сообразил,  что  мог  повредить  тебе,  потому  что
проговорился,  что видел тебя в  обществе этого Тихона в  Симферополе.  Он
говорит правду?
     - Конечно, правду, - сказал Андрей. - Зачем ему неправду говорить?
     - Я теперь уже никому не верю, - сказала Лидочка.
     Дверь осторожно приоткрылась, и в нее заглянул полицейский.
     - Брысь!   -   крикнула  на  него  Лидочка,   и  полицейский,  крайне
удивившись, захлопнул дверь. - Я должна тебя огорчить, - сказала Лидочка.
     - Меня уже трудно огорчить.
     - Прокурор подписал санкцию на твой арест. Обвинения в твой адрес ему
кажутся убедительными.  Ввиду твоей особой опасности для  окружающих мерой
пресечения избрано тюремное заключение.  То  есть тебя сегодня переведут в
тюрьму и больше не выпустят.
     - Я  тоже так  понял,  что не  выпустят,  -  сказал Андрей,  стараясь
удержаться на обломках эйфории. Но обломки уже скрылись под водой.
     - Лев  Иванович  ничего  сделать  не  может.   Ночью  я   говорила  с
Розенфельдом.
     - Это еще что за птица? - спросил Андрей.
     - Это лучший адвокат в Крыму. Он сказал, что твоя участь усугубляется
военным временем.
     - Почему?
     - Да потому,  что твои сообщники -  дезертиры.  Розенфельду известно,
что из твоего дела решено сделать урок военного времени.
     - При чем тут военное время?
     - Сейчас они  вернутся.  Лев  Иванович мог дать мне только пятнадцать
минут.  Десять прошло.  А  если придет Вревский -  не будет и  этих минут.
Андрюша, у нас нет выхода!
     Лидочка расстегнула сумку и достала оттуда тужурку Андрея.
     - И все же я надеюсь, что поймают второго дезертира и все уладится, -
сказал Андрей. Он надел тужурку.
     - Может быть.  А  может быть,  и нет.  И еще более вероятно,  они все
равно сделают тебя руководителем банды.  Погоди... не перебивай. В кармане
твоей тужурки лежит табакерка.
     - Что это даст!  -  возразил Андрей.  - Я уже сбежал на четыре дня, и
стало еще хуже.  Если бы я вместо того уплыл на лодке в Болгарию,  было бы
лучше.
     - Ты должен уйти вперед больше,  понимаешь - не на три дня, а на год,
на два.
     - И что? Очнуться снова в тюрьме? Или в этом кабинете?
     - Ни в  коем случае!  -  испугалась Лидочка.  -  Ты же подведешь Льва
Ивановича. Он столько для нас сделал!
     - Ты права.  И его, твоего отца... всех подведу. Но если я сделаю это
в тюрьме, то очнусь через три года в той же камере!
     - Тебя поведут обратно через двор.  С тобой будет только полицейский.
Ты  должен исчезнуть в  заднем дворе,  между  комендатурой и  управлением.
Смотри. Отсюда видно.
     Лидочка показала за  окно -  оттуда был виден проход,  которым Андрей
огибал комендатуру.  С одной стороны прохода была стена здания, с другой -
ряд кустов, за ними - зеленый забор.
     - Если  будут  разбираться,  решат,  что  ты  прыгнул через забор,  -
сказала Лидочка. - Это твой любимый способ убегать от правосудия.
     - На несколько дней?
     - Нет, на два года, - сказала Лидочка.
     - Почему?
     - Ты можешь меня раз в жизни послушаться?  - спросила Лидочка. - Если
бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было.
     - Я с тобой не так давно знаком.
     - Два года!  Два года -  это срок с долгим запасом. К осени 1916 года
мировая война кончится.
     - Она кончится раньше.  Неужели ты допускаешь, что она протянется еще
два года?
     - По  крайней мере не  больше.  Это раз.  За  это время вся история с
убийствами  станет  древним  воспоминанием.   И   мы  вернемся  в  мирное,
нормальное,  спокойное время.  Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди
не ненавидят друг друга.
     - Мы вернемся? - только сейчас сообразил Андрей. - Ты хочешь сказать,
что ты согласна плыть со мной?
     - А как же иначе?  -  Лидочка даже приподняла брови от удивления. - А
ты что,  хочешь,  чтобы я  два года старела и  встретила тебя старой девой
двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром.
