по поводу процесса в Голливуде? Да, конечно, слишком  круто,
мне  не  нравится,  когда  так  давят  художников,  но  все  же    красные
распоясались, не будете же вы это отрицать. Пол?
     - В чем?
     - Да во всем! Они лезут всюду, куда только можно!
     - Где? В Турции? Франции? Бразилии?  Ладно,  бог  с  ними,  они  меня
интересуют меньше всего.  Меня интересую я. И нацисты.  С  этим  я  к  вам
пришел.
     - Кстати, по поводу  вашего  сценария  с  Джо  Гриссаром...  Кто  вам
рассказал, что Лаки Луччиано во время войны был заброшен на Сицилию?
     - Я готовил ему легенду, если бы он нарвался на немцев, Фрэнк.  Но  я
умею хранить тайны, я знаю, что вы дружны с Лаки.
     - Причем здесь Лаки и я? - Синатра пожал плечами. - Он сам по себе, я
сам по себе.
     - Фрэнк, я пришел говорить в открытую, и меня очень  устраивает,  что
вы дружите как с Зигелем, так и с Лаки.  Мне нужна ваша помощь...  Скажем,
их помощь.
     - Сначала давайте ваши триста миллионов, а  потом  станем  обсуждать,
чем вам можно помочь. Последовательность и еще раз последовательность...
     - Когда я работал в ОСС...
     Синатра мягко перебил:
     - Предысторию я знаю, Пол.
     - А то, что случилось в Мадриде?
     - Нет.
     - Там похитили мою жену...  В похищении участвовал мистер  Гуарази...
Или Пепе...  Как это  ни  странно,  мистер  Гуарази  подписал  контракт  с
немцами...  С теми, кто работал на  Гитлера...  Меня  это  очень  удивило,
Фрэнк, люди мистера Луччиано неплохо дрались с нацистами... Да... А потом,
когда я нашел  нацистскую  цепь,  которая  реанимирует  партию  Гитлера  в
Голливуде, похитили мальчиков Грегори Спарка, вы его, возможно, встречали,
он был резидентом ОСС в Португалии. И меня понудили прекратить мое дело, -
я не мог ставить на карту жизнь детей друга...  Мистер  Гуарази  -  еще  в
Мадриде - заметил, что его контракт стоил сто тысяч  баков...  Сейчас  мне
представилась возможность получить значительную часть нацистского  золота,
это действительно сотни миллионов...  Я готов отдать его мистеру  Гуарази,
его боссам, кому угодно, только пусть мне позволят доделать мое дело...
     - Пол, про мафию много чего говорят, возводят дикие обвинения,  часть
из них, видимо, справедлива, мы страдаем от  организованной  преступности,
но порою нападки носят расистский характер, не находите? Я не очень  верю,
что люди мафии мешали вам покарать гитлеровских бандитов.
     - Моего честного слова недостаточно?
     -  Вы  мне  симпатичны,  право...   Но    одного    честного    слова
недостаточно... Мне нужны факты... Взвешенные предложения... Имена...
     - А мне нужна гарантия, что взвешенные предложения, имена и факты  не
будут обернуты против меня.
     - Моего честного слова недостаточно?
     - У  меня  нет  иного  выхода,  Фрэнк...  Достаточно...  Только  хочу
предупредить, что мистер Гуарази, этот самый Пепе, скорее всего  связан  с
нашей секретной службой... Он осуществляет - так мне кажется - оперативный
контакт между Центральной разведывательной группой и немецкими генералами,
которых спасли от Нюрнбергского процесса.
     - Этого не может  быть,  Пол.  Я  не  верю  в  то,  что  американская
секретная служба поддерживает генералов Гитлера.
     - Хотите посмотреть кое-какие материалы?
     - Хочу.
     Роумэн достал из кармана аккуратно сложенные странички и протянул  их
Синатре.  Тот положил  бумагу  на  краешек  стола  -  антиквариат,  начало
прошлого века, сплошная  г н у т о с т ь.
     - Нет, Фрэнк, пожалуйста, поглядите это при мне, - попросил Роумэн.
     - Не можете оставить до завтра?
     - Не могу. Я не убежден, что завтра буду жив.
     - Как у вас с нервами?
     - Другой бы на  моем  месте  запсиховал,  а  я  верчусь,  думаю,  как
построить комбинацию... Если вы прочитаете этот о г р ы з о к  материалов,
- подлинники документов, диктофонные ленты,  расписки  и  собственноручные
показания нацистов лежат в сейфе банка - я  внесу  предложение.  Абсолютно
взвешенное. С именем.
