нах  восточного  блока  пересмотреть  отношение    как    к    русским
освободителям, так и к тому,  кто  их,  русских,  на  данном  историческом
отрезке представляет, - к Сталину.
     Поэтому, когда Джон  Фостер  Даллес,  прилетевший  с  кратковременным
визитом в Лондон, попросил о встрече, Черчилль сразу же ответил согласием.
     Утром Даллес провел беседу с лейбористским министром иностранных  дел
Бивеном; тот был похож на колобок; из докеров; одет подчеркнуто  небрежно,
ботинки чиненые, не только вторые набойки на каблуках, но и заплаточка  на
том месте, где мизинец, - видимо,  торчит  безымянный  палец,  есть  такие
люди, у которых на ногах не  пальцы,  а  какие-то  спаренные  пулеметы;  с
Даллесом говорил откровенно, без островных амбиций;  когда  речь  зашла  о
б у л ь д о г е,  заметил:
     - Он думает, что является лидером консервативной партии. Это неверно.
Он всего лишь приманка.  Да и вообще  сейчас  внутри  консерваторов  начал
дебатироваться вопрос: является джентльмен обузой для тори или,  наоборот,
ее знаменем?..  Он не на тех ставит, мистер  Даллес...  Это  его  нынешний
термин, он  увлекся  лошадьми,  его  скакуны  принимают  участие  во  всех
наиболее  престижных  состязаниях...  Он  совершенно  забыл,  что    кучка
посредственностей,  которых  он  ныне  привлек  для  сотрудничества,  была
накануне  войны  именно  той  силой,  которая  не  пускала  его  -  самого
выдающегося деятеля той  поры  -  в  правительство.  Эти  люди  во  многом
виноваты, что вторая мировая война началась, мистер Даллес... И джентльмен
знает это, но у него уникальная память: он моментально вычеркивает из  нее
то,  что  ему  неугодно  помнить...  Он  окружает  себя   обанкротившимися
интеллигентами, которые живут представлениями середины двадцатых годов, но
ведь времена меняются, мистер Даллес, увы, времена меняются...
     ...Черчилль сразу же пригласил  Даллеса  в  свою  конюшню;  увлеченно
рассказывал, что сейчас у него работают  два  онколога,  изучают  свойства
конского пота и навоза для купирования  раковых  заболеваний;  похвастался
жеребцом "Лидер": "Пришел вторым, принес восемь тысяч фунтов, согласитесь,
совсем не плохо".
     Даллес улыбнулся:
     - Для человека,  который  пишет  книги,  становящиеся  бестселлерами,
восемь тысяч не играют особой роли...
     - Я не  пишу  книги,  -  ответил  Черчилль  без  улыбки,  -  я  делаю
состояние.  Во время войны у меня не было времени думать о  семье,  сейчас
меня к этому вынудили...
     Когда пришли в дом, к обеду, Черчилль кивнул  на  ящики,  стоявшие  в
холле:
     - Раз в две недели секретарь русского посольства привозит мне подарок
от генералиссимуса - двенадцать бутылок отборного грузинского коньяка... В
сорок втором, когда  я  впервые  прилетел  в  Москву,  мы  рассорились  со
Сталиным, я уехал в резиденцию, решив, что надо возвращаться на Остров,  -
без помощи Рузвельта  мы  не  сговоримся;  Сталин  позвонил  мне  вечером,
пригласил в Семеновское, на свою "ближнюю  дачу":  "Не  будем  говорить  о
делах, господин Черчилль, я хочу угостить вас скромным грузинским ужином".
Он хитрец, этот Сталин, он  н а к а ч а л  меня  коньяком,  я  пустился  в
воспоминания, он говорил, что  во  мне  пропадает  дар  великого  писателя
авантюрных романов, я сказал,  что  в  нем  пропадает  талант  виночерпия,
коньяк поразителен, застолье великолепное; с тех пор, вот  уже  пять  лет,
даже после отставки, русский дипломат привозит мне два  ящика  коньяка;  я
как-то спросил: "Сколько это будет продолжаться?" Мне ответили:  "Пока  вы
живы, сэр".  Я ждал, что будет после Фултона.  Почему-то мне казалось, что
"дядя Джо" прекратит свои поставки.  Представьте себе мое удивление: когда
я вернулся от вас, в холле стояло шесть  ящиков,  вполне  можно  открывать
винную торговлю.