     - И не мечтай, - сказал Андрей. - Я не позволю тебе остаться.
     - Вот видишь,  как ты заговорил.  Слушай.  Сейчас придут. С минуты на
минуту придут.  Времени нет.  Табакерка у  тебя в  правом кармане тужурки.
Запомнил?  В  правом кармане.  Она  настроена так же,  как моя.  Тебе надо
только нажать на шарик.
     - А ты?
     - Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой,
а ночью пойду следом за тобой.
     - Ты не сразу вместе со мной?
     - Я  должна быть  уверена,  что  все  прошло правильно.  Мало ли  что
случится, мало ли что... К тому же у меня дома все вещи. И письма.
     - Какие письма?
     - Андрей,  я  не перестаю тебе удивляться.  Письмо моей маме,  что мы
ночью уплываем,  потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя.
Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке...
     Не  переставая говорить,  Лидочка  начала  ворошить бумаги  на  столе
коменданта,  вытащила чистый лист,  взяла  со  стола перо,  окунула его  в
чернильницу,  изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула
Андрею:
     - Пиши, я чуть не забыла. Пиши: <Дорогая тетя, мне приходится уехать,
потому что иначе меня обвинят в преступлении,  которого я не совершал.  Не
жди от меня вестей в  ближайшее время.  Я  жив и здоров.  Как только очищу
себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник...> и подпись.
     Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.
     - Место встречи -  платан на набережной.  В шесть вечера,  -  сказала
Лида.  Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев
Иванович. Он выглядел виновато.
     - Простите,  дети,  -  сказал он, - но вам пора расставаться. Я видел
автомобиль, на котором приехал господин Вревский.
     - Но это же афронт!  - воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший
в кабинет следом за комендантом. - Он конфисковал вчера автомобиль, притом
совершенно незаконно,  и уже на нем раз®езжает.  Я бы на вашем месте,  Лев
Иванович,  задал бы  в  соответствующей инстанции вопрос:  по какому праву
следователь Вревский раз®езжает на реквизированном моторе?
     - Ах,  оставьте,  -  отмахнулся комендант.  -  Лучше не связываться с
этими крючкотворами.
     - Как так не связываться!  -  вскипел Тизенгаузен.  - У вас, военного
коменданта,  нет  своего автомобиля,  а  какой-то  следователь раз®езжает,
словно градоначальник, генерал Думбадзе.
     - Ну ладно, ладно, - сказал комендант. - Андрею Сергеевичу пора идти.
     Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.
     - Это прошение на высочайшее имя, - сказала она.
     - Правильно! - согласился Лев Иванович. - Надо принимать меры.
     Полицейский,  видно,  почувствовав, что пришел его час, широко открыл
дверь в кабинет и замер в дверях.
     - Андрюшенька,  -  ахнула Лидочка,  -  я совсем забыла. Мама прислала
пирожков с капустой.
     - Не положено, - сказал полицейский от двери.
     - Еще  чего не  хватало!  -  возмутился Тизенгаузен.  -  Ни  в  одном
цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!
     - А кто их морит? - удивился полицейский.
     Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.
     - С®ешь по дороге.
     - Я пошел, - сказал Андрей.
     - Нет,  так не годится,  -  расстроился Лев Иванович. - Попрощайтесь,
дети!
     Андрей поцеловал Лидочку в щеку.
     - Черт возьми! - выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.
     Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.
     - Будь осторожен, - сказала она.
     Лев  Иванович  отвернулся.  Поручик  Тизенгаузен  вытащил  серебряную
расческу и начал поправлять пробор.
     Андрей пожал руки обоим военным.
     - Господин Берестов,  - сказал комендант, - если следователь Вревский
будет спрашивать,  где вы были,  отвечайте,  что я  снимал с вас допрос по
поводу дезертиров.
     - Разумеется. Я помню.
     - Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.
     Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.
     Поручик  Тизенгаузен щелкнул  каблуками,  прозвенел шпорами  и  подал
худую холодную руку.
     Полицейский посторонился,  пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал
на эфесе шашки.
     Андрей  обернулся.  В  прямоугольнике двери  вслед  ему  сочувственно
смотрели три  человека.  Как  будто  в  пантомиме,  где  в  финале  актеры
замирают.
