прибытия  и  вылета  самолетов,  только  бы
затвердить до той поры, пока  не  представится  возможность  записать  их,
посмотреть на колонки цифр раз двадцать, тогда они врежутся в  память,  не
вырубишь топором; мужик, что бык, - втемяшится в башку какая блажь,  колом
ее оттудова не выбьешь, - эк точно, а! Ведь как просто: казалось бы, мужик
-  человек  упрямый.  Вот  и  все.  Но  это  пройдет  мимо  сознания,   не
споткнешься, не задумаешься, лежит наверху, а вот  если  поставить  нужные
слова в точный ряд, как это сделал  Некрасов,  родится  образ,  который  -
единожды прочитав - никогда не забудешь.
     Ну,  хорошо,  ты  вызубрил  даты  рейсов,  -  сказал  себе   Штирлиц,
выбрасывая  мелко  порванный  конверт  "Иберии"   в   о ч к о.   -   Очень
замечательно, молодец, а что тебе это дало? Авиетка уходит в двадцать  три
сорок две; уже ушла. А вторая отправляется в девять пятнадцать, попасть на
нее - утопия. Или уж вместе с Ригельтом. А чем, собственно, он мне мешает?
Прилетим в Буэнос-Айрес и расстанемся.  Как он сможет не  отпустить  меня?
Очень просто. Он обратится к первому встречному автоматчику: "Держите, его
ищет полиция, он - наци"?! Вряд ли.  Да нет, такое просто  исключается:  в
полицию поедем, в одной машине.  Я нужен ему, а точнее - тем, кто  за  ним
стоит.  Нужен,  вероятно,  в  ином  качестве.  Поскольку   они    обладают
организацией и поэтому информированы, игра пока что идет в их  пользу.  Но
если я им нужен, то мне это не нужно, хотя через Ригельта я бы смог  выйти
на всю их цепь.  Вышел, допустим. Ну и что? Кто об этом узнает?  Как  кто?
Люди.  Это не ответ, а сопли. Если я бы мог выйти на их цепь, но рядом был
бы Роумэн...  Или Клаудиа... Тогда про их четко функционирующую цепь стало
бы известно людям.  Я ведь помню адрес и телефон Старка?  Помню.  А  через
него это ушло бы в газеты.  Или через того же Мигеля из Лондона,  которому
сунули информацию про "Стиглиса", он же "Бользен". Подставиться ригельтам,
судя по всему, никогда не поздно.  Только сделать  это  следует  в  нужное
время.  А сейчас надо уходить, - сказал себе  Штирлиц.  -  Только  сейчас.
Утром может быть поздно.  Утром, видимо, сюда приедут люди из его банды. И
тогда я лишусь хоть какой-то, может  быть,  даже  иллюзорной,  но  все  же
инициативы. Уходить надо здесь и сейчас. И ложиться на грунт. А потом идти
в Буэнос-Айрес. Или в Асунсьон. Почему в Асунсьон? - удивился он. - Потому
что у меня билет выписан до парагвайской столицы?  Нет, - очень медленно и
выверенно ответил он себе, - надо пытаться уйти туда, потому что там живет
доктор Артахов,  редактор "Оккультизма",  с которым тебя познакомил добрый
маленький  старый генерал Серхио Оцуп,  который и по-испански-то говорит с
одесским акцентом, ан - генерал франкистской армии. Ну, двадцатый век, ну,
судьбы людские! Артахов ~ зацепка, через него я вернусь в Буэнос-Айрес, но
осмотревшись, это так важно - иметь время на то, чтобы осмотреться! А куда
здесь,  в этой деревне, можно уйти? На чем уехать? Не знаю, - ответил себе
Штирлиц,  - но если ты подумал об этом, значит, что-то дало тебе повод так
думать.  Да,  -  ответил  он  себе,  -  когда меня несли на носилках через
маленький домик аэродрома,  я видел об®явление,  там  было  написано,  что
желающие  получить  экзотический  отдых  в  сельве - охота и рыбная ловля,
могут обращаться к Джеймсу О'Карри - калле Викториа Агирре,  сто  двадцать
пять.  Очень хорошо,  - сказал себе Штирлиц,  - прекрасно, что ты запомнил
