веранды вторых этажей почти
смыкались над головой, а аккуратная булыжная мостовая была покрыта лиловым
одеялом лепестков глицинии.  Затем по  хорошей ровной дороге проехали мимо
вилл  и  пансионатов,  где  обитали воспрявшие духом с  концом революции и
разрухи чахоточные больные. Здесь, на окраине Алупки, от дороги отделилась
ветвь,  ку-де-сак,  то есть тупик,  который упирался в  массивное,  совсем
новое  желтое,  но  претендующее  на  облик  древности  церковное  здание,
повторяющее внешним видом,  но никак не духом,  средневековый византийский
храм.  Возле церкви на широкой площадке лежал еще не убранный строительный
мусор - то ли его достраивали, то ли ремонтировали...
     Извозчик остановил пролетку,  не доезжая метров трехсот до церкви,  и
только тут Лидочка с  внезапным спазмом сердца поняла,  что она приехала к
Андрюше.   Андрюша  лежит  здесь,  за  кирпичными  белеными  воротами,  на
кладбище,  поднимающемся круто по склону,  и  даже ясно с первого взгляда,
где его надо искать...  Там,  наверху,  у каменной стенки,  ограничивающей
кладбище.  Догадаться об этом было несложно -  внизу,  у дороги,  деревья,
которые окружали памятники и плиты, уже успели вырасти и затеняли землю, а
наверху они  были невелики,  как  кусты,  редкие саженцы поднимались возле
плит, подчеркивая их обнаженную сиротливость...
     От  раскрытых  железных  ворот  вверх  вела  центральная аллея,  или,
скорее,  центральная лестница кладбища.  Кладбище было небогатое,  большей
частью на нем хоронили чахоточных, которые померли в пансионах и их родные
не  имели средств либо желания перевозить их  домой.  Порой среди скромных
памятников встречались монументы побогаче -  они  принадлежали алупкинским
домовладельцам либо врачам.  Почему-то Лидочка,  которая поднималась,  все
замедляя шаг - не от усталости, а от нежелания ног приближать ее к встрече
с  Андреем,  внимательно читала  надписи на  плитах,  отмечая,  что  среди
погребенных чаще всего встречаются молодые польки и младенцы, не достигшие
года.
     Наверху было  почти жарко.  По-весеннему зеленая и  яркая трава росла
там неплотно, обходя камни и россыпи щебня. Кто-то, посадивший там саженцы
деревьев и кустов, ухаживал за ними, подвязал и даже, как видно, поливал -
темные круги влажной земли еще не высохли вокруг тонких стволов.
     Лидочка повернула направо и, угадав, пошла к светлой плите.
     На плите было написано:

     "Андрей Берестов. Погиб 16 октября 1916 года в возрасте 21 года".

     Могила была ухожена, вокруг плиты выполото, песок подметен.
     - А кто ухаживает за могилой? - спросила Лидочка.
     Ахмет пожал плечами. И Лидочка вспомнила, что это он платит кому-то.
     - Спасибо, - сказала она.
     В  ней не  было горя.  Куда тяжелее было в  первый день,  когда Ахмет
сказал о смерти Андрюши.  Значит,  это проклятая табакерка забросила его в
осень.  На четыре месяца раньше,  чем ее, и он оказался здесь совсем один.
Он думал, что войны уже нет, а его убили... Сейчас это просто кладбище. Ты
знаешь,  что в этой могиле похоронена вдова купца, в этой - действительный
статский советник из  Варшавы,  в  этой -  девица Григорянц,  а  в  этой -
невинно убиенный Андрей Берестов. Но к ней, к живой и чувствующей Лидочке,
это не имеет отношения. Потому что это случилось очень давно.
     От Лидочки требовалось какое-то особенное поведение - его ждал Ахмет,
ждала и она сама от себя.  Что надо сделать?  Броситься на плиту, разметав
волосы?  Рыдать -  на кого ты меня покинул?  Или просто сидеть на лавочке,
грустно опустив голову...  Что за  циничные мысли?  Здесь же похоронен мой
муж, мой единственный любимый человек, ради которого я уехала в чужой мир,
в чужое время. А он умер...
     - Я пойду погуляю,  -  сказал Ахмет. - Немного погуляю и приду. Минут
через десять. Хорошо, Лидия?
     - Спасибо, - сказала Лидочка. - Приходи.
     - Я тебя обратно в город отвезу.
     - Спасибо.