     Синатра читал очень цепко, никакой актерской легкости, глаза  вбирали
текст, какие-то места он просматривал  дважды;  ему  не  больше  тридцати,
подумал Роумэн, певец в  зените  славы,  но  какая  дисциплина,  цепкость,
в®едливость; я правильно сделал, что пришел к нему.  Даже если его  друзья
решат вывести меня в расход, я гарантирован каким-то  люфтом  во  времени.
Неловко гробить меня при выходе из его отеля.  Пару месяцев они мне теперь
дадут.
     - Страшный документ, - заметил Синатра, возвращая  Роумэну  аккуратно
сколотые листочки рисовой, прозрачной бумаги.  -  Вы  один  проводили  эту
работу?
     - Нет, не под силу.
     - Почему вы не заставили Гриссара сесть за фильм?  Это,  -  он  ткнул
пальцем в то место  стола,  где  только  что  лежали  документы,  -  может
послужить основой боевика, какого Голливуд еще не знал.
     -  Комиссия  по  расследованию  требует  создания  антибольшевистских
фильмов, мой сейчас не пройдет.
     - Как сказать, - задумчиво заметил  Синатра.  -  Думаю,  можно  найти
людей, которые профинансируют предприятие...  Дайте мне  подумать.  Пол...
Повторяю, я не считаю  т а к о е  дело безнадежным...
     - Спасибо.  Сделав такое кино, мы бы очень помогли Америке... Все  же
мы кое-что сделали, чтобы сломить нацистам шею... Так вот, Фрэнк, я иду по
следу начальника гестапо, группенфюрера СС Мюллера...  Его люди перевели в
швейцарские и аргентинские банки сотни миллионов долларов...
     - Аргентина не отдаст его золота.
     - Отдаст Швейцария.
     - Допустим. Но при чем здесь я?
     - Чтобы я смог выйти на Мюллера, мне нужна лишь одна  гарантия:  моей
жене, семье Спарка, ну и желательно мне не  должны  угрожать  со  спины...
Синдикат должен дать фору.  Мне нужен только Мюллер, это улика, от которой
не отвертеться...  Деньги меня не интересуют... Я отдам его  деньги  людям
синдиката.  Если вы поможете  мне  увидаться  с  мистером  Гуарази  и  его
руководителями, я буду считать вас настоящим солдатом, Фрэнк.
     - Вы и вправду считаете меня связанным с мафией, Пол?
     - Я читал в газете,  что  вы  летали  на  Кубу  для  встречи  с  Лаки
Луччиано, лишенным гражданства США.
     - Верите писакам?
     - Но это же самая правдивая пресса... Как ей не поверить?
     - Зря.  Верьте себе, не ошибетесь. Знаете,  сколько  у  меня  врагов?
Знаете, как действуют нынешние  сальери?  Их  оружие  осталось  прежним  -
клевета, но они научились ею пользоваться с индустриальным размахом.
     - Я верю себе, Фрэнк, и поэтому  разбил  термос,  в  котором  Гриссар
принес мне целебный чай. И вот что я нашел в этом термосе, - Роумэн достал
из кармана  ж у ч к а  -  крошечный передатчик, последнюю модель секретной
аппаратуры ИТТ. - Либо Гриссар работает на лягавых, либо  именно  синдикат
интересовался, о чем я говорю с друзьями в палате больницы...
     - Почему вы оказались в госпитале? Что с вами было?
     - Ничего. Я симулировал инфаркт...
     - Слушайте, это же настоящая детективная история, Пол! Я слушаю вас и
ощущаю себя секретным агентом, втянутым в кровавую интригу...
     - Поможет петь, - усмехнулся  Роумэн.  -  Говорят,  нервные  нагрузки
помогают людям творчества...
     - Я перестал им быть.  Творчество сопутствует человеку, когда ему нет
тридцати и он рвется к успеху.  Если он смог состояться,  все  последующие
годы подчинены только одному:  сохранить  наработанное,  закрепить  успех,
найти точные модификации того, что нравится публике...  Я ничего не обещаю
вам, Пол... Где вас можно найти?
     - Гринвидж-Виллэдж, седьмая улица, пансионат  "Саншайн".  Этот  адрес
знаете вы.  И больше никто. Грегори Спарк вылетает в Гавану, остановится в
"Гранд-отеле".
     - Завидую Спарку, - сказал Синатра, поднимаясь. - Сейчас, говорят, на
Кубе самый сказочный сезон, прекрасные купания.  Если у вас  возникнет  ко
мне какое-то срочное предложение - валяйте, моя  дверь  для  вас  открыта,
желаю удачи.


