оектов  по  приобретению  запрещенных  предметов  экспорта,  в   которых
заинтересованы  дочерние  предприятия  концерна,  в  том  числе  и  заводы
"Фокке-Вульф".  Однако  для  обеих  сторон  представляется  целесообразным
оформлять эти деловые контакты не как встречи, связанные  с  бизнесом,  но
как обмен политической информацией секретного характера".
     Доктор  Вестрик  записал  шифрованное  послание,  пообещал  позвонить
завтра вечером, поехал с текстом в штаб люфтваффе, был принят  Герингом  и
получил от него санкцию на действия.
     Через двенадцать часов он позвонил Грюну и, используя  тот  же  шифр,
сообщил, что отправится в Швейцарию на следующей неделе; было бы  идеально
встретиться там с полковником или его наиболее  доверенным  представителем
накануне беседы с мистером Алленом Даллесом. "Лучшее место встречи - отель
"Гельвеция". Мои друзья сожалеют, что информация о выходе британских судов
со  стратегическими  товарами  стала  поступать  в  Берлин    нерегулярно;
активизация этой работы поможет мне заручиться еще  большей  поддержкой  у
тех, кто питает традиционные чувства уважения к полковнику  и  тому  делу,
которому он служит".
     Когда Грюн позвонил в концерн, ему передали, чтобы он  вылетал  не  в
Нью-Йорк, а в Вашингтон, полковник ждет его незамедлительно.
     Назавтра Грюн  -  злой,  помятый  и  невыспавшийся  (плохо  переносил
полеты) - был в Вашингтоне.  Вечером  генерал  Стонер  поздравил  Грюна  с
присвоением звания майора вооруженных сил США и определил его на работу  в
военно-воздушную разведку Пентагона.
     Через семь дней Аллен Даллес сообщил  в  штаб-квартиру  ОСС,  что  им
"привлечен доктор Вестрик, понявший неизбежность  краха  Гитлера".  Даллес
подчеркивал, что доктор Вестрик принял на себя  обязательство  охранять  -
используя свои связи в  нацистском  партийном  и  дипломатическом  мире  -
интересы ведущих концернов США не только во время войны,  но  и  после  ее
окончания.  О  том,  что  Вестрик  возвращался  в  Берлин  с   контрактом,
подписанным  для  него  представителем   ИТТ,    на    поставку    заводам
бомбардировщиков "Фокке-Вульф" радиоаппаратуры и  механизмов  слежения  за
караванами союзников, он, естественно, в Вашингтон не сообщил, там  далеко
не все понимали, что политика - это политика, она меняется, а  вот  бизнес
неизменен и сиюминутным интересам не подчинен.


