с, увидав Оссорио  на  улице,  поинтересовался,  отчего
сенатор так бледен,  затащил  в  кафе  выпить  чашку  экспрессо,  чуть  не
насильно взял руку сенатора, долго слушал пульс, потом спросил:
     - Вам известно, что в каждой китайской  аптеке  сидит  доктор?  Когда
приходит человек, жалующийся на боль под лопаткой, тяжесть в  затылке  или
ломоту в пояснице, лекарь слушает его пульс в течение двух-трех минут и по
пульсу,  только  по  пульсу,  ставит  диагноз!  Причем,    как    правило,
безошибочный! Я-то вообще считаю, что глаза пациента  и  его  пульс  могут
сказать врачу - если только он не полнейший коновал  -  куда  больше,  чем
данные анализов.  При нашем испанском врожденном борделе сестры милосердия
могут перепутать пробирки, не там поставить запятую или вообще написать ту
цифру, которая им более всего нравится, ведь у каждого человека есть  своя
любимая цифра, я, например, поклонник шестерки...  Вы  мне  не  нравитесь,
сенатор.  Вы же никогда не пили и не курили, вели вполне размеренный образ
жизни...  А после того, что началось, когда к власти пришел  Перон  с  его
лозунгами,  столь  близкими  доктрине  генералиссимуса   Франко,    каждый
интеллигент потерял почву под ногами: очень трудно жить в условиях,  когда
одураченный народ славит того, кто  его  дурачит,  ощущая  при  этом  свое
полнейшее бессилие хоть как-то изменить ситуацию.
     Этот человек прочитал мои  мысли,  подумал  тогда  Оссорио,  вот  что
значит настоящий врач; прежде  всего  психолог,  остальное  приложится;  в
документах, фиксирующих смерть, никогда не употребляли того слова, которое
могло определять летальный исход, - "тоска";  сколько  миллиардов  погибли
именно от этого неизлечимого заболевания! Тоска  и  алкоголизм  -  болезни
социальные,  их  можно  излечить  изменением  общественного  климата,  все
остальное - вздор и чушь, припарки из настоя  полыни,  которые  предлагают
словно панацею тому, кто умирает от пулевого ранения в живот...
     - Ну, а что вы мне можете посоветовать, сеньор Гуриетес?
     - Не знаю, - ответил тот с обезоруживающей искренностью. - Просто  не
знаю. Вы человек азартный?
     - В работе - да.
     - Ну, азартность и проявляется именно в работе.  Если  больной  жрет,
как лошадь, или пьет, словно у него не внутренности,  а  бездонная  бочка,
это не азарт, а скотство. Охоту любите?
     - Ненавижу.
     Гуриетес удивился:
     - Отчего?
     - Не знаю... В этом какое-то неравенство...
     - Езжайте в Игуасу, пойдите в джунгли  и  попробуйте  добыть  ягуара,
тогда вы поймете, что такое неравенство...  Вы  повторяете  хрестоматийные
истины, сенатор... Рыбалка?
     - Это слишком тихо... И не видно борения...
     - Хороший тунец показал бы вам, что такое борение... Я в прошлом году
путешествовал в Чили, Пуэрто-Монт, меня вывезли на рыбалку,  поразительное
впечатление...  Слушайте, у меня есть  идея...  Отправляйтесь-ка  в  горы,
встаньте на лыжи, те минуты, которые вы потратите на  то,  чтобы  покорить
к р у т я к,  поставят вас лицом к лицу  с  риском,  вы  хозяин  ситуации,
захотели - спустились, испугались - нашли другой  склон...  Могу  устроить
поездку, не очень дорого, вернетесь совершенно успокоившимся...  По-моему,
это  единственное  средство  обрести  бодрость   духа.    Берите    ручку,
записывайте... Барилоче...


     ...Звонок в дверь, особенно в утренние часы, когда  Оссорио  выключал
телефон и садился за пишущую машинку, показался ему странным.
     Он накинул халат, подошел к двери,  посмотрел  в  глазок:  незнакомая
зеленоглазая женщина стояла на площадке, то и дело бросая взгляды в пролет
лестничной клетки.
     - Кто здесь? - спросил Оссорио.
     -  Пожалуйста,  откройте,  сенатор,  я  прилетела  из  Барилоче,  мне
необходимо сказать вам несколько слов...
