совершают круговерть, тем больше прибыли оседает в банках.
А те обращают это на могущество державы, на что ж еще?!
     Тогда Пендергаст понял, что, чем круче Белый  дом  завинчивает  гайки
сухого закона, тем большую силу  набирает  "Коза  ностра";  он  с®ездил  в
Чикаго, повстречался там с нужными людьми и  вернулся  в  родной  город  с
неким Филиппе  Каролло:  "Это  мой  новый  заместитель,  знающий  юрист  и
надежный партнер в бизнесе".
     Газета Гарри Трумэна повела кампанию за избрание  Каролло  в  местный
сенат;  п р о в е л и;  вскоре  после  этого  Каролло  выдвинул  Трумэна в
сенат Соединенных Штатов.
     Трумэн испытал шок, когда -  в  Вашингтоне  уже  -  узнал  об  аресте
Каролло; хотел связаться со своим боссом - Пендергастом, но  тот  лежал  в
клинике; Трумэн полетел на родину, но успел лишь на похороны  Пендергаста;
венок, который он положил на могилу старика, поражал обилием роз и гвоздик
с вкрапленными синими гиацинтами,  цвет  национального  флага:  патриотизм
прежде всего.
     После траурной процессии  Трумэн  обмолвился  несколькими  словами  с
племянником Пендергаста и его наследником Джимом.  "Пусть  все  идет,  как
идет, Гарри, - сказал Пендергаст-младший, - наши  друзья  прислали  своего
человека, это Чарли Бенаджо, крепкий парень, пришло время выдвижения новых
кадров, Каролло - сыгранная карта, мы ему поможем, не думайте, но  ставить
на него больше нет смысла, тем более что ему еще сидеть восемь лет".
     Уже  после  того,  как  Трумэн  сел  в  кресло   президента,    между
Пендергастом-младшим и Бенаджо произошел разрыв; скандал грозил  перерасти
в излишне громкий;  несколько  раз  упоминалось  имя  Трумэна;  надо  было
успокоить общественное мнение; именно поэтому об®ектом для удара по  мафии
выбрали Лаки Луччиано, арест ему не грозит, а  шума  много,  -  пусть  все
знают,  что  президент  и  его  штаб  беспощадны  по  отношению  к  любому
представителю мира организованной преступности.
     Лаки снова позвонил в резидентуру; Эндрю  приехал  на  встречу  через
час. Выслушав Лаки, сказал:
     - Ты же понимаешь, что я не в силах противостоять Белому дому?
     - А я бы встал на твою защиту, Эндрю...  Даже если бы сам господь бог
обидел тебя без всякого на то повода.
     - Ты - богатый, - вздохнул Эндрю. - Тебе можно задирать даже бога.  А
я чиновник, Лаки.  Бедный чиновник, который вынужден держаться за  кресло.
Такая уж у нас судьба...
     - Стоит ли бросать друга в беде, Эндрю?
     - Стоит ли требовать от друга невозможного.  Лаки? Ты  же  сам  часто
повторяешь эти слова...
     - Ты не пытался связаться с боссами?
     - Пытался.  Они тоже считают, что ты должен лечь на грунт. Пока  что.
На какое-то время. В конечном счете мы поможем тебе в Европе.
     - Хорошо, Эндрю, - ответил Луччиано. - Я приму твой совет к сведению.
     С этим и ушел.
     Твари, сказал он себе, садясь в машину,  маленькие,  трусливые  люди;
получив свое, прячутся в норку, как мышата; что ж, они еще пожалеют о том,
что так легко  о т д а л и  меня  мистеру  президенту.  Я  не  та  монета,
которой можно расплачиваться за собственные грехи, они в этом убедятся.
     В свои апартаменты, снятые в отеле.  Лаки Луччиано не вернулся; сразу
же отправился на Варадеро; вызвал  на  совещание  Фрэнка  Кастелло,  брата
создателя чикагской мафии Ральфа Капоне,  мудрого  Джо  Адониса  и  автора
к о н ц е п ц и и  игорных домов нового  типа  Вильяма  Моретти;  попросил
прилететь и Синатру, тем более Фрэнки-Бой отчего-то  заинтересовался  Пепе
Гуарази.
