лександра Васильевича,  но  тот-то знал,  что решения принимаются
даже не в Петрограде - скорее в Париже.
     Сегодня будет не только испытание его силы и умения управлять людьми,
но и его стратегического чутья.
     В России два флота - Балтийский и Черноморский. Остальное - флотилии,
не стоящие упоминания.  Даже если они называются Тихоокеанским флотом, так
и не пришедшим в себя после Порт-Артура.  Балтийский флот вроде бы главный
- под боком императора,  на виду.  Но всю войну простоял на якорях.  Кроме
экипажей субмарин да  тральщиков,  мало кто  нюхал порох.  Флот без цели -
флот,  наверняка  уже  разагитированный социалистами,  готовый  к  слепому
бунту, и в будущем - страшная опасность для порядка в государстве - за три
года безделья и  мужеложства по кубрикам и  гальюнам из балтийских моряков
создались отряды черных убийц. Об этом Александр Васильевич говорил Жанену
и  Ноксу,  старался убедить их.  Но  союзные представители только  вежливо
кивали,   не  давая  себе  труда  задуматься.  Согласился  только  генерал
Алексеев, но станет ли он реально главковерхом - одному Богу известно.
     На   Черном   море   он,    Александр   Васильевич,   сознательно   и
последовательно проводил в  жизнь  разработанную программу.  У  него  была
великая  цель,  цель  настоящего флотоводца и  вождя  -  отнять  у  Турции
проливы.  То, что не удалось князю Олегу, удастся Александру Колчаку. Этой
идее  Колчак  был  предан  с  момента  своего  вступления  в  командование
Черноморским флотом и  до последнего дня на этой должности.  В  отличие от
десятков куда  более заслуженных и  высоких чинами генералов и  адмиралов,
князей  и  министров,  Александр Васильевич отлично  понимал,  что  страна
движется к пропасти и единственное,  что может остановить ее от падения, -
это победа в войне. Победа спишет все - после побед революций не бывает. И
если удастся выиграть эту гонку -  они толкают к пропасти, а мы оттягиваем
оттуда, - будет спасена империя. Империя, республика - не суть важно, хоть
Колчак и не считал себя демократом,  рассуждая,  что демократия хороша для
европейских стран,  где  хабеас  корпус  и  прочие  законы о  личности уже
пятьсот лет  как  существуют и  любой  швейцарец скорее поставит яблоко на
головку сорванцу,  чем поступится свободой.  В  России нужна твердая рука.
Рука,  которая приведет к  порядку,  потому что даже в  Англии сначала был
Вильгельм-завоеватель, а лишь через много лет - парламент.
     Поэтому  Александр  Васильевич  завел  на  флоте  строгие  порядки  и
поддерживал их  неуклонно,  добиваясь одного:  матрос должен быть сыт,  но
занят,  занят так,  чтобы ни  минуты свободной,  чтобы отработал -  только
спать! Но сыт.
     Флот был поделен на отряды.  Отряды поочередно уходили в крейсерство,
до  самых  турецких  и  болгарских  берегов,  несли  охранение,  проводили
стрельбы.  Как  только  возвращались  в  Севастополь,  тут  же  начиналась
погрузка боеприпасов и угля,  уборка и ремонт - и так до следующего выхода
в  море.  Матросы редко выходили на берег -  это об®яснялось войной.  И не
бунтовали.  И даже не было среди них столько агитаторов и недовольных, как
в пятом году, когда восстал "Князь Потемкин". Правда, Александр Васильевич
был не  столь наивен,  чтобы полагать,  будто на флоте все идеально и  что
Севастополь,  бастион порядка,  устоит  в  море  бунтов,  готовых охватить
Россию.  В  частности,  адмирал с опаской поглядывал на город,  где словно
тифозные микробы вылезали на свет мастеровые многочисленных морских и иных
фабрик и  мастерских,  запасники и  резервисты,  а также солдаты береговых
частей.  Так  что  водораздел  проходил  не  только  между  Севастополем и
Россией, но и внутри Севастополя - между флотом и берегом.
     Печальный инцидент с мичманом Фоком, хоть и был улажен, на самом деле
ничего еще не  решал.  Вечером Колчаку доложили,  что в  городе происходят
аресты  лиц,   коих  подозревают  в   немецком  происхождении.   В  городе
подготовлены  манифестации.   Именно  завтра  и  следует  противопоставить
анархии порядок.
