-
форма нервного шока, желание уйти от самого себя, начать  жизнь  с  чистой
страницы, предсмертная ремиссия.
     Он передвинул скрипучую кушетку к окну, чтобы  видеть  улицу.  Криста
наверняка бы устроилась в углу, села б по-китайски, кофе на  полу,  вокруг
книжки; господи, вот счастье - иметь такую  любимую,  которая  умеет  вмиг
обживаться в любом месте...  Люди, влюбленные в цифру семь, вспомнил он ее
слова, талантливы, склонны к авантюрам и несут  на  себе  незримую  печать
удачи.  Хорошо,  что  я  дернул  от  Рабиновича  седьмого,  подумал    он,
действительно, счастливая цифра, макайры не просчитали возможность  такого
исхода, иначе бы поставили в клинике пост,  у  меня  есть  дня  три  форы,
конечно, они меня найдут, в этом нет сомнений, но пара  свободных  дней  -
это очень много, это сорок восемь часов, вечность...
     Нет, не вечность, возразил он  себе,  еще  не  известно,  как  пойдет
разговор с Джоном Кэйри; это четыре года назад он требовал покарать  убийц
сестры; сколько воды утекло; возможно, его перекупили, а может,  напугали,
а может, споили, всяко может быть... Да и потом, наконец, отчего он должен
мне поверить? Должен, сказал себе Роумэн, люди  верят,  если  говоришь  им
правду про себя, всю правду, без остатка.  Он воевал, он знает, что  такое
нацизм, он был ранен.  Мне  нечего  скрывать,  все  надо  называть  своими
именами, только тогда может получиться разговор. А если он позвонит в ФБР?
Ну и пусть.  Я не под судом.  Против  меня  пока  не  возбуждено  дело.  Я
свободный гражданин свободной страны...  Как кинодраматург  Лоусон...  Или
режиссер Чаплин...  Или Брехт с Эйслером... Ох, не надо об этом, взмолился
он, нельзя начинать, не веря в  успех!  Как  бы  ни  было  трудно,  всегда
следует верить в успех, ты должен сообщить всю свою энергию этому желанию,
чем большим количеством энергии оно заряжено, тем вероятнее победа.
     О деле Кэйри он узнал еще в самом  конце  сорок  второго,  за  неделю
перед  вылетом  в  рейх;  он  тогда  принимал   участие    в    разработке
разведывательных операций перед высадкой  американских  войск  в  Сицилии,
запланированной на весну; Донован, отбирая  кандидатуры  военных,  которые
должны были контактировать с ОСС, довольно долго изучал формуляр  генерала
О'Дуайера:  достаточно  молодой  политик,  иммигрировал  из  Ирландии    в
семнадцатом; ну их всех к черту, этих католиков  с  протестантами,  сказал
он, приехав в Штаты, они готовят почву для большевиков,  все  междоусобицы
приводят к революциям, а я их ненавижу, у нас нет разницы между католиками
и протестантами, каждый молится, где хочет.
     О'Дуайер  поступил  в  полицию  Нью-Йорка  и  вскоре  провел   десять
блистательных операций, схватив убийцу Макдональда, за  которым  охотились
сотни агентов в течение четырех лет, арестовал банду Эндрюса  Валси  -  их
было трое, а он  один,  -  получил  пулю  в  руку,  пристрелил  одного  из
мерзавцев, а других изуродовал так, что пришлось  отправить  в  госпиталь;
потом вышел на Банелли, тот был наемным  убийцей,  служил  "Коза  ностре";
старый полицейский  Макрайен  покачал  тогда  головой:  "Не  советую  тебе
связываться с мафией, сынок.  Все,  что  угодно,  только  не  они.  Снесут
голову, поверь".  Тем не менее О'Дуайер скрутил мафиозо, хотя тот  был  на
голову выше его и весил фунтов на двадцать больше.
