ащения императора из Ставки,  куда уже направлена телеграмма.  Тот же
Николай Михайлович добавил,  что  по  получении известия о  смерти  старца
государь возрадовался и говорил приближенным,  что наконец-то освободился,
что готов наградить убийц... Впрочем, Николай Михайлович и сам до конца не
верил последней версии,  но полагал ее полезной. Пускай Юсупов надеется на
лучшее. Мы не дадим тебя в обиду!
     19 декабря из Ставки приехал государь.
     Он проехал прямо в  Царское Село и никого не захотел видеть.  Надежды
Николая Михайловича развеялись как дым.
     Государь заперся с женой.
     В  доме  Александра Михайловича собрались почти  все  члены  царского
семейства. Это была демонстрация поддержки Юсупову.
     Нигде,  кроме официальных приемов во  дворце,  он  не  видел стольких
Романовых сразу.
     Великие князья не  расходились,  они  как бы  закрывали своими телами
молодого спасителя нации.
     Юсупов повеселел. Его мечты начинали сбываться.
     Николай Михайлович заявил  во  всеуслышание,  что  именно таким,  как
Феликс, он видит министра внутренних дел.
     - Нет, премьера! - крикнул князь Федор.
     - Может, и премьера.
     И тут зазвонил телефон.
     Это было подобно финальной сцене в "Ревизоре".  Сообщили,  что только
что найдено тело Распутина.

     Один из  агентов  полиции случайно увидел на Петровском мосту "черную
калошу № 11 черного цвета,  покрытую свежими пятнами  крови".  Он  доложил
своему начальнику, и калошу отправили домой к Распутину, а мост осмотрели.
На нем нашли следы автомобильных  шин  и  многих  ног.  Причем  следы  шин
тянулись до самых перил моста.
     Тогда  поиски  тела  Распутина в  доме  Юсуповых были  прекращены,  и
полицейские кинулись к мосту.
     Сам министр юстиции и петроградский прокурор прибыли на мост.
     Там  агенты показали чинам  новую улику -  на  перилах моста в  одном
месте  снег  был  сброшен,  словно через  них  в  реку  переваливали нечто
тяжелое.
     Были вызваны водолазы.  Два  часа они  ныряли возле моста,  ничего не
нашли и заявили, что если тело и было, его унесло в залив, так как течение
Невы в том месте весьма быстрое.
     Но  в  тот  момент один из  полицейских,  что бродили внизу по  льду,
высматривая,  нет  ли  там  еще  какой-нибудь улики,  увидел в  щели между
льдинами рукав шубы.
     Тут же начали рубить лед у того места.  Стоял сильный мороз, но никто
не уезжал с моста, даже старенький Макаров.
     Работали энергично,  и  через пятнадцать минут во  льду  была пробита
новая полынья, а из воды извлекли примерзший ко льду снизу труп Распутина.
     Тело  старца было  обезображено -  видно,  перед смертью его  жестоко
пытали. Руки и ноги туго стянуты веревкой.
     Тело перенесли на берег и заперли в дровяном сарае.
     Через  некоторое время к  Петровскому мосту прибыл министр внутренних
дел  Протопопов и  начальство Охранного отделения.  Прокурор Галкин  начал
снимать протокол наружного осмотра трупа.  Судебный врач  показал,  что  в
теле Распутина находятся две пули -  одна в  области груди,  другая в шее.
Оба ранения смертельные.
     После этого тело отвезли в  Чесменскую богадельню и  начали вскрытие.
Но  вскоре по  приказу императрицы вскрытие было  прекращено,  тело старца
облачили в  монашескую одежду,  положили в богато убранный гроб и увезли в
неизвестном направлении.
     А между тем почти все газеты писали о смерти Распутина в восторженных
тонах, утверждая, что теперь наконец-то положение на фронтах переменится к
лучшему,  взяточничество и  разврат прекратятся,  страна  в  едином порыве
рванется к новым победам.
     Под разными предлогами в церквях служили благодарственные молебны.  А
в  театрах после  представления публика требовала государственного гимна и
даже повторения его на бис.  И все понимали, почему играют гимн и почему в
столь горячем порыве вся публика смахивает нечаянные слезы радости.
     Два дня никто не  знал,  что происходит за  стенами дворца в  Царском
Селе.  Даже  ближайшие родственники царя,  жаждавшие открыть ему  глаза на
истинную суть событий, были лишены такой возможности.
