я  к
следующему: несмотря на решение, вынесенное девятью голосами против  двух.
Председатель решает теперь - в результате этих двух голосов, - что  вопрос
не является процедурным.
     Выходит так,  что  Председатель  считает  решение  господина  Громыко
обязательным для Совета, так как последний не согласился с  подтвержденным
большинством Совета председательским  постановлением  о  том,  что  это  -
вопрос процедурный.  Я  считаю,  что  подобное  положение  не  может  быть
оставлено без внимания.  Я не  думаю,  чтобы  сегодняшнее  заседание  было
подходящим случаем для дальнейших прений по вопросу точной  интерпретации,
ибо действительно державы-инициаторы вынесли в Сан-Франциско свое  в  этом
смысле постановление.  Но, как на это указал господин  ван  Клеффенс,  это
постановление  не  было  принято  каким-либо  авторитетным    органом    в
Сан-Франциско; оно не было принято ни каким-либо комитетом, ни  какой-либо
комиссией, ни самой  Конференцией  на  ее  открытом  заседании,  и  против
правильности этого постановления были заявлены протесты.
     С э р  А л е к с а н д р  К а д о г а н  (Соединенное Королевство): У
нас  первоначально  имелась  польская    резолюция,    содержащая    абзац
относительно условий, на которых  этот  вопрос  должен  быть  оставлен  на
повестке дня Совета.  Это не для всех было приемлемо, и поэтому  это  было
передано  редакционному  комитету  для  выработки  доклада,  который   был
представлен нам сегодня.  Он был принят подавляющим большинством. Господин
Громыко своим отрицательным голосованием не дал этому решению  вступить  в
силу.  Затем он делает другое предложение. Он  не  только  не  дает  этому
решению вступить в силу, но он хочет - простите за вульгарное выражение  -
"всучить" нам также абзац первоначальной польской резолюции,  который  для
большинства неприемлем..."
     "Эк разнервничался, -  подумал  Штирлиц,  -  совсем  не  дипломатично
заговорил сэр Кадоган". Снова вспомнил Монтеня, когда тот писал об упрямых
женщинах: они приходят в бешенство, если на их гнев отвечают  молчанием  и
полнейшим спокойствием, никак не разделяя их возбуждения. Оратор Целий был
по природе необычайно раздражителен.  Когда он ужинал  с  одним  знакомым,
человеком мягким и кротким, тот, не желая волновать  его,  решил  одобрять
все, чтобы он ни говорил, во всем с ним соглашаясь. Не выдержав отсутствия
повода для гнева, Целий под конец взмолился: "Во имя богов! Будь же хоть в
чем-то несогласен со мною, чтобы нас было двое!" Точно так же  и  женщины:
они гневаются только с одной целью -  вызвать  ответный  гнев,  это  вроде
взаимности в любви...  Однажды, когда один из присутствующих прервал  речь
Фокиона и обрушился на него с резкой  бранью,  Фокион  замолчал,  дав  ему
излить ярость.  После того,  ни  словом  не  упомянув  о  происшедшем,  он
продолжил свою речь с того самого момента, на котором  его  прервали.  Нет
ответа более уничтожающего, чем подобное презрительное молчание... "Ай  да
Монтень, - подумал Штирлиц, - он чувствовал  будущее  именно  потому,  что
блистательно знал  прошлое.  Мы  хотим  превратить  Совет  Безопасности  в
действенный инструмент мира, поскольку слишком хорошо знаем  историю  Лиги
Наций.  Что ж, позиция, не сдвинешь,  но  как  же  эта  позиция  нервирует
партнеров Громыко, а?!"
     "Г-н Э в а т т (Австралия): То,  что  здесь  происходило,  совершенно
очевидно: применено право "вето", и оно будет применяться до тех пор, пока
не останется только одно предложение - предложение, которое поддерживается
господином Громыко. Если Совет готов это одобрить, то я, со своей стороны,
на это не согласен и буду голосовать против.
     Г-н  Л а н г е  (Польша):  Я  очень  сожалею,  что  испанский  вопрос
совершенно запутан и, я сказал бы даже, искажен разного рода  юридическими
вопросами.  В начале нашего обсуждения я имел случай указать, что, как  ни
важны  юридические  положения,  они  должны  служить  нашим  целям,  а  не
руководить ими.