     Ахмет пошел вниз - и сразу исчез за кустами. Здесь, вдали от дороги и
в  стороне от домов,  бурлила июньская жизнь -  Лидочка еще не была в этом
году за городом,  - стрекотали кузнечики, над могильными памятниками реяли
во  множестве бабочки и  стрекозы,  за ними с  веселым щебетанием носились
птицы,  кузнечики  выпрыгивали  из  еще  не  пожелтевшей травы,  а  пчелы,
облагодетельствовав пышные кладбищенские ромашки и клевер,  тяжело жужжали
к  своим  ульям.  Этот  громкий и  сочный гомон природы отделил Лидочку от
всего мира, и, только погрузившись в это кипение звуков, она осталась одна
на один с Андрюшей и услышала снова его голос, увидела его глаза.
     Но тут в  мозгу что-то щелкнуло,  и видение Андрюши исчезло,  и снова
вернулся шум кладбища.  Не было Андрея,  ушел.  Исчез.  И как бы в попытке
вернуть его Лидочка спросила вслух:
     - А что же мне теперь делать?
     Андрей  не  ответил.   Только  большой  шмель  тяжело  ударился,   не
рассчитав, о плечо Лидочки и испуганно сделал свечку к самому небу.
     Как  будто кончилась целая жизнь.  В  ней  была любовь,  приключения,
бегство... А теперь надо ехать в Одессу, встречаться с мамой и папой - они
будут рады,  они будут счастливы...  и уже Андрюши не будет никогда,  и не
будет даже памяти о  нем,  потому что их  связывали два случайных поцелуя,
одна  прогулка,  один долгий заплыв до  лодочки с  рыбаком...  остальное -
только попытка будущего. Но будущего не случилось.
     Дурак этот полицейский. Конечно же, Андрюша убит невинно - если бы не
романтические  глупости  Лидочки,   он   бы   сейчас  был  жив.   Ощущение
предопределенности  судьбы,   которое  Лидочка  не  могла  сформулировать,
овладело ею -  потому что казалось, что она уже сидела на этом кладбище, у
этой или подобной могилы, и все уже случилось тысячу лет назад...
     Далеко-далеко раздались какие-то  крики.  Они  не  могли относиться к
Лиде и этому мирному кладбищу. Но не смолкали, хоть Лидочка и поморщилась,
чтобы их отогнать. Лидочка поднялась и сбежала по дорожке вниз.
     У ворот кладбища, там, где на дорожке стоял их мотор, два полицейских
набросились на  Ахмета,  крутили ему руки.  Канотье упало на траву.  Ахмет
ругался и отбивался как бешеный.
     - Ахмет! - Лидочка кинулась к Ахмету. - Остановитесь! Что вы делаете?
Как вы смеете? Я буду жаловаться!
     Оказалось,  что бежать до Ахмета далеко, - пока она добежала, его уже
втащили в закрытый мотор, и тот сразу же взял с места.

     - Ахмет! - кричала Лидочка, пытаясь догнать мотор.
     Задняя дверца авто  приоткрылась,  и  оттуда почти по  пояс высунулся
очень толстый краснолицый полицейский. Он принялся грозить Лидочке пальцем
и при том смеялся, показывая зубы в золотых коронках.
     Потом  его  отделило облако пыли.  И  все  исчезло -  словно не  было
никогда и Ахмета.
     Вокруг Лидочки рвались нити,  рвались с легким треском, оставляя ее в
пустоте,  где ничто тебя не поддерживает, никто не притягивает к себе хотя
бы ниточным натяжением.  Сзади могильная плита - оборванная нить к Андрею.
Впереди клуб пыли - бывшая ниточка к Ахмету.
     - А  платить кто будет?  -  спросил извозчик.  У него было неприятное
скуластое лицо,  скулы  прижимали глаза  к  бровям неровно,  косо,  словно
архитектор этого лица был ленив и пьян.
     - У меня есть деньги, не бойтесь, - сказала Лидочка.
     - Покажи.  -  Извозчик начал спускаться на землю. Пролетка закачалась
под его тяжестью, и Лидочка поняла, что ей надо испугаться: этот человек -
насильник и грабитель. Теперь-то, в этом звенящем и клокочущем мире, никто
не  услышит ее криков и  боли,  да и  не будет она кричать -  не будет она
кричать, потому что воспитанные девушки никогда не позволяют себе кричать.
- Покажь деньги, - повторил извозчик, ступив на землю и улыбаясь.
     - Сейчас,  -  сказала Лидочка с меньшим страхом, чем должен был бы ее
охватить.  В сумке было все,  что связано с ее жизнью,  -  деньги,  бумаги
Сергея Серафимовича... Сейчас он все отнимет, а она тем временем убежит.
