дные  лодки,  подкравшись  к  вражеским  берегам,
запишут те разговоры, которые ведут офицеры противника  на  палубах  своих
крейсеров, - вот и вся разведка!"
     Необходимость консультаций с Макартуром диктовалась и тем еще, что он
был именно тем военачальником,  который  санкционировал  атомный  удар  по
японскому агрессору, - начавшаяся критика его приказа была крайне  обидна:
"На войне как на войне, ради спасения жизни одного американского солдата я
был готов сжечь всю Японию".
     Макартур, выслушав коллег, пришел в ярость:
     - Запросите шпионов! Президент вменил им  в  обязанность  следить  за
миром! Чем же они, интересно, занимаются?!
     Военный  и  военно-морской  атташаты  США  в  Аргентине,  запрошенные
Пентагоном,  частично  подтвердили  полученные   профессором    Патерсоном
сведения, однако сообщили,  что  "военные  весьма  надежно  охраняют  свои
секреты;  фамилии  Танка,  Руделя,  Риктера  не  есть  вымысел,  эти  люди
интересуют нас уже в течение полутора лет, однако до сего времени ни  одна
из наших комбинаций по подходу к ним не увенчалась успехом".
     Когда  Пентагон  провел  совещание  с  заместителем  государственного
секретаря,  сообщив  ему  все  те  сведения,  которые   были    доставлены
профессором  Патерсоном,  шифровки  из  военного   атташата,    заключения
исследовательских центров, анализ рокфеллеровского банка "Чейз Манхэттэн",
было  принято  решение   срочно    запросить    данные    в    Центральной
разведывательной группе; это не могло пройти мимо Белого дома.
     Десятиминутная встреча  Штирлица  с  Патерсоном  на  улицах  вечерней
Кордовы  обретала  контуры  события  государственной  важности:  появление
атомного оружия в Аргентине  могло  повести  к  политическому  кризису  на
латиноамериканском континенте.
     Начальник  Центральной  разведывательной   группы    потребовал    от
руководителей  ведущих  подразделений  представить  ему    соответствующие
доклады, дав на эту работу сутки, - президент  затребовал  информацию  для
принятия немедленного решения.
     Когда Макайр ознакомился с копиями документов  профессора  Патерсона,
он сразу же понял: Штирлиц. Это работа Штирлица и Роумэна.
     Перед тем как садиться за справку, он позвонил Даллесу;  тот  знал  о
случившемся  из  своих  источников;  являясь  членом  совета    директоров
института по  международным  отношениям  в  Нью-Йорке,  который  об®единял
финансистов, политиков, наиболее талантливых исследователей, работавших  в
авангардных отраслях науки, так или иначе связанных с обороной, крупнейших
промышленников и директоров  наиболее  престижных  газет,  радиостанций  и
журналов, он уже знал, что вся с е т ь  немцев, работающих на американскую
разведку, засвечена; неожиданностью для него было то, что Перон  форсирует
работы по созданию  атомного  оружия;  после  некоторой  растерянности,  с
которой он не сразу справился, пришло  решение:  "что  ж,  чем  хуже,  тем
лучше;  давление  на  Аргентину  даст  возможность  привести   к    власти
управляемого человека; пришло время заново разыгрывать фашистские симпатии
Перона".
     - Боб, сегодня и завтра я совершенно закрыт, - ответил Даллес, поняв,
что отныне контакты с Макайром нецелесообразны.  -  Я  обещал  брату,  что
проведу с ним эти дни.  Что-нибудь случилось? У вас  встревоженный  голос.
Что произошло?
     - Произошло, Аллен, мне очень нужен ваш совет...
     - Через три дня я к  вашим  услугам,  -  ответил  Даллес,  зная,  что
директор  ЦРГ  дал  Макайру  -  как  и  остальным  руководителям   ведущих
подразделений - всего сутки для разработки  справок.  -  Неужели  дело  не
терпит?
     - Совершенно не терпит, Аллен.  Я бы просил вас, очень  просил  найти
для меня хотя бы полчаса.
     - Да хоть три,  -  Даллес  хохотнул,  -  но  только  через  три  дня.
Счастливо, Боб.
     И, положив трубку, подумал: "С кем бы мне сейчас следовало увидаться,
так это именно с Роумэном".
     Связавшись с директором ФБР -  "другом-врагом"  Гувером,  договорился
пообедать; этот бульдог найдет иголку в стоге сена; Роумэн не  иголка,  он
нам нужен, неужели все же Макайр неспроста привез сюда этого агента абвера
с сорок третьего, неужели он у них в руках?!