     Чепуха,  чепуха... Александр Васильевич все стоял у окна, не замечая,
как течет время.  Всю жизнь он презирал Романовых,  всегда надеялся на то,
что скоро они исчерпают свою карму и падут,  потому что веревки,  которыми
привязаны эти  гири  к  ногам народа,  уже  сгнили.  И  уж  кого-кого,  но
Александра  Васильевича  нельзя  было   заподозрить  в   приспособлении  к
обстоятельствам.   Милая,   ласковая,   талантливая  Аня   Тимирева  может
подтвердить,  что еще в  конце прошлого года он  писал ей,  "что готов был
приветствовать  революцию,  которая  установила  бы  республиканский образ
правления,  отвечающий потребностям страны".  Он был искренен -  он всегда
был искренен с возлюбленной. Но не всегда договаривал до конца. Колчак был
убежден,  что России нужен республиканский строй, чтобы он успел ворваться
в Дарданеллы и прибить свой червонный щит к вратам Царьграда: красный цвет
- цвет власти.
     Придется  стать  паладином  революции  -  раз  уж  нет  иных  на  эту
должность.  Еще  несколько дней назад даже для  себя самого эти мысли были
табу  -  запечатаны семью печатями.  А  сегодня?  Сегодня можно спокойно и
трезво взвесить шансы на  будущее основных деятелей России.  Сила человека
определяется не только и не столько его способностями и амбициями, как той
поддержкой,  на которую он может рассчитывать. Корнилов популярен в армии,
в  ее  правом крыле,  но  за  исключением ударного полка не  имеет частей,
непосредственно ему подчиненных и  верных.  Рузский и  Брусилов -  штабные
полководцы,   скорее  исполнители,   чем  вожди.   Вице-адмирал  Максимов,
командующий  Балтийским  флотом?   Он  ничем  не  командует...   А   вожди
политические?  Лидеры эсдеков - говоруны либо темные лошадки, скрывающиеся
по Ментонам и Базелям, - вряд ли у них есть поддержка более чем нескольких
сот таких же заговорщиков.  Эсеры -  Чернов?  Спиридонова? Крестьяне могут
клюнуть на их призывы отдать землю, но крестьянство - слишком расплывчатая
категория.  В  России оно ни  на  что не  способно,  кроме вспышек слепого
бунта. Остаются правые. Дума. Родзянко. Милюков. Гучков. О либералах вроде
Львова и Керенского можно и не думать - они ничтожны...
     Как ни  поверни -  в  России нет лица,  имевшего бы  организованную и
дисциплинированную поддержку,  подобную  той,  что  имеется  у  Колчака  в
Черноморском  флоте.   У  Колчака.   Он  думал  о  себе  в  третьем  лице,
отстраненно,  будто читал книгу о жизни великого человека...  А не поздно?
Тебе сорок семь, Александр Васильевич, у тебя неладно со здоровьем, в тебе
нет того задора и силы, как десять лет назад.
     Но  отказаться от  исторического шанса  спасти  Россию,  повернуть ее
историю в  спасительном направлении -  значит не  выполнить предначертания
судьбы, а за это судьба жестоко отомстит.
     - Жребий брошен, - сказал Александр Васильевич вслух и оглянулся - не
слышит ли кто. Но он был в кабинете один.
     Александр  Васильевич  взял  со  стола  колокольчик.   Звон  его  был
мелодичен, но проникал за много стен. Ад®ютант тут же появился в дверях.
     - Все ли в порядке? - спросил Колчак.
     - Как вы приказали, Александр Васильевич, - ответил ад®ютант.
     - Через час?
     - В десять ноль-ноль, - сказал ад®ютант.

     В  десять ноль-ноль утра 5  марта вице-адмирал Колчак и прочие высшие
чины  Севастополя  и   Черноморского  флота  закончили  слушать  литургию,
совершаемую  в  Николаевском соборе  епископом  Сильвестром.  После  этого
процессия крестным ходом  двинулась от  собора на  Нахимовскую площадь,  к
Графской пристани.
     Здесь  уже  были  выстроены  для  парада  сводные  команды  кораблей,
запасной полк,  а  также отряды гимназистов и реалистов.  Народу собралось
множество.  Хоть о  параде стало известно лишь в  восемь утра,  но народ в
городе уже  несколько дней  ждал какого-то  большого праздничного события,
которое было бы достойно революции и душевно бы соответствовало ей.