     Роумэн позвонил в Голливуд, заказав номер  Спарков  из  бара;  сказал
всего несколько фраз, закрыв мембрану носовым платком, что  сильно  меняет
голос:
     - В "Гранде" хорошо кормят, а сестра пусть берет  ребят  и  жарит  на
морскую прогулку...
     Это значило, что Элизабет должна вылететь в Осло, взяв с собою детей;
Криста ждет ее на яхте,  сразу  же  уходят  в  море;  через  неделю  могут
появиться в Гамбурге, каждое утро их будет ждать в порту Джек Эр, с девяти
до десяти тридцати; Спарк обязан завтра же быть на Кубе.
     Все, комбинация вступила в заключительную фазу.


     Вечером  того  же  дня  радиостанция   Эн-би-си    дважды    передала
сенсационное  сообщение:  "Офицер  американской  разведки  открыл    тайну
гигантских запасов нацистского золота.  В ближайшее  время  он  представит
доказательства  своей  многотрудной  работы,  постоянно    связанной    со
смертельным риском".
     Вот как они разыгрывают партию, подумал Пол, лежа у себя  в  мансарде
на Гринвидж-Виллэдже,  смотри-ка,  настоящая  режиссура;  этим  американцы
заинтересуются; соберись-ка, Роумэн, игра близится к эндшпилю...
     Через два дня в восемь часов вечера в дверь Роумэна постучали.
     - Кто? - спросил он, не достав даже пистолета из кармана; если пришли
т е  и пришли с плохими вестями, отстреливаться бесполезно,  ребята  знают
свою работу.
     - Мистер Роумэн, мы от мистера Гуарази...  Если не  раздумали  с  ним
повидаться, мы отвезем вас на встречу.
     - Дверь не заперта. Входите. Я оденусь.
     - Зачем? Мы не станем мешать вам. Одевайтесь и валите вниз, мы ждем в
машине.



        ДЖЕК ЭР, ГЕЛЕН, МАКАЙР                             (Мюнхен, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     С Майклом Мессерброком,  начальником  специального  архива,  Джек  Эр
встретился в Нюрнберге, когда тот после ужина заглянул в бар, чтобы выпить
один хайбол - больше себе не позволял, -  жесткое  правило,  дед  умер  от
алкоголизма, в семье боялись спиртного как огня; тот день, когда в  Штатах
провозгласили  сухой  закон,  был  самым,    пожалуй,    счастливым    для
Мессерброков.
     Впрочем, по прошествии года, когда развернулась мафия, отец, Герберт,
возглавивший фирму после самоубийства деда (тот покончил с собою во  время
белой горячки), переменил свое отношение к этому декрету: "Пить начали еще
больше...  Начинать, видимо, надо с другого... С экономики... Если удастся
вовлечь максимум людей в бизнес, если дать им хотя бы  иллюзорную  надежду
разбогатеть, открыв свое дело, что-то может получиться...  Впрочем, в этом
случае и сухой закон не нужен; все  будут  работать  с  утра  и  до  ночи,
времени на алкоголь не останется".  Когда, по прошествии  двенадцати  лет,
Рузвельт  отменил  закон,  предложив  экономические  реформы  и  корректив
политического курса, пить действительно стали меньше...
     Майкл  Мессерброк  многое  взял  от  отца:  независимость   мышления,
несколько истерическое чувство американского патриотизма (баварцы, выходцы
из Мюнхена, они сделали в Штатах  карьеру,  разбогатели,  поэтому  служили
новой родине с некоторой долей фанатизма, истово), но при  этом  холодный,
точно просчитанный прагматизм.
     Поэтому, когда Эр представился ему, сказав, что в работе специального
архива по нацистам заинтересован не  только  он,  представляющий  интересы
женщины, потерявшей во время войны родителей, причем ее отец -  выдающийся
норвежский  математик,  профессор  университета,  но   и    его    друзья,
кинематографисты Штатов и журналисты Великобритании, Мессерброк  сразу  же
просчитал  возможную  выгоду  от  беседы  с  симпатичным,  правда,    чуть
прямолинейным, видимо, не очень-то эрудированным, но зато хватким  частным
детективом.