     За   обедом   Даллес   расхваливал   коньяк   Сталина,   расспрашивал
б у л ь д о г а   о  его  впечатлениях,  когда  он  оставался  с   русским
диктатором один на один; Черчилль  отвечал  не  сразу,  тщательно  выверяя
фразы (стал ловить себя на мысли, что говорит так, будто  в  комнате  есть
кто-то еще, постоянно записывающий каждое его слово для  истории;  стыдно;
нарушение норм островного демократизма) :
     - К явлению по имени "Сталин" просто так относиться нельзя. Он об®ект
для пристального изучения.
     - Мы изучаем его довольно тщательно, в разных университетах различных
тенденций и пристрастий...
     - Я помню, - Черчилль мягко улыбнулся, - как в том же сорок втором мы
закончили с ним очередной, как всегда, тяжелый разговор в Кремле; я  вышел
первым, прекрасный, летний солнечный день; кремлевский коридор  был  похож
на декорацию в королевском  театре:  ярко-белый  свет  из  громадных  окон
сменялся внезапной темнотой стенных проемов; один из  моих  стенографистов
задержался в кабинете Сталина, вышел следом за ним; Сталин, между  прочим,
ходит крадучись, ступает неслышно, как тигр перед прыжком; все репортеры и
фотокорреспонденты с операторами были оттеснены  охраной,  остался  только
один, самый известный в России, мистер Кармен, я легко запомнил  его  имя,
потому что он передавал нашему кинопрокату свои пленки из Испании во время
войны...  Кармен убирал свою аппаратуру и вдруг  увидел  Сталина,  который
шел, словно Ричард Третий, - свет, тень, свет, тень...  Он  бросился  было
доставать из чехла свою камеру, а Сталин, остановившись возле него, сделал
руками так, словно взял арбуз, повертев его, и чуть издевательски спросил:
"Что, руки чешутся?" И пошел - сквозь свет и тень - к выходу.
     Даллес заметил:
     - Рано или поздно вы станете работать для кино, сэр.
     - Потомку герцога Мальборо не прощают занятия живописью,  -  вздохнул
Черчилль, - а уж кинематограф...  Нет, меня отринет общество,  а  я,  увы,
пока еще не могу жить без общения со  с в о и м и...
     Даллес вдруг рассмеялся:
     - Интересно, а вы, когда шли тем же коридором, сквозь  свет  и  тень,
кого вы себе напоминали? Сталин - Ричард Третий, а вы?
     - Я напоминал себе Черчилля, - ответил б у л ь д о г. - Я не нуждаюсь
в исторических параллелях. За кофе Даллес аккуратно поинтересовался:
     - Как вы думаете, Уинни, на предстоящих выборах победит наш Дьюи? Или
же вы все-таки допускаете переизбрание демократов. Трумэна?
     Черчилль не сразу ответил на этот  вопрос;  он  следил  за  тем,  что
происходило  в  Штатах,  с   а л ч н ы м   интересом,   он   знал,   какое
сокрушительное поражение республиканцы Дьюи и Даллеса  нанесли  демократам
Трумэна во время выборов в конгресс; его люди сообщали, что  левая  группа
демократов, близкая к покойному Рузвельту, провела ряд встреч с  генералом
Эйзенхауэром,  избранным  президентом  Колумбийского  университета;  самый
популярный военачальник Запада может и должен быть президентом  страны  от
демократов; Черчиллю  было  известно,  что  об  этом  немедленно  сообщили
Трумэну и тот пригласил Айка на ланч; более того,  из  кругов,  близких  к
генералу, Черчилль знал, что во время  этого  ланча  Трумэн  был  грустен,
жаловался на то, что конгресс и сенат подвергают его травле:  "Нет  ничего
утомительнее должности президента в этой стране, генерал; завидую военным,
приказ есть приказ, никаких дискуссий; я же нахожусь под прицельным  огнем
противников, которые не брезгуют ничем, они идут даже на то, что попрекают
меня связями со старым добрым Томом Пендергастом, называя его  гангстером,
а меня - его  ставленником...  Я  слишком  высоко  ценю  вас,  генерал,  я
преклоняюсь перед вашим военным гением, я понимаю, что вы заслужили  право
на поклонение нации и заслуженный отдых, но, может быть,  вам  попробовать
выдвинуть свою кандидатуру на пост  президента  этой  страны?  В  конечном
счете надо уметь идти на жертвы во имя народа и демократии..."  Искушенный
в   а п п а р а т н о й  интриге,  Трумэн  такого  рода  пассажем  вынудил
Эйзенхауэра отказаться от выдвижения  своей  кандидатуры;  демократический
с®езд назвал его кандидатом в президенты; республиканцы - с подачи Даллеса
-  губернатора  Томаса  Дьюи;  опрос  общественного  мнения,   проведенный
Гэллапом, дал ошеломительные результаты: восемьдесят процентов американцев
поддержали республиканского кандидата...