     Ночью к нему приехал Альберто Анастазиа, руководитель одной из  семей
мафии, которая контролировала порт  Нью-Йорка  и  направляла  деятельность
"корпорации наемных убийц".  Он приехал не один, а в сопровождении  своего
заместителя  Энтони  Ромеро  и  трех  телохранителей;  О'Дуайер  не  успел
вытащить пистолет из-под подушки, вошли к нему, пользуясь набором отмычек,
ступали по-кошачьи, пойди услышь шаги профессионалов...
     -  Послушай,  парень,  -  сказал  Анастазиа,  сев  рядом  с  кроватью
О'Дуайера, - ты мне и впрямь нравишься, я люблю тех, кто лишен страха... Я
сам такой же дурень... Но ты пошел не туда, поверь... Моего Банелли завтра
отпустят под залог, ведь на меня работают лучшие адвокаты города...  Я  не
хочу размазывать сопли об стену, вдруг кто заметит, что у тебя были гости,
не надо  этого.  Тебе  не  надо,  мне-то  плевать,  сам  понимаешь,  я,  к
сожалению, не смогу стать президентом этой страны, итальянец, а  вот  твое
будущее зависит только от тебя.
     - Если ты, паршивый  бандит,  пришел,  чтобы  убить  меня,  -  сказал
О'Дуайер, ощерившись, - убивай! Посмотришь, как умирают ирландцы...
     - Если бы я хотел тебя убить, это бы уже сделали.  Нет,  я  пришел  к
тебе с дружбой...  Вот моя рука, пожми ее, и тогда я тебе расскажу, что  я
намерен тебе предложить...
     О'Дуайер взял руку Анастазиа и начал медленно сжимать его пальцы; тот
- тоже; в комнате было тихо,  так  тихо,  что  было  слышно,  как  хрустят
суставы;  лицо  Анастазиа  стало  красным  от  напряжения;  О'Дуайер   был
по-прежнему бледен, никакого напряжения, только щерился, как волк.
     - Ты победил, - сказал Анастазиа. - Не вздумай понудить  меня  встать
на колени  перед  тобою,  этого  тебе  не  простят  мои  люди,  я-то  могу
опуститься перед тем, кто сильней...
     О'Дуайер отпустил его руку и сказал:
     - Лучше пойдем в полицию. Пойдем, Анастазиа... Тебе многое простится,
если ты сам придешь с повинной.
     Тот кивнул:
     - Верно.  Скинут  лет  сорок...  Получу  всего  двадцать,  больше  не
натянут...  И ты станешь лейтенантом, это уж точно... Но у меня есть  иное
предложение: мы купим тебе адвокатскую контору в городе...  Нет, нет,  нас
защищать не  надо!  Нас  защищает  Таманни-холл,  как-никак  штаб-квартира
демократической партии Нью-Йорка.  А проработав тройку лет  в  адвокатской
конторе, - ты ирландцев защищай, бедняков, набирай очки, - мы сделаем тебя
судьей...  А дальше - посмотрим... У тебя уже есть имя, ты сделал его  без
чьей-либо помощи, но теперь тебе нужна  помощь,  ирландец...  Если  ты  не
дурак, а человек, который хочет выбиться в первые... словом, в этой стране
без помощи сильных невозможно подняться.
     ...Через семь лет О'Дуайер стал окружным судьей; когда  в  профсоюзах
США произошел раскол и  из  Американской  федерации  трудящихся  выделился
мощный конгресс производственных профсоюзов, Анастазиа понял,  что  настал
его  час:  кто  держит  профсоюзы,  тот  владеет  страной.    Руководители
нью-йоркских демократов выдвинули О'Дуайера на  пост  окружного  прокурора
Бруклина: там катилась  волна  политических  убийств,  мафия  нуждалась  в
человеке, который защитит ее деятельность, дела будут положены под  сукно,
а  п р я т а т ь  было что:  убили Сирника, члена профсоюза моряков, исчез
профсоюзный лидер, борец против мафии Питер Панто,  застрелили  активистов
профсоюза Бергстрома, Роберста, Симпсона, Ноя, Брайна...