     ...В жизни каждого человека бывают  такие  минуты,  когда  происходит
некий внутренний взрыв; поскольку  самое  понятие  взрыва  есть  следствие
соединения двух веществ, таящих в себе несовместимость, нарушение баланса,
то и  поступок,  определяющий  новое  качество  личности,  проистекает  из
мгновенного столкновения веры и подозрительности, добра и вражды, озарения
и лености, любви и страха.
     Оссорио  смотрел  на  лицо  женщины;  очень   красиво;    чувствуется
породистость и при этом какая-то бесшабашность - и в том, как  волосы,  не
уложенные у парикмахера, закрывают часть лба, и в отсутствии косметики,  и
в том, что губам не была придана обязательная форма бантика; причем  мажут
отчего-то самой  яркой  краской,  по-моему,  это  разрушает  само  понятие
женственности, но никто  так  не  прилежен  моде,  то  есть  защитительной
стадности, как женщины.
     Ну, хорошо, сказал он себе, я и на  этот  раз  проявлю  ту  выдержку,
которая дорого стоит, это только окружающим кажется, что я флегма; я и  на
этот раз откажусь говорить с  женщиной,  прилетевшей  из  Барилоче,  этого
немецкого поселения Аргентины; во имя  чего  же  я  тогда  храню  то,  что
связано с нацизмом? Для будущих диссертаций? А заинтересует ли  историков,
которые, может, только сейчас родились на свет, история  нацистов  в  моей
стране? Может быть, их воспитают - по рецептам наци - в удобном для  любой
тоталитарной  власти  качестве  следования  раз  и  навсегда  утвержденным
концепциям,  разработанным  теми,  кто  смог   взобраться    на    вершину
государственной  пирамиды;  может  быть,  я  просто-напросто   боюсь    за
собственное благополучие, а еще точнее - жизнь?  Но  ведь  я  придумал  ее
себе! То, что сейчас происходит со  мною,  есть  некая  калька  жизни,  на
самом-то  деле  я  убиваю  себя,  то  есть  ту  индивидуальность,  которая
определяет субстанцию Эухенио-Сесара Оссорио...
     Он снял цепочку с двери, открыл замок и предложил женщине  войти;  та
покачала головой, поманила его пальцем и полезла  в  сумочку;  никогда  не
предполагал, успел подумать он, что смерть приходит так неожиданно, к тому
же в облике женщины с зелеными глазами и без косметики.
     Какой-то миг Оссорио хотел резко захлопнуть дверь и  упасть  на  пол;
пусть стреляет, я отползу в сторону, да и потом дверь достаточно  толстая,
не так-то ее легко прострелить; однако, представив себя падающим, в халате
и шлепанцах, не бритым  еще,  он  не  смог  п е р е с т у п и т ь  в  себе
потомка  испанских  конкистадоров:  достоинство,  прежде  всего  сохранить
достоинство, особенно в последние мгновения жизни.
     Женщина достала из сумочки два тонких листка бумаги, шепнув:
     - Это вам. Просмотрите. Если заинтересует, тогда я смогу рассчитывать
на разговор с вами...
     - Почему вы не хотите войти  ко  мне,  сеньора?  -  спросил  Оссорио,
испытывая облегченное чувство умиротворенной радости.
     - Потому что мой друг сказал: у вас не чисто.
     Оссорио пожал плечами, еще раз посмотрел на женщину; быстро  пробежал
текст: "В Мар дель Плато живет штурмбанфюрер СС Визер, повинен в  убийстве
семисот белорусских женщин и детей; в Парагвае скрывается штурмбанфюрер СС
фон Рикс - на его совести четыреста французов; в  Египте  под  именем  Али
Бена  Кадера  скрывается  штандартенфюрер  СС    Бауманн,    разыскиваемый
Нюрнбергским  трибуналом  как  руководитель  эйнзац-групп  по  уничтожению
поляков и евреев; доктор Вильхельм  Байснер  живет  там  же;  работник  СД
Бернхард Бендер скрывается под псевдонимом Бена Салема в Каире,  во  время
войны был штурмбанфюрером СС, возглавлял  отдел  по  борьбе  с  евреями  в
гестапо Варшавы; доктор Бубль скрывается в Мадриде под  псевдонимом  Амана
Хуссейна Сулеймана, офицер гестапо из секции по борьбе с  евреями;  доктор
Вальтер Кучман, виновен в расстрелах поляков, русских, белорусов и евреев,
проживает  ныне  в  районе  Мирамор  под  фамилией  Педро  Рикардо  Ольмо;
штандартенфюрер СС Франц Адомайт, сотрудник военного преступника  Эйхмана,
проживает в Мадриде под псевдонимом Паоло Саарейба, сотрудничает с  фирмой
ИТТ; доктор Эрих Альтен,  руководитель  гестапо  в  Галиции,  находится  в
Лиссабоне, имеет паспорт подданного Египта  на  имя  Али  Бела;  ближайший
сотрудник Геббельса доктор Ханс  Апплер  проживает  в  Малаге,  имеет  два
паспорта - на имя Салеха Шаффара и Эмилио Гарсиа; в Кордове открыто  живут
под своими фамилиями  полковник  Рудель  и  штандартенфюрер  СС  профессор
доктор Танк..."