     Совещание, которое Трумэн собрал у себя  в  Овальном  кабинете,  было
кратким; присутствовали его помощник по вопросам разведки адмирал  Сойерс,
адмирал Леги и военно-морской министр Форрестол.
     Будучи газетчиком, Трумэн на этот раз не тратил время на многочасовые
обсуждения проблемы с  аппаратом;  в  прессе,  где  все  еще  была  сильна
рузвельтовская тенденция, его критиковали за то, что военная администрация
в Германии освобождает из тюрем  немецких  генералов,  германская  военная
промышленность  вступила  в  прямые  (хоть  и  негласные)  переговоры    с
американскими  промышленниками  и  финансистами,  работа    Комиссии    по
антиамериканской  деятельности  стала  притчей    во    языцех,    "нацизм
реабилитирован,  прямой  вызов  духу  Потсдама  и   Ялты",    скандал    с
Пендергастом-младшим, который  совершенно  запутался  со  своими  мафиози,
грозил  сделаться  достоянием  прессы;  левые  в  Европе  травили  его  за
поддержку реакционных политиков, переживших немецкую оккупацию;  Восточная
Европа настаивала на выдаче гитлеровских военных преступников,  скрывшихся
на Западе и в Латинской Америке; информация  профессора  Патерсона  давала
возможность одним ударом прихлопнуть двух зайцев.
     Трумэн был резок и - что всех поразило - стремителен в своем решении:
     - Необходимо, чтобы завтра же наш посол посетил Перона.  И потребовал
немедленной выдачи всех нацистских  преступников  -  список  приложите,  -
которые нашли убежище в Аргентине.  Сообщения об этом обязаны появиться  в
завтрашних вечерних газетах.  Естественно, в первую  очередь  удар  должен
быть нанесен против немцев, связанных с  атомным  проектом  Перона.  Пусть
ваши люди позаботятся о том,  чтобы  кампания  в  прессе  была  широкой  и
нагнеталась  день  ото  дня:  Америка  была,  есть  и   будет    бастионом
антинацизма! Вопрос об атомной бомбе Перона пока открыто не ставить!  Если
мы изолируем его  нацистских  атомщиков,  это  затормозит  работу  и  даст
возможность поработать разведке. Поработать, а не поболтать!


     Через день в газетах  Соединенных  Штатов  началась  кампания  против
гитлеровцев, окопавшихся в Аргентине: "Америка требует немедленной  выдачи
нацистских палачей!"


     После  беседы  с  американским  послом  Перон  отправил    полковника
Гутиереса на встречу с русским дипломатом; выслушав личного  представителя
президента, московский посланец ответил:
     - Сеньор Гутиерес, моя страна выступает против атомного  оружия,  вам
это прекрасно известно. Однако мы никогда не возражали против исследований
в  области  мирной  атомной  энергетики.  Мы  полагаем,  что  это   служит
прогрессу, а не войне.  В этом смысле моя страна  готова  к  кооперации  с
любым государством, - если мы получим  заверения,  что  расщепленный  атом
будет служить делу энергоснабжения промышленности и  сельского  хозяйства,
но не рычагом в военно-политическом шантаже, - о каком бы  уголке  земного
шара ни шла речь...


     Прослушав последние известия  (в  здешних  туристских  избушках  были
надежные "Блаупункты"), Штирлиц попросил проводника открыть бутылку  "агуа
ардьенте", щедро расплатился, сказал, что  в  услугах  Хосе  Эухенио  (так
звали парня) больше не  нуждается,  уснул,  как  только  голова  коснулась
подушки; наутро был на окраине Виллы Хенераль Бельграно.
     Устроившись на опушке леса, он  наблюдал  в  бинокль  этот  маленький
поселок с семи утра  до  шести  вечера:  типичная  Бавария;  только  отели
построены как концлагеря, точно такие же вышки, только вместо  аппельплаца
бассейн; Мюллера узнал сразу, хотя тот тоже изменил  внешность  -  борода,
усы, очки в толстой оправе (он знал, что я ношу черепаховую, не оттого  ли
заказал такую  же?),  одет  в  традиционный  альпийский  костюм;  впрочем,
большинство мужчин в таких же костюмах (неужели еще не слышали радио?  Или
ничего не боятся?).
     Штирлиц проследил путь Мюллера, вместе с другими тот вошел в  костел;
господи, он же неверующий, всегда потешался над попами; хотя здесь  нельзя
быть атеистом, Перон этого не поймет.
