное  происшествие.  Ты  же
знаешь, Регина, почти каждую неделю я бываю на почте -  либо
отправляю  корреспонденцию,  либо  получаю.  Сегодня  пришло
письмо  от  доктора  Цигеля, я за ним пошел.  Возвращаясь  с
почты, столкнулся с этим человеком, - Казимир Петрович убрал
увеличительное   стекло,  затем   опять   приложил   его   к
фотографии.  -  Посмотри  на него,  -  он  подал  фотографию
дочери.
      Регине  показалось,  что отец безумен.  И  она,  боясь
озлобить отца, глядя ему в глаза, ласково произнесла:
     - Папа, ты ошибаешься.
      - Я ошибаюсь? - воскликнул краевед и ударил кулаком по
столу   так  сильно,  что  папки  с  бумагами  и  фотографии
сдвинулись  со  своих мест. - Нет, дорогая, ты  меня  можешь
заподозрить  во всем, кроме безумия. Память  у  твоего  отца
железная:  если я человека увидел, то лицо надолго  запомню.
Это был тот самый человек из Берлина!
     - Погоди, папа, успокойся, сядь.
      - Зачем мне садиться? - Казимир Петрович нарезал круги
вокруг стола.
      Он держал руки за спиной и поведением напоминал дочери
упрямого ученика-всезнайку, переубедить которого невозможно.
      -  Послушай, отец, - Регина решила пойти другим путем,
воздействовать на отца не эмоциями, а логикой.
      Она  взяла  в  руку  фотографию, и  ей,  как  и  отцу,
показалось, что снимок обжигающе горячий. Женщина  отбросила
карточку и подула на пальцы.
     Казимир Петрович испугался:
     - Что случилось?
     - Ничего, - Регина заставила Казимира Петровича сесть в
кресло.  -  Эта  фотография сделана, как тебе  известно,  во
время войны. Правильно я говорю?
      -  Абсолютно  точно, осенью сорок третьего  года,  так
написано в письме доктора Цигеля.
      -  Хорошо, тысяча девятьсот сорок третий год. А  какой
сейчас год?
      -  Ты  что, издеваешься, Регина? - вскочив  с  кресла,
выкрикнул Казимир Петрович.
      -  Отец,  подумай, разве может человек на  фотографии,
сделанной более чем пятьдесят лет тому назад, выглядеть  так
же,  как  сегодня? Даже если такое возможно,  то  почему  он
вновь оказался в нашем городе?
      Могилин  принялся ладонями тереть виски,  бормоча  при
этом:
      -  Почти шестьдесят лет... Боже, почти шестьдесят лет,
больше чем полвека... - и тут же он нашел объяснение.  -  Он
чертовски похож, как две капли воды. Может, это его сын?
      Регина  улыбнулась,  ей стало жаль  своего  немолодого
отца.
      -  И  ходит  он  в отцовском плаще и отцовской  шляпе.
Пойдем, попьем чайку, чего-нибудь съедим.
     - Нет, Регина, что-то здесь не так, - вялым, бесцветным
#.+.a.,  сказал бывший школьный учитель, начиная сомневаться
в  собственных  умственных способностях и  умении  логически
рассуждать.
       Уже   на   кухне   у  Казимира  Петровича   появилась
спасительная мысль, и он схватил Регину за плечи:
     - Где сейчас Андрей Алексеевич?
     - Не знаю, папа.
     - Вы встречаетесь вечером?
      -  Нет,  не договаривались. У него свои дела,  у  меня
свои. Может, у матушки, может, в церкви, сейчас там служба.
      -  Церковь..,  вот туда я и пойду. Ты не  хочешь  меня
понимать,  а  я  расскажу  Холмогорову,  он  человек  умный,
наделенный фантазией.
      -  По-моему,  ты  ошибаешься папа. Какое  дело  Андрею
Алексеевичу до твоих фантазий?
      -  Какое! Он человек образованный, советник патриарха,
он меня выслушает, поймет.
