угую сторону, я бы даже сказал - шарахнемся, то я  не
исключаю возможность того, что немцы займут место янки и британцев, а  это
- при всей моей к ним симпатии - тоже не есть рождественский подарок.  Что
ж, я удовлетворен разговором, Перон.
     Этот вечер оказался определяющим в карьере Хуана Доминго  Перона:  он
был вовлечен в  глубоко  законспирированную  ложу  (наподобие  масонской),
созданную среди высших военных.  Называлась она ГОУ ("Групо организадор  и
унификадор") и состояла поначалу из десяти членов, одним из которых и стал
сорокавосьмилетний полковник.
     (В том же году Ева Дуарте вместе со своим  возлюбленным  -  известным
режиссером и актером - создала свой театр "Кандильехас",  который  получил
часовую программу на "Радио Эль Мундо" и "Радио Архентина". Играли пьесы о
любви; писал для них, в частности, и Мартинелли Маса.  Никаких  просьб  от
немецкого посольства по-прежнему не  поступало;  впрочем,  приглашения  на
просмотры фильмов и на торжественные приемы присылали регулярно,  целовали
ручки,  восхищались  прекрасной  манерой  говорить  ("Совершенно   мужская
логика!"), красотой и талантом.
     Материальное положение Евы Дуарте сделалось  вполне  престижным:  она
теперь арендовала роскошный апартамент на улице Карлоса Пелигрини, в самом
центре столицы.)
     В ГОУ Перон отвечал как  за  внешнеполитические  вопросы,  так  и  за
внутренние - в  плане  борьбы  против  левых  сил,  особенно  коммунистов,
"связанных с международным Коминтерном и Кремлем". Именно ему принадлежала
идея создания "тройственного пакта"  Аргентина  -  Чили  -  Парагвай,  что
позволило бы, по его словам,  сделать  юг  континента  доминирующей  силой
Латинской Америки, а выходы как в  Атлантический,  так  и  в  Тихий  океан
обеспечили бы региону невероятно благоприятную экономическую ситуацию.
     Перон не спрашивал своих коллег по ГОУ, кто финансирует подготовку  к
военному перевороту; прошел слух, что посол  рейха  в  Испании  нелегально
прибыл в Буэнос-Айрес и имел ряд тайных встреч с военными; однако  слух  -
он и есть слух, не пойман - не вор. (Гиммлер, Риббентроп  и  Боле,  однако
же, именно в это время старались делать все, чтобы создать  для  союзников
"болевую точку", подобную Италии, которая  в ы в а л и л а с ь  из  войны.
Следовательно, версия, бытующая среди части аргентинских историков, о том,
что посол передал военным чемодан с золотом, отнюдь  не  лишена  права  на
существование.)
     Следует также помнить, что тайная активность ГОУ наращивалась по мере
того, как комиссия сената по расследованию  антиаргентинской  деятельности
нацистов  собирала  все  большее  количество  документов,    из    которых
явствовало,  что  законспирированное  гитлеровское  подполье  во  главе  с
резидентом НСДАП Зандштете и натурализовавшимся  немцем  Людвигом  Фрейде,
ведет активнейшую подрывную работу  в  пользу  присоединения  Аргентины  к
странам "оси".
     Когда президент был свергнут, ГОУ одержала победу и привела к  власти
генерала Рамиреса, желаемого единства нации, однако, достигнуто  не  было,
ибо голоса в правительстве разделились: министр  иностранных  дел  адмирал
Сегундо Сторни выступал за блок с  союзниками;  ему  противостоял  близкий
друг  Перона  полковник  Энрике  Гонсалес;  большинство  кабинета   заняло
выжидательную позицию.
     Тем не менее работа комиссии сената по расследованию антиаргентинской
деятельности была прекращена, документы вывезены в генеральный штаб; любое
упоминание  в  печати  об  этом  было  запрещено  и  нещадно  вымарывалось
цензурой.
     Государственный  секретарь  США  Кордэлл   Хэлл    направил    Сторни
беспрецедентное по своей резкости послание - "в стране  растут  нацистские
тенденции"; Сторни пытался смягчить удар с севера, заверив Белый дом,  что
новый режим всей душой ненавидит тоталитаризм, симпатизирует союзникам, но
не может вступить в войну на их стороне в силу  внутренних  обстоятельств,
сложившихся в Аргентине, - отнюдь не по ее вине, добавил, однако, он.
