вороную шевелюру.  -  Я люблю ее. Я люблю ее безумно и готов ей все
простить. Такого тела я еще не трогал! И поэтому я на ней женюсь, чтобы ни
один мальчишка вроде вас -  вы меня,  конечно,  простите за резкость -  не
смел трогать ее грязными руками!
     - Но она православная,  а вы иудей,  - сказал Коля, который совсем не
обиделся на Мученика.
     - Потому  я  утроил  свои  усилия  и  приблизил революцию.  Революция
очищающим девятым валом сметет все  условности рас  и  наций,  она отменит
ваши замшелые религии и предрассудки.  Вы хотите жениться на дочке султана
- прошу  вас,  сделайте  милость!  Раисочка обвенчается со  мной  в  храме
революции! Их построят на всех углах.
     Ну и хватит,  подумал Коля.  Он мне надоел. Он и в самом деле думает,
что я хочу жениться на этой медузе.  А у него, наверное, была толстая мама
или горничная,  за которой он подсматривал в уборной. Читайте Фрейда и все
поймете.
     - Желаю успеха, - сказал Коля.
     - Вы мне симпатичны,  -  сказал Мученик.  - Я возьму вас к себе! Мы с
вами  далеко пойдем.  Сейчас людям с  нерусскими фамилиями лучше числиться
среди победителей.
     - Вы имеете в виду немцев? - спросил Коля.
     - Немцев?  А  почему бы  и  нет?  В  конце концов должны когда-нибудь
взяться за немцев! Почему надо преследовать только евреев?
     - Может, это только слухи?
     - Слухи?  Нет,  на этот раз это не слухи.  Сегодня ночью чуть было не
взорвали "Императрицу Екатерину".
     - А при чем тут немцы?
     - Злоумышленник мичман  Фок  покончил  с  собой,  -  сообщил  Мученик
торжественно, будто о кончине императора.
     А  так как Коля не задал следующего вопроса,  а Мученику не терпелось
рассказать - не на каждом шагу встречаются слушатели, которые еще не знают
самого главного, то Мученик сам продолжил:
     - Он спустился в бомбовый погреб, и тут его схватили матросы.

     Распростившись с  Мучеником,  Коля пошел в центр города,  полагая там
узнать новости.  Газет в  киосках не  было,  и  газетчиков тоже не  видно.
Очевидно, все раскупили раньше.
     На улицах было много бездельного народа -  правда,  матросов почти не
встречалось.  В большинстве ходили солдаты, гимназисты, чиновники и просто
люди разного звания.
     Проехал открытый черный автомобиль "Руссо - балт".  На заднем сиденье
сидел вице-адмирал,  еще нестарый, с сухим острым лицом, фуражка надвинута
на  брови.  Адмирал был сердит,  не смотрел по сторонам и,  когда в  толпе
раздались приветственные крики, даже не обернулся на них.
     Рядом  с  адмиралом  сидел  морской  офицер,   с  черной  бородкой  и
выпирающими  красными  щечками.   Офицер  что-то  говорил,  склонившись  к
адмиралу,  крики удивили его, он прервал свою речь и стал оглядываться, не
понимая, что происходит.
     Картинка промелькнула и исчезла.
     - Это  кто?  -  спросил  Коля  у  путейского  чиновника,  скучного  и
согбенного,  но с красным бантом на груди и красной повязкой на засаленном
на локте рукаве шинели.
     - Вы не знаете?  -  удивился чиновник.  - Адмирал Колчак. Командующий
флотом. Надежды нашей революции связаны именно с ним.
     И чиновник вызывающе посмотрел на Колю, будто вызывая его на спор.
     Впереди были  слышны крики,  звук  клаксона.  Беккер понял  -  что-то
случилось с машиной командующего флотом.  Он поспешил туда и был не одинок
- звук  возбужденной толпы,  вместо того  чтобы отвратить обывателей,  еще
непривычных к  насилию и  исчезновению городового как  последней инстанции
при беспорядках,  влек зевак к себе. Людям хотелось смотреть - первый этап
любой революции театрален,  и люди,  независимо от степени участия, спешат
использовать свое право увидеть и послушать, как делается история, хотя не
видят в этом саженцев будущих тюрем и казней.
     Беккер увидел,  что автомобиль адмирала остановился, потому что улица
была перекрыта толпой, в которой черные матросские бушлаты соседствовали с
серыми солдатскими шинелями и партикулярными пальто.  Правда, шинелей было
более всего.