это, но там были еще какие-то об®явления, почему ты не заложил их в пеналы
памяти?  Попробуй вспомнить, это важно, два предложения - не одно, это уже
выбор, а что может быть прекраснее возможности выбирать? Ладно, не можешь.
Тогда  давай  сейчас  подумаем,  как найти эту чертову Викториа Агирре.  А
вообще ты  зря  рассуждаешь,  -  сказал  себе  Штирлиц,  -  детская  игра;
наверняка  индеец,  нанятый  Ригельтом,  давно  уже  стоит  около  дверей,
прислушиваясь к твоему жалобному кряхтенью.  Ну,  зачем же так  резко?  Не
надо так шутить с самим собой. Нет индейца. Он спит. Я хочу этого. Я очень
этого хочу,  и  поэтому  будет  только  так.  Навязанная  воля  -  явление
непознанное, я в нее верю, пусть уж бог простит мне эту мою веру".
     Он отворил  дверь  -  индейца  в  коридоре  не  было;  закраины  неба
сделались фиолетово-красными, хотя месяц еще висел  в  чернильном  провале
неба, окруженный далекими (не  то,  что  из  самолета)  звездами,  которые
переливно калились изнутри бело-сине-зеленым пульсирующим подрагиванием.
     Штирлиц вышел во двор клиники, продолжая раскачиваться  ("Мне  совсем
плохо, не могу лежать, Ригельт!"), огляделся,  заметил  под  навесом  двух
коней и повозку, тихо подошел к каурому  мерину,  понял,  что  время  игры
кончилось, быстро оседлал коня, с трудом залез на высокое, странной  формы
седло (раньше легко взбрасывал тело, каждый раз ощущая при этом  все  свои
мышцы, - нет ничего прекраснее этого спорта, разве что  только  теннис)  и
тихонько тронул коня.
     Выехав на улицу, - слава богу, земля не асфальт или булыжник! - тихо,
нет грохочущего цокота копыт (этот звук  всегда  ассоциировался  в  нем  с
временем гражданской войны), - он с трудом поборол в себе желание  пустить
каурого аллюром к аэродрому. "Глупо: через час-два меня хватятся,  Ригельт
сразу же  намылится  именно  на  аэродром.  Только  Викториа  Агирре,  сто
двадцать пять, О'Карри: "экзотический отдых в  сельве  -  охота  и  рыбная
ловля", только туда.  Я не знаю, отчего именно туда, но  если  меня  тянет
туда - значит, так надо, доверься чувству".
     В поселке было тихо, центральная улица  взбегала  вверх,  две  другие
расходились вниз, к коричневой Паране, на другой стороне -  Бразилия.  "Ни
одного пограничника, тишина" только б так быстро не светало, черт  возьми!
Пусть  бы  подольше  был  этот  серый,  размытый  рассвет   при    полоске
ослепительного неба на западе.  Тут все наоборот, может, у  них  восток  с
другой стороны, но пусть  бы  так  было  с  полчаса,  потому  что  я  могу
разобрать названия улиц и номера домов, свет идет какой-то горизонтальный,
и водопады гудят, в серой  темноте  слышно  их  бело-кипящее  обрушивание,
второе чудо света или восьмое, бог с ним, только б  найти  калле  Викториа
Агирре!" И он нашел ее, соскочил с коня,  скрючился  от  боли,  пронзившей
поясницу, на этот раз застонал  по-настоящему,  без  игры.  "Если  найдут,
скажу Ригельту, что  увидал  каких-то  двух  подозрительных  типов,  решил
бежать, подумал, не полиция ли  ищет,  потребует  документы;  в  авиапорту
Ригельт хорошо поднял шум: "Не до  проверки,  человек  умирает,  скорее  в
клинику". Все же я славно придумал эту  и г р у,  только б конь послушался
меня и отправился восвояси. Ну, иди, конь, иди к себе под навес, там стоит
твоя подруга и пахнет свежим сеном, иди, я бы пошел на  твоем  месте,  ах,
как я бы припустил, коли б меня пустили, не пускают, конь, а ты -  иди,  я
очень тебя прошу, иди, вот молодец, до свиданья, конь,  спасибо  тебе,  ты
очень меня выручил!"