     Когда генералы разрешили опубликовать оба  эти  письма  и  ознакомить
народ с текстом  ноты  государственного  секретаря  США  Хэлла,  в  стране
разразился взрыв: так еще никто и никогда не смел говорить с аргентинцами.
Адмирал  Сторни  был  снят,  на  его  место  назначили  генерала  Альберто
Жильбера, а пост министра внутренних дел занял ультраправый  генерал  Луис
Пелингер,  который  сразу  же  обрушился  на  левых,  загнал  в   подполье
коммунистическую партию; не скрывая, высказывался в поддержку  нацистов  и
их "героической  борьбы  против  мирового  большевизма";  провел  закон  о
контроле над средствами массовой информации.  Генерал метался, как слон  в
лавке, наводил террор; Перон в это время был в  тени,  отошел  в  сторону,
посиживая в кафе "Дель Молино" напротив Конгресса и в маленьких  барах  на
улице Флорида, прислушиваясь к тому,  что  говорят  люди,  -  по  традиции
именно в этих местах аргентинской столицы вызревало общественное мнение.
     Когда генерал Рамирес начал формировать свой кабинет, полковник Перон
мягко отклонил предложение войти в  него  и  начал  кампанию  за  избрание
генерала Фарелла вице-президентом, оставаясь его  ад®ютантом  и  ближайшим
помощником; Фарелл в то время стал министром обороны.
     Перон продлил начатые ранее, до  переворота  еще,  контакты  с  ФОРХА
("Фронтом  радикальной  ориентации  аргентинской  молодежи"),    созданным
группой молодых интеллектуалов, философов, писателей и экономистов  еще  в
тридцать пятом году.  Молодые люди  требовали  сохранения  верности  идеям
Иригойена,  но  добавляли  к  его  доктрине  "социальной   справедливости"
экстремистские пункты,  содержавшие  резкую  критику  империализма  -  как
британского, так и "североамериканского колосса", - но не  с  марксистских
позиций,  а  с  тех,  которые  весьма  и  весьма  смыкались  с  демагогией
Муссолини.
     Следствием  конспиративных  встреч  Перона  с   радикалами    явилось
опубликование в столичной газете "Ла Пренса" сообщения некоего  анонимного
чилийского журналиста о том, что три тысячи  шестьсот  офицеров  Аргентины
считают своим истинным каудильо  не  президента  Рамиреса  и  не  генерала
Фарелла,  а  именно  полковника  Перона.   Это    произвело    впечатление
разорвавшейся бомбы.  Перон  напечатал  опровержение:  "Я  служу  армии  и
родине, у меня нет и не было никаких персональных амбиций".
     Генерал Рамирес, исполнявший  обязанности  президента,  отправил  ему
благодарственное письмо:  "Так  и  только  так  может  поступать  истинный
патриот Аргентины!"
     Слово генерала не разошлось с делом:  Перон  был  назначен  министром
труда; странное и, по аргентинским понятиям того  времени,  не  престижное
назначение было, тем не менее, истинной победой  Перона:  он  получил  под
свой контроль триста тридцать тысяч филиалов  профсоюзных  организаций  по
всей стране, соединив, таким образом, г о л о в ы ФОРХА с руками "Всеобщей
конфедерации труда".
     ...В  конце  сорок  третьего  в  Боливии  тоже  произошел  переворот;
правительство  возглавил  Вильярроэль;  незадолго    до    переворота    в
Буэнос-Айресе была зафиксирована встреча одного из  друзей  Вильярроэля  с
Пероном. Соединенные Штаты открыто об®явили о том, что в Латинской Америке
начинается  аргентинская    экспансия,    подогреваемая    изза    рубежа;
военно-морские силы США остановились у берегов Уругвая в  непосредственной
близости от Аргентины; в Вашингтоне не скрывали подготовки к  тому,  чтобы
арестовать все золото Аргентины в американских банках.
     (Именно в это время Ева  Дуарте  сошлась  с  подполковником  Анибалом
Франсиско Имбером; именно он представил ее своему шефу,  генералу  Доминго
Мартинесу, возглавлявшему инженерный аппарат армии, а до того он был одним
из начальников полиции.  Ева совершенно очаровала генерала, и тот разрешил
Имберу,  руководившему  отделом  почт  и  телеграфов,   подписать    указ,
предоставлявший  сеньорите  Дуарте  особые  привилегии  на    радиостанции
"Бельграно".