     ...Когда  доклад  Алана  Сэйлера   был,    наконец,    отправлен    в
государственный департамент и ФБР, верхние этажи Пентагона и ОСС встали на
защиту человека, который "так много делал и делает для американской  армии
и разведки; лишь понятная некомпетентность А.  Сэйлера, который не допущен
к высшим  секретам,  позволила  ему  поставить  под  сомнение  искренность
выдающегося патриота, каким  по  праву  считается  полковник  американской
армии С. Бэн".
     ...Когда первые американские части  25  августа  1944  года  вошли  в
Париж, Бэн вместе с сыном Вильямом в®ехал в город в  военной  форме;  джип
был набит ящиками с шампанским; он  сразу  же  направился  в  здание,  где
помещался французский филиал ИТТ.
     - Граждане, друзья, братья! - сказал он собравшимся там работникам. -
Поздравляю вас с освобождением от мерзкой нацистской  тирании!  Американцы
всегда были, есть и  будут  самым  надежным  гарантом  вашей  свободы!  Да
здравствует Республика!
     Через пять дней Бэн воссоздал  форпосты  своей  империи  во  Франции.
Затем он ринулся в направлении  Брюсселя  и  Антверпена,  захватил  и  там
плацдармы.  Как только войска союзников вступили в рейх, Бэн встретился  в
Берне с доктором Вестриком, однако после с и г н а л а, который получил от
своих друзей из разведки  Пентагона,  контакты  с  ним  временно  прервал,
поручив текущую работу по Германии своим вице-президентам Гордону Керну  и
Кеннету Стоктону; этому было легче работать, потому что Бэн  добился  -  с
помощью руководства Пентагона  -  присвоения  Стоктону  звания  бригадного
генерала.  Люди Бэна  захватили  громадные  заводы  "Лоренц",  выпускавшие
телефонное оборудование, сообщив  прессе,  что  это  сделано  в  интересах
американской армии, поскольку оккупационным  властям  необходима  надежная
связь для "продолжения борьбы с нацистами и их  последышами,  а  никто  не
сможет помочь армии в этом деле, кроме ИТТ, традиционно  сотрудничающей  с
Пентагоном".  С  п о д а ч и  Вестрика люди ИТТ наложили руку  на  филиалы
концерна "Сименс" и на предприятия авиационного гиганта "Фокке-Вульф". Это
и переполнило чашу терпения конкурентов, которых Бэн обошел на две головы;
"обиженные" банки и концерны имели своих  людей  в  министерстве  юстиции;
удар против Бэна был нанесен сложный, обходный: от Белого дома потребовали
-  уже  заранее,  до  победы,  -  продумать  поэтапную  декартелизацию   и
денацификацию германской промышленности, чтобы она никогда впредь не стала
орудием в руках маньяков типа Гитлера.  Замах был хорош, только  удара  не
получилось: конкурентам удалось договориться лишь о декартелизации "И.  Г.
Фарбениндустри", было решено разделить гигант на семь фирм;  ни  "Лоренц",
ни "Сименс", ни "Фокке-Вульф", готовившие Гитлеру  базы  для  производства
самолетов, фау, радиостанций и средств  связи,  не  подпадали  под  проект
закона о декартелизации и денацификации.  Тем не менее "драка под одеялом"
продолжалась: генеральный прокурор Том Кларк  незадолго  перед  окончанием
войны подготовил заявление:
     ""Интернэшнл  стандард  электрик    компани"    (ИСЭК),    являющаяся
европейским филиалом ИТТ, поддерживала постоянные  контакты  с  нацистским
агентом доктором  Герхардом  А.  Вестриком.  Это  позволило  ИТТ  передать
нацистам огромное количество стратегических  материалов  и  лицензий,  что
нанесло существенный урон не только  престижу  Соединенных  Штатов,  но  и
частям нашей армии, сражавшимся в Европе против гитлеровской тирании.  Все
это происходило по прямому указанию президента ИТТ  Состенса  Бэна".  Джон
Фостер Даллес позвонил Бэну и, по своей привычке посмеиваясь, сказал:
     -  Полковник,  надо  продержаться  пару  месяцев,    это    последние
всплески...  Деловую сторону вопроса я  беру  на  себя,  а  вы  придумайте
какой-нибудь спектакль для публики; хлеб у вас есть, устройте зрелище.
     И через три дня после обеда Состенса  Бэна  с  генералом  Стонером  и
Форрестолом, обеда, который перешел в ужин, Пентагон об®явил о награждении
Бэна высшей наградой Соединенных Штатов "за заслуги перед армией".
     ...А после этого он срочно вылетел в Швейцарию, на встречу с  Алленом
Даллесом.
     ...Поскольку провинциализм в®едлив и трудно  изживаем,  Бэн,  конечно
же, устроил прием в роскошном "Паласе"; закрыл ресторан  для  посетителей,
откупив его на ночь только для себя; отправил за  Даллесом  два  роскошных
"Паккарда", хотя тот предпочитал ездить в неприметном "Фордике" (бензин  в
Швейцарии нормировался, жестокая  к а р т о ч н а я  система была  введена
еще после того, как немцы оккупировали  вишистскую  Францию,  -  последняя
артерия подвоза топлива  из  Марселя  была  прервана,  английская  блокада
давала себя знать); зачем-то повелел остаться музыкантам, и поэтому помимо
двадцати официантов  на  гостя  полковника  таращились  скрипачи,  трубач,
пианист, ударник и тромбонист, игравшие  арии  из  оперетт  вперемежку  со
старомодными фокстротами конца двадцатых годов.
     Конечно же, на столе стояла серебряная ваза с икрой  (не  менее  двух
фунтов), омары; вместо горячей закуски принесли лобстеров', огромных,  как
ботинки; на хрустальных подносах (совершенно диковинной  работы)  высились
тропические фрукты, даже  плоды  авокадо,  которые  и  в  Штатах-то  стали
роскошью в дни войны.

_______________

     ' Л о б с т е р - средиземноморский рак.