     - Погодите, какая к черту охота? - удивился человек, зевая с собачьим
подвыванием. - Откуда вы? Как черт из преисподни, право.
     - Вы угадали, - Штирлиц тоже зевнул. -  Я  -  оттуда.  Я  стою  перед
дилеммой: лететь в столицу, чего мне не очень хочется, или плюнуть на  все
и недельку поохотиться в сельве. Сколько стоит это удовольствие?
     - А что у вас есть с собой?
     - Ничего.
     - О, это будет дорого стоить... Только об®ясните, откуда вы?
     - Из больницы.
     - Что вы там делали?
     - Лечился. Меня прижало в самолете, делали клизму.
     - А, это вас сегодня...  Нет, вчера уже... привезли туда помирать?  В
поселке рассказывали... Ну, проходите, что ж мне с вами делать...
     Он пропустил Штирлица в маленький холл, увешанный какими-то странными
рожками и застеленный шкурами незнакомых животных, включил свет, достал из
скрипучего, старого шкафа бутылку джина, налил из ведра  воды  в  стаканы,
спросил, не хочет ли гость чего поесть, выслушал вежливый отказ  и  только
после этого поинтересовался:
     - В какой валюте намерены платить?
     - В долларах.
     - Но вы не американец?
     - А если?
     - Значит, натурализовавшийся. У вас есть акцент.
     - Я испанец. Максимо Брунн, доктор Брунн.
     - Ни разу  не  видел  испанцев.  Так  вот,  неделя  охоты  вам  будет
стоить... Погодите, а вы один?
     - Да.
     - Девка не нужна?
     - Сколько стоит?
     - Это недорого.  За неделю я с вас  возьму  тридцать  долларов...  Ей
потом отдам пятнадцать песо, а себе оставлю остальное, - бизнес, ничего не
поделаешь. Так, значит, оружия у вас нет?
     - Откуда...
     - Да, действительно... А костюм? Что, вы хотите охотиться в этом?
     - Я оплачу все расходы, мистер О'Карри.
     - Почему вы решили, что я О'Карри? Он хозяин фирмы, живет в  Посадас;
я - Шиббл...  Имейте в виду, это  удовольствие  станет  вам...  Почему  не
пьете?
     - Боюсь, меня снова будет корчить...
     - Отравились?
     - Наверное.
     - В сельве я вам дам трав, все вылечат... Или отведу к Катарине.
     - А это кто?
     - Как то есть кто?! Колдунья!
     - Интересно.
     - Значит, вот что...  Придется  вам  положить  триста  баков  за  все
удовольствие...
     - Вы что, с ума сошли?
     - Дорого?
     - Вы сошли с ума? - повторил Штирлиц и шагнул к двери, поняв, что  он
ведет себя правильно, особенно после того, как Шиббл, растерявшись, сказал
"дорого".  В этом его "дорого" было и удивление собственной  наглостью,  и
какое-то усталое лихачество, и скука,  и  надежда.  Одно  это  слово  дало
Штирлицу возможность нарисовать психологический портрет человека, в чем-то
даже придумать его. "Пусть ошибусь, только  нельзя  говорить  с  пустотой,
всегда надо говорить с личностью".
     - Я дам вам сто долларов. Это очень хорошие деньги.
     - Вы с ума сошли? - поинтересовался, в свою очередь, Шиббл.  -  Вы  в
своем уме? Двести.
     - С девкой? Сто пятьдесят.
     - Вы тоже не очень-то зарывайтесь! Торг должен быть честным.
     - Я хочу, чтобы мы вышли в сельву сейчас же.
     - Да вы что?! В такую рань! Ничего же не готово!
     Штирлиц повторил:
     - Я хочу, чтобы мы вышли сейчас.  Я не  желаю  встречаться  с  братом
моей... жены... Он спит в госпитале... Я не хочу его видеть, понятно?
     - За неурочные сборы вам придется надбавить тридцать баков.
     - Десять.
     - Вы уже могли понять, что  я  удовлетворюсь  только  пятнадцатью,  -
усмехнулся Шиббл. - И последнее: мокрое дело за собой не волочите?  Только
честно! Мы будем пересекать шоссе, можем встретить полицию,  они  будут  в
курсе, если что случилось этой ночью... Брата жены бритвочкой по сахарному
кадычку - жик-жик! И - ко мне: "Хочу отсидеться в сельве"...
     - Можете с®ездить в клинику. Он там спит.
     Шиббл добавил себе джина и деловито поинтересовался:
     - Вечным сном?
     Штирлиц рассмеялся:
     - Часто перечитываете Джером Джерома?
     - Заметно?
     - Очень.  И у него, и у вас юмор  отмечен  печатью  аристократической
сдержанности.