      Тут  же  бывший  школьный учитель  засобирался,  надел
галоши, схватил зонт.
     - Папа, на улице нет дождя.
      -  Дождь  обязательно будет. Сейчас  осень,  а  осенью
всегда идут дожди. Скажешь, это тоже нелогичное рассуждение?
      - Это - логичное. Я проверю тетради, а ты поступай как
знаешь.
     Холмогорова Могилин нашел у церкви.
     - Андрей Алексеевич, а я к вам спешу.
     - Что-то случилось с Региной?
      -  Нет, с ней все в полном порядке. Я хочу вам кое-что
рассказать.
     - Прямо на улице?
     - Могу здесь, но будет лучше, если вы пойдете со мной.
     - Я не против.
     Холмогоров и Казимир Петрович покинули церковный двор.
      В  доме  краеведа  был беспорядок: фотографии,  книги,
папки с бумагами слоями лежали на круглом столе, на стульях.
Казимир Петрович принялся рассказывать Холмогорову обо всем,
что с ним случилось сегодня, и о том, что происходило вблизи
Борисова  во время войны. Холмогоров, в отличие  от  Регины,
слушал  старика внимательно, а когда Казимир Петрович  подал
ему  фотографию,  присланную немцем,  и  лупу  с  деревянной
ручкой, Андрея Алексеевича словно ударило током.
      -  Что вы об этом думаете? Я понимаю, что говорю  вещи
невероятные, но тем не менее... Я рассказываю вам не потому,
что  мне так хочется, не для того, чтобы и вы поверили в мои
фантазии, а потому, что это правда.
      -  Казимир  Петрович,  такое случается.  Бывают  люди,
живущие  в  разных странах, в разные времена,  говорящие  на
разных  языках,  но они как две капли воды  похожи  друг  на
друга.
      -  Вот  видишь,  Регина,  Андрей  Алексеевич  со  мной
согласен. Невероятно, но факт - я встретил двойника, - слово
"двойник" было произнесено с сомнением в голосе. - Жаль, что
у  меня  не оказалось фотоаппарата, я бы его снял  и  сейчас
смог бы вам предъявить вещественные доказательства того, что
-%  выжил  из  ума,  что  не видение  проплыло  перед  моими
глазами,  а  рядом  со мной прошел реальный  человек.  Самое
интересное, что он исчез бесследно, растворился.
      На последнее замечание Холмогоров не отреагировал,  он
смотрел  на  Регину. Та едва заметно улыбалась. Улыбка  была
такой, словно молодая женщина извинялась за отца.
      -  Я  полагаю,  Регина, - произнес Холмогоров,  -  что
Казимир Петрович прав.
      -  Вы  так считаете? - не веря в услышанное,  спросила
Регина.
     - Да, считаю. Во всем этом есть что-то невероятное, и я
чувствую,   как   сгущается  атмосфера,  как   электризуется
пространство.  Так  бывает  перед  грозой,  случается  перед
землетрясением, перед катастрофой. Я чувствую, скоро мы  все
станем  свидетелями еще одной трагедии. Я, как ни  стараюсь,
не  могу понять, не могу определить круг действующих лиц, но
в   том,  что  все  три  убийства  -  и  Кузьмы  Па-цука,  и
Стрельцова, и отца Михаила - связаны, не сомневаюсь. У  меня
иногда  такое бывает, словно озарение находит, я ощущаю  это
состояние, но не могу его передать другим. И сейчас,  идя  с
Казимиром Петровичем по улице, я почувствовал это состояние.
Чувствовал то же у церкви, у могилы отца Михаила.  Я  словно
слышал голос покойного, тихий, неразборчивый, пытался понять
слова.  Люди, которые стояли вокруг, прихожане отца Михаила,
шептались,  переговаривались, и я не  смог  расслышать,  что
говорил отец Михаил, о чем он меня просит. Вы, Регина, и вы,
Казимир  Петрович,  будьте  осторожны,  внимательны,  что-то
недоброе   витает  в  воздухе.  Я  вас  не  пугаю,   я   вас
предупреждаю.