     - Я выведу мафию на  чистую  воду,  -  заявил  журналистам  Нью-Йорка
О'Дуайер. - С "корпорацией убийц" будет покончено! Они знают, что со  мной
шутки плохи!
     Через  два  дня  О'Дуайер  встретился  -  с  соблюдением  всех   норм
конспирации - с Анастазиа в маленьком домике на берегу Кони-Айленда.
     - Слушай, брат, - сказал он главе  семьи,  державшей  весь  бизнес  в
портах побережья, сотни миллионов долларов ежегодной прибыли, - услуга  за
услугу.  Либо ты  о т д а ш ь  мне десяток твоих подонков и я посажу их, -
после погони, перестрелки, ну  и  всего  прочего,  спектакль  должен  быть
поставлен как в Карнеги-холл, - либо я ничего не смогу сделать для тебя  в
главном...
     - Как странно, - мягко улыбнулся Анастазиа, - вы, северяне, начинаете
разговор с ультиматума, вместо того, чтобы спросить о  здоровье,  передать
привет родственникам, посетовать, что мы так редко видимся...
     - Между прочим, ты выглядишь достаточно плохо.
     Анастазиа покачал головой:
     - Ты не прав.  Просто  я  сегодня  мало  спал.  У  меня  было  плохое
настроение из-за того, что проиграла моя команда.  И я много пил. А  потом
взял девку.  Но она оказалась тигрицей. А я, глупый сицилиец, вместо  того
чтобы послать ее куда подальше, изображал из себя Голиафа...  Мы же южане!
Не можем показать слабину,  пускаем  пар  ноздрями.  Ничего  не  попишешь,
национальный характер. Такая уж у нас участь...
     - Я тоже дышу ноздрями, - усмехнулся О'Дуайер, - хоть и северянин...
     - Кстати, будь осторожен с Лилиан, мы смотрели за ней, она  принимает
Никлсона, а он ставит на республиканца Дьюи...  Не сердись, но он покрепче
тебя, а баба с потрохами отдаст того, кто слабей...  Кошки  -  они  служат
тому, кто гладит сильной рукой.
     - Ты это серьезно? - спросил О'Дуайер.
     - Да.  Увы, я обречен на серьезность в разговоре с людьми,  подобными
тебе. Мы заинтересованы в тебе. Поэтому оберегаем от проколов. Не сердись.
Я понимаю, как это противно, когда за тобой смотрят в оба глаза...  Что же
касается твоей просьбы, я отдам тебе пяток одиночек...  Вполне  престижные
гангстеры...  Волокут за собой мокруху. Газетчики будут довольны.  Станешь
звездой первой величины...
     - Этого недостаточно...  Мне надо, чтобы ты пока чуть  сократил  свою
активность в Бруклине...
     - Знаешь завет мудрых? - улыбнулся Анастазиа.
     - Их много.
     Анастазиа покачал головой:
     - Один...  Только один... "Проси у друга только то, что  он  в  силах
сделать". Не ставь его в неловкое положение. Это означает конец дружбы...
     - Я  вношу  встречное  предложение,  Альберто...  Ты  проходишь  мимо
золотой жилы... Это Голливуд, профсоюз кинематографистов... Положи руку на
владельцев кинотеатров, договорись с руководителями крупнейших кинофирм...
Там другое побережье, дай мне  здесь  с т а т ь...  После  того,  как  это
случится, будет лучше и тебе, и мне, если я хозяин, то и ты хозяин...
     -  Но  ведь  ты  знаешь,  что  в  Голливуде  работает  Вильям  Биофф,
телохранитель Аль Капоне, весьма сложный человек?