     Утром  21  декабря  в  Петербург  примчался шурин  царя,  командующий
авиацией адмирал Александр Михайлович,  тесть Феликса Юсупова.  Он  просил
аудиенции и получил ее.
     Николай любил своего кузена Сандрика,  веселого и доброго.  Александр
Михайлович был олицетворением человеческих черт,  которых столь не хватало
императору.
     Александр Михайлович просил о снисхождении к убийцам,  мотивируя свое
заступничество интересами страны.  Он  доказывал,  что  жестокое наказание
отвратит от  царского дома подданных императора,  и  без  того недовольных
тем,  что  олицетворял Распутин.  Александр  Михайлович  отыскал  какие-то
слова, что перевесили аргументы императрицы.
     Выслушав Сандро,  государь отпустил его,  а  сам,  несмотря на жгучий
мороз, со всей семьей отправился хоронить Распутина, о чем никто не узнал.
     В своем дневнике от 21 декабря император записал:

          В 9 ч.  поехали всей семьей мимо здания фотографий и  направо  к
     полю,   где   присутствовали  при  грустной  картине:  гроб  с  телом
     незабвенного Григория,  убитого в ночь на 17-е дек.  извергами в доме
     Ф.  Юсупова,  кот.  стоял уже опущенным в могилу.  Отец Ал.  Васильев
     отслужил литию,  после чего мы вернулись домой. Погода была серая при
     12° мороза.  Погулял до докладов. Принял Шаховского и Игнатьева. Днем
     сделал прогулку с детьми.  В 4 1/2 принял нашего Велепольского, а в 6
     ч. Григоровича. Читал.

     x x x

     Александр  Михайлович  привез  приказ  императора  с  наказаниями для
участников заговора:
     Дмитрий  Павлович  отправляется на  Кавказский фронт  в  распоряжение
генерала Братова. Поезд Великого князя должен был отойти в два часа ночи.
     Юсупову было предписано немедленно отправляться в  Курскую губернию в
имение Ракитное. Его поезд отходил в ту же ночь.
     Через два  дня в  Ракитное прибыл Александр Михайлович,  демонстрируя
этим солидарность с  преступным зятем,  а затем приехала и Ирина,  которая
жалела лишь о том, что не была в Петербурге в ночь убийства.
     Убийство Распутина ничего  не  дало  -  ни  убийцам,  ни  врагам,  ни
сторонникам старца.
     Может  быть,  даже  ускорило  распад  России,  ибо  показало еще  раз
бессилие царской  власти,  неспособной защитить своих  друзей  и  наказать
врагов.
     Юсупов провел в Ракитном всего два месяца.

     Зима была холодной, скудной и злой.
     "Настроение в  столице,  -  сообщало  Охранное  отделение в  середине
февраля,  - носит исключительно тревожный характер. Циркулируют в обществе
самые  дикие  слухи...   все   ждут  каких-то   исключительных  событий  и
выступлений как с той, так и с другой стороны".
     24 февраля Охранным отделением было сообщено для сведения полицейских
приставов: "23 февраля с 9 часов утра, в знак протеста по поводу недостачи
черного  хлеба  в  пекарнях  и  мелочных лавках,  на  заводах  и  фабриках
Выборгской части начались забастовки рабочих...  в  течение дня прекращены
работы на 50 предприятиях, где забастовали 87 534 рабочих".
     К  вечеру 24 февраля бастовало больше 150 тысяч рабочих,  а  солдаты,
которых  посылали разгонять демонстрации и  митинги,  начали  отказываться
стрелять.
     Император  отправил   командующему  Петроградским  округом   генералу
Хабалову телеграмму:

          25 февраля. 21 час. В генеральный штаб. Хабалову.
          Повелеваю завтра   же   прекратить   в    столице    беспорядки,
     недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай.


        Глава 2. МАРТ 1917 г.

     Дело об убийстве Сергея Серафимовича Берестова и его служанки Глафиры
Браницкой не было закрыто,  но после исчезновения основного подозреваемого
оно  пылилось на  полке  в  железном шкафу следователя Вревского.  Там  же
лежало дело о смерти Тихона Денисенко и дезертирстве Бориса Борзого.  Иной
следователь на месте Вревского с  облегчением выкинул бы из памяти мертвый
груз,  но во Вревском было нечто от бульдога -  раз сомкнув челюсти,  он с
трудом мог отпустить добычу.  И  неудивительно,  что в  один из  последних
своих дней в Ялте он достал дела из шкафа,  перелистал и вызвал к себе все
еще  служившего  в  Феодосии  прапорщика  из  вольноопределяющихся Николая
Беккера.  Но  так  как  не  был убежден в  полной непричастности Беккера к
давним событиям, то обставил вызов как формальность, связанную с закрытием
дел.