     Спрятав бинокль в футляр, сунув его в портфель, где лежали пистолет и
две  запасные  обоймы,  Штирлиц  поднялся  с  земли,  отряхнул  колени  от
искрошенной  листвы  и  хвойных  иголок,  улыбнулся    Клаудии,    которая
по-прежнему была рядом, спустился в поселок, вошел  в  церковь,  осторожно
прошел по полупустому, гулкому залу, присел на скамью, - место за Мюллером
пустовало - положил ему руку на плечо и шепнул:
     - Хайль Гитлер, группенфюрер...
     Не оборачиваясь - только плечо закаменело, - Мюллер ответил:
     - Рад вас слышать, Штирлиц...



        РОУМЭН, ПЕПЕ, МАКАЙР                                       (сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Коттедж, куда привезли Роумэна, был за городом, где-то в районе парка
Токсидо; глаз ему не завязывали, сидел он сзади, не стиснутый охранниками;
шофер о чем-то весело болтал по-итальянски с тем человеком, что  пришел  в
мансарду на Гринвидж-Виллэдже;  внутреннее  состояние  говорящих  даже  на
незнакомом языке  все  равно  четко  просчитывается;  смысловая  интонация
определяет не только речь политического лидера (она обязана таить  в  себе
множество смыслов и вероятий), но именно беседы людей улицы.
     Роумэн машинально запоминал дорогу, но когда шофер  резко  свернул  с
шоссе на проселок, а потом начал вертеть среди рощ и маленьких  коттеджей,
ориентиры потерял; а что в конце-то концов могут дать эти самые ориентиры,
подумал он, если получилось - значит, получилось, а нет, так  нет,  ничего
уж теперь не попишешь.


     В коттедже, обставленном с чисто итальянской роскошью, было пусто, ни
одного человека; шофер предложил  Роумэну  перекусить:  "Сейчас  сварганим
спагетти, я это делаю мастерски, в рефрижераторе должна быть  лямбруска  и
кьянти, впрочем, вы, янки, больше любите виски, разве можно любить горечь,
от которой вяжет рот?"
     - Как долго я должен ждать встречи? - спросил Роумэн.
     Тот, кто привез его, ответил:
     - Видимо, встреча состоится  сегодня  ночью.  Или  в  крайнем  случае
завтра утром.
     - А звонить отсюда можно?
     -  Куда  угодно...  Только  имейте  в  виду,  что  телефон,   видимо,
прослушивается.
     - Какой службой? - спросил Роумэн. - Налоговое  управление,  полиция,
ФБР?
     Шофер рассмеялся:
     - По-моему, всеми...  Иногда можно слышать, как втыкаются  сразу  три
подслушки...  Но вы же не будете говорить о чем-то таком, что даст  против
вас улику?
     - Против меня каждое слово даст улику, -  ответил  Роумэн.  -  Ладно,
начнем готовить спагетти... А я, кстати, могу вас научить делать "попару".
     - Что это? - поинтересовался шофер, снимая пиджак и облачаясь в белую
поварскую куртку.
     - Сказка, - ответил Роумэн. - Это  делают  болгары,  меня  выучил  их
князь, страшный пьяница, но очень милый человек...  Берете черствый  хлеб,
масло, натираете сыр, все это  заливаете  кипятком  и  даете  постоять  на
медленном огне пять минут.  Потом разливаете в глубокие тарелки; виски  не
рекомендуется, только сливовица - это крепчайшая  водка  из  черных  слив,
сшибает с ног.  Попара особенно хороша  после  ночной  пьянки,  вместе  со
стаканчиком сливовицы вы возвращаетесь к жизни - ни томления духа, ни боли
в затылке, полнейшее счастье.
     - Попробуем, - пообещал шофер-повар. - Только у нас нет болгар.  Одни
итальянцы, янки и евреи...
     Спагетти были отменны, соус  очень  острый  -  томат  с  перцем,  сыр
какой-то совершенно особый, очень соленый и  п л а в к и й,  тянулся,  как
вар, раскаленный на солнце.
     - Мистер Роумэн, меня просили задать  вам  несколько  предварительных
вопросов, - сказал тот, кто приезжал за  ним.  -  Сказали,  что,  если  вы
хотите, можете не отвечать, но лучше б  ответили,  потому  что  мы  сможем
кое-что подготовить, если ваше д е л о надо реализовывать вне этой страны.
     - Вне, - ответил Роумэн. - Большая часть дела должна  быть  проведена
за границей.