     - Поскольку я на мушке, - сказал Луччиано, когда друзья собрались  на
огромной террасе (двести квадратных метров, выдвинутых в океан), - и  этот
ужин можно считать в какой-то мере прощальным,  встретимся,  видимо,  лишь
через полгода, когда утихнут страсти, мне бы хотелось обсудить с вами  два
кардинальных вопроса...  Первое: виски продают в каждой  аптеке,  в  любом
баре и ресторане, виски дороги,  люди  предпочитают  пиво,  от  него  тоже
балдеют, но стоит это в семь раз  дешевле...  Вношу  предложение:  Сицилия
превращается в мировой центр по переправке наркотиков в Штаты...  Таким же
центром, но в основном кокаиновым, должен стать какой-то регион  Латинской
Америки.  Это предстоит проработать. Времени мало, а решение надо  принять
до моего от®езда... Кто за то, чтобы утвердить сицилийский план?
     - Болезнь наркомании может оказаться неуправляемой, Лаки,  -  заметил
Моретти. - У меня трое детей... Как бы этот бизнес не ударил бумерангом по
нашим семьям.
     - На то ты и отец, чтобы держать детей в узде, - отрезал Лаки.  -  Ты
не янки, которые цацкаются с отпрысками.  Ты итальянец. Твое слово - закон
для семьи.  Нет, твое опасение не серьезно, Вильям, итальянцы  умеют  быть
сильными, когда речь идет об  их  женщинах  и  детях.  Сила  -  это  форма
доброты, согласись... Пусть ученые выдумают противоядие, найдут что-нибудь
безвредное, что могло бы так же веселить людей, как опиум  или  кокаин.  В
конечном счете мы поможем человечеству не быть злым, не кидаться  друг  на
друга в ярости, подходи ко всему с точки зрения  здравого  смысла...  Люди
выдумали атомную бомбу, но ведь через полгода каждый мог приобрести чертеж
бомбоубежища...  Изобрели  газы  -  ужас,  конец  света,  мор!    Появился
противогаз, и все встало на  свои  места.  Нельзя  регулировать  прогресс,
Вильям.  Это пустая затея. Он не поддается коррективам, идет сам по  себе.
Каждое действие рождает противодействие, логика, не  сердись,  что  я  был
резок, но среди друзей нельзя кривить душой...
     - Я - за, -  сказал  Кастелло,  -  хотя  я  тоже  вижу  в  этом  деле
бумеранг...
     - Спасибо, друзья, - заключил Лаки. - И, наконец,  второе...  Вы  все
знаете,  что  Бен  Зигель  для  меня  больше,  чем  брат...  Как  и    для
Фрэнки-Боя... Вы все знаете, сколько раз он спасал мне жизнь... Но то, что
он вытворяет, ставит под угрозу не только наше дело, но и его самого. А он
ведь нам всем очень дорог, верно?
     - Он замечательный парень, - сказал Синатра. - Просто ему  крепко  не
везет... У каждого человека бывают такие полосы, надо ее пережить...
     Лаки положил свою ладонь на длинные пальцы Синатры:
     - Ты  очень  добрый  человек,  Фрэнки-Бой,  за  это  тебя  так  любит
Америка... Знаешь, сколько Бен задолжал банкам?
     - Три миллиона, - ответил Вильям Моретти. - Мы навели справки.
     Лаки покачал головой:
     - Шесть с половиной.  Если быть точным, шесть миллионов пятьсот сорок
три тысячи баков.
     - Он взял под двенадцать процентов три миллиона у семьи дона Кало,  -
заметил Кастелло. - Мне это очень не нравится.