     Клаудиа     заметила,     как      глаза      сенатора      перестали
и н с п е к т и р у ю щ е,  словно бы подчеркивая  строки,  вылущивать  из
бумаги фамилии; испугавшись, что он  вернет  ей  текст  и  молча  уйдет  в
квартиру, она сказала:
     - Это  десятитысячная  часть  тех  материалов,  которые  находятся  в
распоряжении моего друга, который направил меня к вам.  И  еще  он  просил
передать, что человек, который предлагал  вам  -  или  в  ближайшее  время
предложит - отдохнуть на горных курортах Барилоче,  на  тех  склонах,  где
разворачивается бизнес американца Краймера и его компаньона, на самом деле
охотится за вашими материалами, он - звено в провокации...
     - Войдите, пожалуйста, сеньора, я готов продолжить  разговор,  но  не
здесь...
     - В вашей квартире нельзя разговаривать, - повторила Клаудиа,  -  мой
друг рекомендовал говорить на лестнице, в под®езде, в автобусе...
     - Хорошо, я переоденусь, с вашего позволения, - Оссорио улыбнулся.  -
А вы молча посидите в гостиной.
     - Лучше уж я доскажу здесь то, что меня просили передать вам. Если вы
решитесь включиться в борьбу против нацистов,  которые  развертывают  свою
активность в Аргентине,  мой  друг  позвонит  вам  и  представится  именем
Массимо...  И еще: он очень ждет хоть каких-то фамилий тех немцев, которые
начали переселяться в Барилоче накануне военного  переворота  Перона...  И
окружение нациста  Зандштете  и  доктора  Фрейде  также  интересует  моего
друга...  Он сказал, что  эти  люди  сохранили  в  своих  руках  все  нити
национал-социалистской подпольной организации...
     - Проходите же, - повторил Оссорио, - я мигом.
     Он  усадил  женщину  возле  радиоприемника,  шла  веселая    утренняя
передача,  предложил  посмотреть  последние  иллюстрированные  журналы   и
отправился в ванную комнату.  Остановившись возле зеркала, он посмотрел на
свое изображение и сразу же увидел рядом с собою доброго доктора Гуриетеса
из ИТТ, который столь  вдохновенно  описывал  красоты  сказочного  горного
курорта, куда добрались безумные  "гринго",  намереваясь  превратить  этот
уголок Аргентины в филиал Скво-вэлли; видимо, Перон им этого не  позволит,
как-никак традиционное австрийское местечко, закрытая зона:  "Но  если  вы
хотите  по-настоящему  отдохнуть,  отправляйтесь  туда,  спросите    фирму
Краймера и отключитесь от изводящего душу безумия столичной жизни,  только
там вы сможете прийти в себя, никто не достанет..."



        РОУМЭН                                           (Голливуд, сорок седьмой)
__________________________________________________________________________

     Каждое утро теперь Роумэн начинал с гимнастики.
     Рабинович сам показывал ему упражнения; занимались  они  во  дворике,
никто не подслушает; Эд передавал последние новости, которые приходили  от
Джека Эра, тот сообщал и про работу в архивах, и про Кристу, которая  -  в
случае надобности - будет ждать их на яхте в открытом  море,  именно  там,
где будет заранее оговорена встреча.
     В тот день, однако, Рабинович был хмур, дал Полу взбучку за  то,  что
тот плохо прогибается: "У тебя в загривке большие  отложения  солей,  надо
разгонять, иначе действительно свалишься, все сосуды проходят там";  потом
об®яснил, что вчера приезжали два типа из Вашингтона: "Мы  бывшие  коллеги
мистера Роумэна,  разрешите  посмотреть  историю  его  болезни,  возможно,
удастся поставить вопрос о пенсии, человек честно воевал, нельзя  забывать
героев".
     - Ну и как? - поинтересовался Роумэн, делая утомительные приседания с
обязательным выбросом рук в стороны. - Удовлетворились?