     - Знаю.  А ты не трогай его. Я дам тебе кое-какие  сведения,  которые
позволяет тебе войти в долю с тем кому он платит.  С преемником Аль Капоне
- с Фрэнком Нитти.
     - Хорошо, - ответил Анастазиа. -  Это  дельное  предложение.  Спасибо
тебе. Я его изучу...
     В тот же день он вылетел в Чикаго,  повстречался  с  главой  тамошней
семьи Франком Нитти, затем отправился в Голливуд и внес сто тысяч долларов
в  кассу  профсоюза  межнациональной   ассоциации    концертно-театральных
служащих; деньги принял председатель исполкома Джордж Браун; рядом с  ним,
устроившись в удобном кресле, сидел  его  первый  заместитель,  "подвижник
охраны интересов трудящихся" Вильям Биофф, бывший начальник личной гвардии
Аль Капоне; о'кей, сказал он тогда, ты в доле, Анастазиа, но имей в  виду,
над нами собираются тучи. Если потребуется, привлечешь своих законников. И
еще: если ты не наладишь братские отношения с Фрэнком Кастелло, а он,  как
и ты, представляет интересы Нью-Йорка, мне будет  трудно  скользить  между
вами...  Держать в кулаке хозяев  "Уорнер  бразерз",  "Коламбиа",  "Твэнти
сенчури Фокс" -  не  простое  дело.  Пока  мы  справляемся,  но  если  мне
потребуется помощь, я хочу ее получить от всех вас незамедлительно...
     Через месяц Биофф был внезапно арестован; О'Дуайер  узнал,  что  дело
будут разбирать  не  в  Голливуде  и  не  в  Чикаго,  а  в  Нью-Йорке;  на
конспиративной встрече он сказал Анастазиа:
     - Альберто, к Биоффу подвели таких легавых,  которые  его  раскрутят.
Исчезни, вступи в армию, сейчас нужны солдаты, ты на мушке, брат.
     Анастазиа записался добровольцем, его сразу же перебросили в  Англию;
Биофф  р а з в а л и л с я,  назвал главу чикагской  семьи  Нитти  и  Ника
Чирчелла,  который  собирал  деньги,  посещая  руководителей    крупнейших
кинокомпаний; после полугода и он дрогнул; спросил следователя:
     - А если я  назову  имена  руководителей  нью-йоркской  мафии,  можно
рассчитывать на снисхождение?
     - Тебя освободят до суда, - ответили ему.
     Об этом стало  известно  людям,  представлявшим  интересы  Анастазиа;
через день Чирчелле принесли в камеру газету: на первой полосе  было  фото
изуродованной Эстел Кэйри.  Перед тем, как женщине  перерезали  горло,  ее
пытали сигарами, прожигая дыры в икрах,  а  после  того,  как  она  изошла
кровью, сняли скальп.
     Чирчелла забился в истерике, от встреч со следователями отказался, ни
на один вопрос не отвечал, с трудом сдерживал  икоту,  которая  била  его,
словно кашель.
     Следствие  установило,  что  Эстел  Кэйри  начала  свою  карьеру    с
официантки; прирожденный ум,  сметка,  прелестная  мордашка  и  абсолютная
фигура позволили ей за десять лет  сделаться  одной  из  самых  престижных
кокоток Чикаго; она снимала роскошную квартиру,  сделалась  членом  самого
престижного в  городе  яхт-клуба  и  получала  часть  прибыли  из  доходов
игорного зала, находившегося здесь же, в клубе, владельцем был Ник Дик, он
же содержал  Эстел,  относился  к  ней  с  нежностью,  без  ее  совета  не
предпринимал ни одного  сколько-нибудь  серьезного  шага;  через  три  дня
О'Дуайеру сообщили, что настоящее имя Ника Дика - Чирчелла...