     Бэн произнес тост; поначалу он был витиеватым, затем,  однако,  обрел
форму  п о в е с т к и  д н я,  ибо он умудрился заложить туда все пункты,
которые  намеревался  обсудить  с  "личным    представителем    президента
Соединенных Штатов", с тем, кто бесстрашно направляет борьбу народа на той
линии огня, которая выдвинута далеко вперед, ибо будущее Америки немыслимо
без Европы, которая восстанет из пепла, превратившись в бастион демократии
и  прогресса,  старая  вражда  уступит  место  новой  дружбе,   поскольку,
воистину, существует время бросать камни и время собирать их,  есть  время
уклоняться от об®ятий и время заключать в них тех,  кто  помнит  заповедь,
гласящую: "Род приходит и род уходит, но земля пребывает вовеки".
     Даллес  ответил  экспромтом  на  отвлеченную  тему,  спросил,   какой
чудесник  доставил  сюда  лобстеров,  поинтересовался,  сколько    времени
потребовалось Бэну на то, чтобы организовать  такую  сказку  Шехерезады  в
Берне, выслушал ответ ("Всего два дня, пока еще есть деньги на  то,  чтобы
оплатить самолет в Касабланку и Танжер"), понял, что за это время стол мог
вполне быть оборудован звукозаписывающей аппаратурой, -  кому  не  хочется
узнать, о чем говорит ИТТ с разведкой, - и поэтому за все время приема  ни
на один  з а х о д  Бэна прямо не ответил, много шутил, а когда полковник,
не выдержав размытых дипломатических штучек, прямо поставил вопрос,  какой
Даллес видит послевоенную Европу и что он, Бэн, может  сделать  для  того,
чтобы не повторилась трагедия Версаля, Даллес, мягко улыбнувшись,  спросил
разрешения прочесть стихи любимых им китайцев, и, естественно, получив это
разрешение, продекламировал:


                         - Милее нет осенних хризантем,
                    Весной сплету венок из орхидей...
                    Но с этим после. Надо между тем
                    Предвидеть все. Нигде не проглядеть.
                    А император? Если против он?
                    И вот стою, в раздумье погружен.