     Шофер  адмиральского авто  нажимал на  клаксон,  но  толпа не  желала
пропускать его,  и тогда адмирал Колчак встал, держась тонкими пальцами за
переднюю  спинку.   Голос  у  него  был  высокий,   в  промерзшем  воздухе
пронзительный.
     Крики и  требования толпы были уже понятны адмиралу,  и  он готовился
ответить ей.
     - Господа!  -  крикнул в  толпу Колчак.  Он  поднял непропорционально
длинную руку.  Под  ярким мартовским солнцем видно было,  что кожа у  него
матовая,  оливковая,  и  Коле  он  показался схожим с  римским патрицием -
крупный с  горбинкой нос,  темные глаза,  узкие  губы.  Будто  видел  этот
портрет  в  зале  римских  копий  в  Эрмитаже.  -  Господа,  я  сейчас  же
направляюсь на "Екатерину"!
     Толпа замолчала, схватив машину в плотное кольцо.
     - Я так же, как и вы, огорчен известием о смерти мичмана Фока!
     Толпа неприязненно загудела.
     - Я повторяю -  огорчен,  потому что этот молодой человек куда больше
принес бы пользы Отечеству, если бы сложил голову на поле боя.
     - Какому Отечеству? - выкрикнул из толпы солдат в папахе набекрень. -
Немецкому небось?
     - Какой дурак решил,  что мичман Фок -  немецкий шпион?  Кто подсунул
вам эту зловредную сплетню? Ну! Я вас спрашиваю!
     Разумеется, толпа не отвечала, но несколько оторопела.
     Беккер удивился,  увидев,  какие плохие зубы у адмирала - они, должно
быть, его всегда мучают, - даже на расстоянии двадцати саженей видно было,
что  в  верхней  челюсти  справа  остались лишь  черные  пеньки.  Коля  не
подозревал,   что  беда  адмирала  -   следствие  голодных,  изнурительных
путешествий в Ледовитом океане.
     - Я даю слово офицера и русского дворянина,  -  кричал Колчак,  - что
Павел Иванович Фок такой же русский,  как и  мы с  вами!  Он происходит из
старой дворянской семьи  в  Пензенской губернии.  Там  и  сейчас живут его
родители и невеста.  Они не подозревают еще,  что осиротели.  Они посылали
сюда защитника Отечества и честного офицера.  А такие,  как вы,  затравили
его и довели до самоубийства!
     Толпа молчала, но за этим скрывалось глупое рычание, почти беззвучное
недовольство пса,  которого порет хозяин,  а пес не может взять в толк, за
что на него такие напасти - он же рвал брюки гостю, защищая дом!
     - Если мы будем устраивать здесь травлю честных людей, потому что нам
не  нравятся их  фамилии или  форма  носа,  это  будет  на  пользу  только
настоящим немецким шпионам. Фамилия у настоящего шпиона скорее всего будет
Федоренко  или  Иванов.  Сейчас,  когда  Россия  переживает годину  тяжких
испытаний,  нас  сможет  спасти  только единство и  строжайшая дисциплина.
Тогда мы сделаем то,  к  чему толкает нас историческая справедливость.  Мы
ударим по  проливам,  по  Константинополю.  Перед  вами  откроются золотые
ворота Османской империи...  Но если вы будете убивать честных людей - вас
возьмут голыми руками. Вперед, к победе! Да здравствует свободная Россия!
     - Урра!  Да здравствует!  - вопила раздавшаяся под напором автомобиля
толпа.
     Беккер  несколько  успокоился  -  в  адмирале  было  некое  качество,
дававшее ему право распоряжаться людьми.  То  есть существование Колчака в
Севастополе давало надежду на торжество порядка.
     Коле захотелось поглядеть на  флот,  на  те  корабли,  что  стояли на
якорях на рейде.  Если повезет,  он увидит,  как катер адмирала подлетит к
"Екатерине".
     Стоя на бульваре,  перед открывшимся видом на море,  Коля понял,  что
отсюда ему никогда не догадаться,  какой из кораблей "Екатерина",  а какой
"Севастополь".  На  таком  расстоянии  размеры  с®едались  и  все  корабли
казались  игрушечными.  Между  кораблями  сновали  катера,  на  серой воде
замерли ялики рыбаков.  В бухту сел неизвестно откуда взявшийся гидроплан.
Он затормозил, приподняв носы поплавков, а с кораблей, нагнувшись, глядели
на него блохи - матросы.
     - Прапорщик! - окликнули над самым ухом.
     Коля вздрогнул,  резко обернулся.  Рядом стоял морской кондуктор,  за
ним - два солдата-артиллериста.