     - Где именно?
     - Я скажу об этом мистеру Гуарази.
     - Ясно, - кивнул шофер. - Как знаете... Только штука в том, что у нас
не везде есть  свои  люди...  О  нас  ведь  пишут  много  ерунды...  Если,
например, операция предстоит в Китае или Венгрии, Австралии  или  Чили,  у
нас там нет верных людей...  Пока найдем  или  же  передислоцируем  тройку
наших - можем  потерять  драгоценное  время...  У  вас  вообще-то  как  со
временем?
     - Как у всех, - улыбнулся Роумэн. - Плохо... В Панаме или Никарагуа у
вас есть свои люди?
     Шофер снял свою белую поварскую куртку:
     - Мистер Роумэн, вы, видимо, плохо нас поняли: вопросы задаем мы.  Вы
отвечаете. Или молчите - на ваше усмотрение.
     - Если на мое усмотрение, то я  бы  лег  соснуть.  На  меня  нападает
сонливость, когда все становится на свои места. Это можно?
     - Конечно, мистер Роумэн.  Выбирайте  себе  комнату  и  заваливайтесь
отдыхать. Мы вас разбудим, если приедет тот, кого вы ждете.


     Вито Гуарази - Пепе - прилетел поздно ночью;  Роумэн  не  слышал  его
голоса, он проснулся из-за того, что хлопнула дверца машины.
     Ну, сказал он себе, с богом, Роумэн, валяй, иди к нему.
     - Добрый вечер, - сказал Пепе, поднимаясь навстречу Роумэну, -  очень
рад вас видеть...
     - Здравствуйте, я тоже, говоря откровенно, рад этой встрече.
     - Только я не "Пепе".  А  вы  не  "Роумэн".  Поскольку  нам,  видимо,
предстоит делать одну работу, давайте выберем себе новые имена.
     - В таком случае, я буду называть вас Габриэлем, - сказал Роумэн. - В
вас есть что-то от Габриэля Анунцо, глаза похожи...
     Пепе усмехнулся:
     - Часто встречались? Привлекли к работе?  Как.  это  у  вас  говорят,
"заагентурили"?
     - Это запрещено, Пепе.  Мы не имели права агентурить ведущих поэтов и
представителей царствующих фамилий; даже  экс-королей  можно  использовать
лишь в качестве источников информации.
     - Ишь, - Пепе покачал головой, - какое джентльменство.
     - Отнюдь, -  возразил  Роумэн.  -  Математический  расчет.  Люди  они
балованные,  дисциплине  не  учены,  жизни  не  знают,   язык    развязан,
запрещенных тем для дискуссий нет,  вот  вам  и  провал,  поверьте...  Ну,
хорошо, Габриэль, действительно, трудно... Дик?
     - С Диком согласен. Вам я даю имя Макс.
     Роумэн полез за своими мятыми сигаретами; не отводя глаз от  Гуарази,
спросил:
     - А если мне такой псевдоним не нравится?
     - Придется привыкнуть. Как-никак операцию поручено провести мне, а не
вам.  Прежде  чем  я  познакомлю  вас  с  моими  помощниками,  пожалуйста,
расскажите подробно, что нам предстоит сделать.
     - Я расскажу...  Я все  расскажу.  Дик...  Только  сначала  позвольте
задать один вопрос.
     - Пожалуйста.
     - Тот, прежний контракт, по которому вы работали с Гаузнером,  Кемпом
и Ригельтом, расторгнут?
     - Почему вы интересуетесь прошлым?
     - Потому что сейчас мы должны работать против  них.  Сидеть  на  двух
стульях невозможно.
     - Будем считать, что контракт расторгнут.  Но я хочу внести  ясность.
Макс...  Мы  не  заключали  соглашения  с  нацистами...  Соглашение   было
достигнуто здесь, в Нью-Йорке, с американцами.
     - Значит, Макайр, - задумчиво, словно бы самому себе, сказал  Роумэн.
- Я так и думал, обидно...
     - Я не знаю фамилии того американца.
     - Но вы его видели?
     - Да, однажды.
     - Опишите.
     Гуарази покачал головой:
     - Вы же знаете, мы исповедуем закон молчания, нарушение стоит  жизни,
а я люблю жизнь... Итак, к делу...
     - К делу так к делу, - согласился Роумэн и посмотрел  на  часы.  -  В
нашем распоряжении трое суток, Дик. Если мы опоздаем - местечко называется
Вилла Хенераль Бельграно, сто сорок километров от Кордовы, Аргентина, - то
можно и не вылетать...