     Именно  потому  Колчак  и  устроил  парад  с  молебном и  оркестрами.
Инициатива в  решениях должна была исходить от  него,  потому что  в  ином
случае нашлись бы желающие взять власть в свои руки.
     Мартовский день  выдался  солнечный,  даже  припекало.  Зеленая трава
выбивалась на косогорах и на бульваре...  Солнце отражалось в воде, и было
весело.
     Там же,  на Графской пристани,  епископ Сильвестр отслужил молебен во
славу народного революционного правительства и всего российского воинства.
Затем,  когда священнодействие закончилось, он позволил адмиралу перейти к
следующему этапу праздника.
     Александр  Васильевич  пошел   вдоль   строя   матросов   и   солдат,
останавливаясь,  и громко, высоким, пронзительным, слышным по всей площади
голосом, выкрикивал:
     - Народному правительству - ура! Верховному главнокомандующему - ура!
     Матросы, солдаты, а особенно гимназисты весело и дружно подхватывали:
"Уррра! Уррррааа..."
     Завершив  обход  войск,  Александр  Васильевич  поднялся  на  ступени
Морского собрания,  откуда и  принял парад.  Оркестр играл  церемониальный
марш,  части  с  различной степенью выучки разворачивались и  проходили по
площади мимо адмирала.  Колчак стоял на  шаг впереди остальных генералов и
офицеров,  держа ладонь под козырек черной фуражки. Тонкие губы были тесно
сжаты.
     Обывателям,  которых накопилось уже  несколько тысяч,  зрелище парада
было по душе.  Многие стояли, украшенные красными бантами и розетками, над
толпой виднелись два или три красных флага.  Но  ни Колчак,  ни иные лица,
принимавшие парад, никаких бантов и ленточек себе не позволяли - тем более
что  пока  и  не  было указаний из  Петрограда по  части дальнейшей судьбы
армейского церемониала.
     Когда  последний отряд  реалистов,  сопровождаемый оркестром,  прошел
мимо  собрания и  площадь опустела,  если не  считать зрителей,  не  спеша
расходившихся по  домам,  потому что  было уже около часа и  пора обедать,
Колчак  обратился к  стоящим ближе  прочих  генералу Веселкину и  епископу
Сильвестру и произнес благодушно:
     - Кажется, мы успели.
     Глупый Веселкин хохотнул, не поняв, чего же успели, и сказал:
     - Пора, пора, желудок пищи просит!
     И сам захохотал.
     - Свой долг перед революцией мы сегодня выполнили,  - заметил ехидный
Сильвестр, и остальные вокруг засмеялись.
     - Впрочем,  вы  правы,  -  позволил  себе  улыбнуться  Колчак.  -  Мы
заработали обед. Революционерам уже поздно начинать демонстрации.
     Он  был  уверен,  что  достаточно долго  отвлекал внимание горожан  и
нижних чинов.

     В час уехали обедать к Веселкину,  полагая,  что праздником революция
завершилась.  Но не учли,  в  том числе и умный Александр Васильевич,  что
дальнейшие события могут  включать иных  участников,  вовсе  не  тех,  что
прошли парадом или отхлопали в ладоши.
     Пока шел обед, сложилась иная ситуация.
     Бухта была буквально наполнена шлюпками, катерами, яликами, баркасами
- шло  первое воскресенье после революции,  и  если в  будний день матроса
можно заставить красить палубу или грузить уголь, воскресный день - святое
дело, отдых. На то есть закон и порядок.
     Всю  неделю  матросы  на  кораблях  питались  слухами  и   случайными
новостями.  Все жаждали узнать -  что же случилось.  Ведь если революция -
это нас касается или нет?
     Матросы сходили на  Графской пристани,  встречали знакомых из  других
команд и экипажей, мало кто спешил на свидание - наступал день политики, а
не любви.  Даже для самых от политики далеких,  даже не знавших, что такое
политика, новобранцев.
     Обычно матросы,  сходя на берег, на Графской пристани или Нахимовском
не остаются -  зачем маячить на глазах у  начальства?  Они переходят туда,
где тише,  -  на Исторический бульвар,  а  то в  Татарскую слободку или на
Корабельную сторону, к полуэкипажу.