     Бэн  слушал  Даллеса  несколько  по-детски,  чуть  приоткрыв  рот  от
восхищения ("Не любит  читать,  -  сразу  же  отметил  Даллес,  -  видимо,
относится к числу тех, кто предпочитает слушать или  смотреть,  для  таких
людей  кинематограф  сделался  главным  источником  информации;   довольно
опасно, если они сделаются неуправляемыми, слишком сильными, но  в  то  же
время  крайне  удобно,  если  удается  взять  верх   над    такого    рода
характерами"); когда тот  закончил  стихотворение,  полковник  искренне  и
громко - по-детски - захлопал в ладоши.
     - Кто ж это такое сочинил, а?!
     - Синь Цицзи, воин и поэт, романтик, мечтатель и стратег,  совершенно
поразительная фигура в гирлянде китайских талантов.  Заметили, как тонко и
точно он проводит свою линию, обращаясь к  императору?  Весь  смысл  этого
стихотворения в том, чтобы император впредь не допускал  несправедливости;
неужели ему.  Синю, придется  прожить  жизнь  в  стороне  от  политической
борьбы? Он оставил это стихотворение в императорском дворце, на том столе,
который обычно готовили к чайной церемонии самые доверенные слуги монарха,
поэтому был убежден, что стихи будут доложены  н а в е р х... Как и всякий
истинный  поэт,  он  был  наивен,  полагая,  что  слуги  императора  имели
непосредственный выход на  верховную  власть...  Нет,  главный  соглядатай
точно дозировал ту информацию, которая обязана появляться на столе  живого
бога; радостные новости  легко  шли  в  спальню,  а  грустные  предавались
уничтожению, как и те, кто пытался отправить их наверх...
     - Ну и что случилось с этим поэтом? Посадили?
     Даллес рассмеялся своим заразительным смехом:
     - Полковник, в Китае арест никогда не считался наказанием.  Это у них
форма   продолжения    университетского    образования,    так    сказать,
докторантура...
     Все  попытки  Бэна  р а з г о в о р и т ь  Даллеса  наталкивались  на
шутки, они сыпались, как из рога изобилия.
     Когда Бэн, не вытерпев, открыто спросил, что Даллес думает по  поводу
того,  что  ищейки  министра  финансов  Моргентау  накладывают  аресты  на
контракты,  заключенные  серьезными  людьми  Уолл-стрита  даже  в  третьих
странах, особенно в Латинской Америке, жонглируя тем, что в  этих  сделках
заинтересованы  нацисты,  Даллес,  разрезав  авокадо,  вытащил   косточку,
положил в открывшуюся лунку  плода,  чем-то  напоминающего  яблоко,  ложку
черной икры и предложил:
     -  Как  вы  отнесетесь  к  тому,  чтобы  мы  прогулялись?  Обед   был
фламандский, его необходимо хорошенько утрамбовать.
     На улице было темно уже; швейцарские власти ввели светомаскировку еще
в сорок третьем, боялись случайных налетов союзников, а может,  как  думал
Даллес,  не  хотели  дразнить  гусей  -  пересечение  границы   голодного,
затемненного  рейха  и  сытой,  ярко  освещенной  Швейцарии  вызывало    у
берлинских бонз, приезжавших сюда,  острые  приступы  завистливой  ярости,
словно бы они не получили то, чего  добивались,  словно  бы  в  этом  были
виноваты (как же это удобно винить других - кого угодно, только не  себя!)
большевики, евреи и толстосумы Уолл-стрита.
     - Видите дорогу? - спросил Даллес, беря полковника под руку. - Я, как
кошка, вижу в темноте.
     - Ну, а я, значит, вроде тигра, - ответил Бэн. -  Вижу  лучше  котов.
Даже десятицентовую монету замечу, поверьте слову...
     - Не бросайтесь словом, - вдруг очень резко, как-то неожиданно сурово
сказал Даллес и швырнул на тротуар монету. - Ищите.
     - Со спичкой найду, - несколько растерянно ответил Бэн.
     - За спичку на улице вас оштрафуют.  И правильно сделают. Закон войны
для всех один, кому это знать, как не вам, военному человеку...  Я -  что?
Беззащитная штатская крыса, а вы - сокол, уставы учили...  Не сердитесь, у
вас слишком много врагов, чтобы легко бросаться не  чем-либо,  но  словом,
дорогого стоит...  Вот  что  я  намерен  вам  сказать...  Если  вы  будете
по-прежнему слишком уж открыто лезть в Германию,  Голландию  или  Бельгию,
можете не  выдержать  конкуренции,  не  вы  один  имеете  здесь  серьезные
интересы...  Как мне известно, у вас много друзей в  Испании  и  Латинской
Америке. Почему бы вам - вернув себе в Европе то, что законно и не вызовет
бешеной конкурентной  злобы,  -  не  сосредоточить  максимум  внимания  на
Аргентине, Чили, Боливии, Никарагуа, Парагвае,  Кубе?  Там  ведь  все  еще
очень сильны  позиции  немцев,  с  которыми  у  вас  сохраняются  завидные
отношения... Свято место пусто не бывает...
     -  Я  думаю,  недруги  несколько  преувеличивают  мои  возможности  в
Латинской  Америке,  -  ответил  Бэн,  тщательно  взвешивая  каждое  слово
("Спасибо тебе за урок, Даллес, ты меня учи,  я  способный").  -  Кое-что,
конечно, есть, но все это далеко не безгранично.
     - Не безгранично? Что ж, я готов помочь  расширить  ваши  границы,  -
сказал Даллес. - Но для этого вы должны поделиться со мной той информацией
о полковнике Пероне, которую вам в свое время подарил Геринг.
     Бэн почувствовал, как во рту пересохло: "Во время  того  разговора  с