     - Видите ли, - ответил, наконец, Черчилль, - как это ни странно, я бы
желал победы Трумэну,  хотя  ваша  концепция  импонирует  мне  значительно
больше.
     - То есть? - Даллес удивился; как  всякий  американец,  он  привык  к
логике и пробойной  точности  линии:  разве  можно  симпатизировать  одной
концепции, а желать победы носителю другой?
     - Мавр должен сделать свое дело,  -  медленно,  по  слогам  отчеканил
Черчилль. - Именно так, Джон.  Во-первых, как мне известно, Трумэн намерен
запросить у конгресса  четыреста  миллионов  долларов  на  военную  помощь
Турции и Греции,  а  это  означает  развертывание  американских  войск  на
границах с Россией, что вызовет бурю негодования в Европе, да  и  в  левых
кругах Америки, у людей того же вице-президента Уоллеса, он - слепок всеми
нами обожаемого Рузвельта.  Так пусть этот шаг проведут демократы Трумэна,
а не республиканцы Дьюи и Даллеса.  Оставьте себе поле  для  маневра,  это
всегда таит в  себе  непредсказуемые  выгоды.  Во-вторых,  государственный
секретарь Бирнс говорил мне совершенно определенно: "Уже  в  начале  осени
сорок пятого года (то есть за пять месяцев  до  того,  как  Советы  начали
травить  меня  в  прессе,  придумав  пугающий,  несколько  наивный  термин
поджигателя войны, - это я-то - поджигатель войны,  -  в  голосе  Черчилля
слышалась обида, - я, который первым бросил  перчатку  в  лицо  Гитлеру  и
возглавил  борьбу  против  тирании  на  европейском  континенте?).  Трумэн
сказал, что необходимо дать  понять  Сталину:  в  нашей  внешней  политике
произошли кардинальные перемены.  Вместо сотрудничества, на которое наивно
уповал самый добрый человек двадцатого века  мой  друг  Рузвельт,  следует
разворачивать жесткую политику сдерживания  русского  влияния  в  Европе".
Следовательно, не я, не Остров подвигли мир на конфронтацию с Советами,  а
именно Гарри Трумэн...  Пусть он продолжает  эту  работу,  Джон,  пусть...
Погодите, пройдет немного времени, и я вернусь на Даунинг-стрит... Как раз
в тот год вы и возглавите внешнеполитическую тенденцию Штатов...  Мы тогда
сможем договориться если не со Сталиным  -  он  слишком  уверовал  в  свое
величие после того, как двадцать миллионов  русских  сделали  его  творцом
победы, - то с его последователями...  Не думайте, что  они  лишены  своей
точки зрения, не считайте, что они легко простили Сталину чистки и  гибель
своих друзей...  Теперь, третье... Мне  рассказывали,  что  Трумэн,  начав
подготовку  к  кампании,  пригласил  на  завтрак  отца  вашей  бомбы  Боба
Оппенгеймера; я уж не знаю, как протекала беседа, но мне известно, что  по
окончании встречи Трумэн был очень раздражен: "Я  не  хочу  больше  видеть
этого дурака! Не этот чертов идиот взрывал бомбу в Хиросиме, а я!  От  его
истерик меня мутит! Баба! Истеричная, вздорная  баба!  Экий  страдалец  по
цивилизации! Я не желаю слышать  его  синагогальные  причитания  -  раз  и
навсегда!" Это соответствует истине или информация следует быть отнесена к
разряду хорошо сработанных слухов?
     Даллес  внимательно  посмотрел  своими  ледяными  глазами  в  добрые,
постоянно смеющиеся, чуть выпученные глаза сэра Уинни:
     - Ваша информация абсолютна.  Трумэн сказал Дину Ачесону  именно  эти
слова...
     - Как вы понимаете, я это услышал не от Ачесона...  Раскрутите на всю
Америку, Джон, пусть слова Трумэна станут достоянием гласности...  Я  ведь
знаю, что еще во время войны, накануне взрыва в  Хиросиме,  генерал  Гровс
провел среди своих атомщиков тест: стоит  ли  взрывать  ш т у к у?  Только
пятнадцать  процентов  опрошенных  из  ста  пятидесяти  создателей   бомбы
высказались за взрыв, разве нет?