     После этого она переехала в еще более роскошный апартамент  на  улицу
Посадас, 1567, -  как  раз  напротив  радиостанции;  в  случае  экстренной
необходимости выход в эфир мог быть обеспечен в любое время суток...
     В эти же дни она познакомилась и подружилась  с  писателем  Франсиско
Хосе Муньос Аспири, тесно связанным с факультетом философии и  литературы;
вместе начали готовить цикл радиоспектаклей о выдающихся женщинах мира.)
     Пятнадцатого  января  сорок  четвертого  года  в  городе  Сан   Хуане
произошло страшное землетрясение, тысячи людей остались без  крова.  Перон
обратился к актерам, писателям и художникам Аргентины с просьбой собраться
на фестиваль в Луна Парке: "Все сборы  от  фестиваля  должны  пойти  нашим
сестрам и братьям в Сан Хуане! Мы - аргентинцы! Мы - общность! Если мы  не
поможем себе, нам не поможет никто!".
     Здесь, на фестивале, он и встретился с Евой  Дуарте;  через  два  дня
Перон приехал в студию, где работала Ева, на радиостанции  "Бельграно".  В
прессе появились первые фотографии, на которых Перон и  Ева  были  вместе.
Затем он с®ехал со своей квартиры на улице Ареналес, где жил с молоденькой
медичкой, и переселился в тот дом, где  этажом  выше  жила  Ева.  Писатель
Муньос  Аспири  -  по  представлению  Перона  -  был  назначен  директором
управления пропаганды в министерстве информации.
     Именно он, Аспири, и внес предложение выдвинуть Перона  кандидатом  в
президенты Аргентины на предстоящих выборах.
     Директор жандармерии генерал Фортунато Дживанони пригласил  Перона  к
себе в ставку:
     - Полковник, это правда,  что  актриса  Ева  Дуарте  посещает  вас  в
министерстве труда?
     - Истинная правда, - ответил Перон, помолодевший  за  эти  недели  на
десять лет,  подобранный,  улыбающийся,  со  светящимися  глазами.  -  Она
посещала меня там и будет  посещать,  потому  что  она  борется  за  права
женщин, а я - за права армии.
     - Вы считаете, что это хороший пример для офицеров?
     - Да, если они имеют таких же подруг, как великая актриса Ева Дуарте.
     И  он  отправился  в  Сенат,  где  выступил  в  защиту    феминисток,
требовавших  предоставления  женщинам  права  участвовать    в    выборах.
Выдающиеся актрисы страны, писательницы и художницы немедленно  поддержали
полковника.
     Не скрываясь, Перон поддержал фильм по сценарию Алехандро  Касона,  в
котором Ева играла главную роль,  получив  за  это  немыслимый  гонорар  -
пятьдесят тысяч песо!
     (Неизвестно,  какую  сумму  уплатила  Ева  Дуарте    своему    другу,
натурализовавшемуся немцу, члену НСДАП Людвигу Фрейде, но именно тогда она
приобрела у него маленький отель по улице Теодоро Гарсия, 2102.)
     Все эти месяцы Ева работала день и ночь,  выпуская  радиоспектакли  о
выдающихся женщинах мира: тут была  и  Анна  Австрийская,  и  госпожа  Чан
Кайши, и Сара Бернар, и Элеонора Дузе, и, наконец, леди Гамильтон.
     А когда по просьбе Евы ее  старый  приятель  Оскар  Николини  получил
назначение - опять-таки с  подачи  Перона  -  на  пост  директора  почт  и
телеграфа, армия поднялась на дыбы.
     Перон, тем не менее, стоял на своем.
     Армия отказывалась утвердить это назначение.
     Тогда  Перон  отрекся  от  всех  своих  должностей   и    вышел    из
правительства.
     Капитаны генерального штаба  подняли  части  столичного  гарнизона  и
окружили его дом.  Ева и Перон успели выйти черным ходом на улицу: там  их
ждал автомобиль Людвига Фрейде, он вывез их  в  свой  маленький  замок  на
острове в курортном местечке Тигре.
     В Буэнос-Айресе трудно сохранить тайну: на остров прибыл шеф  полиции
столицы Аристобуло Миттльбах и арестовал Перона, отправив его в заключение
на остров Мартин Гарсиа.