     А.  А. Г р о м ы к о  (Союз  Советских  Социалистических  Республик):
Господин Кадоган в  своем  выступлении  выразил  опасение,  что  если  моя
поправка не будет принята, то  я  не  дам  согласия  на  остальной  текст.
Господин Эватт выразил то же опасение.  Я думаю,  что  это  недоразумение.
Господин Эватт и господин Кадоган ломятся в открытую дверь.  Дело  в  том,
что если моя поправка не была бы принята, то это  не  значит,  что  я,  не
давая согласия на  остальной  текст,  могу  не  допустить  принятия  этого
текста.  Мы же говорим уже на протяжении часа,  что  эта  часть  резолюции
является процедурной. Откуда эти опасения? Это недоразумение.
     Г-н Д ж о н с о н (Соединенные Штаты Америки): Я  хочу  выразить  мое
общее согласие с позицией господина Эватта. Я должен заявить Совету, что я
не могу поддержать какое-либо изменение в этой резолюции, которое могло бы
помешать  Генеральной  Ассамблее  вынести  те  рекомендации,    касающиеся
ситуации в Испании, которые она сочтет нужными.
     П р е д с е д а т е л ь:  Я  прошу  господина  Громыко  зачитать  его
предложение.
     А.  А. Г р о м ы к о: "Принимая во внимание, что  Совет  Безопасности
назначил Подкомитет для расследования ситуации в Испании,  и  принимая  во
внимание,  что  произведенное   Подкомитетом    расследование    полностью
подтвердило факты, которые привели к осуждению режима Франко Потсдамской и
Сан-Францисской конференциями, Генеральной Ассамблеей на первой  части  ее
первой сессии и Советом Безопасности в его  резолюции  от  вышеупомянутого
числа,
     Совет Безопасности  постановляет  оставить  ситуацию  в  Испании  под
постоянным наблюдением и сохранить этот вопрос в списке  дел,  находящихся
на его рассмотрении, с тем чтобы в любое время  быть  готовым  принять  те
меры, которые будут  необходимы  для  поддержания  международного  мира  и
безопасности.  Совет Безопасности вернется к этому вопросу для того, чтобы
определить, какие надлежащие практические меры,  предусмотренные  Уставом,
следует принять.  Каждый член Совета Безопасности может во всякое время до
вышеуказанного срока потребовать рассмотрения этого вопроса Советом".
     Г-н Д ж о н с о н (Соединенные Штаты Америки): Совет не может принять
решения, которое умалит права и обязанности Ассамблеи, указанные в Уставе.
Совет, как я понимаю, не может  принять  решения,  которое  ограничило  бы
право Ассамблеи обсудить или  рассмотреть  какой-либо  вопрос.  Но,  решив
оставить какой-либо вопрос на  своей  повестке  дня,  Совет  может  лишить
Генеральную  Ассамблею  возможности  сделать  какие-либо    конструктивные
рекомендации для принятия тех или иных мер в этом деле.
     Я не думаю, чтобы мне надо было снова говорить о позиции  Соединенных
Штатов в отношении правительства Франко.  Мне не в чем извиняться и нечего
об®яснять,  когда  я  говорю,  что  для  того,  чтобы  дать    возможность
Генеральной Ассамблее обсудить и рекомендовать те или иные  меры,  которые
она считает нужными при данной ситуации, я вполне согласен, чтобы в случае
необходимости Совет снял испанский вопрос со  своей  повестки  дня,  чтобы
позволить Ассамблее рассмотреть этот вопрос.
     Но редакция измененной резолюции  в  том  виде,  как  она  предложена
представителем  СССР,  может  привести  к  стеснению   свободы    действий
Генеральной  Ассамблеи,  той  свободы,  обеспечение  которой   я    считаю
желательным.
     П р е д с е д а т е л ь: Я  думаю,  что  мы  имеем  право  голосовать
поправку, предложенную представителем СССР.
     Г-н Э в а т т (Австралия): Если Председатель  ставит  на  голосование
поправку первой, то  я  вношу  предложение  добавить  в  тексте  господина
Громыко после слова "постановляет" следующие слова:  "без ущерба для прав,
принадлежащих по  Уставу  Генеральной  Ассамблее".  Я  прошу  председателя
поставить это на голосование в первую очередь.
     П р е д с е д а т е л ь: Я не могу это предложить из-за  практических
соображений. Господин Громыко уже заявил, что включение этой фразы создает
для него вопрос существа, так что  у  нас  получится  только  одно  лишнее
голосование и одно лишнее "вето".