     Лаки кивнул:
     - Мне тоже.  Поэтому я предлагаю следующее: мы возьмем  на  себя  все
долги Бена Зигеля, сделаем его генеральным  директором  отеля  "Фламинго",
поручим игорный бизнес в Лас-Вегасе и запретим принимать какие  бы  то  ни
было решения без нашей санкции.
     - Ты хочешь простить ему шесть  с  половиной  миллионов  долларов?  -
удивился Кастелло. - Слишком дорогой подарок.
     - Эти деньги вернутся к нам через полтора года.  Я  все  просчитал  с
моими адвокатами.  Они летали в Неваду, потом провели  беседу  с  агентами
налогового управления в Вашингтоне.  Бену не под силу реклама на радио и в
газетах.  Он не знает, как ладить с властями штата. Он слишком уверовал  в
то, что все покупается непосредственно за деньги.  Это  обижает  уважаемых
людей, ставит их в положение потаскух, так нельзя, прежде всего надо  быть
джентльменом.
     - Я поддерживаю Лаки,  -  сказал  Синатра.  -  Бен  Зигель  -  чистый
человек, он лишен чувства жадности, такие - редкость.
     - Голосуем? - спросил Лаки. - Мне бы очень хотелось, друзья, чтобы вы
доверились мне.  В крайнем случае, если убыток не будет покрыт,  я  берусь
внести его долг в нашу общую кассу.
     ...Когда наутро Зигель узнал о решении совещания, он  позвонил  Лаки:
тот купался вместе с Синатрой, гоняли вдоль по берегу брассом, - в глубину
плавать нельзя, акулы; впрочем.  Лаки порою уплывал на яхте в  океан,  три
его телохранителя с карабинами устраивались на мачтах, а он нырял с борта;
когда  начинали  грохотать  выстрелы,  он  быстро  оглядывался,   стараясь
угадать, где появится кровавый круг, - ребята били по акулам без  промаха,
купание между хищниками щекотало нервы, возвращало в молодость, почему так
быстролетна жизнь?!
     - Слушаю тебя, Бен, - сказал  Лаки,  наблюдая  за  тем,  как  горькая
океанская вода стекала с его крепкого тела на изразцовый  пол  веранды,  -
очень рад, что ты позвонил, брат.
     - Брат? - переспросил тот с нескрываемой яростью. -  Ты  назвал  меня
"братом"?
     - А как же мне называть тебя?
     - Ты подонок, Лаки! Неблагодарный, мелкий подонок!
     - Зачем ты обижаешь меня, Бен? Что я сделал тебе плохого?
     - Нет, вы посмотрите на этого апостола!  -  Бен,  видимо,  был  пьян,
говорил громко, как на рынке. - Ты разорил меня, любимый брат!  Пустил  по
миру! Мне теперь положено распахивать дверцу твоего "паккарда",  когда  ты
решишь провести ночь во "Фламинго", в  том  отеле,  куда  я  вложил  всего
себя?! Или я должен рапортовать тебе о ситуации после того, как ты примешь
ванну и вызовешь в свой апартамент?  Или  я  должен  передавать  сводки  о
доходах кому-то из твоих ад®ютантов? Скажи кому! Я  приготовлюсь  заранее.
Витторио? Луке? Гуарази? Николо?
     - Бен, ты болтаешь ерунду...  Причем по телефону... Как ты  был  моим
другом, так ты им и остался. Мне стоило большого труда отбить для тебя то,
что я смог отбить...  Генеральный директор, получающий процент с дохода, -
не так уж и плохо...
     - Ты бы на такое согласился?!
     - Я бы не стал влезать в авантюру, Бен.  Я бы сначала посоветовался с
братьями... Выслушал их мнение... Только после этого я бы начал дело...
     - Словом, так,  б р а т...  Либо ты отменяешь то, о чем  вы  за  моей
спиной сговорились, либо пенять тебе придется на себя.  В Голливуде  любят
сенсации, а ты знаешь, что я умею рассказывать байки.
     - Хорошо, Бен, - задумчиво ответил Лаки. -  Я  постараюсь  что-нибудь
для тебя сделать.
