-  Факты  соответствуют  правде,  -  Мюллер,  напряженно    слушавший
Штирлица, удовлетворенно кивну;!. - Действительно, я был брошен  продажным
веймарским режимом на захват наших героев...  Окажись я там первым, Керн и
Фишер ушли бы от веймарской полиции...
     Штирлиц усмехнулся:
     - Такого рода признание не устроит американцев, группенфюрер...
     - В данном конкретном случае  я  говорю  о  немцах,  Штирлиц.  О  тех
немцах, которые окружают  меня.  Человек  не  может  жить  в  безвоздушном
пространстве, он становится силой только в том случае, если  его  окружают
единомышленники...
     - Тогда прочитайте вот это, - сказал Штирлиц, -  а  потом  отправимся
ужинать, если у вас не испортится аппетит...
     Мюллер взял два листка, водрузил на крупный нос свои тоненькие очки и
углубился в чтение; по тому, как изменилось его лицо, Штирлиц  понял  -  в
яблочко!


          "Я, Эрнст фон Саломон, был арестован на второй день после  того,
     как погибли Керн и Фишер.  Первый  допрос  проводил  неизвестный  мне
     агент полиции, ограничившийся выяснением общих сведений.  Я  был  так
     растерян, что не пытался  скрыть  что-либо.  Второй  допрос  проводил
     агент баварской уголовной полиции Генрих Мюллер.  Сказав мне,  что  я
     "грязная свинья, поднявшая руку на подвижника германской  нации",  он
     избил меня, потребовав подробностей, которые бы представили  Керна  и
     Фишера в том смысле, что они были садистами.  Я ответил, что  они  не
     были садистами, хотя Керн и говорил, что мы служим вагнеровскому духу
     разрушения: террор должен раскачать общество, посеять в людях страх и
     неуверенность, особенно в тех, которые, по его словам, позволяли себе
     слишком  много  думать  и  отклоняться  от   единственного    верного
     национального сознания, которое не терпит  никаких  "фокусов":  "одна
     мысль, одно слово, один поступок!" А уж потом придет мессия.
          Избиения, которым меня подверг Мюллер, были столь ужасающи,  что
     я был вынужден сочинить много лишнего, повторяя те слова, которые он,
     Мюллер, мне диктовал.
          На суде я отказался от этих показаний, хотя он  посетил  меня  в
     камере и сказал, что если  я  посмею  хоть  что-то  сказать  о  наших
     "собеседованиях", то мне головы не сносить.
          Естественно, я молчал  на  суде,  не  говорил  ни  слова  о  тех
     издевательствах, которым он меня подвергал.
          Техов и я были приговорены к пятнадцати годам каторги, но  через
     четыре года  мы  были  освобождены,  Техов  поступил  на  юридический
     факультет  университета,  стал  адвокатом,  я  же  начал  работать  в
     киноиндустрии.  После победы Гитлера директор кинофабрики вызвал меня
     и сказал, что я должен уйти, поскольку  моя  фамилия  несет  на  себе
     отпечаток еврейства.
          Я, немец,  самый  настоящий  немец,  отправился  к  Геббельсу  и
     сказал, что, если бы мы знали про подобное свинство, мы бы никогда не
     стали убивать Ратенау.  Геббельс успокоил меня, позволил мне  сделать
     свое имя фамилией, я работал как  "господин  Эрвин",  а  с  переводом
     Мюллера в Берлин, опасаясь его мести,  -  он  должен  был  уничтожить
     меня, как свидетеля, поскольку  в  нашем  деле  он  выступал,  словно
     красный, против "Стального шлема" и великогерманской идеи,  в  защиту
     еврея Ратенау, - я отправился  в  Швецию,  где  представлял  интересы
     кинопроката третьего рейха.

                                                        Эрнст фон Саломон,
                                                                  Гамбург,
                                                           21.05.47 года".


     - Ну и как? - спросил Штирлиц. - Можно ли работать с  вашими  людьми,
если они узнают про этот документ?
     - Но ведь они про него не узнают...
     -  Зависит  от  вас,  группенфюрер...  Повторяю:  вы  читаете  копии,
подлинники будут опубликованы, случись что со мной...
     - Допустим, я позволю  вам  уйти,  заключив  договор  о  ненападении,
Штирлиц...
     - Нет, - ответил тот, - договора о ненападении  не  будет...  Я  ведь
только начал знакомить вас с нашим досье, группенфюрер.