      Холмогоров  говорил,  и  лицо его  сделалось  каким-то
странным,  словно  оно излучало неяркий  свет,  серебристый,
размытый. Регине даже показалось, что она находится в другом
времени,  перенеслась в прошлое лет на двести, а  может,  на
пятьсот.  Казалось, что она слышит и видит  перед  собой  не
современного    человека,   а   летописного    проповедника,
наделенного  пророческим  даром.  Она  вся  сжалась,  сердце
сильно забилось, голова закружилась, руки похолодели, пальцы
отказывались слушаться.
     Холмогоров смолк, тряхнул головой:
      - - Извините, пожалуйста, со мной иногда такое бывает.
Будьте осторожны, я вас прошу.
      Регина  поняла, что сейчас бесполезно предлагать  пить
чай: не то у всех настроение, не то состояние. Она физически
ощущала, что в воздухе разлита тревога.
     Холмогоров поднес фотографию к свету и долго смотрел на
снимок, сконцентрировав взгляд лишь на одном лице - на  лице
мужчины в сером плаще и широкополой шляпе. "Все мертвы, а он
жив.  Странно,  но  он жив. Невероятно! Я припоминаю  его  в
толпе  людей  у  церкви. На фотографии ему не меньше  сорока
пяти  лет,  значит,  сейчас ему должно  быть  сто  или  чуть
больше".
        Советник   патриарха   отбросил   фотографию,    она
перевернулась  в  воздухе, скользнула  по  рукописи.  Регина
задержала  снимок  ладонью, прижала его  к  столу.  И  вновь
d.b.#`  d(o  обожгла ладонь, словно была сделана из  тонкого
листа раскаленной стали.
      - У меня было так же: снимок словно обжигает, - сказал
Казимир  Петрович, увидев, как дочь дует на ладонь,  остужая
ее.
     "Он жив", - подумал Холмогоров.
      -  До  встречи. Я должен идти, у меня есть  неотложное
дело, - советник патриарха покинул гостеприимный дом и вышел
на темную улицу.
     Он посмотрел на ярко освещенные окна. У круглого стола,
заваленного  бумагами, стояли дочь и  отец,  глядя  друг  на
друга.
     "Я не смог им сказать, что этот человек жив!"

                             ***

      Хозяину  полуподпольной эфэм-станции  слепому  ди-джею
Игорю  Богушу захотелось пива. Бывает, ни с того ни  с  сего
вдруг чего-то захочется, да так сильно, что ни о чем другом,
как ни старайся, думать не можешь. И в голове, и в организме
появляется   одно-единственное  желание,  и   победить   его
невозможно  ничем. Игорь, естественно, попытался  отвлечься,
хоть  и  знал  -  бесполезно. Он вращал рукоятку  настройки,
слушал  другие  станции. Сегодняшние новости  он  уже  знал,
рекламные слоганы сидели в его голове.
      Слепой ди-джей нажал клавишу, нажал не целясь. В  доме
стало  так тихо, что он услышал, как звонко падают  капли  в
раковину умывальника.
      -  Я  хочу  пива,  - громко и внятно  произнес  Игорь,
произнес  так,  словно  говорил  в  микрофон,  делясь  своим
желанием  со слушателями. - Я просто нестерпимо  хочу  пива.
Сейчас  поднимусь,  куплю три бутылки, приду  домой,  включу
любимую  музыку  и  примусь  пить  холодное  пиво  прямо  из
горлышка. Пить и балдеть.
      Игорь  накинул  на плечи джинсовую  куртку  на  теплой
подстежке, сунул ноги в кроссовки, защелкнул замок двери. До
магазина  было ровно триста восемьдесят шагов.  До  закрытия
оставалось  двадцать минут, он закрывался ровно  в  двадцать
три часа.
      Парень торопливо шел по темной улице. Темной она  была
для  него  всегда - ив самый яркий день, и  в  самую  глухую
ночь.  Он держал голову прямо, ноги вели его, цепкая  память
вовремя предупреждала о всех выбоинах и разломах асфальта.