     - Только не очень долго старайся.  Лаки! А то ведь я тоже  знаю,  как
надо поступать! Я очень не люблю, когда меня отдают на с®едение волкам!  Я
умею отвечать ударом на удар! Я скажу Америке то, чего никто не сможет  ей
сказать.
     - Дай мне время, Бен, - сказал Лаки. - И не  глупи.  Мы  же  с  тобой
братья. Неужели ты позволил себе забыть, как мы начинали?
     - Я сказал свои условия, - отрезал Бен.  -  И  ты  знаешь,  где  меня
найти.
     Лаки Луччиано долго стоял у телефона, слушая, как резко, словно 505 в
ночи, пищали гудки отбоя; яростно бросил трубку на пол,  она  раскололась,
как кокосовый орех; обернулся к Гуарази:
     - Позвони к Джонни, передай, что Бен тяжко заболел, пусть отправят  к
нему самых хороших врачей...
     И вернулся на берег.
     - Что-нибудь случилось? - спросил Синатра.
     - Ровным счетом ничего. Почему ты решил, будто что-то случилось?
     - Потому что я артист, Лаки. Я обладаю даром чувствования.
     - Ну и что ты почувствовал?
     - Что-то плохое. И ты совсем белый...
     -  Ну,  это  легко  исправить,  Фрэнки-Бой,  -  Лаки   обернулся    к
телохранителю, что сидел  под  пальмой,  крикнул,  чтобы  принесли  виски;
раздраженно выбросив лед на  песок,  выпил;  протянул  лакею  стакан;  тот
плеснул еще раз - на донышко, по-американски.  "Лейте  до  краев,  -  тихо
сказал Луччиано, - я же хочу  выпить,  а  не  выгадать  паузу";  медленно,
маленькими глотками  в о б р а л  в себя желтую влагу,  бросил  стакан  на
песок, поднялся, разбежался, прыгнул в океан и пошел кролем на глубину.
     Синатра закричал:
     - Лаки! Не сходи с ума! Лаки!
     На берег высыпали телохранители, столкнули в  воду  лодку  с  сильным
шведским мотором, понеслись следом за Лаки; он обернулся в ярости:
     - Вон отсюда! Я что, звал вас?!
     Заплыв в океан, он перевернулся  на  спину  и  заплакал,  потому  что
явственно, словно в кино, увидел худенького Бена, который швырнул  его  на
землю, а сам выпустил очередь из автомата в  тех,  кто  стоял  напротив  с
пистолетами в руках: "Ну, псы, ну, твари, они смеют поднять руку на  моего
брата, ну, падаль подзаборная! Вставай, Лаки, прости, что я  был  вынужден
толкнуть тебя, нельзя толкать друзей, даже если хочешь им добра, но они бы
прошили тебя насквозь, так что купи себе новые брюки, я виноват,  что  эти
порвались, зато ты у меня здоровенький; черт с ними, с этими брюками..."
     Пусть меня сожрут акулы - это быстрая смерть, думал  Лаки,  глядя  на
растекшиеся слезами облака, пусть придет конец, я его заслужил, но ведь он
сам во всем виноват! Что я могу сделать, если  против  него  встали  все?!
Разве можно ссориться со всеми, разве  можно  считать  себя  умнее  всех?!
Господи, прости меня! Но я не мог поступить иначе! Не  мог,  ну  никак  не
мог! За мною дело, тысячи  людей,  я  отвечаю  за  них,  неизвестных  мне,
маленьких и темных, я Лаки Луччиано, а брат хочет  нанести  удар  по  этим
людям...  Нет, он  не  х о ч е т,  он  уже  н а н е с  удар!  Что  же  мне
остается делать? Ждать, пока он соберет пресс-конференцию  и  расскажет  о
нашем бизнесе?!