     К полуэкипажу тянулось больше всего народу.  Там, на громадном плацу,
окруженном   казармами,   и   оставались.   В   полуэкипаже  народ   самый
осведомленный, они не грузят уголь, к ним попадают газеты - они на берегу.
     Почему-то  Александр Васильевич,  который все старался предусмотреть,
об®единяющей роли полуэкипажа не учел,  как не учел и святости воскресного
дня.  Впрочем,  если бы учел - может быть, задержал бы течение революции в
Севастополе на  день-два.  А  потом все  равно колесо судьбы,  катившее по
России, взяло бы свое - и закрутило бы и Севастополь, и Черноморский флот,
и весь Крым так же, как это случилось во всех других городах и гарнизонах.
     Часам к трем во дворе полуэкипажа скопилось несколько тысяч человек -
большей частью матросов.  Но было немало солдат и портовых рабочих.  Чтобы
ощутить силу,  хотелось быть вместе со своими.  И когда своих стало много,
потом очень много -  ощущение силы пронизало весь плац.  Ораторы,  которые
поднимались  на  большие  ящики,  стащенные  на  середину  плаца,  сначала
говорили то,  что узнали из  газет,  -  говорили о  Петрограде.  Но вскоре
оказалось,  что  революция имеет  иное  понимание -  кто-то  первый  вдруг
выкрикнул:
     - А у нас революции нету! Ее адмиралы в кармане держат!
     Толпа радостно загудела - эти слова были важнее, чем то, каков состав
Временного правительства в Петрограде.
     Ораторы  выстроились в  очередь.  Толпились,  спешили  сказать.  Всех
слушали,  если недолго.  Ораторы произносили слова, которые можно говорить
жене или другу,  но вслух, для всех, с трибуны их никогда не произносили и
не думали, что будет возможно.
     К  невозможному в политике человек привыкает за несколько минут.  Шок
короток -  как,  неужели это  и  мне можно?  На  глазах рождаются ораторы,
никогда  ранее  не   витийствовавшие  за   пределами  своего  кубрика,   а
оказывается,  вполне приемлемые ораторы, потому что куда лучше Гучкова или
Шульгина  отражают желания  тех  тысяч,  что  стоят  вокруг  разинув  рты,
слушают, удивляются сопричастности к великим делам.
     - На улицах городовые как при царе!
     И  царь уже далекое историческое прошлое,  хоть и  прошло-то три дня,
как его скинули.
     - А политических еще из тюрем не выпустили! Куда это годится?
     И  уже  в  углу  плаца  собрались,  создают комиссию по  освобождению
заключенных.
     И наконец кто-то, солдат, выкрикивает самую крамолу:
     - Вызвать сюда Колчака! Пускай ответит народу, что это делается!
     Эта  крамола пришлась по  душе  -  потому что  иначе получался тупик.
Говорили о безобразиях друг другу -  и никто не слушал.  Значит, все так и
останется?  А  вот  если  вызвать Колчака,  если сказать ему  всю  правду,
командующий послушает, и что-то произойдет.
     Никто на  плацу еще не  понимал,  что само обращение к  Колчаку как к
инстанции,  которая обязана распоряжаться,  принимать меры и  командовать,
подразумевает  подчиненность этой  массы  людей  адмиралу.  Никто  еще  не
решался  об®явить  себя  или  себе  подобных  инстанцией решающей  -  себе
подобные оставались пока просителями.
     В той части толпы,  что была ближе к казармам,  произошло возмущение,
словно по  ней  пробежала волна  -  центром волны был  невысокий человек в
черной фуражке - его выталкивали толпой к трибуне и, наконец, выбросили на
ящики.  Человек  оказался  капитаном первого  ранга  со  странной фамилией
Гсетоско, который служил командиром полуэкипажа и по требованию активистов
только что говорил по  телефону с  адмиралом Колчаком,  который вернулся в
Морской штаб после обильного веселкинского обеда. Александр Васильевич сам
взял трубку...
     Каперанг Гсетоско говорил сбивчиво, был напуган, хотя Колчак знал его
за   рассудительного,   спокойного  человека.   Он   произносил  "митинг",
"президиум",  "представители", и Александр Васильевич старался не показать
раздражения и  в  то  же  время  внушить собственной выдержкой спокойствие
растерянному каперангу.