     - Чего конкретно хотят ваши друзья из  Голливуда?  -  поинтересовался
Мессерброк.  -  Вообще-то  у  меня  в  архиве   не    только    нацистские
преступники...  У меня  там  собраны  дела  на  совершенно  фантастических
людей...  Например,  друг  отца  Гитлера...  Старик  воспитывал   молодого
Адольфа...  Или тот бес, у кого фюрер списал "Майн кампф"...  До  сих  пор
живы... Могу устроить встречу... Ваши люди намерены снимать художественный
фильм? Или документальный? Если документальный -  вхожу  в  дело!  Сделаем
бомбу, все будут поражены.  Я ведь и с родственниками Гитлера  поддерживаю
отношения, они, правда, психи, но вдруг какая бумажка  всплывет  -  все  в
дело, на полку, в сейф! У меня даже допросы доктора  Блоха  хранятся...  А
ведь  он  лечил  и  Гитлера,  когда  тот  был  маленьким,  и  его    мать,
представляете?!
     - А что с этим в кино  делать?  -  Эр  недоуменно  развел  руками.  -
Бумажки, они и есть бумажки...
     - Эти бумажки составлены в ОСС! В сорок третьем году! Когда асы нашей
разведки  делали  психологический  портрет  Гитлера,  чудо!  -  Мессерброк
рассмеялся. - Допросы этого самого доктора Блоха позволяли  прогнозировать
будущее, исход битвы, жизнь и смерть сотен тысяч...
     - Ах, так...  Тогда другое дело, - согласился Джек Эр. -  Правда,  не
знаю, сколько люди Голливуда смогут уплатить за вашу работу...
     Мессерброк искренне удивился:
     - Пошли телеграмму, да и спроси!
     - А сколько вы хотите?
     Мессерброк снисходительно похлопал Эра по плечу:
     - Так в бизнесе вопрос не ставят, Джек...  Надо формулировать  иначе:
сколько они намерены предложить? В зависимости от этого мы и оформим  наши
отношения.
     - Такую телеграмму я прямо сейчас и отправлю, - сказал Джек Эр,  хотя
ответ на нее знал заранее: Роумэн сказал, что у него припасено три  тысячи
долларов, какие-никакие, а все же деньги.
     - Валяйте.
     - А не дожидаясь ответа, можно начать работу?
     - Хотите завтра поехать в Линц, к бывшему бургомистру Мейрхоферу?
     Джек Эр подумал мгновение, потом ответил - с ухмылкой:
     - Это, наверное, киношники поедут...  С камерой... Если, конечно,  вы
согласитесь с их предложением...  А  мне  бы  документы  посмотреть...  На
Гитлера, Мюллера... Этого... Как его... Хоффмана...
     - Какого Хоффмана? Личного фотографа Гитлера?
     - Нет...  Рихарда Бруно Хоффмана... Был  такой  немецкий  гангстер  в
Штатах...
     - Не слыхал, - удивился Мессерброк. - Я просматриваю  все  материалы,
но такая фамилия не попадалась...  Рихард Хоффман?  -  переспросил  он.  -
Точно, не слыхал и  не  помню,  а  я  цепучий:  если  что  увижу,  значит,
навсегда... Впрочем, ты говоришь - гангстер? Это я погляжу в делах крипо',
назови только год и город...

_______________

     ' Уголовная полиция (нем.).


     - А дело летчика Чарльза Линдберга тут не мелькало?
     Мессерброк удивился еще больше:
     - Какого? Нашего Чарльза Линдберга?! А он  здесь  при  чем?!  Слушай,
парень, ты вообще-то понимаешь, где мы с тобой сидим? Это не оффис шерифа,
это архив нацистских документов, тут вся история их паршивой партии, СС  и
гестапо, вот где мы с тобой разговариваем...
     - Понимаю, - кивнул  Джек  Эр.  -  Чего  же  не  понять?  Сейчас  дам
телеграмму и сяду за Гитлера с Мюллером...
     - Чтобы понять Мюллера, надо сначала уяснить себе, кто такой  Гитлер,
- назидательно заметил Мессерброк, - без этого ты ничем не поможешь  своей
клиентке...


     ...Через час Джек Эр  устроился  в  небольшой  комнате  при  кабинете
Мессерброка и начал  листать  дела,  аккуратно  разобранные  по  отдельным
папочкам.
     Первым было дело о родителях Гитлера и его детстве.
     -  Без  этого,  -  сказал  Мессерброк,  выходя  из  комнаты,  -    ты
ничегошеньки не поймешь... Я сам в этом только-только начал разбираться, и
то на все головы не хватает...
     Джек  Эр  начал  листать  папку  с  бумагами,  посвященными    Алоизу
Шиккльгруберу-Гитлеру, отцу Адольфа.  Поначалу он это  делал  без  всякого
интереса; поскольку Мессерброк маленько трехнулся на этих бумажках, нельзя
сразу же садиться ему на шею и требовать все дело Мюллера; "торописса надо
нет" - так говорят гансы.  А чего, верно! Все должно быть  шаг  за  шагом,
тогда получится, с нахрапу ни хрена не возьмешь, время пока есть...