     Г-н Э в а т т (Австралия): Я не вижу  никаких  указаний  на  то,  как
может поступить господин Громыко в дальнейшем.  Я не уверен в том, наложит
ли он "вето" на этот текст или нет; он не высказался определенно по  этому
вопросу.
     П р е д с е д а т е л ь:   Господин  Громыко  ясно  заявил,  что   он
воспользуется правом "вето".
     Г-н Э в а т т (Австралия): Я в этом  не  уверен.  Я  хочу,  чтобы  он
принял на себя ответственность за этот шаг, а не грозил им! Я не  согласен
уступать давлению такого рода в  том,  что,  по-моему,  является  вопросом
принципа.  Я не намерен  уступать  методу  повторения  одного  и  того  же
предложения, чтобы добиться известного результата путем  наложения  "вето"
на все другие предложения, - а это-то здесь как раз и происходит!"
     "Ну и рубка, - подумал Штирлиц. -  Это  же  настоящая  битва!  Каждое
слово, а не то что фраза, несет в себе совершенно определенный смысл: либо
Совет Безопасности принимает решение против фашизма, либо он передает  это
на общий форум и отводит от себя судьбу Франко,  -  пусть  все  идет,  как
идет, куда торопиться, зачем?
     А на общем форуме Перон будет вновь защищать генералиссимуса  Франко.
Да один ли он?! А Бразилия, Парагвай, Перу, Куба, Никарагуа?!  Они  пойдут
за Белым домом, они будут смягчать удар, все рассчитано загодя, в политике
репетируют тщательнее, чем в театре.  Да,  американцы  бьются  за  Испанию
насмерть; тактически они могут выиграть; стратегически - проиграют;  народ
ненавидит Франко и не простит тех, кто помогает ему  выжить.  Бедный  Пол,
каково ему читать все это...  Как же я чувствую накаленность страстей! Вот
о чем надо снимать кино или делать радиоспектакль.  А готовы ли слушатели,
- возразил он себе, - чтобы понять, сколь сложна  эта  битва,  когда  одно
слово типа "процедура" или "существо" может определить ситуацию в  мире  и
тенденцию будущего? Куда проще смотреть ленту про то, как ковбой  стреляет
из "смит-вессона" по индейцам;  все  заранее  известно,  победят  н а ш и,
плохого  не  будет,  щекотка,  а  не искусство.  Вопрос приобщения людей к
политике - главная проблема демократии.  И очень слаб тот политик, который
позволяет себе гневаться".
     Штирлиц всегда помнил, как отец рассказывал ему  притчу  о  Плутархе,
когда один из его рабов, человек порочный, но имевший понаслышке кое-какие
познания о философии своего великого господина, был  по  приказу  Плутарха
приговорен к наказанию плетьми.  За дело.  Сначала  раб  кричал,  что  его
наказывают зря, а потом принялся поносить Плутарха: "Ты  же  сам  говорил,
что гневаться грешно!" Плутарх усмехнулся: "На основании  чего  ты  решил,
что я охвачен гневом? Разве на моем лице или в моем голосе  есть  признаки
возбуждения? Или я говорю с пеной у рта? Сказал ли я хоть что-либо, в  чем
бы мог раскаяться? Дрожу ли я от ярости?"  И,  повернувшись  к  тому,  кто
держал в руках плеть, Плутарх заметил; "А ты продолжай, братец, свое дело,
пока мы тут рассуждаем о природе гнева..."
     "А.  А. Г р о м ы к о (Союз Советских Социалистических Республик):  Я
уже сказал, что не считаю необходимым принимать какую бы то ни было другую
резолюцию Советом Безопасности.  Я также не считаю  необходимым  принимать
поправку в духе предложения господина Эватта к тексту, который был одобрен
Советом Безопасности.  Я думаю, что попытки дать лучшее определение прав и
функций Генеральной Ассамблеи, чем это дано в Уставе Организации, обречены
на неудачу.  Лучшего и более точного определения прав и функций Ассамблеи,
чем это дано в Уставе, мы не сможем дать. Не в этом наша задача. Наша цель
состоит в том, чтобы точно выполнять задачи и функции, предписанные Совету
Безопасности. Это наша задача.