     - Чего надо?  -  Коля машинально ответил в  тон окрику.  Он  не желал
казаться наглым. Так получилось.
     - Надо нам твои документы,  -  сказал один из солдат,  и от того, как
плохо слушались его губы и какая зловещая,  но неуверенная улыбка блуждала
на его губах, Коля понял, что он пьян.
     - Вы  не  патруль,  -  сказал  Коля.  Получилось  посередине -  между
вопросом и утверждением.
     - А вот это тебя не касается, - сказал солдат.
     - Простите,  -  вмешался менее пьяный кондуктор.  -  У нас революция,
господин  офицер...  Вы  тут  стоите,  смотрите на  боевые  силы  флота  с
неизвестными намерениями, что вызывает наши опасения.
     - Разве мне нельзя смотреть?
     - Покажешь документы и будешь тогда смотреть, - сказал второй солдат,
скуластый, узкоглазый, похожий чем-то на Борзого и потому особо неприятный
Коле.
     Первый солдат снял с плеча винтовку.  Лениво снял, будто это движение
не  имело отношения к  Беккеру,  но  в  то же время показывая,  что именно
против Беккера и было оно направлено.
     - Нет  у  меня с  собой документов,  -  сказал Коля.  -  Зачем мне их
таскать,  правда?  -  Ему  было  неприятно услышать собственный голос,  на
октаву выше, чем обычно, заискивающий голос.
     - Не повезло тебе,  прапорщик,  -  сказал кондуктор.  - Хотел ты - не
хотел, но как немецкого шпиона и пустим в расход.
     - Ну ладно, пошутили, и хватит, - сказал Беккер.
     - А мы не шутим.
     - Если вам деньги нужны, у меня немного совсем...
     - А вот это усугубляет твою вину, - сказал скуластый солдат.
     Кондуктор толкнул Колю в  спину,  и  тот послушно пошел по  бульвару.
Немногочисленные  прохожие  смотрели  мельком,  стараясь  не  поворачивать
головы, не привлечь к себе внимания.
     - В экипаж? - спросил первый солдат.
     Голос его донесся издалека,  словно Коля шел в стеклянном стакане,  а
все люди,  и его солдаты,  и те,  кто ходил по бульвару, - все остались за
пределами этого стакана.
     - А может,  выведем к морю и капут?  - спросил второй солдат. - Очень
мне этот прапорщик не нравится.
     - Отведем в экипаж,  -  сказал уверенно кондуктор. - Пускай все будет
по закону. Обыщут, если немец или шпион - в расход.
     Хоть эти слова тоже долетели издалека,  они пронзили тупую покорность
Коли.  Тот молодой и жаждущий жить человек,  который спрятался за сердцем,
услышал и понял, что именно этого допустить нельзя.
     Между тем  время шло и  надо было придумать спасение,  раньше чем они
дойдут до экипажа.  Но в  голове ничего не было -  пусто.  Будто он,  Коля
Беккер,  прыгал вокруг запертого дома, стучал в дверь, в окна, но никто не
отзывался.
     - Ты  чего  молчишь?  -  Кондуктору надоело  идти  молча.  Он  догнал
Беккера. - Тебе что, жить не хочется?
     - А  что  делать?  -  спросил Коля заинтересованно,  искренне,  будто
кондуктор был доктором, могущим спасти от тяжкой болезни.
     - Как что делать?  Дать нам документы, доказать, что ты не немец и не
шпион ихний - простое дело! Где у тебя документы?
     - Где?.. Дома, - сказал Коля. - Дома лежат. Я же не знал.
     - Врет, что не знал, - сказал скуластый, - как же это в военное время
в  Севастополе без документов?  Его нынче из  Турции перекинули.  -  И  он
засмеялся, словно сказал что-то очень смешное.
     - А  где живешь?  -  спросил кондуктор,  он и  в самом деле почему-то
проникся к Коле симпатией, а может, был добрым человеком.
     Коля уже знал, что он сделает.
     И оттого,  что он представил себе собственные действия,  стало легче,
словно он их уже совершил.
     - Есть у  меня документы,  -  сказал Коля,  -  все есть,  только дома
лежат. Не верите - два шага пройдем, покажу.
     Тут же  завязался долгий и  пустой спор между конвоирами,  потому что
одному  из  солдат лень  было  идти,  он  вообще хотел  в  экипаж.  Второй
склонялся к тому, чтобы Колю расстрелять. Говорил он об этом громко, чтобы
слышали  прохожие.  А  кондуктор решил  было  отпустить пленника.  Но,  на
несчастье Коли,  к  ним  тут прибился худой телеграфист с  красным бантом,
который стал требовать соблюдения революционной дисциплины. В конце концов
один из солдат отстал, а его место занял телеграфист.