     Внезапно, быстро пролистав первый десяток  желтых  страниц,  Джек  Эр
вздрогнул, вчитавшись в смысл написанного:  ну,  ладно,  женился  Адольфов
папашка на бабе, которая была старше его на четырнадцать  лет,  ее  предок
был правительственным чиновником, господин Глассль: помогло Алоизу Гитлеру
в карьере, при этом спал с  горничной  Антониной  Майр,  с  подругой  жены
Франциской Матцельбергер и со своей племянницей  шестнадцатилетней  Кларой
Пельцль... Ну и ну!
     Джек Эр не сразу поверил своим глазам, перечитал текст еще  раз:  все
точно, жил и с племянницей! Ну и отец был у фюрера!  Не  зря  первая  жена
взяла у него развод, а Франциска, пожив с ним  пяток  лет,  дала  дуба  от
туберкулеза...  Тогда-то он и женился на племяннице Кларе; в браке она его
продолжала называть "дядюшка", а он ее - "племянница".
     У нас бы такого в перьях вымазали, подумал  Джек  Эр,  чудовище;  вот
почему  Гитлер  такой  прибабахнутый;  еще  бы,  смешанная  кровь,  это  ж
запрещается, грех...
     Дальше шел перевод допросов, которые - после прихода фюрера к  власти
- проводило гестапо: опрашивали  всех,  кто  знал  отца  и  мать  Адольфа;
прочитал показания кухарки Херль: "Господин  Алоиз  Гитлер  был  человеком
страшного характера, несчастный мальчик так страдал от него"...
     На собственноручном показании кухарки  стояла  резолюция:  "доставить
для допроса в Берлин".  Подпись вроде бы не мюллеровская, образец Джек  Эр
хранил, нашел в записной  книжке  покойного  адвоката  Марте  пса;  другое
послание: "Господин Алоиз Гитлер запрещал  своим  сотрудникам  на  таможне
курить в рабочее время, хотя сам не выпускал  изо  рта  трубки";  и  этого
свидетеля  д е р н у л и  в гестапо; ничего себе, как следили,  чтоб  даже
предки фюрера были ангелочками!
     Этот  самый  старик,  бургомистр  Леондинга,  про  которого   говорил
Мессерброк, давал показания еще австрийским властям.  Тогда  Австрия  была
свободной, до тридцать восьмого (неужели жив мужик?! Вообще-то интересно к
нему смотать!  Мессерброк  знал,  что  предлагать!).  Бургомистр  говорил:
"Алоиз Гитлер был настоящим тираном,  несчастный  Адольф  боялся  его  как
огня, трепетал перед ним постоянно...  А как он бил  детей?!  Как  избивал
свою жену Клару?! Адольф в его присутствии и слова не смел пикнуть,  стоял
навытяжку, обращался к нему только "господин отец", "герр фатер"... Если б
сказал "ты", как все нормальные люди, забил бы хлыстом...  Он раз дал  ему
двести тридцать плетей...  Просто так, по пьянке... Иногда  казалось,  что
Адольф боготворит отца, а порою в глазах мальчика вспыхивала к нему  дикая
ненависть"...
     Прочитав это, Джек Эр уже по-новому,  в в и н ч и в а я с ь  в каждое
слово, просмотрел показания о том, что и поездка Адольфа Гитлера в Вену  -
после смерти отца, - и попытка стать художником были сами по себе  мщением
покойному: тот никогда бы не разрешил сыну заниматься "мурой"... И еще: во
всех своих выступлениях Гитлер утверждал, что родился  в  семье  почтового
служащего, видимо, стыдился, что отец был  таможенником,  это  ведь  вроде
полиции...
     Страх Гитлера перед рейхспрезидентом  Гинденбургом,  -  отмечалось  в
других документах, - его скованность в присутствии рейхсмаршала,  то,  что
он  не  начал  зверствовать,  пока  был  жив  с т а р и к   в   ф о р м е,
является следствием того патологического страха, который Адольф  испытывал
к отцу...  Однажды, уже в конце войны, накануне краха, он прервал диктовку
очередного  приказа  и,  глядя  остановившимся,  мертвым    взглядом    на
стенографисток, сказал: "Как это страшно для ребенка  -  ненавидеть  отца,
который издевался над самым любимым существом - матерью...  Она же  умерла
такой молодой, ей было всего сорок семь".
     В архивной справке отмечалось, что как  мать,  Клара  Гитлер,  так  и
Адольф был