     Мюллер кивнул:
     - Во-первых, я не знаю, что вы еще наскребли обо  мне,  а  во-вторых,
даже если я и решу отпустить вас, - как это сделать? Мои люди  знают,  кто
вы, каждый ваш шаг подконтролен, как вы уйдете?  Вы  знали,  на  что  шли,
Штирлиц.  Вы поставили в трудное, точнее, безвыходное положение не  только
себя, но и меня...
     Разве я могу приказать: "отпустите красного?" Чем я замотивирую такой
приказ? Договором о сотрудничестве - куда ни шло, да и то мы должны  будем
оформить этот договор при свидетелях... При моих свидетелях... В противном
случае я бессилен сделать что-либо.
     - Утро вечера мудренее, - сказал Штирлиц. - Будете угощать?
     - Отдайте другие материалы.
     Штирлиц покачал головой:
     - У меня их много, группенфюрер...  Давайте играть в  тысячу  и  одну
ночь: каждый день - по сказке, это залог моей жизни.  К чему торопиться? Я
не хочу умирать.
     Мюллер вздохнул:
     - А кто хочет? Никто не хочет умирать, дорогой Штирлиц... Скажите, вы
имели какое-то отношение к той пакостной кампании в  американской  прессе,
которая началась против нашего здешнего братства?
     - А как вы думаете?
     - Если вы смогли помочь американским левым в этом деле, я  поздравляю
вас с профессиональным успехом.
     - Что ж, я принимаю поздравление...  Только я в блоке с американскими
правыми, группенфюрер, именно с ними...
     - А почему же среди имен немцев, опубликованных в Штатах, нет  моего?
Почему не требуют моей выдачи?
     - Ждут, - ответил Штирлиц. -  Ждут  окончания  нашего  собеседования,
группенфюрер.



        МАКАЙР, ВИЗНЕР, ЛАКИ                                       (сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Шеф стратегической разведки Фрэнк Визнер позвонил Макайру после того,
как  из  Панамы  поступило  сообщение:   ч е т в е р к а   от   наблюдения
оторвалась, люди словно  бы  растворились  в  городе;  на  ноги  поставили
армейскую контрразведку, представителей ФБР, которые еще сидели в  стране,
и подключили местных детективов,  прошедших  стажировку  в  Штатах.  Связь
между  всеми  группами    поддерживалась    -    через    штаб    корпуса,
расквартированного вдоль канала, - постоянно.
     Услышав Макайра, его резкий, рубящий голос, Визнер спросил:
     - Боб, у вас не найдется десяти минут?
     - Я к вашим услугам. Подняться к вам или спустимся в кафе?
     - Как угодно... Поднимайтесь ко мне.
     Визнер встретил его дружески, отметил, что лицо Макайра бледно, глаза
запавшие, без обычного азартного  блеска,  хотя,  как  всегда,  выбрит  до
синевы и причесан с обычной тщательностью - пробор ниточный, кажется,  что
пришел не из своего кабинета,  а  прямиком  от  парикмахера;  пригласил  к
маленькому столику, сказал секретарю, чтобы сделали кофе, и спросил:
     - Плохо себя чувствуете, Боб?
     - Почему? - тот пожал плечами. - Три дня назад дул в резиновые  шары,
емкость  легких,  как  у  спортсмена...  Давление  восемьдесят   на    сто
двадцать... Неприлично здоров, Фрэнк.
     - А у меня давление скачет...  Как только меняется погода,  сразу  же
ломит в висках...  К тому же, в отличие от вас, я пьющий... Знаете,  какое
страдание, если гулял при  хорошей  погоде,  а  проснулся,  когда  зарядил
дождь?! Пять пилюль, как минимум, пять штук...  Слушайте,  у  меня  к  вам
вопрос: кого вы просили опекать в панамской  резидентуре?  Вы  же  сегодня
ночью  отправили  туда  шифровку,  а  эти  люди  исчезли...   Какая-нибудь
неожиданная комбинация?
     Лицо Макайра стало еще более бледным:
     - Аллен в курсе этого дела.
     - Даллес  -  Даллесом,  -  ответил  Визнер,  -  но  ведь  не  он  наш
директор...
     - Это дело начиналось, когда он был одним из шефов ОСС.
     - Тогда все в  порядке,  -  Визнер  удовлетворенно  кивнул.  -  Тогда
вопросов нет. Просто я подумал, что люди, которыми я интересуюсь и которые
так таинственно исчезли  в  Панаме,  не  могли  не  воспользоваться  вашим
указанием резиденту...  Такие шифровки, вроде той, что ушла ночью, дают  в
экстренных случаях, когда дело горит...