     Но  тут же Лидочка,  к  своему ужасу,  поняла,  что на ней -  высокие
шнурованные башмаки на высоких каблучках, на них никуда не убежишь.
     Лидочка  держала  сумку   перед  собой  и   сказала,   стараясь  быть
убедительной:
     - Уйдите, а то я буду кричать.
     Извозчик усмехнулся еще шире.  Он надвигался на нее молча, и это было
хуже, чем угрозы и крики.
     С неожиданной резвостью извозчик прыгнул вперед,  а Лидочка не успела
отскочить,  потому что  наткнулась каблуком на  край плиты и  чуть было не
упала.  Она завела руку с сумкой за спину,  а извозчик схватил ее за плечи
и, когда старался дотянуться до сумки, невольно обнял Лидочку. Он притянул
ее ближе,  все еще стремясь к сумке,  но Лидочка начала биться - и даже не
столько от  страха,  как от отвращения,  -  так сильно и  затхло воняло от
извозчика чесноком и потом.  И тут извозчиком овладело желание - настолько
сильное,  что он забыл о сумке и деньгах и,  действуя вряд ли сознательно,
начал возить руками по  ее  спине,  все ниже и  ниже,  и  старался при том
повалить ее на траву.
     А Лидочка не кричала, только старалась избавиться от вони извозчика -
отворачивала голову от него и боялась,  что ее вырвет,  и старалась, чтобы
ее  не  вырвало,  но этот проклятый извозчик навалился на нее всеми своими
восемью  пудами,   и   оттого  тело  ее  конвульсивно  сжалось,   извозчик
почувствовал неладное,  он  даже  успел несколько отстраниться,  но  рвота
измарала ему щеку и плечо, - и извозчик в растерянности отпустил Лидочку и
стал отталкивать ее от себя, крича:
     - Ты что, что ты, психованная? Ты что?
     А  Лидочка перевернулась на живот и,  встав на четвереньки,  пыталась
облегчить свой желудок -  и  наверное,  со стороны в этой сцене было нечто
комическое,  но  не  было никого,  кто бы  оценил этот комизм,  потому что
голос,  прозвучавший над ее головой, как только тень загородила Лидочку от
солнца, был совершенно серьезен и даже формален.
     - Если я  досчитаю до десяти,  а ты,  мерзавец,  еще будешь здесь,  -
сказал очень знакомый голос, - то ты уже никуда не уедешь. Никуда.
     - Слушшаассьь,   -   запел  невнятно  извозчик.  Потом  затопали  его
убегающие сапоги.
     Лидочка хотела поднять голову,  чтобы увидеть и  поблагодарить своего
спасителя,  но  новый  пароксизм рвоты  настиг  ее  и  заставил,  стыдясь,
отползать от него на коленях.
     - Я принесу воды, - сказал тот голос, и Лидочка была благодарна тому,
что он отошел. Она достала из сумки носовой платок.
     Когда пан Теодор - а это был он - Лидочка узнала его, когда он спешил
от церкви,  неся глиняный горшок с  водой,  -  вернулся,  Лидочка уже была
похожа на человека и даже могла смотреть на Теодора без стыда и ужаса.
     Лидочка прополоскала рот  и  напилась родниковой ледяной воды.  Потом
намочила платок и вытерла себе лицо и шею.  И стало хорошо -  только очень
хотелось спать.
     По  невысказанной договоренности они  отошли от  кладбища и  сели  на
каменную скамью у церкви.
     - Спасибо, - сказала Лидочка. - А что с Ахметом?
     - Я не знаю. Этот мир - не мой мир, - ответил пан Теодор.
     День  был  такой сверкающий,  солнечный,  что  Лидочка впервые смогла
заглянуть  в  глубину  глазниц  Теодора  и  увидеть,   что  глаза  у  него
синие-синие.
     - Нет сомнения,  что Ахмет будет в тюрьме.  Как я понимаю,  у властей
достаточно оснований к его аресту, - сказал Теодор.
     - Его надо спасти! Он же из-за меня здесь оказался.
     - Его нельзя спасти,  -  сказал Теодор.  -  И  вместо этого вам лучше
всего отсюда уйти.  И  как можно скорее.  Из-за вас я  второй раз прерываю
свое путешествие и сам немалым рискую.
     - Как рискуете?
     - Как любой путешественник - рискую застрять в этом варианте.
     Теодор  сорвал веточку и  отгонял назойливых мух.  Почему-то  в  этом
месте они вились вокруг людей.
     Лидочка  посмотрела на  кладбище  -  крутой  склон  порос  кустами  и
молодыми деревцами.