рейхсмаршалом в его замке Каринхалле никого  не  было,  ведь  об  этом  мы
говорили у под®езда; стоп, рядом с боровом всегда  торчали  три  мумии  из
охраны; неужели Даллес и туда подкрался? Конечно, подкрался,  как  он  мог
иначе получить эти сведения?"
     - Какую информацию вы имеете в виду, Аллен?
     - Ту самую, - так  же  жестко,  без  улыбки,  ответил  Даллес.  -  Вы
прекрасно понимаете, о чем я говорю.  На всякий случай замечу,  что  я  не
вношу предложений дважды.
     -  Ах,  это  вы  имеете    в    виду    возможность    национализации
телефонно-телеграфной сети в Аргентине? - довольно неуклюже отыграл Бэн. -
Геринг сказал, что в окружении Перона  есть  люди,  разделяющие  некоторые
аспекты национал-социализма,  причем  его  максималистского,  ультралевого
направления, штрассеровского, - добавил он, - если мне не изменяет память.
     - Память вам не изменила. Меня интересуют эти имена.
     - Я должен запросить Буэнос-Айрес, моего директора  Арнолда,  он  там
ведет все дело...
     - Если Арнолд ответит, что он наладил, после вашего визита к Герингу,
дружеский контакт с Гутиересом, будет ли это означать, что он и  есть  тот
человек, который симпатизирует ультралевому нацизму?
     "Знает, сукин сын, - понял Бэн, - все знает. И купить - не купишь, на
Уолл-стрите он всех обслуживает, богат и независим.  Он меня втянул словно
в воронку. Как теперь выйти, не роняя достоинства? Но как жестко работает,
как холодно и властно! Что ж, на силу - силой, только так и никак иначе. А
какая у меня сила, если он знает, а я нет? Между силой и хамством  большая
дистанция, нет ничего обиднее, чем выглядеть в глазах победившего глупым".
     - Оранья, если мне не изменяет память,  придерживался  ортодоксальных
взглядов...  Он когда-то работал с Франко, поддерживал  прямой  контакт  с
людьми Геринга...  Что же касается Гутиереса,  то  я  готов  вам  ответить
завтра, Аллен... После того, как снесусь с Арнолдом.
     - Вы  понимаете,  что  в  Аргентине  вам  будет  значительно  сложнее
получить компенсацию за ваш концерн, если  его  все-таки  национализируют,
чем в Бухаресте, у Антонеску?
     - Нет, - Бэн покачал головой, - я  не  думаю,  что  это  будет  много
труднее.  Если же я  почувствую  определенное  неудобство,  разрешите  мне
обратиться в  ваш  "Саливэн  энд  Кромвэл",  все-таки  именно  вы  помогли
Рокфеллеру в Венесуэле, когда там подняли голову левые.
     -  Вот  теперь  наш  разговор  обрел  предметный  характер.  Конечно,
"Саливэн энд Кромвэл" готов оказать вам  помощь,  но  лучше,  чтоб  ее  не
потребовалось, не так ли?
     - Понятно, лучше, кто спорит.
     - Не мне вам говорить, что Гитлер всем нам подложил  большую  свинью.
Не начни он своего террора, не  развяжи  войну,  мы  были  бы  по-прежнему
крепки на юге нашего континента.  Но теперь - и вы это знаете не хуже, чем
я, - большинство стран на юге легализовали компартии и установили - или же
устанавливают - дипломатические отношения со Сталиным. Пока Рузвельт сидит
в Белом доме, окруженный  Моргентау,  Уоллесами,  Икесами  и  прочими,  мы
связаны по рукам, он не  санкционирует  решительных  действий.  Но  он  не
вечен.  Однако за то время, пока он правит, левые  успеют  закрепиться  на
континенте, и это плохо. Вы согласны?
     - Согласен.
     - Что же, по-вашему, можно предпринять, чтобы  еще  сейчас,  пока  мы
лишены реальной политической силы, оттереть левых, заставить их уважать те
правила, которые исповедуем мы, именно мы, а никто другой?
     - Вы говорите,  Аллен,  говорите,  я  слушаю.  -  Бэн  ответил  сухо,
просчитав, что Даллес подходит к тому моменту, когда он, полковник,  будет
нужен ему больше, чем Даллес ему, Бэну.
     - Единственная сила, которая может рьяно противостоять большевизму на
юге нашего континента, не оглядываясь на какие бы то ни было нормы морали,
- это люди типа Гутиереса, то есть тамошние  крайне  правые.  Единственная
сила, которая может вселить в латиносов ужас и страх перед  диктатурой,  -
это национал-социалисты: как те, которые ринутся туда из рейха,  когда  мы
похороним Гитлера, так и местные афесионадо' нацизма.  А  если  они  родят
страх перед террором  диктатуры,  то  единственной  силой,  которая  может
помочь избавлению от нее, должны стать мы - общество свободы и демократии.
Чем поначалу хуже, тем впоследствии лучше.  Конкретно: готова ли ваша  ИТТ
дать укрытие, дом, работу, документы тем тысячам бывших клевретов нацизма,
которые уже сейчас держат в своих сейфах аргентинские документы?

_______________

     ' А ф е с и о н а д о (исп.) - любители.


     - То, что вы предлагаете, осуществимо.  Ваш стратегический замысел  я
принимаю  целиком,  но  какое  все  это  имеет  отношение   к    возможной
национализации моего филиала в Аргентине?
     - Прямое. Как только кончится драка, я оставлю на юге Джекобса... Да,
да, брата Эрла, вашего представителя в Испании. Я посмотрю его в серьезном
деле, а потом передам ему мои здешние связи.  А это вполне надежные связи.
Надо  сделать