     Секретарь принес кофе, неслышно вышел, мягко  улыбнувшись  Визнеру  и
Макайру (воевал, был ранен, потом переброшен в Швейцарию, там  проводил  с
Визнером самые головоломные операции).
     Визнер снял трубку телефона, пояснив Макайру:
     - Я хочу поставить в известность Даллеса, что та четверка, которой  и
он интересуется, ушла от нас в Панаме.
     - Корректно ли это по отношению к  м а с т е р у? - спросил Макайр. -
Все же пока что в нашем управлении он  н и к т о...  Может быть,  разумнее
попросить санкцию адмирала на то,  чтобы  проинформировать  нашего  общего
друга?
     Визнер аккуратно положил трубку на рычаг:
     - Вообще-то, вы правы... Такт, прежде всего такт... Хотя порядочность
я бы все же вынес на первое место... Не согласны?
     - Порядочность обязана быть константой человека, вы правы, Фрэнк,  но
я постоянно сопрягаю два этих понятия, они для меня неразделимы.
     - Скажите, а я преступлю нормы порядочности,  если  спрошу:  что  вас
побудило приехать сюда в четыре утра и самому шифровать телеграммы на юг и
в Гамбург?
     - Повторяю, Фрэнк, это все согласовано с Даллесом.  Не ставьте меня в
неловкое положение перед ним. Вы же помните его любимую пословицу: "секрет
двоих - секрет свиньи", то есть то, что знают двое, узнает и свинья.
     Визнер рассмеялся:
     - Так кто из нас троих свинья, Боб?
     Продолжая смеяться, он  поднялся,  отошел  к  столу,  достал  плоский
диктофон, поманил Макайра и, кивнув на черный удлиненный ящичек, спросил:
     - Знаете, что здесь?
     Тот отрицательно покачал головой; глаза его сделались  еще  меньше  и
вроде как бы втянулись в череп.
     - Знаете, Боб, знаете...  Во всяком случае,  догадываетесь...  Хотите
прослушать вашу беседу с сеньором Гуарази? Или вы ее помните до последнего
слова?
     Макайр тихо спросил:
     - Вы следили за мной?
     - Нет. Я не слежу за тем, кого считаю другом...
     - Включите, - попросил Макайр. - Я хочу послушать.
     Визнер кивнул,  нажал  на  кнопку,  загорелась  красненькая  лампочка
индикатора; запись шла без помех; узнаваемость голосов абсолютная:
     М а к а й р. - Я вызову наряд ФБР, Пепе. Утро ты встретишь в камере.
     Г у а р а з и.  -  Мне  не  привыкать,  мистер  Макайр.  Вы,  кстати,
допустили ошибку, назвав меня по имени, это уже улика.  А  вот  вам  будет
трудно привыкать к новому состоянию, если мистер Вальтер Кохлер даст  свои
показания про то, как вы на него работали...
     М а к а й р. - Замолчите! Что вы несете?!
     Г у а р а з и. - Он в Гамбурге, мистер Макайр. У нас есть возможность
повлиять  на  него  в  нужном  направлении...    Можем    решить    вопрос
кардинально...  Все зависит от вас... Если вы  согласитесь  выполнить  мои
просьбы, я гарантирую молчание мистера Кохлера. Вы же знаете, ваша карьера
будет закончена, как только  он  заговорит.  А  он  голодный...  Ему  надо
есть... Он готов на все.
     М а к а й р. - Что вам от меня надо?
     Г у а р а з и. - Охранную  грамоту  для  Роумэна.  И  шифротелеграммы
южноамериканским резидентурам.
     М а к а й р. - Что?!
     Г у а р а з и.   -   Охранную   грамоту   для    Пола    Роумэна    и
шифротелеграммы... Причем фамилия его будет написана через дефис, вместе с
той, которую он сейчас использует, - в интересах дела...
     М а к а й р. - Вы сошли с ума.
     Г у а р а з и. - До свиданья,  мистер  Макайр,  простите  за  поздний
визит.
     М а к а й р. - Погодите же! Сядьте. Об®ясните ситуацию.
     Г у а р а з и. - Мы не об®ясняем ситуацию.  Мы обращаемся с просьбой.
Вы вправе выполнить ее, можете отказать - все зависит от вас.


     Визнер выключил диктофон и обернулся к Макайру; тот медленно осел  на
пол: лицо синюшное, глаза прикрыты набрякшими желтыми веками.