     Телеграфист стал рассказывать,  как мичман Фок взорвал "Екатерину", и
хоть слушатели отлично знали,  что  "Екатерина"  стоит у  стенки и  ничего
плохого ей  мичман Фок не  сделал,  слушали они внимательно,  будто хотели
этим показать: знаем-знаем, на этот раз не удалось, а на следующий - мы не
допустим.
     У  Коли был ключ от  квартиры Раисы.  Он  открыл дверь.  Витеньки,  к
счастью, не было дома, самой ей рано было возвращаться.
     - Погодите здесь, - сказал Коля, - натопчите.
     - Нашел глупых,  -  обиделся телеграфист. - Мы тут будем стоять, а ты
через окно - и бежать.
     - Тогда снимайте сапоги, - сказал Коля. - Это не мой дом.
     - Ничего,  -  сказал телеграфист,  который был агрессивнее остальных,
потому что не был уверен, что его принимают всерьез. - Вымоешь.
     И он решительно пошел в гостиную. Там осмотрелся и заявил:
     - Богато живете!
     Раиса жила небогато,  каждому ясно,  но телеграфист был готов увидеть
богатое шпионское лежбище и увидел его.
     - Давай неси,  -  сказал кондуктор. Они с солдатом остались у дверей,
чтобы не наследить. Но от телеграфиста остались грязные следы на половиках
и половицах.
     Коля прошел в спальню, там на стуле стоял его саквояж.
     Он вынул документы и протянул их кондуктору.
     Когда кондуктор читал их, из залы вернулся недовольный телеграфист.
     - Сколько можно ждать? - спросил он.
     У   Коли  мелькнула  мысль,   что  телеграфист  задерживался,   чтобы
что-нибудь реквизовать.  То  есть  свистнуть.  Но  некогда было выяснять -
кондуктор рассматривал документы. Что-то ему не понравилось.
     - А фото? - спросил он наконец.
     - Фотографию у нас не клеят. С будущего года обещают.
     - Покажи-ка,  -  велел  телеграфист.  Он  поднес  к  носу,  обнюхивал
по-собачьи книжку в  серой обложке,  взятую Колей в синей папке -  деле об
убийстве Сергея Серафимовича. - Студенческий билет. Ясно. Берестов, Андрей
Сергеевич.
     - Чужие документы, - сказал солдат. Он их не читал, даже не глядел на
них. Может, ему хотелось уйти, может, расстрелять Колю.
     - А что еще? - спросил кондуктор.
     - Ну  вот,  вы  же  видите -  проездной билет.  Единый.  На  мое имя.
Московский трамвай.
     - А кто подтвердить может, что ты - это ты? - спросил кондуктор.
     - Сейчас никого дома нет. А вы приходите вечером.
     - Вечером он предупредит,  - сказал телеграфист, продвигаясь к двери.
- Вечером он всех подготовит.
     - Ну что я могу поделать? - Коля обезоруживающе улыбнулся кондуктору,
которого выделял и уважение к которому подчеркивал.
     - Пошли, - сказал кондуктор. - Чего мы к человеку пристали.
     - Я в Симферополе живу. В Глухом переулке.
     - И в самом деле, - сказал телеграфист.
     "Что же он уволок? - думал Коля. - Ведь Раиса подумает на меня".
     - Нет,  я думаю,  раз уж столько времени потеряли, - сказал солдат, -
поведем его в экипаж. Там проверят.
     Этот  момент  нерешительности разрешила своим  неожиданным появлением
Раиса.
     Она  открыла дверь в  прихожую и  увидела,  что  там стоят незнакомые
люди.
     Ей бы испугаться,  но законы революции, позволяющие вооруженным людям
входить в  любую дверь и  брать,  что им вздумается,  включая жизнь любого
человека, эти законы еще не были усвоены Раисой. Впрочем, они еще не стали
законами и для тех, кто привел Колю.
     Коля от  звука ее  голоса сжался.  Еще  мгновение,  и  она убьет его.
Убьет, не желая того. Сейчас она скажет: "Коля".
     - Это я!  -  почти закричал Беккер. - Это я, Андрей. Ты слышишь, Рая?
Это я, Андрюша! Меня на улице задержали, документы потребовали, а у меня с
собой не было.