     Она подняла руку. Пальцы дрожали.
     - Я до сих пор перепугана, - сказала она. - Так гадко все получилось.
И то, что меня вырвало...
     - Пожалуй, вам повезло, - серьезно ответил Теодор.
     - Ой, я бы умерла!
     С  Теодором можно было разговаривать откровенно -  он был как близкий
родственник.  Она не  ощущала этого ночью в  гостинице,  но сейчас чувство
было очевидным.
     - Я испытывала какую-то гордость от того, что берегу себя для Андрея,
для своего мужчины...  А теперь Андрея нет.  Но я это берегу.  Значит, для
кого-то другого?
     - Глупышка,  -  сказал Теодор. Но не осудил ее и не посмеялся. Просто
он знал нечто, выходящее за пределы Лидочкиного знания.
     Подул ветерок, хороший, свежий ветерок. Мухи куда-то отлетели.
     - Очевидно,  - сказал Теодор, потягиваясь, словно засиделся. Во рту у
него  была травинка,  и  он  ее  неспешно жевал,  от  чего порой его  речь
становилась невнятной.  -  Очевидно,  когда я предупредил вас в гостинице,
что вы попали в  чужой мир,  это было непонятно.  Слишком мало было у  вас
информации.  Но сегодня иначе.  Или вы все поймете и подчинитесь мне,  или
останетесь здесь и будете искать свое счастье в одиночестве.
     Лидочка не перебивала его -  у нее был упадок сил,  даже руку поднять
нет возможности.
     - Вы меня слушаете? Не спите еще?
     - Слушаю, Теодор.
     Смешное имя. Какое-то собачье. Пудель Теодор.
     - Я буду краток. Подробные беседы оставим на будущее. Они обязательно
состоятся как путь к овладению тайной, что сделает вас иной, чем все люди.
А  вы  еще  иной  не  стали.  Этому  надо  учиться.  Сегодня урок  первый.
Теоретический -  потому  что  практические занятия  вы  проходите уже  два
последних месяца. И пока ничего не поняли.
     - А разве это можно понять?
     - Кое-что можно.
     Лидочка подумала,  что совсем не загорала в этом году. Раньше никогда
не боялась загара,  а в этом году забыла загорать. Она прислонилась спиной
к теплому камню церковной стены и закрыла глаза. Голос Теодора звучал, как
фонограф - ненастоящий голос. Но она слушала его, не делая усилий.
     - Я думаю,  что,  живя эти два месяца в одиночестве,  вы задумывались
уже, что значат эти табакерки и кто владеет ими.
     Лидочка кивнула.
     - Мы не мистические существа из сумеречного мира -  мы такие же люди,
как  вы,  Лидочка.  Каждый из  нас -  давно или очень давно -  получил при
определенных обстоятельствах табакерку и  был научен ею  пользоваться.  Но
кто был первым,  я  не знаю,  и те из нас,  с кем я знаком,  этого тоже не
знают.
     - А как вы меня отыскали?
     - Вас нашел не я.
     - А кто?
     - Вы не знаете ее.
     Лидочка поморщилась -  она задавала неумные вопросы. В конце концов -
какое ей до того дело?
     - В связи с этим,  - произнес Теодор, не отрывая глаз и повернув лицо
к солнцу,  -  я мог бы сделать предложение.  Не хотите ли вы, моя госпожа,
сделать небольшую операцию? Совсем небольшую и не очень болезненную.
     Так  и  не  раскрыв глаз,  Теодор  запустил длинные сильные пальцы  в
верхний  карман  своей  легкой  куртки  и  вытащил оттуда  нечто  круглое,
блестящее, подобное горошине.
     - Зачем это? - спросила Лидочка.
     Теодор лениво приоткрыл глаз и протянул горошину Лидочке.
     - Назовем это локатором, - сказал он.
     Горошина была  маленькой,  но  весьма  увесистой,  словно  сделана из
золота.
     - Если вы согласитесь поставить локатор,  мы всегда будем знать,  где
вы. И будем знать, живы ли вы.
     - А я могу позвать вас на помощь?
     - В сущности,  вы сделать этого не можете, - сказал Теодор. - Но если
нужно будет найти вас - я это сделаю быстро.
     - А кто будет меня искать?
     - Кому надо, - ответил Теодор, отворачиваясь, чтобы подставить солнцу
другую щеку.
     - Значит, это поводок? - сказала Лидочка.
     - Почему вы называете это поводком?  - спросил Теодор. - Ведь локатор
нужен только для того, чтобы отыскать вас в ином измерении.