     Я  заявляю,  что  я  уже  однажды   голосовал    против    положения,
сформулированного  несколько  иначе  в  тексте  резолюции,  который    был
представлен господами  Эваттом  и  Кадоганом.  Я  поэтому  и  сейчас  буду
голосовать против этого положения.  Я считаю его неприемлемым  и  заявляю,
что это предложение я считаю не процедурным, а вопросом существа.
     Г-н  Д ж о н с о н   (Соединенные  Штаты   Америки):   Моя   цель   -
воспрепятствовать  тому,  чтобы  Генеральная   Ассамблея    была    лишена
возможности из-за решения Совета  рассмотреть  вопрос,  который  при  иных
условиях она имела бы право рассматривать. Мне безразлично, если мы теперь
же снимем испанский вопрос с нашей повестки  дня,  но  лишь  при  условии,
чтобы Генеральной Ассамблее была предоставлена возможность  обсудить  этот
вопрос и сделать конкретные рекомендации, если она того пожелает.
     П р е д с е д а т е л ь: Вопрос ставится на голосование.
     Производится голосование:
     За:  Австралия,  Бразилия,  Египет,  Китай,   Мексика,    Нидерланды,
Соединенное Королевство, Соединенные Штаты Америки, Франция.
     Против: Польша, Союз Советских Социалистических Республик.
     Резолюция не принимается,  так  как  против  нее  голосовал  один  из
постоянных членов Совета".
     Штирлиц сложил газету, сладко потянулся, словно после хорошего боя на
корте, когда противник - достойный, чувствует удар загодя, умеет  ответить
и, тем не менее, проиграл в счете.
     Он отправился на вокзал, купил конверт и лист бумаги, написал - левой
рукой - текст: "Гитлеровский генерал Фаупель, о котором шла речь в  Совете
Безопасности (сэр Кадоган в свое время утверждал, что его нет  в  Испании)
проживает в Мадриде:  калле  Серрано,  дом  девять,  второй  этаж,  слева;
последние полгода работает главным экспертом по  внешнеторговым  связям  в
компании "Телефоника", являющейся дочерним предприятием ИТТ".
     Заклеив конверт, он опустил его в ящик,  сказав  себе:  "Вот  так-то.
Пусть теперь сэр Кадоган покрутится".


     ...По настоянию Советского  Союза  и  Польши  ведущие  страны  Запада
отозвали своих послов из Мадрида, победа.



        РОУМЭН, ШТИРЛИЦ                                    (декабрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     "Дорогой друг!
     Сегодня я положил в сейф Швейцарского банка на  мое  и  Ваше  имя  по
условленному нами коду конверт, так что в случае, если  что-либо  случится
со мной, вы сможете получить подлинники; если же Вас  изолируют,  я  смогу
довести до сведения общественности правду по  поводу  трагической  кончины
Дагмар-Ингрид Фрайтаг.
     Именно потому, что документы вне досягаемости кого  бы  то  ни  было,
кроме нас с Вами, я  н а м е р е н н о  открыто рассказываю в этом  письме
все подробности; теперь никому не под силу ошельмовать Вас.
     Хочется,  чтобы  письмо  прочитали  наши  недруги.  Это,    возможно,
остановит их от авантюрных  шагов,  но,  поскольку  я  опускаю  конверт  в
аэропорту, оно скорее всего достигнет Вас без  перлюстрации,  если  только
Вас уже не обнаружили в Кордове.
     Итак, по порядку.
     Я согласился с тем Вашим соображением, что мне совершенно  невозможно
сотрудничать с эсэсовским палачом Штирлицем, уничтожившим двух ни в чем не
повинных людей: Дагмар-Ингрид Фрайтаг и Вальтера-Питера Рубенау.
     Поскольку Гаузнер помог мне в Мюнхене получить материал, связанный  с
уничтожением Рубенау, стало ясно, что задание Мюллера  выполнял  никак  не
Штирлиц, а некий неизвестный, который был  в  курсе  акции  по  устранению
Фрайтаг.
     Таким образом,  еще  в  ноябре  в  Мадриде  Вы  были  к о с в е н н о
оправданы - по эпизоду с Рубенау.  Но меня это не устраивало - и не только
потому, что любая косвенность двоетолкуема, но оттого, что я должен был до
конца выяснить для себя, с кем я решил начать  непростое  дело  по  поиску
затаившейся нацистской сети.  С точки зрения моих принципов я не  мог,  не
имел морального права пуститься в предприятие с тем, кто еще полтора  года
назад злодействовал по приказам Мюллера.