     Лаки  вернулся  на  берег  через  полчаса;  лицо  было,  как  обычно,
улыбчивым, спокойным:
     - Прости меня, Фрэнки-Бой, - сказал он, - очень  хорошо,  что  ты  не
поплыл следом, я был бы очень  раздосадован  этим,  я  люблю  рисковать  в
одиночку, вместе я люблю побеждать...
     - Лаки, а теперь я бы хотел обсудить с тобой одним некий  сумасшедший
проект, - сказал Синатра. - Он настолько сумасшедший, что говорить  о  нем
при ком-то третьем - значит, ронять свой авторитет...
     - Давай обсудим сумасшедший проект, - легко согласился Лаки. - Иногда
сумасшествие таит в себе высший разум.
     - Тебе ничего не говорит имя Роумэн? Пол Роумэн из ОСС?
     - Откуда мне знать людей  ОСС?  -  усмехнулся  Лаки;  даже  с  самыми
близкими он никогда не говорил ни слова о  работе  на  разведку  во  время
войны; об этом знали только два человека из  синдиката  -  Меир  Лански  и
Ланца; итальянцы не простят сотрудничества  с  п р а в и т е л ь с т в о м
другой страны, такой уж они народ, да и потом, будь то  политики  ОСС  или
стратеги флотской разведки, все равно они все  легавые,  такая  уж  у  них
суть,  нельзя  же  переделать  пойнтера,  заставив  его   пасти    выводок
вальдшнепов.
     Он всегда помнил, как к нему обратились р е б я т а Макайра по поводу
одного их друга, потерявшего голову  из-за  девки:  "Резидент  в  Испании,
идеалист, зовут Пол Роумэн, надо помочь ему сделаться реалистом; об®ект  -
его девка, красотка из Норвегии, он ее очень любит, и семья Спарка, тоже в
прошлом был с нами, вел Португалию, у  него  дети,  малыши  очаровательны,
пусть, в случае нужды, поиграют на вашей ферме,  дадут  каждому  по  пони,
научат седлать, мальчишки забывают родителей, если им дать собак  и  пони,
но относиться к ним надо как к своим детям...  Контракт будет  стоить  сто
тысяч, больше у нас нет денег, но зато есть память - мы отблагодарим тебя,
Лаки".
     Наиболее деликатные операции Лаки поручал Гуарази; тот был обязан ему
всем, не столько даже он, сколько семья: именно  Лаки  спас  его  отца  от
тюрьмы, а сестру вытащил из квартиры Чарли-Беса, сутенер умел играть  роль
священника, сколько девушек погубил, падаль...
     - Тогда я расскажу тебе фабулу дела, - продолжил Синатра, наблюдая за
тем, как Лаки выпил еще один стакан виски;  такое  он  видел  первый  раз:
Луччиано никогда не пил и бранил Бена за  то,  что  тот  любит  гулять,  а
напившись, лезет на  рожон,  действительно  лишен  страха,  тоже  какая-то
аномалия, оборотная сторона трусости.
     Выслушав Синатру, выпил еще полстакана; лицо побледнело, осунулось за
этот час, даже  скулы  стали  выпирать;  Лаки  вспомнил  растерянное  лицо
резидента Эндрю, его испуг по поводу происходящего: "Зря вы меня  бросили,
р е б я т а,  так друзья не поступают; прощать можно  ошибку,  неловкость,
пьяную  грубость;  нельзя  прощать  продуманное,  заранее   спланированное
отступление, когда друга бросают в беде".
     - А почему бы не рискнуть? - задумчиво  спросил  Лаки.  -  Ты  знаешь
этого самого Роумэна?
     - Видел пару раз... За ним топают...
     - Кто?
     - По-моему, семья дона Кало... И разведка...
     - Чем он может интересовать дона Кало? - Лаки насторожился.  -  Я  не
хочу ссор между друзьями.
     - С доном Кало дружит режиссер Гриссар... А он довольно часто ездит в
Европу, видимо, помогает разведке...  У  меня  нет  доказательств,  я  так
чувствую, Лаки... Я допускаю, что у дона Кало нет интересов к этому самому
Роумэну. Просто Гриссар обратился с просьбой, режиссер, хорошая с в я з ь,
почему не помочь? Да и потом сам Гриссар присматривается к Роумэну  -  тот
набит сюжетами...