     - Я это уже слышала.  Но если меня можно отыскать в другом измерении,
в третьем измерении,  значит,  меня можно найти за углом и в моем доме.  И
может быть, приказать мне - иди, иди сейчас же!
     - Чепуха, - сказал Теодор неубедительно. - Кому это нужно?
     - Кому? А кто сделал такой красивый локатор? Вы?
     - Нет.
     - Но кто? Кто?
     - Тот, кто сделал табакерки, - сказал Теодор.
     - Вы его видели? Вы с ним разговаривали?
     - Мне трудно ответить на этот вопрос. С одной стороны, можно сказать,
что разговаривал.  Но не видел...  нет,  я не видел.  Сергей,  может быть,
видел... Вы видели когда-нибудь Бога?
     - Или дьявола? - спросила Лидочка.
     - Так вы, оказывается, спорщица?
     - Вы лучше скажите,  зачем все это?  Зачем табакерки?  Зачем нам дают
эту приманку? Чтобы мы стали совсем чужие и нам можно было приказывать?
     Теодор  сел,   потянулся.   Он  не  был  ни  оскорблен,  ни  затронут
Лидочкиными словами.
     - Об этом думали и даже спорили люди не глупее вас, - сказал он, - но
то, что вы задумались, - хорошо. Вы будете нужны.
     - Кому?
     - Всем нам.  Как и  мы будем нужны вам.  Но я  могу сказать с  полной
уверенностью: никому из нас ни разу не было приказано дурное.
     - Значит, что-то было приказано?
     - Приказано одно -  узнавать,  собирать информацию, которая умирает с
каждым поколением. Узнавать правду.
     - И это - цель вашей жизни?
     - Я  знаю цель повседневную,  но  не  знаю высшей.  Мы наблюдаем,  мы
фиксируем события и обстоятельства.  Порой мы исполняем просьбы, пришедшие
извне.  Но  просьбы эти не  касаются больших перемен.  Мы получаем просьбу
уйти  в  будущее,  в  конкретное  время,  в  конкретное  место.  Разрешить
конкретную загадку.
     - А в прошлое вы можете?  - спросила Лидочка. Спросила не случайно, а
потому что  надеялась на  это.  Если бы  можно было поставить табакерку на
задний ход и  вернуться в 1913 год!  И оказаться рядом с Андреем до начала
всех событий.
     - Прошлое уже совершилось, - сказал Теодор, - оно уже есть. Как можно
изменить то,  что уже совершилось?  Вы можете обогнать время, но не можете
вернуться.  В прошлом вы существовали,  и вам еще предстояло пережить все,
что вы пережили.
     - Значит, все кончено?
     - Я здесь потому, что могу исправить некоторые ваши ошибки.
     - Мои ошибки?
     - Да. У меня есть опыт - я давно в пути, я знаю ловушки времени.
     - А сколько вам лет? - Лидочка спросила как бы из вежливости. В самом
деле ее это не интересовало.
     - На это у нас с вами,  путников времени,  есть два ответа. Мне сорок
шесть лет  физиологически.  Столько я  просуществовал.  Мне шестьсот сорок
один год,  два месяца и один день -  столько я проплыл в реке времени.  Не
морщите  свой  носик,  девочка.  У  вас  тоже  двойной  ход  времени.  Вам
восемнадцать с половиной лет -  столько вы прожили. И двадцать один год по
обычному земному счету. Вы поняли?
     - Это просто,  -  сказала Лидочка, не открывая глаз. - Но вам слишком
много лет.
     - Не  знаю.  Жизнь  проходит одинаково быстро  -  шестьсот лет  равны
тридцати. Вы поймете это лет через сто.
     - Что?  Я?  -  Тут Лидочка очнулась.  -  Хватит!  Я ни шагу больше не
сделаю.  Мне нужна была табакерка, чтобы не расставаться с Андреем. Теперь
возьмите ее!
     - Дослушай меня.  -  Теодор мягко отвел руку Лидочки с выхваченной из
сумки  табакеркой.  -  Я  расскажу  об  одном  удивительном свойстве  реки
времени.  Оно было открыто тысячи лет назад моими коллегами и, может быть,
является настоящей целью нашего с вами существования.
     - Но я ни при чем! Я же не просила вас!
     - Наши  неофиты,  новые  путники  тщательно выбираются и  готовятся -
обычно это  дети  путников.  Тайна  должна сохраняться в  узких  пределах.
Андрей был избран для этой цели со своего рождения.
     - Он отличался от обычных людей?
     - Он  был  обычный,  как  вы.  Но  в  его подготовку вмешался случай.
Сначала погибли его родители...
     - Они бы