     В  последний день  февраля 1917  года  Беккер  поднялся в  кабинет на
втором этаже.  И сразу узнал комнату -  ничего не изменилось, только стены
стали еще темнее,  да больше пыли в углах, куда, видно, не доставала щетка
уборщика.  Тот же стол справа от двери, та же лампа под зеленым абажуром и
такой  же  Александр Ионович.  Следователь приподнялся при  виде  Беккера,
показал ему на  стул,  но  руки протягивать не стал,  показывая этим,  что
находится при исполнении обязанностей.
     Усевшись по другую сторону стола, Беккер понял, что изменения, хоть и
небольшие,  коснулись и следователя.  Он несколько обрюзг,  его желтоватый
бобрик стал  короче -  как  у  немецкого маршала Гинденбурга,  отчего лицо
казалось еще более грубым, чем раньше.
     Вревский об®яснил Беккеру,  что вызов связан с закрытием дел, так как
следователь от®езжает в Киев.
     Затем  Вревский осведомился,  хорошо ли  Беккер доехал,  как  дела  в
Феодосии, где следователь не был уже полгода.
     Беккер сказал,  что в Феодосии за всем очереди - ни крупы, ни сахара.
Хорошо  еще,  что  большинство обывателей имеет  свое  хозяйство и  потому
поддерживает жизнь плодами труда своих рук.
     - В  Петрограде совсем плохо,  -  сказал следователь.  -  Вы читали о
забастовке женщин?  Да-да, двадцать третьего жены рабочих вышли на улицы -
там буквально голод.
     - Я  не  видел  последних  газет.   Почему  они  не  об®явят  военное
положение?
     - А  наше  российское авось?  Я  думаю,  что  на  самом  верху  также
полагают, что обойдется. Ведь обходилось раньше...
     - Не  могу  согласиться с  вами,  -  сказал Беккер.  -  Всегда должны
находиться люди,  которые берут  на  себя  ответственность.  Подобно князю
Юсупову.
     Вревский с  интересом рассматривал Беккера,  отмечая для  себя мелкие
частности,  незаметные не столь тренированному глазу. На длинных несильных
пальцах,  хранящих следы загара, две белые полоски. Значит, перед поездкой
в  Ялту  Беккер предпочел снять перстни,  которые обычно носил.  Не  хочет
показывать следователю,  что  богат?  А  вот материал,  из  которого пошит
мундир, хорош! Даже хочется пощупать сукно...
     - Князю Юсупову, женатому на великой княжне Ирине Александровне, было
спокойно идти на уголовное преступление, - сказал Вревский, - он знал, что
ненаказуем.
     - Вы сочувствуете Распутину?
     - Я   сочувствую  закону.   Не   жертве,   нет.   Жертва  может  быть
отвратительна.  Но закон должен соблюдаться.  Иначе в государстве наступит
хаос.
     Вревский поднялся, повернул ручку плохо покрашенного железного шкафа,
достал с  верхней полки две  синие папки,  вернулся к  столу и  положил их
рядом, так что получился синий квадрат.
     - Ну что ж,  -  сказал он.  - По правилам я должен передать эти папки
другому следователю...
     - Когда вы уезжаете?
     - В  марте возвращаюсь в  Киев.  Но  другого следователя нет.  Некому
заниматься этим делом.  Хотя как  юрист и  как сыщик я  жалею...  искренне
жалею. Дело никак не закрыто.
     Беккер  чуть  откинулся на  стуле,  будто  сообщение о  закрытии дела
принесло ему облегчение.
     - Эти  два  дела,  как вы  отлично знаете,  тесно связаны,  -  сказал
Вревский.
     Он положил короткопалую ладонь на правую папку:  "Дело об убийстве г.
Берестова С. С. и г-жи Браницкой Г. Г. неизвестными лицами".
     - Это первая половина загадки,  - сказал следователь и перенес ладонь
на вторую папку, на которой тем же писарским почерком было написано: "Дело
о  без  вести  пропавших  солдатах  феодосийской крепостной артиллерийской
команды Денисенке Т. И. и Борзом Б. Р.". - А это вторая.