     - Чем?
     - Всякого рода историями про войну.  Он служил в Европе, забрасывался
в немецкий тыл, я же тебе говорил...  Человек  должен  дозреть,  -  только
тогда он сможет связно изложить то, что пережил.  Писать, как и петь, надо
начинать в тот момент, когда ты просто не можешь не делать этого...
     - Я могу поверить тебе, Фрэнки, что дон  Кало  не  имеет  интереса  к
этому самому...
     - Роумэну...
     - Роумэну, -  повторил  Луччиано  задумчиво.  -  Слушай,  а  ведь  ты
чувствуешь, что мне известно это имя.  Ты ощущаешь, что я с  тобой  играю.
Почему ты не скажешь мне об этом открыто?
     - Зачем? Друзей теряют в том случае, если говорят им в лицо  то,  что
они хотят скрыть.  Думаешь, я не скрываю от тебя  что-то?  Мужчина  обязан
скрывать от друга какие-то вещи...  Друг не  имеет  права  знать,  что  ты
когда-то оказался трусом, уступил женщине, предал близкого...  Разве можно
обижать друга знанием такого рода?
     - Так говорит Бен, - заметил Лаки. - Ты повторил его слова.
     - Ты поможешь ему?
     - Конечно, - ответил Лаки. - Я сделаю все, что в моих силах.  Но ведь
ты видел, как себя вели остальные, я не всемогущ... А с Роумэном... Ладно,
я отправлю к нему Гуарази,  пусть  поговорят,  может,  действительно  этот
самый гестаповец отдаст им ключи от своих кладов...
     - Кстати, именно Роумэн рассказал мне, что готовил тебя к забросу  на
Сицилию по линии ОСС, - сказал Синатра. - И он  ставит  Гриссару  условие:
роль Лаки должен сыграть я...


     ...Через час Пепе, он же Гуарази, он же Манетти, вылетел в  Нью-Йорк;
провожая его, Лаки сказал:
     - Меня обидели те, кого мы провели по горным дорогам  Сицилии,  Пепе.
Меня обидели те люди, которым ты помогал в Лиссабоне и Мадриде.  Ударь их.
Пусть они знают, что мы не  прощаем  трусов.  Гарантируй  Роумэну  свободу
поступка. Будь с ним - это наше условие. А с нами пусть побудет его жена.
     - Нет, босс, - Гуарази покачал  головой.  -  Роумэн  умеет  применять
силовые приемы.  Ни его жены, ни семьи Спарка мы не сможем найти.  Они  на
яхте.  В Европе. А Спарк, я вам говорил о нем, ждет наших людей  здесь,  в
"Гранд-отеле". Вы заберете его, пока я не кончу экспедицию?
     - Мужчина мало чего значит, - заметил Лаки.
     - Этот мужчина для Роумэна значит многое. - Он поднял свои  грустные,
иссиня-черные глаза на Лаки. - Он для него значит то же, что для  вас  Бен
Зигель...


     Через два часа после вылета Гуарази позвонили из Лос-Анджелеса,  жена
Зигеля, захлебываясь плачем, прокричала:
     - Лаки, Лаки, Лаки, брат мой! Только что убили Бена! Его больше  нет!
Его убили, Лаки!


     ...Лаки Луччиано обнял  Синатру,  погладил  его  по  затылку  и  тихо
сказал:
     - Ты обязан лететь на  похороны  моего  брата.  Поцелуй  его  в  лоб,
Фрэнки-Бой.  И положи в ноги венок. И пусть там будет написано: "Твоя жена
и твои дети, незабвенный Бен, это моя сестра и мои  племянники".  И  пусть
это увидят Кастелло и Адонис. Пусть это увидят все.



        ШТИРЛИЦ, ТРУМЭН