     -  Сколько  я  помню  авиакарты  мира,  Макс,  такого  авиапорта   не
существует.
     - На картах нет.  А в жизни - да. Там аэродром, который может принять
одномоментно три транспортных самолета, иначе говоря, батальон  захвата...
Мы должны прибыть туда на маленькой южноамериканской авиетке, в  противном
случае мы демаскируем себя.
     -  У  вас  есть  средства,  на  которые  мы  приобретем  авиетку?   -
поинтересовался Гуарази. - Где? Кто ее будет вести?
     - Маленький самолет нам даст диктатор Никарагуа Сомоса, Дик.
     - Гарантии?
     - Мы их получим в  Панаме  завтра  днем,  -  самолет  уходит  в  семь
тридцать, так что в два часа будем на месте.  Адрес у меня есть. Я имею  в
виду адрес человека, который даст нам показания под присягой...  А вечером
вылетим в Манагуа...  Правда, с пересадкой, рейсом девятнадцать  пятьдесят
семь.  Той же ночью должна  быть  организована  встреча  с  Сомосой.  Ваше
присутствие  необходимо.  Ваших  помощников  -  тоже.  В  зависимости   от
результатов этой беседы - а она, думаю, закончится  в  нашу  пользу  -  мы
вылетаем на юг, в Виллу Хенераль Бельграно, на  встречу  с  шефом  гестапо
Мюллером.
     - Думаете, он рад предстоящей встрече?
     - Это меня как-то не очень заботит. Меня заботит то, чтобы мы были на
поле аэродрома не позже тринадцати ноль-ноль  во  время  авиапарада  ровно
через три дня.
     Гуарази поднялся:
     - Простите, Макс, я должен связаться с боссом;  в  вашем  плане  есть
несколько позиций, которые я не могу принять без санкции.
     -  Да,  да,  конечно.  Дик.  Я  понимаю,  валяйте,  звоните.  Только,
пожалуйста, постарайтесь их уговорить, если они начнут выкобениваться.
     - Боссы не выкобениваются.  Наши  боссы  взвешивают  меру  реальности
внесенных  предложений,  они  прагматики  с  мужественными    и    добрыми
сердцами... И еще: Мюллер там будет один? Или с охраной?
     - Скорее всего с охраной.
     - Численность?
     - Не знаю.
     - Но с ним, видимо, будет  в а ш  Макс? Или я ошибаюсь?
     - Кто вам назвал это имя?
     - Не комментируется.
     - Хорошо, я поставлю вопрос иначе:  о  м о е м  Максе  вы  узнали  от
Макайра? От того американца, который подписывал контракт с вашими боссами?
И сказал, что это нацист? А я попал в его сети? И Крис тоже с ними?
     - Не комментируется, - повторил Гуарази, и глаза его стали такими  же
грустными, как тогда, в мадридской квартире Роумэна (господи, когда же это
было, да и было ли вообще?!).
     Поднявшись с кресла, он извинился:
     - Мне придется соединяться с несколькими городами, простите,  если  я
буду отсутствовать минут двадцать. Хотите чего-нибудь выпить?
     - Да, пусть принесут виски.
     - Я плохо разбираюсь в марках... Какие вы предпочитаете?
     - Не важно. Сейчас не важно... Что есть... И желательно побольше.


     Лаки Луччиано выслушал Пепе; тот  говорил  на  сицилийском  диалекте,
используя зашифрованные термины, ни один  б е с  в ФБР не разберет;  долго
молчал, обдумывая услышанное, потом спросил:
     - Ты действительно считаешь его серьезным партнером?
     - Да, - ответил Гуарази, не задумываясь.
     - Меня смущает тот человек, который  будет  ждать  вас  на  аэродроме
вместе с немцем. Он нам не нужен, Пепе.
     - Хорошо. Я его оставлю там?
     - Насовсем, - улыбнулся Лаки. - Это помирит меня с теми, кто ведет  с
ними борьбу. Всегда надо думать впрок.
     - Это вызовет гнев партнера, с которым я сейчас беседую.
     - Ты убежден, что он нам нужен?
     - Может понадобиться в будущем.
     - В каком качестве?
     - Очень сведущ.
     - Больше наших юристов?
     - Да.
     - Тебе жаль его?
     - В какой-то мере.
     - Хорошо, поступай как знаешь, но тот, второй, пусть  останется  там.
Ты знаешь, в чем его подозревают.  Это может бросить тень на общее д