     В тот же день Ева вернулась  в  Буэнос-Айрес  и  поселилась  у  своей
подруги - актрисы Пьерины Далесси.  Именно  оттуда,  на  машине  испанской
певицы Кончиты Пикер,  она  отправилась  на  фабрики  столицы,  в  рабочие
окраины, в студенческие общежития; позже к ней присоединился  руководитель
профсоюзов холодильной индустрии анархист Чиприано Рейес;  назавтра  сотни
тысяч рабочих, причем самых бедных, собрались на Пласа де Майо;  множество
людей пришли без  рубашек.  "Вы,  безрубашечники,  -  воскликнула  Ева,  -
являетесь армией Перона! Он пришел, чтобы дать вам права, труд и счастье!"
С площади она отправилась на  радиостанцию  "Бельграно"  и  повела  оттуда
репортаж о происходящем на  Пласа  де  Майо.  В  тот  же  день  Перон  был
освобожден и прибыл в дом правительства; оттуда - уже  в  качестве  нового
руководителя страны - он вместе с Евой отправился в имение Сан  Николас  к
доктору Роману Субица, будущему министру иностранных дел.  Через неделю он
бракосочетался с Евой; ни один журналист на церемонию не был допущен;  акт
подписал Хуан Антонио Ордиалес, будущий  директор  "Комиссии  по  вопросам
собственности немцев и японцев" в правительстве Перона.
     Следом за этим Перон отправился в  турне  по  стране  -  приближались
выборы; все ключевые посты  заняли  его  сподвижники;  однако  исход  дела
решали голоса аргентинцев.
     И когда Перон впервые вышел к микрофонам для того,  чтобы  произнести
речь в качестве претендента на пост президента Республики,  и  Ева  стояла
рядом с ним - двадцатичетырехлетняя женщина с умом опытного политика, - он
почувствовал  растерянность,  а  "безрубашечники",  собравшиеся    слушать
человека, который должен дать им труд, хлеб и  свободу,  напряженно  ждали
его программу.
     А он стоял у микрофонов, и  перед  глазами  проходила  его  жизнь,  и
сквозь прекрасное лицо Евы, которая теперь постоянно была с ним, где бы он
ни находился, он вспоминал и свое детство в Патагонии, и Рим,  и  немецких
друзей и слышал свои слова восторга по поводу их побед над большевиками, а
после он вспомнил,  каким  ударом  для  него  было  крушение  Гитлера  под
Сталинградом, а потом был  Курск,  когда  он  как  военный  историк  понял
неизбежность краха третьего рейха,  -  воистину,  война  есть  продолжение
политики иными средствами, - а после  он  видел  кадры  хроники  о  штурме
Берлина.  И тут он осознал, что в нынешнем мире, в сегодняшней ситуации он
не сможет сказать  ни  одного  слова  в  поддержку  разгромленных  друзей,
наоборот, он должен отдать их  на  заклание,  и  говорить  сейчас  следует
совсем не то, что было написано  на  тоненьких  листочках  людьми  из  его
предвыборного штаба,  но  то  именно,  чего  ждут  "безрубашечники";  лишь
выиграв их, можно будет подумать о прошлом, а сейчас следует жить будущим.
     И Перон, отложив листочки с написанным текстом, заговорил о том,  как
богата страна и как  беден  народ,  как  бесправны  неграмотные,  женщины,
юноши, сколь могучи силы олигархии, именно она парализует любое начинание,
связанное  с  попытками  улучшить  жизнь  крестьян;  он  называл   болезни
общества, которые были понятны всем,  и  призывал  покончить  с  ними  тем
способом, который известен ему одному; он говорил о том, что лишь  реализм
должен отличать настоящего политика: "Мы не боимся контактов с тем  миром,
который неприемлем, - я имею в виду Россию. Если народ хочет, мы установим
с ней дипломатические отношения, пусть  все  убедятся  воочию,  что  между
американским  империализмом,   британским    колониализмом    и    русским
большевизмом нет особых различий, наш путь,  аргентинский,  свой,  особый,
приведет нас к победе, пусть только мне поверят!"
     Рев толпы, столь похожий на шум прибоя, был  ответом  ему.  И  еще  -
напряженная, какая-то осторожная при всей ее  открытой  ослепительности  -
улыбка Евы...