     - Четырнадцать, - ответил Даллес. - Четырнадцать, сэр...
     - Вот видите...  Как я слыхал,  Трумэн  намерен  пригласить  на  ужин
Альберта Эйнштейна, старик - активный противник бомбы,  значит,  он  будет
говорить с ним о мирных исследованиях атомного ядра...  Пусть... Тем легче
будет вам, когда вы придете к власти, профинансировать новые  исследования
по созданию ядерного оружия против русской угрозы...
     - Против русской угрозы, - повторил Даллес, вздохнув. - К  сожалению,
фактически мы не вправе упрекнуть Сталина ни  в  одном  шаге,  который  бы
противоречил соглашениям в  Ялте  и  Потсдаме...  В  сорок  пятом  он  мог
п о к а т и т ь с я  до Ла-Манша, а сейчас...
     Черчилль покачал головой:
     - Он не мог покатиться до Ла-Манша и тогда, Джон, потому  что  Россия
лежала в руинах...  Ни вас, ни меня не  устраивает,  что  он  укрепился  в
Восточной Европе...  Если вы сможете  вытолкать  всех  его  дипломатов  из
Латинской  Америки,  Сталин  начнет  аналогичные  мероприятия  в    Праге,
Будапеште и Варшаве.  Крутой характер  генералиссимуса,  угодный  русским,
привыкшим к сильной руке монарха, вызовет  глубинно-негативные  реакции  в
восточноевропейских странах, поверьте.  Чем жестче вы - а точнее: Трумэн -
опозорите сталинских дипломатов в Латинской Америке, чем надежнее  сможете
заблокировать коммунистов во Франции и Италии, тем яростнее будет  реакция
Сталина, - что и требовалось доказать...  И - последнее...  Мне  нравится,
как  администрация  работает  на  юге    вашего    континента,    я    жду
межамериканского совещания, которое провозгласит большевизм главным врагом
Северной и Южной Америки... Где Трумэн намерен проводить эту конференцию?
     - В Колумбии, - ответил Даллес. - Или Венесуэле...
     Черчилль покачал головой:
     - Сделайте все возможное,  чтобы  это  произошло  в  Бразилии,  Джон.
Единственная страна - от тропиков Мексики и до льдов Чили и  Аргентины,  -
которая говорит не по-испански, это Бразилия...  В Латинской Америке будут
происходить процессы, подобные тем, что  когда-то  вызрели  в  содружестве
наций...  Пусть небрежение к испанскому языку ляжет  грузом  ненависти  на
Трумэна... Когда придете вы, проведете новую конференцию в испаноговорящей
стране... Это поможет вам, учитывайте амбиции испаноговорящего мира... И -
еще одно, раз уж речь  зашла  об  испаноговорящем  мире...  Я  внимательно
следил за  выступлениями  Громыко  в  Совете  Безопасности  против  режима
Франко...  Я помню этого молодого русского посла по Ялте и Потсдаму...  Он
обладает даром историка, что весьма опасно, и хваткой литвиновской  школы;
в отличие от Молотова, он не начинает с "нет", он предлагает альтернативы,
навязывает дискуссию и весьма убедительно оперирует доводами... Если будут
приняты его предложения до конца расторгнуть дипломатические  отношения  с
Франко, делу  европейского  сообщества  нанесут  непоправимый  урон;  увы,
единственно  последовательной  антибольшевистской  силой  на    континенте
является ныне  этот  отвратительный  сукин  сын,  ставленник  Муссолини  и
Гитлера, такова правда, и мы не имеем права закрывать на  нее  глаза...  Я
знаю, что ваш брат, талант которого  и  высокое  мужество,  проявленное  в
борьбе против гитлеризма, я высоко ценю, дружит с полковником Бэном... ИТТ
обладает в Испании абсолютными связями...  Кому, как не  Бэну,  подсказать
Франко: пусть он продемонстрирует Об®единенным Нациям единство испанцев  в
его поддержку... Как диктатор, возглавляющий тоталитарное государство, где
партия организована  в  "министерство  фаланги",  он  полностью  управляет
ситуацией...  Пусть поставит спектакль... К  сожалению,  в  борьбе  против
Советов мы не можем исключать Франко, как это ни досадно, - все же  фашист
всегда останется фашистом, эволюция невозможна...
     Даллес довольно долго терпел монолог Черчилля; не выдержал,  наконец,
заметив:
     - В  той  книге,  которую  вы  закончили  в  тридцать  восьмом,  ваша
концепция была  точно  такой  же:  об®единенная  Европа  договаривается  с
Германией и наносит удар по Советам...