     - Жалко Андрея, - неожиданно сказал Беккер.
     - Ах  да,  вы  же вместе учились,  -  с  попыткой сочувствия произнес
Вревский. - Вы даже приятельствовали.
     - Да,  я любил Андрея.  Он был добрым,  совершенно безобидным юношей.
Знаете - это я познакомил его с Лидой Иваницкой...
     - Он был добрым и безобидным...  - задумчиво повторил следователь. Он
встал и  еще раз повторил:  -  Он был добрым и  безобидным!  А  я  ведь не
исключаю, что отчима и его служанку убил ваш друг.
     Набычившись, Вревский смотрел на Беккера, словно перед ним был Андрей
Берестов. Потом отвернулся к окну и сказал куда спокойней:
     - Старались, спешили, планировали побег!
     - Побег?  -  удивился  Беккер.  -  А  разве  не  установлено со  всей
очевидностью, что Лида покончила с собой?
     - Нет,  не было это установлено, - отрезал Вревский. Он отошел к окну
и  стал смотреть вниз,  сплетя пальцы рук за спиной.  И Беккер зачарованно
смотрел, как сплетаются и расплетаются пальцы.
     - Но ведь даже вещи...  я помню,  что море выкинуло вещи.  Я читал, -
сказал Беккер.
     - Как раз эти вещи и убедили меня в обратном.  - Вревский обернулся к
Беккеру,  опершись ладонями о край узкого подоконника. - Именно эти веши -
клочок  кружева,  заколка,  туфелька Золушки -  столь  растрогали прессу и
общественное мнение,  что все убедились:  следователь Вревский - чудовище,
затравившее бедных возлюбленных.
     - Честное слово, я не понимаю...
     - Сейчас поймете! Конечно, какие-то вещи могло сорвать волнами с тела
утопленницы.  Но  уж  очень удачно все  эти  вещи оказались на  оживленном
пляже.  И были узнаваемы!..  Я был зол,  что меня одурачили. И я рассудил:
если  туфелька  подброшена,   значит,  вторая  спрятана  -  куриные  мозги
гимназистки додумаются до  того,  что  туфелька должна быть  одна,  но  не
додумаются надежно спрятать вторую.  Знаете,  что  я  сделал?  -  Вревский
плотоядно усмехнулся - он вновь переживал момент своего торжества - победу
логики над уступившим ему умом жертвы.  -  Я  послал полицейских проверить
помойные баки вокруг дома Иваницких.  Так просто! Особенно по тем дорогам,
что вели к морю. И уже к полудню мне принесли вторую туфельку. Просто?
     - Дедуктивный метод?
     - Профессия,  голубчик,  профессия.  В  нашем  деле  не  обойтись без
собачьего нюха. Я ничего не должен брать на веру.
     - Значит, вы подозреваете все человечество?
     - Недостойную его часть.
     - Вы опасный противник, господин Вревский.
     - Еще какой опасный!  Вы и не подозреваете!  Если бы не загруженность
делами  и  нежелание возиться  месяцами  без  ощутимых  достижений,  я  бы
внимательнее пригляделся к вам.
     - Ко мне?
     На  красивом,  несколько  огрубевшем и  потерявшем юношеский пушок  и
юношескую мягкость черт лице Беккера отразилось удивление.
     - А  вы  подумайте:  пропавшие солдаты -  из вашей команды.  Оба ваши
земляки.  К  тому же вы совершаете,  на мой взгляд,  совершенно нелогичный
поступок:  вдруг  даете  показания  против  вашего  гимназического  друга,
которые могут послать его на виселицу. Именно вы, а никто другой.
     - Я никаких показаний не давал!
     - Давали,  голубчик, давали. Именно от вас, и только от вас, я узнал,
что Берестов был замечен в компании Денисенки и Борзого в Симферополе.
     - Я и не подозревал, что мои слова могут повредить Берестову.
     - Ах,  святая наивность! Один солдат убит, при нем найдена похищенная
шкатулка. Пустая. Второй солдат в бегах. А вы ни о чем не подозреваете.
     - Я не знал, что Берестов связан с этим делом!
     - А теперь знаете?
     - Не ловите меня на слове! Я не знал, не знаю и знать не намерен.
     - Но Берестова в обществе преступников видели?
     - Я ничего не придумал! Маргарита Потапова может подтвердить!
     - Она подтвердила,  - сказал рассеянно Вревский, глядя в окно, и Коля
не  поверил  равнодушию следователя.  Внутри  все  сжалось  от  нехорошего
предчувствия.