     Сейчас она удивленно скажет: "Какой еще Андрюша?"
     Но Раиса скорее чутьем,  чем умом,  угадала, что надо молчать. В доме
опасность. Угроза.
     Телеграфист уже вышел в прихожую и,  задев Раису,  пошел к двери.  Та
отстранилась, чтобы пропустить его.
     И тогда солдат, самый недоверчивый, спросил:
     - А как будет фамилия твоего постояльца?
     - Чего? - спросила Раиса.
     И в тот момент Коля понял, что же взял телеграфист.
     И в этом было спасение.
     - Держи вора! - закричал он. - Держи вора! Он серебряную сахарницу со
стола унес!
     А  так  как  видимость  законности еще  сохранялась,  то  телеграфист
кинулся к двери и замешкался,  спеша открыть засов. Раиса сразу сообразила
- вцепилась ему в  плечо.  И  тут уж  было не  до  документов,  потому что
телеграфист выскочил на улицу и побежал,  высоко подбрасывая колени. Раиса
неслась близко за ним,  но все не могла дотянуться,  а  Коля бежал за ней,
понимая,  что с каждым шагом удаляется от опасности. Правда, и кондуктор с
солдатами топали сзади, но Коля понимал, что не он уже - цель их погони.
     Впереди показался господин в  распахнутой шубе,  похожий на Шаляпина,
он ринулся к беглецу,  чтобы помочь преследователям. Телеграфист увернулся
и выкинул сахарницу.  Сахарница была круглая, без крышки - крышку потеряли
уже давно.  Она покатилась по  камням мостовой,  Раиса побежала за ней,  а
кондуктор  и   солдат  обогнали  Колю  и  скрылись  за  углом,   преследуя
телеграфиста.
     Коля дошел до угла и увидел, что они все еще бегут, огибая встречных.
     Раиса стояла, тяжело дыша, прижимала сахарницу к груди.
     - Зря я тебе ключи дала, - сказала она.
     - Скажи спасибо, что я живой остался, - сказал Коля.
     - Спасибо, только не тебе, а мне. Может, еще чего в доме украли?
     Оказалось,  что  ничего  больше  телеграфист украсть не  успел,  зато
наследил,  и Раиса была недовольна, даже не смеялась, когда Коля попытался
юмористически   рассказать,   как   воспользовался   случайно   найденными
документами  какого-то  Берестова.   Коля  стал  целовать  Раису,   но  та
уклонилась  от  ласк,  сказав,  что  сейчас  из  киндергартена  придет  ее
Витенька.
     Но ближе к вечеру они помирились.

     x x x

     5 марта  командир "Екатерины" напечатал в "Крымском вестнике" письмо,
в котором сообщал,  что мичман  Фок  Павел  Иванович  -  чистый  русак  из
Пензенской  губернии.  Там  же  говорилось,  что  в  ночь  с  третьего  на
четвертое, будучи на вахте, мичман проверил часовых в подведомственной ему
носовой орудийной башне.  Затем он хотел спуститься в бомбовый погреб,  но
часовой, не доверяя немцам, не пустил Павла Ивановича. Часовой был напуган
недавним  взрывом  на  "Императрице Марии",  взрыв  был  именно в бомбовом
погребе. Говорили, что это дело рук немецких шпионов.
     Павел  Иванович,  получив такой грубый отказ,  счел  свою  офицерскую
честь  полностью погубленной.  Он  поднялся  к  себе  в  каюту  и  тут  же
застрелился.  Но  застрелился  не  потому,  что  в  самом  деле  испугался
разоблачения,  как  говорили досужие  сплетники в  городе,  а  в  глубоком
душевном расстройстве.
     Более того,  командир дредноута сообщил,  что  торжественные похороны
мичмана Фока по постановлению команды состоятся 6 марта в десять утра.

     Следовало пережить 5 марта.
     Пережить - значит выиграть партию в игре, где ставка - Россия.
     Окно  выходило на  площадь,  было  раннее утро -  даже бездельников и
зевак на площади еще не было - соберутся через час-другой.
     Перелом в  судьбе  должен  был  свершиться именно сегодня.  Все,  что
делалось дальше - по мере свободы и инициативы, - было задумано другими, и
славу  тоже  делить с  другими.  Когда  приехавший якобы на  отдых генерал
Жанен, соглядатай Клемансо, воодушевляясь, слушал планы Колчака и по карте
следил за воображаемыми движениями флота и десантов к Константинополю,  он
делал  вид,  что  заслуга в  этом  плане принадлежит именно деятельности и
энергии А