     - Разговором со мною  -  да...  Но  потом  они  пошли  по  сестрам  и
санитаркам, в открытую, нагло. Увидав это, я прогнал их.
     - Не бери в голову, Эд.  У тебя работает  какой-то  человек,  который
дает обо мне ежедневную информацию. Черт с ними... Я веду себя верно.
     - Я не хотел тебе  говорить...  Словом,  их  приезд  совпал  с  новым
слушанием Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности...
     - Принес?
     - Довольно подробный отчет... Лично я ощущаю себя обгаженным...
     Роумэн, однако, гимнастику не прервал, закончил,  лишь  когда  взмок;
поднялся в  палату,  принял  контрастный  душ  -  сначала  горячий,  потом
ледяной, прекрасный массаж сосудов, - и  лишь  потом  углубился  в  чтение
материалов комиссии.
     В нижнем левом углу полосы давалось сообщение, набранное  петитом,  о
том, что Чарльз Чаплин предложил  Пабло  Пикассо  организовать  комитет  в
защиту Ханса Эйслера; комитет  был  организован  в  Париже;  американскому
послу  во  Франции  вручили  протест  против  травли  комиссией   великого
композитора, подписанный Матиссом, Пикассо, Кокто,  Арагоном,  Элюаром.  В
свою очередь, Альберт Эйнштейн и  Томас  Манн  обратились  к  генеральному
прокурору  Тому  Кларку  с  требованием  прекратить  издевательства    над
Эйслером.
     Две полосы были отданы допросу, проведенному комиссией  в  Голливуде,
куда были вызваны - в качестве свидетелей, подтверждающих коммунистический
заговор в киноиндустрии Штатов,  -  писательница  Анн  Рэнд,  актеры  Гари
Купер, Адольф Менжу и Роберт Тейлор, самые известные в Америке.
     "С л е д о в а т е л ь  С т р и п л и н г. - Пожалуйста, миссис Рэнд,
как бывшая советская подданная, об®ясните комиссии, что вы  понимаете  под
термином "коммунистическая пропаганда".
     Р э н д.  -   Коммунистической  пропагандой  я  считаю  все  то,  что
изображает жизнь в России как вполне нормальную, даже хорошую. Возьмите, к
примеру, фильм, снятый в Голливуде, "Песнь о России".  Он посвящен  дружбе
наших  стран  в  борьбе  против  Германии.  Роберт  Тейлор   играл    роль
американского дирижера, приехавшего в  Россию.  Он  встречает  девушку  из
русской деревни.  Она умоляет его, великого дирижера,  приехать  к  ним  в
деревню.  Агенты ГПУ не  мешают  ей  сделать  это.  Доверчивый  американец
влюбляется в хорошенькую крестьянку.  Он  показывает  ей  Москву.  Зритель
видит высокие дома и чистые улицы, - но  таких  нет  в  Москве!  Потом  вы
посещаете московский ресторан, - но ведь их нет в городе! Там есть  только
один буфет  для  партийных  бюрократов  и  приезжающих  иностранцев,  куда
впускают по разрешению НКВД! Но  русская  девушка,  которая  по  советским
законам не имеет права  в®ехать  в  Москву  без  специального  разрешения,
оказывается с  американским  дирижером  в  ресторане!  Он  протягивает  ей
меню...  Но в России нет таких меню! Разве что были  до  революции!  А  из
ресторана  они  отправляются  на  прогулку,  ездят  в  роскошных   вагонах
метрополитена,  а  потом  заглядывают  в  парк,  где  бегают   чистенькие,
улыбающиеся дети! Это совсем не те бездомные оборвыши, каких  я  видела  в
России  двадцать  лет  назад,  это  какие-то  херувимчики!  Затем  дирижер
отправляется с любимой в ее деревню, и нам  ни  слова  не  говорят  о  тех
миллионах мужиков, которых  по  решению  правительства  погубили  голодной
смертью, чтобы остальных заставить войти в колхозы!
     С т р и п л и н г. - А священники были показаны  в  фильме  "Песнь  о
России"?