     Обидно,  если  умер,  подумал   Визнер,    и    содрогнулся:    какая
безнравственность, у него же семья, в конце концов!
     Обидно, если умер, повторил он, вся комбинация летит к черту,  а  это
могла быть неплохая комбинация.
     Визнер обошел стол, набрал в рот воды  из  графина  и  обрызгал  лицо
Макайра; веки дернулись; тогда Визнер  начал  похлопывать  его  по  щекам,
приговаривая:
     - Давай, давай, миленький! Все будет хорошо! Открой глаза!
     И Макайр открыл глаза, полные слез.
     - Помочь подняться? - спросил Визнер.
     Макайр  оперся  руками  о  ковер  (у  него  же   бицепсы,    как    у
профессионального боксера, подумал Визнер, я бы на его месте  свернул  мне
челюсть и унес запись, никаких доказательств), с трудом  поднялся;  фигура
его сделалась за эти минуты опущенной и дряблой.
     - Можете говорить? - спросил Визнер. - Или хотите уехать домой?
     - Я могу говорить, - тихо ответил Макайр. - Только... Есть о чем?
     - Да. У меня деловое предложение. Выпить хотите?
     - Нет.
     - Сейчас вам надо выпить, Боб.  Совсем немного. Это  приведет  вас  в
норму.  Не считайте, что все потеряно. У  меня  есть  предложение,  и  оно
вполне серьезно...
     - Хорошо, я выпью, - еще тише ответил Макайр.
     - Только не говорите, как раввин на похоронах, Боб.  Возьмите себя  в
руки. И если я говорю, что выход есть, значит, он есть.
     - Даллес в курсе всего произошедшего?
     - Не знаю.  Комбинирую я, а не Даллес. Я его очень люблю и  ценю,  но
свои планы вынашиваю сам и никому их не доверяю.  Даже когда Аллен  станет
хозяином этого предприятия, я буду продолжать вести свою линию. А если она
ему почему-либо не понравится, уйду к себе на Уолл-стрит;  политику  могут
делать люди, имеющие состояние,  то  есть  не  страшащиеся  риска.  Пейте.
Залпом.  Вот так, молодец... А теперь дышите  носом,  сильней,  молодчина!
Порозовел... Как не стыдно распускаться...
     - Что теперь со мною будет, Фрэнк?
     - Мистер Визнер...  До тех пор, пока мы  не  закончим  беседу,  я  не
Фрэнк, а Визнер, мистер Визнер.
     - Простите, мистер Визнер.
     - Уже простил... Как голова? В порядке?
     - Да.
     - Тогда слушайте внимательно, Макайр. Очень внимательно. Сейчас у вас
на счету сорок девять тысяч долларов, верно?
     - Да.
     - Вы согласны с тем, что это гроши?
     - Для вас - да.  Квартира у меня выплачена, я считаю, что это  вполне
приличные накопления.
     Визнер покачал головой:
     - Это гроши, Макайр.  Знаете, сколько получает за роль хороший  актер
Голливуда?
     - Сто тысяч... Так, во всяком случае, пишут в "Сошиал"'.

_______________

     ' Светские новости в американской прессе.


     - До трехсот тысяч. Но в будущем станут платить больше... Вот я вам и
предлагаю триста тысяч...  Как звезде... Согласитесь, хорошие деньги... За
то, что  вы  сыграете  роль,  которую  вам  напишут...  А  мы  ее  с  вами
прорепетируем...
     - Какую роль?
     - Интересную.
     - Какую роль? - настойчиво повторил  Макайр,  по-прежнему  тихо,  так
тихо, что Визнеру приходилось напрягаться, чтобы слышать его.
     - Роль Макайра.  С сорок второго года. С той поры, как он привез сюда
агента абвера Кохлера...  А в сорок пятом получил из Мюнхена задание - под
страхом разоблачения - делиться  информацией,  представляющей  оперативный
интерес...
     - Вы хотите разгромить организацию Гелена?
     Визнер удивился:
     - А что это за организация? Я про  такую  ничего  не  слышал.  Ну-ка,
ну-ка, об®ясните, чертовски интересно...
     - Не играйте со мною так жестоко, Фр.. мистер Визнер...