     - Вы ей написали?  - спросил Коля, чувствуя, как неестественно звучит
его голос.
     - Разумеется,  -  ответил следователь,  не глядя на Колю. - Тогда же,
когда вы дали свои показания.
     Он резко повернулся к Коле и вперил в него тяжелый взгляд.
     - Мой долг - проверять сомнительные показания.
     - Почему сомнительные?  -  "И  зачем я  ввязался в  этот разговор,  -
проклинал себя Коля. - Лучше было бы мне промолчать".
     - Потому что они вызвали во мне новые подозрения.
     - А почему вы молчали? - нашелся Коля. - Два с лишним года молчали?
     Вревский тяжело положил ладони на синие папки.
     - Кончим об этом,  - произнес он. - Этот разговор никуда не приведет.
И те сведения,  которые я получил касательно вас,  тоже останутся здесь. -
Вревский стукнул ладонью по  папке.  -  Из  тяжких преступлений,  дай Бог,
только каждое пятое раскрывается.  И  то по глупости обвиняемых.  Вы же не
дурак.
     Беккер  готов  был  изобразить  негодование -  он  истинно  испытывал
негодование.  Но  потом понял,  что  следователь ждет  именно негодования.
Беккер стиснул зубы, глядя на железный сейф.
     - Молчите?  - сказал Вревский с разочарованием. - И правильно делаете
- сколько мы узнаем, когда подозреваемый возмущен!
     - Я полагал, что я свидетель.
     - Свидетели вон там, по улице ходят. А все, кто попадает ко мне сюда,
подозреваемые. И не думайте, что вы - исключение.
     Они сидели друг против друга,  как старые знакомые,  которым не о чем
более беседовать, но которые не расстаются, потому что испытывают взаимную
неловкость - кто-то должен оказаться менее вежливым и подняться первым.
     - А какова судьба Лиды? - спросил после тягучей паузы Беккер. - Вам о
ней что-нибудь известно?
     - Я  был убежден,  что они бежали на  лодке.  Но на море в  тот вечер
поднялся  жестокий  шторм.  Несколько рыбачьих лодок  было  опрокинуто.  Я
полагал,  что судьба догнала Берестова и  Иваницкую.  И искренне удивился,
узнав, что осенью Берестов об®явился в наших краях.
     - Андрей не заслужил смерти!
     - Что ж -  стремясь уйти от одного наказания, мы находим себе другое,
куда более жестокое. Не убежал бы Берестов, был бы жив.
     - А  как  он  погиб?   Я  слышал  от  общих  знакомых,   но  не  знаю
подробностей.
     - Случайный выстрел комендантского патруля.
     - А что известно о Лиде Иваницкой?
     - Я убежден, что она мертва. Но так не хочется закрывать следствие!
     - Что же вас удерживает?
     - Интуиция...  нет,  не интуиция.  Опыт.  Я почти уверен, что в самое
ближайшее время многое изменится.  Произойдут события, которые помогут нам
узнать правду.  Ведь не бывает идеальных, совершенных преступлений, как не
бывает красавицы без из®яна.
     - Ну  уж  тут  вы  преувеличиваете!  -  Беккер потерял первоначальную
настороженность, как бы развел руки в боксе, забыв о коварстве противника.
     - Почему же?  Если я  вижу совершенную женщину,  то  думаю,  каким же
образом ей удалось скрыть неведомый мне пока из®ян? И проверяю - не длинна
ли ее юбка, не слишком ли густа вуаль?
     - А кого вы имеете в виду?
     - Вам  обязательно нужно,  чтобы  я  кого-то  имел  в  виду?  Я  могу
признаться - но ведь это ничего не изменит.
     - Мне любопытно.
     - Любопытство не  просто порок,  но и  опасный порок.  Допустим,  что
совершенная красавица под  слишком густой вуалью для  меня вы,  прапорщик.
Порой я  думаю,  что если бы  я  не  увлекся Берестовым,  то куда большего
достиг бы, обратив внимание на вас.
     - Еще не поздно,  -  сказал Беккер,  проводя пальцем по усикам.  Жест
получился опереточным.
     - Не  знаю,  не  знаю,  -  вздохнул Вревский.  -  Уж  больно  времена
ненадежные...
     - Вы боитесь будущего?
     - Я русский человек,  -  сказал Вревский.  -  Авось обойдетс