     Р э н д. - Конечно! Я собиралась сказать об этом!  Священник  венчает
дирижера с его русской пассией! Но ведь каждому  известно,  что  в  России
запрещены свадебные обряды в церкви! Зачем  нужна  эта  ложь,  вводящая  в
заблуждение американского зрителя?! А после свадьбы колхозники слушают его
концерт по радио.  Еще одна ложь! В России не больше ста  человек  владеют
собственным радио! И вот начинается война, Гитлер напал на бедненькую,  не
ожидавшую войну державу Сталина, который был союзником  нацистов!  Дирижер
хочет увезти русскую жену  в  Америку,  но  она  отказывается:  "Я  должна
сражаться с  врагом".  И  это  не  есть  коммунистическая  пропаганда?!  А
кончается киноидиллия тем, что русские уговаривают жену дирижера поехать в
Штаты, чтобы рассказать там о  борьбе  русских  против  немцев...  Я  верю
хозяину фирмы "Метро-Голдвин-Майер" мистеру Майеру,  что  он  не  думал  о
коммунистической пропаганде, делая этот фильм.  Однако  показ  нормальных,
смеющихся  и  симпатичных  людей  в  стране  террора  и  рабства  -    это
коммунистическая пропаганда, вне зависимости от благих  намерений  мистера
Майера.
     С е н а т о р  В у д. - Но ведь фильм был сделан в годы войны,  когда
русские противостояли нацистам.
     Р э н д.  -  Это  не  имеет   никакого   отношения   к   вопросу    о
коммунистической, пропаганде.
     В у д. - Вопрос в  этом  фильме  шел  о  поддержке  русских,  которые
воевали...
     Р э н д. - А мы помогали им ленд-лизом.  Но не надо  при  этом  врать
американцам, что в России есть счастливые люди! Пусть бы  сказали  правду:
"На какое-то время мы кооперируемся с диктатурой Сталина, чтобы  разрушить
диктатуру Гитлера".  Это было бы честно! А еще надо было послушать, что бы
на это ответили американцы.  Согласились бы они с таким  предложением  или
отвергли б его...
     В у д. - Можно ли вас понимать в том смысле, что мы  не  должны  были
поддерживать русских в их борьбе против Гитлера?
     Р э н д. - Мы обсуждаем не этот  вопрос.  Мы  обсуждаем  другое:  что
нужно говорить о России - правду или ложь? Я считаю, надо  было  постоянно
повторять слова Черчилля: "Мы идем  на  блок  с  дьяволом,  чтобы  одолеть
другого дьявола".
     В у д. - Вы полагаете, что лучше было бы позволить  России  потерпеть
поражение в войне?
     Р э н д. - Я против того, чтобы мораль базировалась на лжи.
     С е н а т о р  М а к д о в э л л. -  Вы нарисовали  довольно  мрачную
картину русской действительности... Скажите, в России действительно нельзя
встретить на улице смеющихся людей?
     Р э н д. - Очень мало.  Они улыбаются только при закрытых шторах. Они
просто-напросто не могут смеяться в условиях той системы, в которой живут.
     М а к д о в э л л. - Правильно ли я вас понял, что все  их  разговоры
сводятся к вопросу о пище?
     Р э н д. - Да, там говорят только о еде и ни о чем другом.
     М а к д о в э л л. - Ну, хорошо,  а  они  могут  делать  хоть  что-то
такое, что делаем мы, американцы? Например, посетить тещу?  Или  приятеля?
Да просто перейти улицу, в конце концов?!"
     Роумэн сломался от смеха; надо запомнить этого сенатора;  выходец  из
Шотландии,  видимо,  крутой  парень;  зачем  мракобесы    выставили    эту
свидетельницу? Девочка для битья? Или что-то случилось в комиссии?
     "Р э н д. - Человек, живущий в условиях свободы,  никогда  не  поймет
людей, оказавшихся в тираническом государстве социалистической  диктатуры.
Там каждый шпионит друг за другом! И ни от кого нет защиты!"
     Странный  свидетель,  снова  подумал  Роумэн,  а  вот  с    сенатором
Макдовэллом надо бы увидеться...  Постараться увидеться, поправил он себя,
Криста права: во всем  необходима  сослагательность,  только  тогда  можно
ждать исполнения желаний...
     "С т р и п л и н г. - Мистер Адольф Менжу, сколько лет  вы  заняты  в
киноиндустрии?
     М е н ж у. - Тридцать пять лет я считаю себя актером.
     С т р и п л и н г.  -   Правда  ли,  что  вы   занимались   изучением
коммунистической активности в Соединенных Штатах?
     М е н ж у. - Да, это так.  Я изучал марксизм,  фабианский  социализм,
коммунизм и сталинизм.
     С т р и п л и н г. - Исходя из этого анализа, замечаете ли вы  угрозу
киноиндустрии Соединенных Штатов?
     М е н ж у.  -   Коммунистическая  активность  суть   антиамериканская
активность.  Это  работа,  направленная  против  свободной  инициативы   и
предпринимательства.
     С т р и п л и н г.  -   Вам  извес