     - Это комплимент... Ладно, сейчас тронемся. Какой у вас размер обуви?
     - Девятый.
     - Годится.  Есть хорошие бутсы, всего пару  раз  надеванные.  Куртка?
Двадцать восьмой размер?
     - А черт его знает...
     - Как понять? Не помните своего размера?
     - Мой портной помнит, - н а ж а л Штирлиц; каждый европеец знает, что
костюмы шьют лишь очень состоятельные люди,  большинству  не  по  карману,
сумасшедшие деньги,  на  них  вполне  можно  приобрести  три  великолепные
т р о й к и  в достаточно дорогом магазине.
     Шиббл окинул быстрым взглядом фигуру Штирлица и убежденно повторил:
     - Двадцать восьмой.  Третий рост. Такой  тоже  есть.  Носки  натянете
шерстяные, ноги не будут потеть. В тропиках часто бывали?
     - Первый раз.
     - Хорошо, что не соврали. Как переносите жажду?
     - Вообще не переношу.
     - Значит, потащите большую флягу.  У меня брюхо луженое, могу пить из
тех озер, где живут змеи и гады.
     - Тяжелая фляга?
     - Десять литров.
     - И мне ее тащить?
     - Пять баков - и потащит конь.
     -  Не  хотите  перейти  работать  Гобсеком?  Были    бы    прекрасным
ростовщиком.
     - Я добрый. Простите, запамятовал ваше имя...
     - Брунн. Максимо Брунн.
     - Так вот, я слишком добрый  для  этой  работы,  сеньор  Брунн.  Я  и
здесь-то оказался из-за того, что не умел посылать к  черту  всякого  рода
подонков...  Теперь вот что... в каком направлении пойдем? В красоту  -  к
Бразилии? Или вниз по Паране - к Асунсьону? Там не так жарко.  Или на юг -
к центру Аргентины?
     - До Асунсьона далеко?
     - Не очень.
     - Какая там охота?
     - Любая.
     - То есть?
     - Можно стрелять все живое.
     - Я же не бывал в тропиках, не знаю, что тут за охота.
     - Есть рисковая. Аристократическая. И забавная.
     - Об®ясните про каждую...  Только когда выедем из города,  по  дороге
уже, ладно?
     - Нет, поздно будет.  В зависимости от того, на что хотите охотиться,
я подберу вам оружие...  Собраться - раз плюнуть,  кони  во  дворе,  через
десять минут отправимся...
     - Рисковая - это как?
     - Это ягуар.  Пума. Или медведь. Есть  бурый,  встречается  муравьед.
Охота достаточно интересная, но придется раскошелиться на десять  долларов
- наймем проводников, там без индейцев даже я  не  смогу  вывести  вас  на
зверя.
     - А что такое аристократическая охота?
     - Погодите, а вы ружье-то в руках держали?
     - Держал.
     - Ну, аристократическая -  это  если  вы  захотите  пострелять  оленя
корсуэла-мазам,  очень  красив,  прекрасный  трофей.  Любопытна  охота  на
тапиров и туканов, но для меня - слишком мелко...
     - Пойдем на ягуара, оленя жалко.
     - Бросьте.  Молодой и сильный олень-корсуэла редко гибнет,  под  пулю
идут старики, у них - нюх и ноги, у вас - ружье, шансы равны. Причем он не
может сверзиться в пропасть с камней, а вы можете.
     - Пойдем на ягуара, - повторил Штирлиц. - А что такое забавная охота?
     - Это на любителей, вам вряд ли понравится...
     - Так что это?
     - Ну, это когда мы уговариваемся стрелять обезьян или аче-гуаяки...
     - Брр, стрелять обезьян... Какая уж тут забава?
     - Их довольно трудно отстреливать, они очень быстры и лихо прячутся в
сельве... Забавно отстреливать аче - живая мишень.
     - Я никогда не слыхал про таких животных...
     - Ну, в общем-то они не совсем животные...  Это индейцы... На  них  в
Парагвае об®явлена свободная охота...
     - Вы с ума сошли!
     - Почему? Правда.  Это даже поощряется... Не верите? Наймем гуарани',
они вам про это расскажут подробно, они получают  деньги  за  отстрелянных
аче-гуаяки...  Значит,  берем  штуцер?  Ягуара  можно  взять  только    из
штуцера... Аче ложатся от дроби, даже шестеркой их можно класть наповал...
Впрочем, гуарани особенно любят  п о д р а н к о в - они пытаются обратить
их в католичество...  Ладно, я  пошел  за  амуницией,  сейчас  отправимся.
Только правду скажите: есть совсем не хочется? Мы встанем на отдых  только
в десять, когда наступит зной... Шесть часов без пищи, выдержите?