     Андрей спустился по лестнице и,  выйдя наружу, задержался. Сунул руку
в карман.
     Полицейский неожиданно толкнул его в  спину и  грубо,  беря реванш за
долгое ожидание в коридоре, сказал:
     - Руку вынь!
     - Что же это такое!  - возмутился Андрей, останавливаясь. - Я не могу
вынуть носовой платок?
     - Не знаю, что у тебя там. Иди.
     Полицейский возвращал себе авторитет,  потерянный в  комендатуре.  Не
вынимая руки из кармана,  Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры
к полицейскому управлению.  Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у
окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было.
     Андрей  нащупал  на   портсигаре  шарик.   <Боже  мой  -   какая  она
предусмотрительная,  -  подумал  Андрей.  -  Я  бы  никогда  не  догадался
настроить машинку>.
     - Сказал тебе - руку вынь! - рявкнул полицейский.
     - Какую руку?  -  Андрей обернулся к  нему и,  глядя в его маленькие,
настороженные глаза,  нажал на  шарик.  Шарик поддался пальцу,  и  тут  же
окружающая действительность исчезла.
     И Андрей начал проваливаться в знакомую уже, бесконечную пропасть.
     На этот раз падение было куда более долгим и страшным - нечто могучее
вертело Андрея,  как  щепку в  потоке,  причем вращение было  не  мерным и
последовательным,  а  меняло направление так,  что  внутри все  холодело и
сворачивалось, как на высоких качелях... к горлу подкатывала дурь. А потом
все пропало...
     Андрей очнулся от удара -  ибо,  не удержавшись на ногах,  он упал на
каменную дорожку, что тянулась за комендатурой.
     Было утро.  Солнце поднялось невысоко,  и  в  проходе за комендатурой
была морозная тень,  тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен
солнцем.
     Если все правильно,  то сейчас конец 1916 года,  сказал себе Андрей и
обернулся - нет ли там полицейского...

     x x x

     Лев Иванович,  преисполненный сочувствия к  дочери доброго знакомого,
бубнил за  спиной о  том,  что суд может посмотреть на  это дело иначе,  а
хороший адвокат камня на камне не оставит...
     Лидочка стояла вполоборота к нему,  чтобы видеть,  что происходит  за
окном.  Когда в проходе показались Андрей и его конвоир,  Лидочка подалась
вперед,  но,  к  счастью,  Лев  Иванович,  который   преодолевал   сложное
придаточное  предложение,  не  заметил  этого  движения.  <Ну,  -  шептала
беззвучно Лидочка, - вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно>. Андрей взглянул
наверх,  но  окно  было закрыто и вряд ли он увидел Лиду.  Рука его была в
кармане.  Рот полицейского открылся - он кричал что-то. Андрей обернулся к
нему... что случилось? Неужели не действует машинка?
     И в то же мгновение Андрей исчез.
     Как  будто  лопнул  большой  мыльный пузырь.  Лидочке даже  почудился
хлопок воздуха, который устремился в оказавшееся пустым пространство.
     Хоть  Лидочка ждала этого мгновения,  даже торопила его,  страшилась,
что  оно  не  наступит,  исчезновение Андрея  было  столь  окончательным и
сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна.
     - Что случилось? - перебил сам себя Лев Иванович. - Ты слушаешь меня?
Может,  тебе  лучше уйти?  Пойди,  отдохни,  скажи маме,  чтобы дала  тебе
валерьянки, скажешь?
     Лев Иванович повел Лидочку к  двери и  потому не  слышал приглушенных
стеклом криков полицейского.  Что касается Тизенгаузена,  то  он тем более
ничего не слышал,  потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными
надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно
прийти к Лидочке с искренними утешениями.
     Тизенгаузен проводил  Лидочку  до  выхода,  посоветовал ей  держаться
молодцом,  так как все образуется,  и склонил, целуя ручку, слишком прямой
пробор.
     - Простите, - сказал он.
     - Да?  -  Во взгляде Лидочки и напряженности ее фигуры читалось столь
откровенное нетерпение, что Тизенгаузен только сказал:
     - Желаю вам всего наилучшего.
     Хотя собирался спросить,  не играет ли Лидочка в лаун-теннис, которым
он так увлекался.