     Черчилль удивленно покачал головой:
     - Вы меня с кем-то путаете, Джон, я никогда не считал возможным  блок
с Гитлером.
     Даллес посмотрел на  Черчилля  с  изумлением;  тот,  однако,  говорил
совершенно серьезно, и даже какая-то тень недоуменной  обиды  появилась  в
его красивых, выразительных глазах, которые казались сонными  только  тем,
кто не умел   ч у в с т в о в а т ь   людей такого  гигантского  масштаба,
каким был сэр Уинни, потомок великого Мальборо...


     ...Бэн прилетел в Мадрид через два дня; пять часов спал  в  особняке,
отведенном ему диктатором; приняв ледяной душ, пришел в себя; за  огромным
обеденным столом они сидели вдвоем с Франко, хотя уместиться  здесь  могло
по крайней мере человек пятьдесят.
     - Не очень болтало в полете? - поинтересовался  Франко,  чуть  кивнув
лакеям: три человека стояли за его спиной, трое - за спиной Бэна;  статика
огромного зала сменилась движением; лакеи принесли Бэну  угощения,  -  как
обычно, весьма скромные, марискос', хамон'', жареные осьминоги.

_______________

     ' Рыбный коктейль (исп.).
     '' Сухая ветчина (исп.).


     - Болтало, - ответил Бэн, сразу же принявшись за еду: в полете всегда
помногу пил, с похмельем начинался совершенно  патологический  голод,  мог
с®есть  быка;  особенно  любил   о т м о к а т ь,   нахлебавшись  горячего
черепахового  супа  с  гренками;  хмель  выходил  с    потом,    наступала
расслабленная успокоенность, глоток  виски  купировал  слабость,  -  самое
время для делового разговора.
     Однако на этот раз он сразу же попросил Франко о беседе  с  глазу  на
глаз: "Потом попирую, генералиссимус, - сначала дело,  оно  крайне  важно,
после этого, вероятно, вы захотите прервать трапезу  на  несколько  минут,
чтобы дать соответствующие указания подчиненным, время не терпит, а  я  во
время паузы нажму на бульон, простите мою плебейскую страсть".
     Франко ответил без улыбки:
     - Мне легко говорить с вами, полковник, именно  потому,  что  я  тоже
рожден в простой семье и всего достиг сам.
     Он чуть приподнял мизинец; этого неуловимого жеста  было  достаточно,
чтобы  лакеи  немедленно  удалились;  за  спиной  каудильо  остался   лишь
двухметровый Диас, шеф  личной  охраны;  Бэн  вопросительно  посмотрел  на
генералиссимуса. "Он глух и  нем,  -  заметил  диктатор,  -  я  не  вправе
отослать его, возможны трения с кабинетом, по решению правительства  я  не
имею права встречаться с кем бы то ни было вне присутствия Диаса".
     - Ну что ж, - кивнул Бэн, - не будем  ссориться  с  правительством...
Так вот, я привез вам срочное сообщение от тех, кого вы  называете  своими
врагами...  Это сообщение,  тем  не  менее,  сформулировано  в  Лондоне  и
Вашингтоне людьми, которые желают Испании добра...  Словом,  вам  советуют
ответить на выступления  русского  посла  Громыко  в  Совете  Безопасности
немедленной и мощной демонстрацией народа в поддержку вашего режима...
     - Моего режима? -  удивленно  переспросил  Франко.  -  Режимы  личной
власти  свойственны  тоталитарным  государствам,  тогда  как  Испания    -
демократическая страна, где каждому гражданину гарантирована свобода слова
и вероисповедания. Да, мы были вынуждены временно запретить забастовки, но
это  форма  борьбы  против  коммунизма...  Да,  мы  временно    ограничили
деятельность газет оппозиции -  опять-таки  по  этой  же  причине.  Москва
использует  злейших  врагов  Испании,  масонов,  в  борьбе  против  нашего
народа...  Однако наша профсоюзная  пресса,  в  первую  очередь  "Арриба",
критикует предпринимателей и нерадивых чиновников  администрации  со  всей
резкостью, которая необходима в борьбе с коррумпированным злом...
     Кому он врет, подумал Бэн, себе или мне? А может, он верит в то,  что
говорит? Десять лет все приближенные талдычат ему эти слова, почему  бы  и
не разрешить себе уверовать в них? Один миллион  испанцев  он  расстреля