     - Я не играю, а фантазирую, Макайр...  В Мюнхене есть силы, связанные
с гитлеровцами.  Вы это знаете. Мы, патриоты Америки, их ищем. И мы  их  -
рано или поздно -  найдем...  Но  за  их  спиной  стоит  русский  резидент
Штирлиц, который  п о д в е л  к нашему чистому и мужественному разведчику
Полу Роумэну свою девку, агента высокой квалификации.  Скрывшиеся нацисты,
агент Москвы и вы, чиновник разведки, изгнавший из  наших  рядов  Роумэна,
которого человек сломал на Кохлере...  Вы знаете, в нашем  государственном
аппарате, в его высших эшелонах затаились люди, связанные с  Кремлем,  они
открывают  Москве  самую  секретную  информацию...  Поэтому  противник   и
забросил вашего Кохлера в Гамбург...  Да, вы допустили слабость - не более
того...  Вы ведь хотели захватить четверку, как только бы они  сунулись  в
наши резидентуры на юге, не правда ли?! И потом во  всем  признаться?  Или
нет? Возможны варианты ответа. Либо вы играете роль человека, служившего -
через немцев - Москве давно  и  осознанно,  либо  тянете  линию  человека,
который  совершил  трагическую  ошибку...  Вас  уволят  -  это,   надеюсь,
понятно...  Но вас не осудят... Возможно, вам  дадут  три,  четыре  месяца
тюрьмы, но за вас внесут  залог...  После  этого  вы  получаете  деньги  и
переезжаете на юг...  А уж потом делаете фильм-исповедь...  Мы  вам  будем
помогать в этом, мы сделаем сценарий самого сильного антикоммунистического
боевика, который только можно себе представить...  Это даст вам еще триста
тысяч, если не больше.  Можете, конечно, отказаться, но тогда я на вас  не
поставлю ни цента.  Вы же сломались, Макайр, вы преступили  долг,  помогли
врагу. Это все. Теперь я готов слушать ваши доводы, вопросы, условия...
     - Сначала давайте расставим все точки над "i".  Речь идет о заседании
Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности? Или о федеральном
суде?
     - Комиссия отпадает.
     - Почему?
     -  Потому  что  она  работает    целенаправленно:    коммунистическое
проникновение  в  идеологии.  И  вы  знаете,  как  она  непопулярна  среди
интеллектуалов.  А именно в них  мы  заинтересованы,  -  они  рассчитывают
бомбы, снимают фильмы, пишут книги...  Толпе нравятся скандалы такого рода
- пусть...  Но ведь мы работаем впрок, на будущее, а не на  толпу...  Ваше
дело иного толка, оно боевое, в нем есть качественно  новая  информация...
Оно может повлиять и на интеллектуалов, здесь же  не  слова,  но  д е л о;
нацисты, несчастный, честный патриот Роумэн, красные, этот  их  суперагент
Штирлиц...
     - Значит, суд? - утверждающе, по-прежнему тихо заключил Макайр.
     - Да.
     - В таком случае, мое имя будет опозорено?
     - Я вижу вашу роль несколько  иной.  Вы  -  жертва  заговора.  И  вам
прекрасно известно, как американцы сострадают тому, кто оказался  в  нитях
шпионажа.
     - Пресса... На прессу может быть оказан определенный прессинг?
     - Этого обещать не могу.  Слава богу,  мы  живем  не  в  тоталитарной
стране... Реакцию прессы предсказать трудно.
     - Это уязвимое  звено,  мистер  Визнер...  Я  читал  ответ  редактора
Сульцбергера, когда он обещал нам знакомить соответствующие  подразделения
с обзорными материалами своих корреспондентов...  Если он готов на  такое,
неужели нельзя об®яснить ему ситуацию со мной?
     Визнер усмехнулся:
     - Какую? Мол, милый Сульцбергер, мы ребята  особые,  даже  когда  наш
наложил в штаны и начал помогать врагу, мы все равно не даем его в обиду и
вытаскиваем за уши из  дерьма?  Ты  уж  поддержи,  Сульцбергер,  коррупцию
такого  рода,  как-никак  мы  близки  к  президенту,    на    нас    лежит
ответственность  за  безопасность  этой  страны...  Давайте,  придумывайте
текст, который устроит меня.  Я согласовывать ни с кем не  буду,  приглашу
Сульцбергера на ланч и обговорю с ним все  совершенно  открыто...  Давайте
текст, я весь внимание...
     Макайр вдруг странно усмехнулся; после виски лицо его в первые минуты
порозовело, а сейчас снова  сделалось  мертвенно-бледным,  поэтому  улыбка
казалась дикой, противоестественной:
     - А вы ему скажите, что все это игра...  То есть не все, конечно,  но
именно мое дело...