     Лидочка поспешила прочь по улице, хоть оснований теперь для спешки не
было,  Андрей, дай Бог, уже ждет ее в шестнадцатом году. Ноги сами бежали,
и  лиловый,  обшитый по  краю  кружевом зонтик все  время норовило вырвать
встречным ветром.
     Мать встретила Лидочку сразу десятью вопросами, и та ответила лишь:
     - Все хорошо, мамочка, я тебе потом расскажу.
     Она прошла к себе, закрыла дверь и осмотрелась...
     Вроде все готово. Можно прощаться.
     Сначала надо попрощаться с  вещами,  со стенами комнаты,  с  видом из
окна,  с беседкой в саду,  с этим,  особого цвета,  небом 1914 года... Бог
знает, какого цвета оно будет через два года.
     - Как хорошо, - сказала себе Лидочка, - что Андрюша уплыл.
     Она села за свой письменный стол и вытащила из сумки письма.
     Мама постучала в дверь:
     - Ты есть будешь? Ты ведь голодная убежала.
     - А папа обедать придет? - спросила Лидочка, не открывая двери.
     - Придет,  обязательно придет.  -  Мать  сразу осмелела и  приоткрыла
дверь. - А как Андрюша? Как он выглядит? Он очень осунулся?
     - Ма-ма! - строго сказала Лидочка. - Я же просила.
     Евдокия Матвеевна расстроилась и закрыла дверь с легким стуком, чтобы
показать, насколько она недовольна бездушием дочери.
     Первое письмо -  для глаз следователя Вревского,  хотя адресовано оно
маме:

          Дорогая мама!
          Я сегодня была у Андрея.  Положение его безвыходное. Следователю
     Вревскому удалось состряпать дело, в котором Андрей выглядит убийцей.
     Вревский намерен сгноить  Андрюшу  в  тюрьме  или  отправить  его  на
     эшафот. Спасения нет. Как ты уже знаешь, дорогая мама, Андрею удалось
     бежать. Но и это не спасение. Его доброе имя погублено. Мы никогда не
     сможем  жить  с  ним  в  мире и покое.  Поэтому мы вместе добровольно
     решили уйти из этой жизни.  Коли нет справедливости на этом свете, мы
     будем искать ее у Небесного престола.  Не плачь,  мама, не сердись на
     меня - другого выхода у нашей  любви  нет.  Прощай,  твоя  несчастная
     дочь, Лидия.
          P. S.  В  нашей  смерти просим винить следователя Вревского.  15
     октября 1914 г. Ялта.

     Об  этом письме Андрей не  знал -  она  расскажет о  нем  позже,  при
встрече. Если бы Лидочка постаралась ему об®яснить свой план за те минуты,
что были в  ее  распоряжении,  Андрей стал бы  возражать.  Но Лидочка была
убеждена,  что  это  первое,  лживое,  хитрое  письмо  требуется  написать
обязательно.  В  ином случае их  будут искать,  ждать возвращения Андрея и
уголовное дело  не  закроют.  Так  об®яснил старый  адвокат Розенфельд.  В
случае же,  если следствие убедится,  что  его  жертва мертва,  об  Андрее
забудут.
     Второе письмо также было адресовано Евдокии Матвеевне.

          Дорогая мамочка!
          Как прочтешь  это письмо,  ты должна его сразу сжечь.  И сделать
     вид,  что получила лишь то,  что лежит в маленьком конверте.  Андрюше
     удалось  бежать.  Ты  об  этом уже знаешь.  Если мы с ним останемся в
     Ялте,  его скоро поймают. И участь его будет ужасна. С помощью верных
     друзей  мы  бежим из Ялты.  Бежим далеко.  Мамочка,  дорогая моя,  ты
     должна быть готова к тому, что долго меня не увидишь, может быть, год
     или даже больше. Но я жива и здорова. Не беспокойся. Как только будет
     возможность,  я тебе сообщу.  Но не по почте, потому что письмо может
     случайно попасть в руки нашим врагам.  Не сердись,  что я не осталась
     дома, а убежала с Андрюшей. Я уже выросла и у меня есть возлюбленный.
     Поставь себя на мое место,  неужели ты бы оставила папу,  если бы ему
     грозила беда?