     Он слышал голоса у магазина. - "Вот поехал мотоцикл".
      Игорь по звуку мотора мог определить марку, мог узнать
владельца.
     "Чужой мотоцикл".
       От   магазина   отъехало  два  легковых   автомобиля,
остановился грузовик. Деньги лежали в кармане куртки,  Игорь
ощупывал бумажки, перебирал их, поглаживая.
      Продавцы  никогда  не  обманывали  Игоря,  он  в  этом
убедился не один раз. В городе слепого парня любили, жалели,
относились  как  к большому ребенку. Кто же  станет  обижать
слепого,  его  и  так  уже  обидела  судьба,  наказала.   На
/.+$.`.#%  к  магазину  Игоря  охватило  смятение,  он  даже
остановился.  Внутреннее  чувство  подсказывало,  что  лучше
вернуться.  Но  желание выпить пива оказалось  сильнее,  чем
слабое предчувствие недоброго.
      С  тремя бутылками пива в шелестящем пакете слепой ди-
джей  вышел  на  крыльцо магазина и заспешил  домой.  С  ним
поздоровались, он ответил. На полдороге, на  том  же  месте,
где  его  посетило недоброе предчувствие, он услышал  частые
шаги.  "Куда-то  торопятся,  -  подумал  слепой  ди-джей,  -
наверное, опаздывают к телевизору, спешат посмотреть  ночные
новости".
      Бутылки  с пивом звякали в пакете. Игорь не  дошел  до
дома восемьдесят шагов, когда его догнали.
      -  Козел! - услышал он незнакомый голос. - Тебе еще не
надоело, урод, вякать по радио?
       -   Кто   вы?  -  прижимаясь  к  деревянному  забору,
пробормотал ди-джей.
     - У, урод, пива набрал!
      -  Если хотите, могу угостить. У меня три бутылки,  на
всех хватит. Вас же двое?
     - Сейчас мы тебя угостим.
      Первый удар пришелся в живот. Удар был такой силы, что
парень стукнулся затылком о забор. Пакет разорвался, бутылки
полетели  на  асфальт, разбились, пиво, пенясь, побежало  по
бордюру. Игорь согнулся пополам.
      Его били долго, умело, а когда он потерял равновесие и
рухнул  на  мокрый  асфальт,  усыпанный  крупными  осколками
стекла,  его  продолжали  пинать  ногами,  при  этом  грязно
матерясь.
      Последнее, что он услышал, был тяжелый топот двух  пар
мужских  башмаков.  Он  понял, что  избиение  окончилось,  и
потерял сознание.
      Игорь  пришел  в  себя  от истошного  женского  крика:
"Человека убили, на помощь!"
      Из  порезанных ладоней сочилась густая  липкая  кровь.
Богуш   попытался   подняться  и  вновь  потерял   сознание.
"Скорая", вызванная двумя женщинами, приехала через четверть
часа.  Окровавленного ди-джея положили на  носилки.  Завывая
сиреной  и  сверкая  синей  мигалкой,  микроавтобус  "Скорой
помощи" помчался по ночному городу к районной больнице.
     Игорь очнулся, когда с него стягивали куртку:
     - Где я? - спросил он.
      -  Тихо, парень, все в порядке. Лучше не разговаривай,
молчи. У тебя, наверное, еще и сотрясение мозга.
     - Голова болит и тошнит.
      -  Молчи,  дорогой, молчи, - голос женщины  Игорю  был
незнаком. - Скорее в операционную.

                             ***

      Церковный  староста Иван Спиридонович Цирюльник  сидел
напротив Холмогорова и негромко говорил:
      - Меня здесь в войну не было, но мой дядя говорил, что
действительно всех военнопленных расстреляли прямо в  лагере
(' пулемета. Выстроили в одну шеренгу под колючей проволокой
и   принялись  строчить.  Стреляли  долго,  пока   всех   не
прикончили, и даже не стали з