        ШТИРЛИЦ                                     (Игуасу, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________

     Когда индеец уснул - а он мужественно боролся со сном почти до самого
рассвета (раннего, весеннего, ноябрьского,  многокрасочного),  -  Штирлиц,
продолжая тихонько постанывать, качаясь, поднялся с койки, оделся, держась
за стену, вышел, еле передвигая ноги, в пустой коридор, освещенный тусклой
бело-голубой, какой-то покойницкой лампочкой, добрел  до  туалета,  только
что не  падая,  открыл  фанерную  дверь,  ввалился  в  насквозь  пропахшую
тюремной хлоркой  щ е л ь  и, ищуще набросив крючок, выпрямился. Продолжая
стонать, кряхтеть, он достал из кармана ручку, конверт испанской аэролинии
"Иберия" и записал на нем колонку цифр.  Сверив эти  цифры  с  циферблатом
часов, он начал хрипеть, изображая приступ рвоты.  Никто, однако, к  двери
туалета не подошел: тишина; только  в  пальмах  кричат  какие-то  странные
птицы ("Уж не попугаи ли? А ведь  и  впрямь  попугаи,  вот  чудеса!").  Он
записал колонку цифр еще раз, снова изобразил приступ рвоты и в это  время
завел часы - неизвестно, когда удастся завести еще раз, упаси бог встанут,
а это непростительно, потому что колонка цифр -  время  прилета  и  вылета
самолетов из Игуасу.  Он запоминал по-настоящему, лишь когда несколько раз
записывал: цифры после этого делались своими.  Все время игры в болезнь он
мучительно повторял их про себя,  дожидаясь  того  момента,  когда  сможет
записать;  холодные,  отрешенные  цифры    станут    после    этого    его
собственностью, будь она трижды неладна.  Он очень боялся, что его  сморит
и, проснувшись, он забудет эти чертовы "семь часов пятьдесят три минуты" и
"пятнадцать двадцать две". "Почему прибытие и вылет планируют не  круглыми
цифрами, а как бы специально  путая  пассажира?!  Какая  разница:  вылетит
самолет в семь или в шесть пятьдесят восемь?!  Почему  вы  мудрите,  люди?
Надо стремиться к простоте! Ну да, - возразил он себе,  -  из  этих  минут
набегут часы, которые позволят компании пустить еще один рейс, а ведь  это
деньги, чистое золото!"
     ...Он отчетливо понял, как ему надо поступить, когда в Рио они  ждали
служащего аэропорта, который должен был отвезти их на знойное летное  поле
- туда, где прогревала моторы маленькая  авиетка.  Он  понял  это,  увидав
расписание вылета самолетов из Игуасу на Буэнос-Айрес -  через  Посадас  и
Корриентес.  При полетах на  внутренних  рейсах  паспорта  не  спрашивают,
просят лишь номер страхового полиса,  имя  и  адрес  родственников  (чтобы
перевести деньги в случае катастрофы - три тысячи песо; вполне  хватит  на
белую надгробную плиту для комочка обгорелой земли,  который  будет  выдан
семье  погибшего,  -  останки,  подлинность  подтверждается    экспертами,
принимавшими  участие  в  осмотре  "фрагмента  трупа").  Номер   страховки
пассажира, стоявшего перед ним, он  запомнил;  главное  -  не  напутать  с
количеством цифр (люди всегда сгорают на мелочах), адрес он тоже запомнил:
толстая дама летела в Корриентес,  улица  Росалес,  тысяча  семьсот  пять;
почему такие большие улицы? Наверное, они нумеруют под®езды; судя по тому,
что служитель аэропорта не удивился и не переспросил  удивленно:  "Как  вы
сказали? Дом номер тысяча семьсот пять?", здесь такого рода нумерация была
не в новость.  Верно, именно в  Бразилии  проявил  себя  Шарль  Эдуард  Ле
Корбюзье, новатор двадцатого века, фюрер обещал приковать его к  позорному
столбу за "кощунство над самой идеей градостроительства, полное  отрицание
традиций; фиглярство и служение беспочвенным идеалам интернационала".
     Он понял тогда, что единственным выходом (попыткой,  актом  отчаяния,
страстным  желанием  вырваться)  будут  симуляция  болезни  в    самолете,
госпитализация, бегство; в Игуасу можно  купить  билет  до  Буэнос-Айреса,
деньги в заднем кармане брюк.
     "Жаль, если разденут в клинике: Ригельт наверняка заберет мой  костюм
себе  для  а н а л и з а;  перед  посадкой  успел  переложить  доллары   в
карманчик, который был нашит на трусы, такая уж у испанцев мода  -  всюду,
где только можно, ляпать кармашки.  Спасибо, испанцы, ну, выручили, ай  да
молодцы!
     Только б не забыть  даты