     На суде Чирчелла молчал; молчал и глава чикагской  мафии  Нитти;  его
место занял другой телохранитель Капоне - маленький, неповоротливый Энтони
Аккардо; он включился в борьбу за судьбу друзей,  которые  были  осуждены,
несмотря на то, что молчали все, как один...
     Первую тайную встречу, которую он  провел,  была  с  О'Дуайером;  тот
заверил Аккардо, что все гангстеры будут отпущены...


     Тогда, в сорок втором году,  Донован  долго  изучал  дело  О'Дуайера,
потом, наконец, принял решение:
     - Поскольку мафия в Сицилии является самой серьезной силой, поскольку
Муссолини обещал ее искоренить, я пойду  на  риск  и  передам  наши  связи
О'Дуайеру, в  конце  концов  он  протестант,  северянин,  обдумывает  свои
решения, и уж если мы отправляем в тыл фашистам Лаки Луччиано, пусть  один
сукин сын поддерживает контакт с другим, на этом этапе они  служат  нашему
делу...


     ...Джон Кэйри, брат Эстел, женщины, с которой сняли скальп, работал в
школе, преподавал историю в младших классах, жил в Бронксе, самом  дешевом
районе города.
     Роумэн подошел к нему во время перемены;  вокруг  с  визгом  носились
дети: почему они так истошно визжат, неужели и я был  таким  же;  попросил
выкроить часок для разговора: "Я Пол Роумэн, работал в разведке, воевал  в
Германии,  был  в  нацистском  концлагере,  речь   идет   о   сотне-другой
гитлеровцев, которые живут припеваючи, мне это отвратительно,  надеюсь  на
вашу помощь".
     - Давайте через два  часа,  -  ответил  Кэйри,  поглядывая  на  своих
питомцев влюбленными глазами.  -  Я  отпущу  оболтусов,  и  мы  посидим  в
"Джиппсе", это бар за углом, ждите меня там, о'кей?
     Роумэн решил не искушать судьбу, всякая прогулка - в его положении  -
ч р е в а т а,  наверняка его ищут; они могут меня найти  сразу  же,  если
повторят  ужас  с  мальчишками,  подумал  он,  но  они  пойдут  на  это  в
экстремальной ситуации, сейчас еще рано; что  ж,  посмотрим,  кто  обгонит
время.  Если Спарк точно сыграет истерику после моего  исчезновения,  если
Рабинович привезет к нему врачей с добрыми глазами наемных  убийц,  -  все
психиатры такие, они ж лишены реальной власти над больными, в  отличие  от
хирурга,  дантиста  или  педиатра,  поэтому  им  приходится   ставить   на
д о б р у ю,  неотвратимую жестокость, - если они предпишут  ему  поменять
климат и он спросит про Кубу, все пойдет как надо...  Ой  ли,  спросил  он
себя. Не смей сомневаться, не смей! Ты делаешь чистое дело, и ты победишь.
Рушатся те, которые ставят на грязь и зло.  А на что ставят те, кто пришел
с Трумэном? На  что  ставит  эта  сволочь  Стриплинг  из  антиамериканской
комиссии? На что ставит Макайр? На святые догмы справедливости? Ничему так
не мешают, как добру. Зло идет по трупам. Оно не отягощает себя раздумьями
о морали и принципах.  Оно подчиняет себе и мораль, использует всуе  слово
божье, кричит о патриотизме и нации, зовет  к  порядку  и  справедливости,
обращаясь к темноте среднего уровня, к обывателям, к  тем,  кто  не  умеет
мыслить, но привык идти за большинством...  Ох, не думай об этом, попросил
он себя, не к добру это! Тогда уж лучше кончить  все  это  дело,  подписав
перемирие с самим собою; дождемся иных времен, а они настанут,  страна  не
может долго  жить  в  изоляции,  а  мы  катимся  в  изоляцию,  мир  начнет
брезговать Маккарти... А кто тебе сказал, что изоляция не есть смысл того,
чему  служат  все  эти  антиамериканские  комиссии?  Им   всего    удобнее
удерживаться на плаву, когда  границы  тверды  и  непроходимы,  когда  все
думают,  как  один,  когда  каждому  ясно,  что  все  неурядицы  в  стране
происходят из-за красных, от кого же еще?! Вот покончим с ними, тогда  все
и образуется, но покончить с ними  не  просто,  нужны  годы,  вот  тебе  и
вексель на время -  самый  дорогой,  единственный,  по  которому  не  надо
платить проценты...