     Те фотографии покойной Фрайтаг, которые я передал Вам  в  Мадриде  во
время нашей первой встречи, позволили мне - после того, как я и мои друзья
вчерне закончили крайне важную  р а б о т у  в Лиссабоне, -  приступить  к
исследованию загадки убийства несчастной женщины,  в  котором  Вас  вполне
официально обвинил журнал Майкл Сэмэл из лондонской "Мэйл".
     Как  Вы  помните,  на  той  фотографии  помимо  трупа  Фрайтаг   были
запечатлены два немецких чиновника, один из которых служил по  консульской
части, а второй - в посольстве; как выяснилось, сотрудником СД был  именно
посольский, его подлинное имя доктор Иоахим фон Шонс.
     Как Шонс, так и чиновник консульского отдела Вернер Кубе после  войны
остались в Швеции, причем, будучи пять месяцев интернированными, оба затем
были освобождены и получили вид на жительство.
     Найти их не представляло особого  труда,  тем  более  что  мы  искали
втроем, а это, как понимаете, облегчало задачу.
     Но  после  того,  как  оба  эти  мерзавца  были  установлены,  мы  не
торопились идти на встречу с ними.
     Сначала я посетил паром и установил фамилии всех, кто там  работал  в
марте - апреле сорок пятого года.  Каждому из обнаруженных мной моряков  я
пред®являл к опознанию фотографию Фрайтаг и спрашивал, не  помнит  ли  мой
собеседник трагического случая на борту, когда в каюте первого класса была
обнаружена мертвая женщина, отравленная неизвестным ядом.
     Девять человек ответили, что они помнят тот  случай,  но  Фрайтаг  не
опознали.
     Четыре человека, в том числе и капитан Есперсен,  не  только  помнили
тот трагический эпизод, но и опознали фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг.
     Два человека - помощник капитана Рольф-Август Круудберг и дежурный на
борту Ханс-Херник Бринсек -  подтвердили  под  присягой,  что  они  видели
мужчину, стоявшего на пирсе неподалеку от автомобиля, который махал  рукой
фрау Фрайтаг, стоявшей на борту.
     Когда я пред®явил им  к  опознанию  фотографии  семи  человек,  среди
которых был и Ваш портрет, помощник капитана Рольф-Август Круудберг заявил
в присутствии свидетелей и под присягой, что мужчиной, стоявшим на  берегу
в то время, когда паром отчаливал, а на борту его  находилась  живая  фрау
Дагмар-Ингрид Фрайтаг, был именно фон Штирлиц.
     Следовательно,  даже  эти  показания  свидетельствовали  о  том,  что
Штирлиц не мог - во всяком случае, на территории  рейха  -  отравить  фрау
Дагмар-И. Фрайтаг, ибо он находился на берегу, а она на борту парома.
     Вопрос о том, каким образом стакан с отпечатками пальцев Штирлица,  в
котором были обнаружены следы яда, - уже на шведской территории - оказался
в  каюте  покойной  Д.-И.  Фрайтаг,  представлял  следующий  этап   нашего
исследования.  Выяснилось, что в каютах парома не  было  посуды,  так  как
пассажиров первого класса обслуживал буфет.
     Кельнер Енс Дригиссен показал под  присягой,  что  в  каюту,  которую
занимала фрау Д.-И. Фрайтаг, он принес бутылку пива и стакан по ее просьбе
и сделал это как раз в то время,  когда  паром  отваливал  от  германского
пирса.
     Каким  же  образом  на  стакане  могли  оказаться  отпечатки  пальцев
Штирлица, если он более не заходил в каюту фрау Дагмар-Ингрид Фрайтаг, ибо
не мог этого сделать, так как  находился  на  берегу,  в  пяти  метрах  от
парома, который отчаливал от пирса?
     Лишь после того, как была проведена эта работа, я решился на  встречу
с бывшими немецкими функционерами - г-ми Кубе и Шонсом.
     Беседа с г-ном Кубе прошла результативно.  Перед встречей с г-ном фон
Шонсом я получил официальное уведомление, что именно он, Шонс,  в  течение
многих лет сотрудничал с СД; именно этот  факт  он  тщательно  скрывал  от
шведских властей; документы,  свидетельствующие  об  этом,  позволили  мне
соответствующим образом разговаривать с г-ном фон Шонсом.
     Ниже привожу расшифрованную запись беседы,  купировав  ряд  фраз,  не
имеющих о