     - Передайте членам президиума, - говорил Александр Васильевич тихо, а
Гсетоско тут же повторял слова набившимся в комнату людям, - что я поручаю
вам,  господин  капитан  первого  ранга,  ознакомить  публику  с  текущими
событиями и положением дел в столице.  Сам же я занят неотложными делами и
не смогу приехать.
     Отказ адмирала вызвал гнев толпы. Гсетоско заперли в кабинете, а двух
лейтенантов послали в Морской штаб гонцами.
     Толпа  вовсе  не  намерена была  расходиться,  и  в  ней  возник  уже
спортивный азарт.  Ей  нужен  был  именно Колчак -  никто другой.  И  иные
кандидатуры  отвергались  немедленно  -   требовалось  переспорить  самого
адмирала.
     Противостояние  кончилось  тем,   что   на   плац   гневно   ворвался
"Руссо-балт" адмирала.
     Колчак  поднялся на  сиденье раньше,  чем  остановился автомобиль,  и
потому сразу оказался выше ростом,  чем остальные.  Так с  автомобиля он и
говорил - не так громко, - многим не было слышно, но все молчали, откричав
торжествующе:  "Колчак приехал! Ура! Наша взяла!" - и, придя в благодушное
настроение, замолчали и слушали адмирала, полные милосердия к поверженному
противнику.
     Александр Васильевич полагал,  что само его появление успокоит толпу.
Потому он сухо и  быстро сказал,  что не имеет новых вестей из столицы,  а
завтра, по получении новостей, разошлет их по кораблям.
     Больше говорить было нечего,  и Колчак собрался - и все это увидели -
приказать  шоферу  ехать  прочь.  А  ехать-то  надо  было  через  толпу  -
автомобиль стоял почти в центре плаца.
     От  этого жеста или намерения жеста в  толпе,  расходясь к  ее краям,
пошел недовольный гул.  Получалось,  будто Колчак приехал только для того,
чтобы сделать выговор за непослушание.
     Гул все рос, а толпа начала напирать на автомобиль. На ящик взобрался
телеграфист и кричал:
     - Пускай  господин  адмирал  выскажет  свою  точку  зрения  на   нашу
революцию!
     Колчак пытался, надеялся переждать зловещий, в несколько тысяч глоток
гул,  но сдался,  и  не потому,  что оробел,  а за отсутствием опыта таких
встреч.  До того он встречал толпы матросов разведенными по шеренгам. И он
заговорил,  а толпа затихала,  стараясь уловить те,  особенные слова,  что
доступны командующему:
     - ...Мое мнение заключается в  следующем:  в  данный момент и  в  той
обстановке,  которая нас  окружает,  нам  не  следует предаваться излишней
радости и спешить с необдуманными решениями.
     По мере того как Колчак успокаивался и замирала толпа, голос адмирала
крепнул, а площадь, в старании слушать, становилась покорной.
     - Вам известно,  что война не  кончена,  армия и  флот должны вынести
максимум напряжения,  чтобы довести ее  до  победного конца.  Враг еще  не
сломлен и  напрягает последние усилия в борьбе.  Если мы это забудем и все
уйдем в политику, вместо победы мы получим жестокое поражение. Боевая мощь
флота и  армии должна быть сохранена.  Матросы и  солдаты должны выполнять
распоряжения офицеров! Это будет залогом наших успехов на фронте!..
     Когда Колчак закончил свою короткую речь,  на  площади еще  некоторое
время царила тишина, так как неясно было, как же адмирал: за революцию или
за что еще?
     Но что положено делать,  никто не знал,  пока  из  толпы  не  донесся
отчаянный крик,  будто человека озарило и он боялся,  что упустит момент и
не успеет сделать самое важное.
     - Телеграмму!  -  вопил  надтреснутый голос,  перебиваемый кашлем.  -
Телеграмму!
     - Телеграмму! - подхватили люди, тысячи глоток.
     Колчак  был  растерян.   Он   не  сразу  понял,   даже  наклонился  к
флаг-офицеру,  который сидел  рядом  с  шофером.  Тогда  Колчак облегченно
улыбнулся.
     Он поднял длинную руку.
     - Я  с  радостью разделяю...  -  закричал он,  и  на  этот раз  голос
адмирала завладел всей площадью.  - Я разделяю ваше стремление. Сегодня же
будут  посланы в  Петроград телеграммы,  в  которых будет выражена твердая
поддержка  Черноморским  флотом   Време