_______________

     ' Г у а р а н и - представители индейского племени.


     - Выдержу, идем...
     - Сейчас...  У меня амуниция на втором этаже. Пока раздевайтесь,  все
равно костюм надо оставлять здесь...
     Шиббл поднялся на второй этаж, посмотрел на свежий оттиск об®явления,
которое   Штирлиц   заметил   (не   мог   не   заметить,   весь   аэропорт
з а л я п а л и,  для того и было вчера напечатано в местной  типографии),
взял трубку телефона, набрал номер госпиталя.  Ригельт поднял трубку сразу
же, ответил шепотом:
     - Слушаю.
     - Он здесь.
     - Очень хорошо. Спасибо, мистер Шиббл. Когда вы оставите его там, где
он решит кончить охоту, возвращайтесь и получите вторую половину гонорара.
Но я должен знать точный адрес, по которому он  остановится.  Вы  пришлете
мне телеграмму или позвоните сюда... Из Парагвая звонок возможен?
     - Конечно.
     - Хорошо. Сколько времени он намерен охотиться?
     - Неделю.
     - Чем расплачивается?
     - Деньгами, чем же еще...
     - Это я понимаю. В какой валюте?
     - Доллары США.
     - Сколько вы запросили?
     - По тарифу, - ответил Шиббл и положил трубку.


     Спустившись вниз, он бросил на  спинку  стула  тропический  костюм  и
пробковый шлем; патронташ, набитый  р а з р ы в н ы м и, аккуратно положил
на стол  и,  распахнув  створки  скрипучего  шкафа,  вделанного  в  стену,
предложил:
     - М е ш а л к у'  выбирайте по прикладистости; советую взять немецкий
штуцер, он хорошего боя, только чуть низит, но мы  с  вами  постреляем  по
мишени, приладитесь...  Переодевайтесь, я иду запрягать коней, спускайтесь
следом.

_______________

     ' Ружье (охотн. жаргон).



        ПОЗИЦИЯ                                                         (Нью-Йорк)
__________________________________________________________________________


     Посол Громыко понимал, как труден будет  сегодняшний  день;  судя  по
всему, обсуждение испанского вопроса в Совете  Безопасности  продлится  не
день  и  не  месяц  -  годы;  тон  правой   американской    прессы    явно
свидетельствовал о том, что определенные силы в Соединенных Штатах  крупно
п о с т а в и л и  на  Франко;  не  удивительно:  самый  последовательный,
несколько даже  маниакальный  борец  против  "красной  угрозы  и  русского
большевизма" на европейском континенте.
     Обращение в Совет Безопасности польского представителя доктора Оскара
Ланге по поводу ситуации в Испании оказалось для англо-американского блока
в определенной мере неожиданным; в  Вашингтоне  и  Лондоне  полагали,  что
после безрезультатного обсуждения этого вопроса в Потсдаме, когда Трумэн и
Черчилль заблокировали предложение Сталина о санкциях  против  мадридского
диктатора, русские и их союзники не станут возвращаться к проблеме  Франко
еще раз.
     Громыко готовился к заседанию  Совета  Безопасности  с  присущей  ему
тщательностью; в кабинете работать удавалось только рано утром  и  поздним
вечером, вплоть до глубокой ночи, потому что день был расписан по минутам:
встречи с  государственным  секретарем  Стеттиниусом;  адмиралом  Дэвисом;
Генри  Моргентау  и  Бернардом  Барухом,  автором   "Атомного    проекта";
французским  представителем  Бою;    министром    военно-морского    флота
Форестолом; Генри Уоллесом, бывшим вице-президентом Рузвельта, уволенным в
отставку Трумэном.
     Человек этот был особо симпатичен Громыко -  и  как  политик,  и  как
личность.
     После  того,  как  Уоллес  в  качестве    вице-президента    совершил
путешествие по Советскому Союзу, он, вернувшись, заметил Громыко:
     - Я перечитал французского путешественника Торквилля  -  он  совершил
длительную экскурсию по России и Америке в середине прошлого века:  "Никто
так не похож в мире, как русские и  американцы...  Хоть  и  начали  они  с
разных отправных точек и каждый идет своим путем, но их цели  видятся  мне
весьма схожими, -  именно  они  будут  доминировать  на  большей  половине
глобуса", - Уоллес усмехнулся. - Что касается глобуса, то оставим  это  на
совести французского географа, но я  убедился,  что  мы  и  русские  очень
похожи, как только прилетел к вам на Дальний Восток.  Но в  чем  Торквилль
прав абсолютно, так это в том, что и мы, и  вы  пережили  горестные  эпохи
изоляционизма...  Именно эта консервативная тенденция  наших  расистов  не
позволила Штатам занять место в Лиге Наций - форменное  преступление.  То,
что мы не работали в Лиге Наций, должно быть открыто вменено в вину  нашим
правым, на которых - именно поэтому - лежит большая доля  вины  за  начало
второй мировой войны...  Как же был прав ваш предшественник мистер  Максим
Литвинов, когда  он  предлагал  в  Женеве  решить  вопрос  о  коллекти