          Мама, напоминаю: сразу сожги это письмо. Правда, можешь показать
     его папе,  чтобы  он  не  переживал.  Тебе  еще  придется  поехать  в
     Симферополь  и  рассказать  тайком  правду  Марии Павловне Лещинской,
     которая живет в Глухом переулке,  дом семь.  Но ни в коем  случае  не
     пиши!  Ты можешь нас погубить! Потому что, если они будут думать, что
     мы утонули,  они забудут об Андрее.  Но если они догадаются,  что  мы
     бежали, они будут искать нас, как охотничьи псы. Ты меня поняла?
          Прости еще раз, мамочка. До встречи.
                                                                     Лида.

     Затем  Лида  положила второе  письмо  в  большой конверт,  а  первое,
предназначенное для  глаз следователя,  в  маленький розовый.  К  большому
письму приколола записку Андрея для тети.
     Лидочка спрятала письмо под подушку,  потому что услышала, что пришел
папа. Она вышла из своей комнаты. Папа снимал галоши, шмыгал крупным носом
и  бурчал,  что,  если такая погода будет продолжаться,  все  изведутся от
воспаления легких. Потом он увидел Лидочку и спросил:
     - Ну как, Лев Иванович устроил тебе свидание?
     Кирилл Федорович в  глубине души никак не мог принять всерьез угрозу,
нависшую над  Андреем.  Андрея  он  считал порядочным молодым человеком из
хорошей  семьи  и  был  глубоко убежден,  что  порядочные молодые люди  из
хороших  семей  преступлений не  совершают.  А  потому,  будучи  человеком
служивым,  полагал,  что  правда восторжествует сама собой,  потому что  в
империи еще сохранился порядок.
     - Да, папочка, я видела Андрея.
     - И как он,  скучает?  Я думаю,  надо подать прошение,  чтобы до суда
его отпустили. Это всегда делается.
     - Следователь Вревский его не отпустит.
     Отец разделся, прошел, растирая закоченевшие руки, в столовую, и мать
крикнула ему из спальни,  где она только что рыдала и потому не смогла его
встретить, чтобы он немедленно шел мыть руки.
     Свое предприятие Лида полагала осуществить вечером.  Она боялась, что
ее увидят,  а для ее планов надо было исчезнуть загадочно.  До вечера было
безумно много времени,  и  после обеда она решила погулять по Ялте.  Но не
успела Горпина разлить суп из бабушкиной мейсенской супницы,  как раздался
звонок. Пришел встрепанный, разгневанный Лев Иванович.
     Появление Льва  Ивановича было  совершенной неожиданностью для  всех,
кроме Лидочки.
     - Лев  Иванович,  обедать,  обедать,  грибной суп на  столе,  вы  его
любите,   -   пела  Евдокия  Матвеевна,  которая,  как  собака,  почуявшая
опасность, завиляла хвостом.
     - Супов -  не желаю!  -  отрезал полковник,  сбрасывая шинель на руки
хозяйке дома и скрипя галошами, которые никак не слезали с сапог.
     - Что-нибудь  произошло?  -  спросил Кирилл  Федорович,  появившись в
дверях залы с газетой в руке.
     - А  вы  не  знаете?  -  Лев  Иванович изображал гнев.  Но  не  очень
убедительно.  Его почти никто не  боялся.  Если не считать проштрафившихся
прапорщиков  и  фельдфебелей,  задержанных  патрулем  в  непотребном виде:
что-что,  а  сверкнуть орлиным взором он  умел.  -  Вы  не знаете?  Что он
сбежал?! - повторил Лев Иванович, и галоши полетели вдоль коридора.
     - Ах! Какое счастье! - воскликнула Лидочка.
     - Что? Кто сбежал? - спросила Евдокия Матвеевна.
     - Вот именно.  -  Лев Иванович,  проходя в залу, уткнул перст в грудь
Лидочки. - Он сбежал! Скажи, это было подстроено? Скажи, ты специально это
сделала, чтобы отправить меня по этапу? Что скажете генерал Думбадзе?
     - Лева,   садись  и  расскажи  по-человечески,   -   попросил  Кирилл
Федорович,  который умел управляться со  своим приятелем.  -  Кто  сбежал,
куда, зачем сбежал. И при чем здесь Лидия и Думбадзе?
     - Я  выполнил вашу просьбу?  Я,  рискуя карьерой,  устроил свидание в
моем кабинете? Они беседовали с глазу на глаз. А потом что?
     - Что?  -  спросил Кирилл Федорович и налил из лафитничка с лимонными
корочками добрую рюм