     Какая мне разница, коммунист Лоусон или мусульманин? Мне важно только
то, что он  пишет  для  кино.  Я  не  пойду  смотреть  фильм,  напичканный
коммунистической пропагандой, это не по  мне,  но  ведь  Хемингуэй  воевал
вместе с коммунистами в Испании,  что  ж  мне  -  не  читать  книг  Эрни?!
Американцы сами умеют решать, что им нравится, а что нет. Свобода приучает
к самостоятельности мысли;  когда  творчество  человека  запрещают  только
потому, что ему симпатичен Маркс,  который  мне  совершенно  несимпатичен,
тогда начинается тихий террор, и еще надо решить, какой страшнее...


     - Хай, Роумэн, - Джон  Кэйри  сел  напротив,  -  я  освободился  чуть
пораньше... Что будете пить?
     - Я угощаю.
     - Тогда стакан апельсинового сока.
     - Что, не пьете?
     Кэйри улыбнулся:
     - А что делают с соком? Едят?
     - Смешно, - Роумэн достал свои "Лаки страйк", размял сигарету,  сунул
ее в рот, закурил. - Тогда я тоже пожую сок...  В  зависимости  от  исхода
нашего разговора у меня может быть довольно  хлопотный  день,  да  и  ночь
тоже...
     - Спрашивайте - просто сказал Кэйри. -  Я  отвечу,  если  сочту  ваши
вопросы заслуживающими интереса.
     - Где вы кончили войну?
     - В Зальцбурге.
     - Не приходилось освобождать концентрационные лагеря?
     - Моя часть ворвалась в Дахау.
     - Тогда мне легче говорить с вами... Я - Пол...
     - А я Джон.
     - Очень приятно, Джон... До недавнего времени я работал в разведке...
У Донована... Слыхали про ОСС?
     - Я очень уважал ваших ребят... Почему, кстати, вас разогнали?
     - Потому что Донован собрал нас для борьбы против  наци...  А  сейчас
главным врагом Америки стали красные...  А мы с ними порою контактировали,
особенно в Тегеране, да и накануне вторжения на Сицилию  тоже...  И  перед
Нормандией...  Мы не нужны нынешней администрации... Не все, конечно...  В
основном  те,  которые  имеют  хорошую  память  и  верны  основополагающим
принципам нашей конституции...  Словом, когда я узнал, что  новые  люди  в
разведке начали использовать нацистов, попросту говоря,  привлекать  их  к
работе, и не только в качестве платных агентов,  но  и  как  планировщиков
операций против русских, а началось это уже в сорок пятом,  осенью,  когда
слушались дела гитлеровцев в Нюрнберге, я очень рассердился...
     - Я бы на вашем месте тоже рассердился.
     - Спасибо...  Словом, меня выгнали... Но и это полбеды... Я устроился
на  хорошую  работу,  двадцать  тысяч  баков  в  год,  вполне    прилично,
согласитесь...
     - Соглашусь, - улыбнулся Джон Кэйри; улыбка у  него  была  медленная,
какая-то нерешительная, но добрая.
     - Меня ударили с другой стороны, Джон. Меня заставили замолчать, хотя
я имею что сказать американцам: мафия похитила детей моего друга...
     Зря я сказал "мафия", сразу же подумал Роумэн, заметив, как  скорбные
морщины возле рта сделали лицо Кэйри старым и  настороженным.  А  что  мне
делать, спросил